Раса,Нация,Класс. Раса, нация, класс
 Скачать 1.36 Mb.
|
|
женные силы существующих государств, и еще потому, что они должны были подчинить крестьянство новому экономическому порядку, распространить этот порядок на деревни, чтобы сделать их рынками сбыта промышленных товаров и залежами «свободной» рабочей си- лы. В конечном счете именно конкретные конфигурации классовой борьбы, а не «чистая» экономическая логика объясняют и образование национальных государств, исходя из истории каждого из них, и соот- ветствующее изменение общественных формаций в национальные. Национализация общества Мир экономики не является саморегулирующейся системой, всеоб- щим инвариантом, общественные формации которого суть не более чем его локальные следствия: это противоречивая система, она под- чинена непредвидимой диалектике своих внутренних противоречий. С глобальной точки зрения, необходимо, чтобы контроль над капита- лами, циркулирующими по всему пространству накопления, осущест- влялся из центра; но форма, в которой осуществляется эта концентра- ция капитала, становится объектом постоянной борьбы. Преимущест- во национальной формы в том, что локально она позволяет (по край- 108 Э. Балибар ней мере в течение всего данного исторического периода) управлять борьбой неоднородных классов так, чтобы не просто возник некий «ка- питалистический класс», но появились буржуазии в собственном смысле слова, то есть государственные буржуазии, одновременно способные к политическому, экономическому и культурному господству и создан- ные этим господством. Буржуазия как господствующий класс и бур- жуазные общественные формации взаимно устанавливаются в «бес- субъектном процессе», преобразующем государство в национальную форму и изменяющем статус всех других классов, что объясняет од- новременное возникновение национализма и космополитизма. В очень упрощенном виде эта гипотеза позволяет сделать сущест- венный для анализа нации как исторической формы вывод: она за- ставляет раз и навсегда отказаться от линейных схем эволюции, сформулированных не только в терминах способов производства, но и в терминах политических форм. Отныне ничто не запрещает нам ис- следовать, не формируются ли по-новому конкурентные структуры национальных государств в новой фазе мира экономики. На самом деле существует тесная внутренняя солидарность между иллюзией необходимой линейной эволюции общественных формаций и некри- тическим признанием национального государства «высшей формой» политических институтов, обреченной существовать бесконечно (пока не наступит гипотетический «конец государства») 5 . Чтобы подчеркнуть относительную неопределенность процесса образования и эволюции национальной формы, примем во внимание один намеренно провокативный вопрос: «Для кого сегодня уже слиш- ком поздно?» То есть какие общественные формации, вопреки гло- бальному принуждению мира экономики и системы государств, кото- рую этот мир экономики создал, не могут больше в полной мере осу- ществлять свое преобразование в нации - за исключением преобразо- вания чисто юридического, ценой непрекращающихся конфликтов, разрешить которые невозможно? Априорный и даже всеобщий ответ на этот вопрос, без сомнения, невозможен, но очевидно, что такая проблема встает не только в отношении «новых наций», появившихся после деколонизации, транснационализации капиталов и связей, созда- ния планетарных механизмов войны и пр., но также и в отношении «ста- рых наций», которые сегодня затронуты теми оке самыми явлениями. Можно попытаться сказать: слишком поздно для того, чтобы неза- висимые государства, формально равноправные и представленные в институтах, именуемых «международными», стали нациями, центри- рованными на себе, каждая из которых обладала бы своим нацио- 5. Национальная форма 109 нальным языком (или несколькими языками), отражающим ее культу- ру, административное устройство и коммерцию, а также своей неза- висимой военной мощью, своим защищенным внутренним рынком, своей валютой, своими конкурирующими на мировом уровне пред- приятиями, и прежде всего - своей правящей буржуазией (как частной капиталистической буржуазией, так и государственной «номенклату- рой» - так или иначе всякая буржуазия является государственной). Но можно попытаться сказать прямо противоположное: пространство воспроизводства наций, развертывания национальной формы сегодня прежде всего открыто на старых перифериях и полуперифериях; что касается старого «центра», то он вошел, где больше, где меньше, в фазу разложения национальных структур, связанных со старыми формами господства, хотя источник подобного разложения существу- ет давно и тем не менее до сих пор не является определенным. И оче- видно, что по этой гипотезе нации, которым только предстоит поя- виться, не будут сходны с нациями прошлого. Тот факт, что это обра- зование наций во всех частях света (Север и Юг, Восток и Запад) со- провождается сегодня общей вспышкой национализма, не позволяет разрешить дилемму такого рода - он относится к формальной универ- сальности международной системы государств. Современный национа- лизм, какой бы язык он ни использовал, ничего не говорит о реальном возрасте национальной формы по отношению к «мировому времени». На самом деле, если мы хотим увидеть это яснее, нужно ввести другую характеристику истории национальных формаций. Я назвал бы это «запоздалой национализацией общества», касающейся прежде всего самих старых наций. Эта национализация запоздала настолько, что в конце концов она оказывается бесконечной задачей. Такой исто- рик, как Юджин Вебер (опираясь на другие исследования) хорошо показал, что в случае Франции введение общего образования, унифи- кация одежды и верований в межрегиональном перемещении рабочих рук и на военной службе, подчинение политических и религиозных конфликтов патриотической идеологии не проявлялось до начала XX века*. Его доказательство позволяет считать, что французское кресть- янство не было окончательно «национализировано» к тому моменту, когда оно должно было исчезнуть как основной класс (хотя это исчез- новение, как известно, само было задержано протекционизмом в на- циональной политике). Недавний труд Жерара Нуариэля показывает, в свою очередь, что с конца XIX века не прекращается зависимость «французской идентичности» от способности интегрировать иммиг- рирующее население. Вопрос состоит в том, достигла ли сегодня эта > i v/ Э. Балибар способность своего предела, и прежде всего в том, может ли она еще продолжать реализовываться в той же форме 7 . Чтобы полностью очертить причины относительной стабильности национальной формации, недостаточно сослаться на начальную точку ее возникновения. Нужно задаться вопросом, как на практике преодо- левались неравное развитие города и деревни, индустриализация и дезиндустриализация, колонизация и деколонизация, войны и послед- ствия революций, образование наднациональных «блоков» - все со- бытия и процессы, которые заключали в себе по меньшей мере риск выхода классовых конфликтов за те пределы, в которые они были бо- лее или менее легко помещены «консенсусом» национального госу- дарства. Можно сказать, что во Франции, как и mutatis mutandis в дру- гих старых буржуазных формациях, разрешать противоречия, привне- сенные капитализмом, начинать изменение национальной формы, да- же в то время, когда ее создание еще не было завершено (или препят- ствовать ее разрушению, даже когда оно уже состоялось) позволяет именно образование института национально-общественного государ- ства, то есть государства «вмешивающегося» в само воспроизводство экономики и прежде всего в формирование индивидов, в структуры семьи, в публичную гигиену - если обобщить, в весь мир «частной жизни». Эта тенденция намечалась с самого начала формирования нации - я вернусь к этому ниже - но доминировать она начала в XIX и XX веке, результатом чего было полное подчинение жизни индивидов всех классов их статусу фаждан национального государства, то есть их свойству иметь национальность*. Производство народа Социальная формация воспроизводит себя как нация только в той ме- ре, в какой через сетку повседневных механизмов и практик индивид институционализируется как homo nationalis, с рождения и до самой смерти, что происходит одновременно с его институционализацией как homo oeconomicus, politicus, religiosus и т. д. Вот почему вопрос о кризисе национальной формы, раз он уже поставлен, - в основе своей является вопросом о том, в каких исторических условиях возможен такой институт, благодаря каким соотношениям внешних и внутрен- них сил, а также благодаря каким символическим формам, облечен- ным в элементарные материальные практики, он возможен? Ставить этот вопрос - еще один способ исследовать, какому преобразованию в 5. Национальная форма 111 цивилизации соответствует национализации обществ, каковы формы индивидуальности, в которых возникает национальность. Проблемой здесь является следующее: в силу чего нация является «сообществом»? Или, скорее: чем форма сообщества, которую уста- навливает нация, особым образом отличается от других исторических сообществ? Прежде всего отбросим антитезы, традиционно сопровождающие это понятие. В первую очередь это антитеза «реального» и «вообра- жаемого» сообщества. Всякая социальная общность, воспроизводимая под воздействием институтов, является воображаемой. То есть ее основа - это проекция индивидуального существования на ткань кол- лективного повествования, на узнавание общего имени и на традиции, переживаемые как след незапамятного прошлого (даже если они были сфабрикованы и усвоены при недавних обстоятельствах). Но это за- ставляет сказать, что только воображаемые сообщества, в зависимо- сти от обстоятельств, являются реальными. В случае национальной формации воображаемое, вписанное таким образом в реальное, - это воображаемое «народа». Это воображаемое сообщества, которое заранее узнает себя в государственном институ- те, которое признает его «своим» по отношению к другим государст- вам и прежде всего включает в свой кругозор политическую борьбу: например, формулируя свое стремление к реформам и социальной революции как проекты преобразования «своего» национального го- сударства. Без этого не может быть ни «монополии на организованное насилие» (Макс Вебер), ни «национальной народной воли» (Грамши). Но такого народа не существует в принципе, его не существует, даже когда он настойчиво заявляет о себе - это нужно уяснить раз и навсе- гда. Ни одна современная нация не обладает заранее данной «этниче- ской» базой, даже когда она берет свое начало в борьбе за националь- ную независимость. И с другой стороны, ни одной современной на- ции, какой бы «эгалитарной» она ни была, не удалось добиться пре- кращения классовых конфликтов. Таким образом, наша фундамен- тальная проблема - это производство народа. Или лучше сказать: это народ, который постоянно сам себя производит как национальное сообщество. Или же: производство эффекта единства, благодаря кото- рому народ предстает в глазах всех «как народ», то есть как основание и источник политической власти. Руссо - первый, кто открыто поставил вопрос в таких терминах: «Что делает народ народом?» По сути, это тот же самый вопрос, что только что встал перед нами: как национализируются индивиды, то 112 Э. Балнбар есть как они социализируются в господствующей форме националь- ной принадлежности? Это позволяет нам сразу же устранить еще одну искусственную дилемму: речь идет не о противопоставлении коллек- тивной идентичности индивидуальным. Поскольку всякая идентич- ность является индивидуальной, но единственной идентичностью всегда была историческая, то есть образованная в поле социальных ценностей, норм поведения и коллективных символов. Никогда (даже в «синтетических» практиках массовых движений или в «близости» эмоциональных отношений) индивиды не отождествляют себя друг с другом, но они никогда и не достигают изолированной идентичности, понятия внутренне противоречивого. Подлинная проблема заключа- ется в том, как господствующие признаки индивидуальной идентич- ности трансформируются в зависимости от времени и институцио- нальной среды. Чтобы ответить на вопрос об историческом производстве народа (или национальной индивидуальности), недостаточно описать завое- вания, перемещения населения и административные практики «терри- ториализации». Индивиды, обреченные воспринимать себя как членов одной определенной нации, объединены извне, они происходят из разнообразных географических регионов, как нации, сложившиеся на основе иммиграции (Франция, США), или же начинают опознавать, друг друга в пределах объединяющей их исторической границы. На- род образуется из различных популяций, подчиненных одному обще- му закону. Но в любом случае модель его единства должна «предше- ствовать» этому образованию: процесс унификации (эффективность которого можно измерять, например, по коллективной мобилизации в военное время, то есть по способности коллективно противостоять смерти) предполагает образование особой идеологической формы. Она должна быть одновременно массовым феноменом и феноменом индивидуализации, реализовывать «превращение (interpellation) инди- видов в субъекты» (Альтюссер), гораздо более мощное, чем простое усвоение политических ценностей, - или, скорее, интегрирующее это усвоение в более элементарный процесс (который мы можем назвать «первичным»), процесс закрепления чувства любви и ненависти и репрезентации «я». Эта идеологическая форма должна стать априор- ным условием общения между индивидами («гражданами») и между социальными группами - индивиды и группы должны не уничтожать различия, но релятивизировать их и подчиняться им так, чтобы они сводились к одному символическому различию: между «нами» и «иностранцами» - которое переживается как неустранимое. Другими 5. Национальная форма 113 словами, пользуясь терминологией, предложенной Фихте в «Рассуж- дении о германской нации» (1808), необходимо, чтобы «внешние гра- ницы» государства являлись также его «внутренними границами», или - что то же самое - чтобы внешние границы все время считались проекцией и протекцией внутренней коллективной идентичности, которую каждый несет в себе самом и которая позволяет обживать время и пространство государства как место, где всегда были и где всегда будут «у себя дома». Какой может быть эта идеологическая форма? В зависимости от обстоятельств ее будут называть патриотизмом или национализмом, будут учитывать события, которые благоприятствуют ее образованию или показывают ее силу, ее происхождение будут соотносить с поли- тическими методами, такими как совмещение «силы» и «школьного образования» (словами Макиавелли и Грамши), которые в каком-то смысле позволяют государству фабриковать народное сознание. Но эта фабрикация - только внешний аспект. Чтобы понять более глубо- кие причины ее эффективности, будут проводиться, как это делает политическая философия и социология уже три века, аналогии с рели- гией, делая из национализма и патриотизма если не основную, то одну из религий Нового времени. В этом ответе, конечно, есть доля истины. Не только потому, что формально религии также устанавливают формы сообщества исходя из «души» и индивидуальной идентичности и предписывают общест- венную «мораль», но и потому, что теологический дискурс предоста- вил свои модели для идеализации нации, сакрализации государства, что позволило установить между индивидами связь через жертвопри- ношение и приписать правовым нормам силу «истины» и «закона» 9 . Всякое национальное сообщество в тот или иной момент должно быть представлено как «избранный народ». Тем не менее уже политические философы классической эпохи поняли недостаточность этой анало- гии, ставшую очевидной с провалом попыток основать «гражданскую религию», с осознанием того факта, что «государственная религия» в конечном итоге образует только переходную форму национальной идеологии (даже если этот переход длится долго и результатом его становится дополнение религиозных войн национальными войнами), а также с пониманием бесконечности конфликта, противопоставляю- |