Виноградов В.В. Проблемы авторства и теория стилей. Проблема авторства и теория стилей
 Скачать 3.34 Mb.
|
|
бароне Франкенштейне... Любопытнейшее дело и любопытнейшее явление, — г. действительный статский советник барон Франкенштейн! При существовании мировых судей и съездов, он не страшится гласного суда и бьет 18-летнюю девицу, крестьянку Иванову, в первый раз прибывшую в Петербург и, по неопытности, поступившую к нему в услужение, — бьет и не соглашается ни за что освободить ее от услужения, приговаривая: «Нет, ты будешь служить; мы напишем матери письмо, чтоб она приехала и выдрала тебя хорошенько»; а так как девица продолжает упорствовать в желании освободиться, то его превосходительство, не ожидая матери и дранья, делает экстренное заключение: «У тебя волоса большие, следовательно, тебя нужно таскать», и таскает девицу, бия ее головой о плиту до бесчувствия; когда же дворник с городовым, показавшие себя, вопреки просвещенной воле барина, людьми настойчивыми, проникли в храмину, где лежала на полу лишенная чувств девица, то им представилось зрелище умилительное: его превосходительство, являя знак своего нежного сердца, оказывал девице «первоначальное медицинское пособие», посредством возлияния на ее голову холодной воды, а незваным посетителям, обязанным, по своему званию, безусловно верить баронскому слову, с твердостью возвестил, что — девица в припадке. Все это было в виду мирового судьи, но он, судья, не оценил нежного сердца барона, забыв его ранг и достоинство, приговорив его превосходительство к 14-дневному заключению в тюрьме! Можете представить, с каким негодованием должен был выслушать барон сей приговор! Конечно, он апеллировал к съезду, и съезд, проникшись чувством уважения к рангу и достоинству, постановил: подвергнуть подсудимого (!) аресту при тюрьме (так не заключению же) на 14 дней по крайней мере! Арест, конечно, не унижает так, как заключение; но все же, барон, — вам ли выносить такой порядок вещей, при котором вас называют «подсудимым» и делают «осужденным» — за что? Ведь мог же суд удостовериться, что у девицы Ивановой действительно большие волоса, а какую другую цель могла иметь природа, снабжая ее такими волосами, как вящее удобство для благородных рук, долженствующих таскать ее? Нет! бегите лучше из мест, населенных мировыми и их съездами, и прах от ног ваших отрясите; спешите туда, «в тот мир идеальный», где цветут наиудобнейшие «герихты», которые наверное не пригласят вас в тюрьму за какое-нибудь ничтожное тасканье длинноволосой крестьянки!.. Знаете ли вы слово о том человеке, «кем в мир соблазн входит?» Духовенство села Мыта (Гороховецкого уезда Владимирской губернии), которое, сотворив совет, порешило сдать на 1874 год усадебную церковную землю для открытия на ней питейного заведения, каковое решение, говорят, сельскому обществу не понравилось, и оно просило священника винной торговли не открывать, а священник, будто бы, на ту просьбу обиделся... Да, горе тому человеку, кем соблазн входит... Тяжел также и камень, жерновный... Но довольно о всяких соблазнах! Ведь не защитить нам от них свет и не унять творимых через них безобразий, пока сами творящие не сознают в душе логической и нравственной невозможности творимого. Полюбуемтесь лучше на лицедействующих ребятишек; это — любопытное явление совсем в другом роде, — веселенькое, смягчающее. В Звенигородском уезде, в селе Покровском, дан, на третий день праздника, благотворительный спектакль в пользу самарцев. Играли «ребятишки» — ученики и ученицы местной народной юколы. Поставлено было несколько живых картин из сказок Пушкина и 599 разыгран шутка-водевиль, написанный для этого спектакля г-жою Голохвостовой. Плата за вход была — 10 крп., сбор составил 50 р.; следовательно, зрителей было 500. Спектакль, говорят, имел полный успех. Если так, то почему бы, кажется, ему не повториться хотя бы, например, на масленице? Ведь это увеселение, в случае настоящего успеха, действует отрезвительно; а если еще и актеры и зрители знают, какое назначение имеет сбор, то оно — для одних наставительно, для других успокоительно. Г-жа Голохвостова, вероятно, не откажет для доброго дела еще сочинить — не только шутку-водевиль, но даже комедийку, хоть крошечную, и сказок Пушкина (именно их) хватит на много живых картин1. 4 Нарисованный в фельетоне В. П. Буренина образ «человека сороковых годов» и изображение его трагического конца не могли не заинтересовать Ф. М. Достоевского. Проблема человека «сороковых годов» занимает центральное место в творчестве Достоевского, начиная с «Села Степанчикова и его обитателей» и кончая «Бесами», «Подростком» и даже «Братьями Карамазовыми». В черновых тетрадях Достоевского, содержащих материалы для «Бесов», есть запись, где вырисовываются черты будущего Степана Трофимовича Верховенского, который пока еще именуется условно Грановским. Тут дана ироническая характеристика идеалиста сороковых годов, но иного социального круга — барского. Для сопоставления с повестью о Родиоше интересны такие заметки: «Характерные черты. — Всежизненная беспредметность и нетвердость во взгляде и в чувствах, составлявшая, прежде страдание, но теперь обратившаяся во вторую природу... Человек сороковых годов и помнит об них и в сношениях с уцелевшими»2. Повествование, возникшее из диалога, в рассказе о Родиоше прерывается записками героя и затем его сказом, его монологической речью. Таким образом, возникает цепь разных речевых призм: авторское «я», собеседник — тоже «человек сороковых годов», Родиоша с его записками и рассказами, и общая рама — повесть собеседника. Переход от одной формы изложения к другой типичен для Достоевского. Так, в записных книжках Достоевского, содержащих черновые материалы к роману «Преступление и наказание», отражаются колебания автора в выборе разных форм повествования — от первого лица, от автора, в виде 1 Любопытно, что шутка-быль для народного театра в 2-х действиях Ольги Голохвостовой «Назвался груздем, — полезай в кузов» напечатана в № 6 «Гражданина» за 1876 г. 2 «Записные тетради Ф. М. Достоевского». Публикация Е. Н. Коншиной. Комментарии Н. И. Игнатовой и Е. Н. Коншиной. «Academia», 1935. Ср. Г. Чулков, Как работал Достоевский, «Советский писатель». М. 1939, стр. 207 — 208. 600 дневника, в виде исповеди и в комбинации исповеди и дневника1. Точно так же Достоевский не сразу решил, будет ли он писать роман («Беспорядок», «Подросток») от лица «подростка» или от автора. «По этому поводу с датой 12 августа (1874) есть запись: «Важное разрешение задачи. Писать от себя. Начать словом: Я. Исповедь Великого грешника...» А в конце той же страницы: «Исповедь необычайно сжата (учиться у Пушкина). Множество недосказанностей. Своя манера: н. прим., едет к отцу и сведения об отце лишь тогда, когда он уже приехал, а биография отца и того позже...» «Сжатее, как можно сжатее...» А через страницу такая запись: «Но как в повестях Белкина важнее всего сам Белкин, так и тут прежде всего обрисовывается Подросток» 2. Рассказчик повести о Родиоше — человек «сороковых годов», близкий к автору, но с ним не тождественный. Вместе с тем он — адресат записок и писем Родиоши. Сам же Родиоша, или Родион Васильевич — это «погибшее, но милое создание», шедшее довольно долго рядом с рассказчиком, «а потом удалившееся и скрывшееся» от него ... «под верстак». Здесь начинается тот драматизм, загадочный и. увлекательный манящей неизвестностью, который так типичен для художественно-повествовательной манеры Достоевского. Исследователями индивидуально-художественной стилистики Достоевского не раз отмечалось особое значение описания наружности героев в поэтике этого великого писателя. «Внешний облик человека для него, как для Бодлера, — писал проф. Л. П. Гроссман, — как бы является драматизованной биографией, материальным средоточием и полнейшим выражением неизбежной внутренней драмы»3. Рядом с чертами внешности персонажа изображается впечатление, им производимое. «Элемент импрессионизма, вносимый Достоевским в точное протоколирование черт и жестов своей модели, дает ему возможность ограничиваться немногими штрихами в их описании; общее действие их на отдельного зрителя восполняет все пробелы» 4. Интенсивно выступает «прием оживления субъективного описания силою субъективных впечатлений»5. Специфическими для стиля Достоевского средствами — перечислением характерно подобранных примет — рисуется портрет героя рассказа: «...Он ожил передо мною весь: как теперь вижу его небольшие, карие, блестящие и бегающие глазки, его остренький нос, его губы, всегда освещенные тонкой усмешкой и как 1 Из архива Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание». Неизданные материалы. Ред. И. И. Гливенко. М. — Л. 1931. 2 Г. Чулков, Как работал Достоевский, «Советский писатель», М. 1939, стр. 257. 3 Леонид Гроссман, Поэтика Достоевского, М. 1925, стр. 125. 4 Там же, стр. 127. 5 Там же, стр. 128. 601 будто каждую минуту готовящиеся что-то сказать, его живые, юркливые движения; слышу его бойкую, своеобразную, полную юмора речь и, главное, его мастерское чтение». Ср. в «Неточке Незвановой»: «Как теперь вижу этого бедного Карла Федоровича. Он был премаленького роста, чрезвычайно тоненький, уже седой, с горбатым красным носом, запачканным табаком, и с преуродливыми кривыми ногами; но, несмотря на то, он как будто хвалился устройством их и носил панталоны в обтяжку». Легко подобрать из сочинений Ф. М. Достоевского, относящихся к предшествующему и тому же времени, что и рассказ «Попрошайка» и повесть о Родиоше, параллели подобного изображения персонажей. В «Дневнике писателя» за 1873 год (гл. III. Среда): «Я все воображал себе его фигуру: сказано, что он высокого росту, очень плотного сложения, силен, белокур. Я прибавил бы еще: с жидкими волосами. Тело белое, пухлое, движения медленные, важные; взгляд сосредоточенный; говорит мало и редко, слова роняет как многоценный бисер и сам ценит их прежде всех»1. Ср. в «Идиоте» портрет Фердыщенки: «Это был господин лет тридцати, не малого роста, плечистый, с огромною курчавою, рыжеватою головой. Лицо у него было мясистое и румяное, губы толстые, нос широкий и сплюснутый, глаза маленькие, заплывшие и насмешливые, как будто беспрерывно подмигивающие. В целом все это представлялось довольно нахально. Одет он был грязновато»2. В «Скверном анекдоте»: «Он припомнил теперь еще очень молодого человека с длинным горбатым носом, с белобрысыми и клочковатыми волосами, худосочного и худо выкормленного, в невероятном вицмундире и в невероятных даже до неприличия невыразимых». Образ старца Зосимы в «Братьях Карамазовых» особенно интересен острым и неожиданным сочетанием контрастных красок. «Это был высокий, сгорбленный человек с очень слабыми ногами, всего только шестидесяти пяти лет, но казавшийся от болезни гораздо старше, по крайней мере, лет на десять. Все лицо его, впрочем, очень сухенькое, было усеяно мелкими морщинками, особенно было много их около глаз. Глаза же были небольшие, из светлых, быстрые и блестящие, вроде как бы две блестящие точки. Седенькие волосики сохранились лишь на висках, бородка была крошечная и реденькая, клином, а губы часто усмехавшиеся — тоненькие, как две бечевочки. Нос не то чтобы длинный, а востренький, точно у птички». 1 «Гражданин», 1873, № 2, стр. 35. 2 Ф.М. Достоевский, Собр. соч., т. 6, стр. 107. 602 Ср. в повести Ф. М. Достоевского «Дядюшкин сон. Из мордасовских летописей» иной тип — тип зоологического портрета: «Полковница Софья Петровна Фарпухина только нравственно походила на сороку. Физически она скорее походила на воробья. Это была маленькая, пятидесятилетняя дама, с остренькими глазками, в веснушках и в желтых пятнах по всему лицу. На маленьком, иссохшем тельце ее, помещенном на тоненьких, крепких, воробьиных ножках, было шелковое темное платье, всегда шумевшее, потому что полковница двух секунд не могла пробыть в покое. Это была зловещая и мстительная сплетница»1. В стиле повествования, в стиле рассказа собеседника сразу же выступают характерные приемы поэтики и стилистики Достоевского. Как уже сказано, повествование ведется от лица «одного давнишнего знакомого». Но этот знакомый — тех же «времен», что и автор. Это — призма авторского повествования. Это — «человек сороковых годов». Он смущен или возмущен тем, что в фельетоне «С.-Петербургских ведомостей» изображен «субъект» «из наших времен», но совсем не в том освещении, как следует, совсем не типичный для эпохи. «Не понимаю, из какого мира мог выйти такой субъект. А бред его вертится около 1848 года» (то есть около революции 1848 года). Рассказчик противопоставляет «фельетонно-фантастическому образу» человека сороковых годов, «другой, действительный образ», который напоминает собеседнику автора одно «погибшее, но милое созданье», шедшее с ним рядом, а потом «удалившееся и скрывшееся... под верстак». Далее применяется очень индивидуальный, но очень характерный для Достоевского способ изображения персонажа, обобщающий типические черты личности в соответствии с общим стилем эпохи. Образ Родиоши вырисовывается на фоне его мастерского чтения, его эстетического отношения к творчеству Гоголя и Крылова. И надпись на подаренном экземпляре басен Крылова: «С хорошим человеком мы всегда свои люди, тонкие приятели... Р. Ш.», воспроизводящая изречение кучера Павла Ивановича Чичикова, Селифана, и мастерское чтение гоголевского «Вия» с артистическим представлением «страшно-всхлипывающего голоса» этого чудища, и артистическое исполнение басен Крылова — все это так тонко и глубоко вводит в «удивительно восприимчивую и чуткую душу» Родиоши. В характеристике литературно-эстетической атмосферы 40-х годов и артистических склонностей Родиоши много отголосков лично пережитого самим Ф. М. Достоевским. Так, известно, что чтение любимых литературных произведений заполняло вечера и вечеринки интеллигентной молодежи 40-х годов. Сам 1 Ф. М. Достоевский. Собр. соч., т. 2, 1956, стр. 317 603 Ф. М. Достоевский «любил произносить наизусть целые страницы из «Мертвых душ»1. В воспоминаниях А. П. Милюкова сообщается, какое впечатление производило на участников кружков 40-х годов чтение самого Достоевского. «Когда кто-то заявил, что видит в Державине только напыщенного оратора и низкопоклонного панегириста, Ф. М. «вскочил как ужаленный» и в опровержение прочел на память оду «Властителям и судиям» с такою силой, что всех увлек... и поднял в общем мнении певца Фелицы»2. «Я помню, — пишет тот же А. П. Милюков, — как с обычной своей энергией он читал стихотворение Пушкина «Уединение». Как теперь слышу восторженный голос, с каким он прочел заключительный куплет: Увижу ль, о друзья, народ неугнетенный И рабство, падшее по манию царя, И над отечеством свободы просвещенной Взойдет ли наконец прекрасная заря?»3 И вместе с тем весь этот литературный антураж так типичен и так характерен для стиля изображения личности в художественной системе Достоевского. В «Записках из мертвого дома» Достоевского образ Исая Фомича ориентируется на образ гоголевского Янкеля из «Тараса Бульбы»: «Каждый раз, когда я глядел на него, мне всегда приходил на память гоголевский Янкель из «Тараса Бульбы», который, раздевшись... тотчас же стал ужасно похож на цыпленка. Исай Фомич... был как две капли воды похож на общипанного цыпленка» 4. Можно вспомнить хотя бы литературные темы и образы, окружающие со всех сторон личность Фомы Опискина, литературные цитаты в его речи («Село Степанчиково и его обитатели»). Ведь Фома Опискин — тоже разновидность «человека сороковых годов». Он болел за правду, «где-то там пострадал в сорок не в нашем году», как выразился Бахчеев. Любопытна также в «Селе Степанчикове» сцена чтения Илюшей стихотворения Козьмы Пруткова «Девять лет, как Педро Гомец»... Характеристика артистизма персонажа — своеобразная черта стиля портрета в поэтике Достоевского. Ср. в «Селе Степанчикове и его обитателях»: «Она говорила, рыдая и взвизгивая, окруженная толпой своих приживалок и мосек, что скорее будет есть сухой хлеб и, уж 1 Ф. М. Достоевский, Полн. собр. соч., т. I. Биография, письма и заметки из записной книжки, СПб. 1883, стр. 49. 2 О. Ф. Миллер, Материалы для жизнеописания Ф. М. Достоевского, там же, стр. 84. 3 Там же, стр. 85. 4 Ф. М. Достоевский, Собр. соч., т. 3, 1956, стр. 457. 604 разумеется, «запивать его своими слезами», что скорее пойдет с палочкой выпрашивать себе подаяние под окнами, чем склонится на просьбу «непокорного» переехать к нему в Степанчиково, и что нога ее никогда — никогда не будет в доме его! Вообще слово нога, употребленное в этом смысле, произносится с необыкновенным эффектом иными барынями. Генеральша мастерски, художественно произносила его»1. Артистический образ Родиоши (а артистизм натуры — это, по Достоевскому, типическая черта «человека сороковых годов») развертывается еще сложнее и глубже с помощью одной конкретно-исторической детали из жизни интеллигентной молодежи 40-х годов — именно: отношения к итальянской опере: «Знаете, в ту пору, именно в половине сороковых годов, итальянская опера только что успела проникнуть в самую массу петербургской публики; избранные, т. е. люди более или менее достаточные, года за три пред тем не брезгавшие верхами, спустились пониже, а на верхи хлынул пролетариат. Мы тогда считали верхом наслаждения 80-ти копеечные боковые места в галерее 5-го яруса; сидя в них, мы упивались сладкими звуками, забывали весь мир и не только не завидовали партеру, но даже с своей 80-ти копеечной высоты взирали на него с некоторым пренебрежением». Далее — говорится о выступлениях итальянской певицы Фреццолини. О певица Фреццолини и ее оперно-драматическом таланте журнал «Отечественные записки» (1847, т. LV, отдел VIII. Внутренние известия, стр. 65 — 67) отзывался так: «Природа надарила ее не одною красотою, но и чудесным, самым женственным голосом, в полноте которого лежат все средства для очаровательнейших тонов души... Кажется, судя по первым блестящим дебютам г-жи Фреццолини, ей, по какой-то счастливой судьбе, нечего бояться разлада с публикою: ее у нас сразу полюбили и, может быть, действительно станут входить в сущность этого дарования, полного грации и истины... Принадлежа, вместе с недавнею нашею дорогою примадонною, г-жою Виардо, к новой школе пения и драматического исполнения, г-жа Фреццолини необыкновенно скупа на всю эту фиоритурную, филигранную голосовую потеху, которая прежде составляла в опере всю цель певцов и публики и которая до сих пор свято сохраняется в преданиях немногих артистов, не следующих за общим движением вперед и упорно удерживающихся в прежних верованиях. Что касается до г-жи Фреццолини, она держит все свое исполнение в границах самой строгой простоты и драматичности, и когда решается на фиоритуры, то фиоритуры бывают у ней столько умны, так тесно связаны с сценическим моментом, что всегда кажутся истекающими из мысли самого автора, продолжением очерка положения... 1 Ф. М. Достоевский, Собр. соч., т. 2, стр. 419 — 420. 605 Нам остается упомянуть о мастерстве г-жи Фреццолини в речитативе. Это искусство, дающееся весьма немногим, встречающееся очень редко и которое, кажется, природно между певцами только самым чистым итальянцам... Каждое слово выходит у ней (у Фреццолини. — |