Виноградов В.В. Проблемы авторства и теория стилей. Проблема авторства и теория стилей
 Скачать 3.34 Mb.
|
|
В. В.) необыкновенно верно и отчетливо, с изумительной ясностью. Ни улыбка, ни иногда изменяющиеся, смотря по положению сцены, черты лица, ни смех ее прекрасного рта, ни самое нежное pianissimo, едва внятное, не лишают речитативов ее самой оконченной отчетливости и ясности. Сюда же должно отнести многие слова, не спетые, а выговоренные в те мгновения, когда быстрота чувства или стремительность движения не дают спеть и позволяют только выговорить, точно будто не на оперной сцене, одно или два слова. В таких местах, прелесть тона голоса у г-жи Фреццолини поразительна! К чести нашей публики скажем, что ни одно из таких чудесных слов не проходит незамеченным...» Ср. в «Литературной газете» (1844, 22 января, № 4, стр. 82 — 83): «Хотя знаменитая певица Фреццолини-Поджи явилась на сцене в качестве примадонны, но публика не довольна была выбором оперы «Beatrice di Tenda», потому что итальянцы привыкли слушать в карнавал новые музыкальные пьесы». Таким образом, в повести о Родиоше звучат воспоминания о конкретно-исторических событиях петербургской театральной жизни 1846 — 1847 годов. Эта атмосфера 40-х годов еще более сгущается от ссылки на Макара Алексеевича Девушкина, героя «Бедных людей», с которым таким образом сопоставляется образ Родиоши. Естественно, что это сближение затем дает себя знать не только в изображении злоключений, несчастной судьбы Родиоши, но и в самом характере его речи, в структуре его стиля. Типичен для стиля Достоевского прием изображения артистической чувствительности Родиоши, увлеченного пением итальянской певицы Фреццолини: «На половине, говорю, ее арии слышу — под самым моим ухом что-то слабо пискнуло, как будто подавленный крик слегка раненного человека. Я огляделся — мой Родиоша закусил нижнюю губу, подбородок дрожит и на ресницах висят слезы. «Что с вами, Родион Васильевич?» — «Не знаю, что со мной, — отвечал он, тихо засмеявшись и опустив голову к борту. — Что-то за сердце схватило». В другой раз он уже не хотел идти слушать Фреццолини». К стилю Достоевского ведут и такие способы характеристики поступков, переживаний, внешних проявлений чувств и настроений персонажа: «все как-то ежился, чувствуя на себе грозные родительские взоры»; «... протянув кое-как два курса и ухватившись за нечаянно представившийся случай, вышел из университета»; 606 «занялся писательством, прильнув к одному из тогдашних молодых литературных кружков»; «Родиоша почувствовал себя свободнее, засуетился и развернулся»; «съежившись пуще прежнего, он пришел просить помочь ему достать работы» и т. п. Любопытен тусклый и неопределенный намек на историю кружка Петрашевского: «Случайное распадение кружка сбило его и с этой дороги». К употреблению глагола ежиться как выражения характеристического образа иллюстрацией может служить «Опыт о буржуа» (гл. VI) в «Зимних заметках о летних впечатлениях»: «Отчего же здесь все это ежится, отчего все это хочет разменяться на мелкую монету, стесниться, стушеваться; «нет меня, нет совсем на свете; я спрятался, проходите, пожалуйста, мимо и не замечайте меня, сделайте вид, как будто вы меня не видите, проходите, проходите!» — Да о ком вы говорите? Кто ежится? — Да буржуа»1 С манерой Достоевского стиль повести о Родиоше сближается приемом использования пушкинских и гоголевских образов и цитат. К пушкинскому творчеству ведет выражение «погибшее, но милое созданье» (из «Пира во время чумы»), примененное иронически к Родиоше, и фраза из «Евгения Онегина» — родился «на брегах Невы». К «Мертвым душам» Гоголя надпись на книге: изречение кучера Чичикова — Селифана. Но особенно показательно и, индивидуально указание на литературный интерес Родиоши к «Бедным людям» Достоевского. «Достали мы с ним кой-какую работу, на которой он держался... месяца три, и в продолжение их развалины драпового пальто заменились приличным сюртучком, а на ногах появились сапоги немецкой работы, которые, по его выражению, заимствованному у Макара Алексеевича Девушкина (героя «Бедных людей»), он надевал с некоторым сладострастием». Наконец, необходимо отметить, что начало фельетона-очерка облечено в своеобразную мемуарную форму от лица редактора-издателя «Гражданина», то есть самого Ф. М. Достоевского. «Как-то на праздниках навестил меня один давнишний знакомый, причисляющий себя с некоторой гордостью, к «людям сороковых годов». Усевшись у сТола, забросанного кой-какими повременными листками, он обратил внимание на залежавшийся между ними нумер «С.-Петербургских Ведомостей» от 23 декабря. — Читали этот фельетон? — спрашивает он меня. — Мельком. А что? 1 Ф. М, Достоевский, Собр. соч., т, 4, стр. 99 — 100 607 — Изображен субъект из наших времен, — да не совсем для меня понятный». Таким образом, авторство Достоевского подкрепляется важными свидетельствами — стилистическими, композиционными и культурно-историческими. Ценность этих доводов неодинакова, но в совокупности они приобретают значительную силу и убедительность. Смена форм стиля делает эти свидетельства еще более вескими. А более детальный анализ стиля этого фельетона делает гипотезу об авторстве Достоевского вполне достоверной. 5 Стиль писем и записок Родиоши очень напоминает стиль дневника И. А. Пружинина (Н. А. Некрасова) в «Хронике петербургского жителя», которая писалась Н. А. Некрасовым и печаталась в «Литературной газете» (например, 1844 г., 6 апреля, № 13). Вот иллюстрации: «Понедельник, 20 марта. Вчера в последний раз ел рыбу и масло. Чудесная вещь рыба: по-моему, лучше говядины. Только дороже, а то целый век стал бы есть рыбу. Масло конопляное тоже хорошо: только голос портит, и в горле как-то неловко, как много в кашу положишь. Каша лучше всего, но уж тут постное масло — извини! с скоромным вкуснее... После обеда пришел купец. «Так и так» — рассказал дело. «Напиши», говорит «челобитную». Мошенник, по глазам видно, мошенник, козлиная борода! Дело скверное: с братом тягается...»1. 24 марта. Пятница. «Чудное дело, как легко на душе — как будто и свет лучше, и люди добрее. Чувствуешь какую-то сладость, в воздухе благовоние» и т. п.2. Здесь сказываются и общие черты стиля гоголевской школы в сфере художественного воспроизведения манеры писем и дневников «бедных людей». Интересно также сравнить бедственные вопли и сетования Родиоши с жалобами на безденежье и на жалкую бедность в письмах самого Достоевского в 40-е годы. «Хлестаков соглашается идти в тюрьму, только благородным образом. Ну, а если у меня штанов не будет, будет ли это благородным образом?..» (письмо к брату М. М. Достоевскому от 30 сентября 1844 г.)3. Однако нельзя не обратить внимания на необыкновенное стилистическое разнообразие и стилистическую тонкость в орга- 1 «Литературная газета», 1844, № 13, стр. 235. 2 Там же, стр. 236. 3 Ф. М. Достоевский, Письма, т. I, Госиздат, М — Л, 1928, Стр. 74. 608 цизации эпистолярного стиля Родиоши как способа раскрытия его типических качеств. Первое письмо очень остро начинается сообщением о продаже своих собственных волос и бороды «от крайности» («обрился a la Louis Napoleon»). Бросается в глаза обилие книжно-деловых и отчасти канцелярских слов и выражений, сцепляемых разговорно-просторечными конструкциями и лексико-фразеологическими оборотами. Например: «Это добровольное обезображение себя отзовется получением работы, довольно хорошо оплачиваемой, кой-какой одежонки и, зачастую, питательным обедом»... «Совершив пострижение и обритие»; «для снискания куска хлеба»; «в полном уповании на эти, с страшной душевной болью написанные строки» и т. п. Этот стилистический слой особенно сильно и остро выступает в первом письме Родиоши (от 26 февраля). Тут и типические номенклатурные словечки загнанного человека: милостивцы, благодетели. Ср. и церковно-библеизмы: «А в эти «три денька» в том положении, как я нахожусь, не спасется никакая тварь»... Но общим фоном и синтаксических конструкций, и лексического движения является разговорно-бытовая речь (иногда с уклоном в просторечье) в ее литературной обработке, осуществленной писателями реалистического направления, начиная с 40 — 50-х годов. «После восьми годов нищеты, христарадничанья, больничного страдания и странствия по петербургским углам...» «Я принужден изворачиваться... и подчас просить милостыньки»; «пока мой капризный благодетель... не поставит меня на „задельную”». Второе письмо Родиоши (от 4 октября, 5 часов вечера) написано уже в совсем другом стиле, также глубоко и своеобразно разработанном в творчестве Достоевского, — в стиле эпистолярно-бытовом, интимно-фамильярном. «В больницу не попал. Сначала препятствием явился совершенный недостаток верхней одежды...» «на чем тогда тащиться в другую, может быть в третью...» «сижу на кухне на полатях весь обмотанный разным тряпьем»; «около меня народ полуголодный, полуодетый и частию пьяный»; «в... сквозящих сапогах»; «подготовить себе потерю ног или рук» и т. п. Ср. формулировку просьбы: «ассигнуйте нечто на продовольствие в течение 3 — 4-х суток». Стиль записок Родиоши, близкий к стилю бедных чиновников в творчестве Достоевского, быстро сменяется его сказовым стилем. Это стиль порывистый и отрывистый. Это — повествование о последних горестных эпизодах нищего существования Родиоши, 609 изложенное Лаконически и вместе с Тем драматически эмоционально. «Как быть? подошло так, что перекусить нечего и в виду ничего нет. Решился идти в Красное Село. Собрался пораньше, пошел. День выдался жаркий: пекло, пекло меня, однако доплелся, спрашиваю. Говорят: в город уехал за товаром; вернется через день. Ну, знаете, эти слова прослушал я почти как смертный приговор. Что буду делать — измученный, голодный? Уж не знаю, вид ли мой был очень жалок или наши солдатики вообще зорки к нужде и горю, только приняли участие. «Отдохни, говорят, добрый человек, войди в палатку». Ввели, покормили, позволили полежать. Отдохнул я, а к вечеру надо было пуститься в обратный путь. Шагал всю ночь и часам к шести утра прибыл в столицу; но каким прибыл — не спрашивайте! Что было под подошвами и с частью собственных подошв, — все осталось на шоссе; рубашка на мне — это была не рубашка, а какая-то дохлая кошка. Перемениться нечем. Прошу хозяйку... Я, видите ли, живу в столярной под верстаком..., т. е. мне там позволяют ночевать... Прошу хозяйку, нельзя ли простирнуть рубашку. Согласилась. Я снял, надел пальтишко на голое тело, отдал рубашку. Ну, думаю, что же теперь буду есть — потому что голоден...» Легко заметить в стиле этого быстрого, нервного и иногда как бы спотыкающегося рассказа с краткими драматическими сценами или диалогами, с извиняющимися или поясняющими обращениями к собеседнику — характерные черты манеры Достоевского, Кое-что прямо восходит к стилю Макара Девушкина из «Бедных людей». Например: «Я, видите ли, живу в столярной под. верстаком..., т. е. мне там разрешают ночевать». Ср. в «Бедных людях»: «Я живу в кухне, или гораздо правильнее будет сказать вот как: тут подле кухни есть одна комната... уголок такой скромный»...1 Или: «Шагал всю ночь и часам к шести утра прибыл в столицу: но каким прибыл — не спрашивайте! Что было под подошвами и с частью собственных подошв, — все осталось на шоссе; рубашка на мне — это была не рубашка, а какая-то дохлая кошка»... Но, само собою разумеется, в стиле сказа Родиоши выступает и позднее накопленный сложный опыт речевой характерологии в стилистике и поэтике Достоевского. В повествовании о следующем эпизоде еще острее выступают типичные для стилистики Достоевского приемы драматизации рассказа. «Есть у меня тут, в Кирпичном переулке, знакомая мясная Лавка... тоже кой-какие послуги оказывал... пойти бы, не уделят ли фунтик мяса; да как без рубашки?..» 1 Ф. М. Достоевский, Собр. соч., т. 1, стр. 82. 610 «Заглянул в лавку, покупатели все чистые — повара, кухарки из богатых домов. Суета; молодцы едва успевают отпускать товар»... «Что же мне тут торчать? Зайду лучше через часик»... и т. п. Стиль рассказа самого Родиоши — близок к средней норме, которая выдерживается в монологах не очень богатых характеристическими признаками персонажей рассказов, повестей и романов Достоевского. Вот, например, отрывок из монолога Ивана Ивановича Мизинчикова («Село Степанчиково и его обитатели»): «Получили мы в наследство сорок душ. Нужно же, чтоб меня именно в это время произвели в корнеты. Ну, сначала, разумеется, заложил, а потом прокутил и остальным образом. Жил глупо, задавал тону, корчил Бурцева, играл, пил — словом, глупо, даже и вспомнить стыдно. Теперь я одумался и хочу совершенно изменить образ жизни. Но для этого мне совершенно необходимо иметь сто тысяч ассигнациями. А так как я не достану ничего службой, сам же по себе ни на что не способен и не имею почти никакого образования, то, разумеется, остается только два средства: или украсть, или жениться на богатой. Пришел я сюда почти без сапог, пришел, а не приехал. Сестра дала мне свои последние три целковых, когда я отправился из Москвы. Здесь я увидел эту Татьяну Ивановну, и тотчас же у меня родилась мысль. Я немедленно решился пожертвовать собой и жениться»1. Необходимо выделить те выражения и характеристики, которые определяют общий стиль эпохи и вместе с тем раскрывают типичность образа Родиоши, как одного из представителей поколения 40-х годов. Здесь центральное место должно занять терминологическое, типичное для изображаемой эпохи определение — «свеженькая» или «свежая личность» (нечто в роде «мыслящей личности» 60-х годов). В первом письме Родиоши: «помогите мне, убогому ныне, но когда-то довольно свеженькой личности, продержаться денька три-четыре»... В рассказе «человека сороковых годов»: «Так-то погибла «свеженькая личность», жертва собственной слабости». Вопрос о том все ли очерки, входящие в состав фельетона «Из текущей жизни», принадлежат Достоевскому — иной, отдельный вопрос. В данном случае есть все основания утверждать, что все три очерка составлены Ф. М.. Достоевским. Но, вообще говоря, этот вопрос в широком плане может быть разрешен лишь на основе общего, всестороннего анализа структуры «Гражданина» в период редакторства Ф. М. Достоевского, в связи с раскрытием авторства анонимных статей и очерков н разных отделах этого журнала-газеты. 1 Ф.М. Достоевский, Собр. соч., т. 2, стр. 539. 611 ЗАКЛЮЧЕНИЕ Эта книга больше нуждается в оглавлении, чем в заключении. Она является выполнением одной из тех задач, выдвижением которых заканчивалось мое исследование «О языке художественной литературы». Там же кратко был очерчен и тот новый материал, который лег в основу моих разысканий в области русской анонимной литературной продукции. Самая задача и проблема там определялись в такой формуле: «Отражения индивидуальных стилей в анонимной литературе». В эту книгу вследствие разросшегося ее объема не вошли две главы: одна, связанная с изучением соотношения и взаимодействия стилей автора и редактора, — «Генслер и Достоевский» (метод редакционной работы Достоевского над «Гаваньскими сценами» Генслера) и другая, посвященная анализу «пушкинского начала» в повести «Уединенный домик на Васильевском» Тита Космо-Кратова — В. П. Титова и способов его поглощения и растворения романтическим стилем самого Титова. В итоце всей этой моей работы еще острее выступает необходимость развернутого изложения исследований на следующие темы: 1) Стиль и литературное произведение как исторические категории. 2) Словесные образы, их типы и закономерности их исторического движения. 3) Проблема «образа автора» в теории и истории стилей. 4) Стиль и мировоззрение. Это — темы моих будущих трудов. |