Куприн. Рассказ Гранатовый браслет
 Скачать 2 Mb.
|
|
VIII Анна с Бахтинским шли впереди, а сзади их, шагов на два- дцать, комендант под руку с Верой. Ночь была так черна, что в первые минуты, пока глаза не притерпелись после света к темноте, приходилось ощупью ногами отыскивать дорогу. Аносов, сохранивший, несмотря на годы, удивительную зор- кость, должен был помогать своей спутнице. Время от вре- мени он ласково поглаживал своей большой холодной рукой руку Веры, легко лежавшую на сгибе его рукава. – Смешная эта Людмила Львовна, – вдруг заговорил гене- рал, точно продолжая вслух течение своих мыслей. – Сколь- ко раз я в жизни наблюдал: как только стукнет даме под пять- десят, а в особенности если она вдова или старая девка, то так и тянет ее около чужой любви покрутиться. Либо шпио- нит, злорадствует и сплетничает, либо лезет устраивать чу- жое счастье, либо разводит словесный гуммиарабик насчет возвышенной любви. А я хочу сказать, что люди в наше вре- мя разучились любить. Не вижу настоящей любви. Да и в мое время не видел! – Ну как же это так, дедушка? – мягко возразила Вера, пожимая слегка его руку. – Зачем клеветать? Вы ведь сами были женаты. Значит, все-таки любили? – Ровно ничего не значит, дорогая Верочка. Знаешь, как женился? Вижу, сидит около меня свежая девчонка. Ды- шит – грудь так и ходит под кофточкой. Опустит ресницы, длинные-длинные такие, и вся вдруг вспыхнет. И кожа на щеках нежная, шейка белая такая, невинная, и руки мяконь- кие, тепленькие. Ах ты, черт! А тут папа-мама ходят вокруг, за дверями подслушивают, глядят на тебя грустными таки- ми, собачьими, преданными глазами. А когда уходишь – за дверями этакие быстрые поцелуйчики… За чаем ножка тебя под столом как будто нечаянно тронет… Ну и готово. «До- рогой Никита Антоныч, я пришел к вам просить руки ва- шей дочери. Поверьте, что это святое существо…» А у па- пы уже и глаза мокрые, и уж целоваться лезет… «Милый! Я давно догадывался… Ну, дай вам Бог… Смотри только бе- реги это сокровище…» И вот через три месяца святое со- кровище ходит в затрепанном капоте, туфли на босу ногу, волосенки жиденькие, нечесаные, в папильотках, с денщи- ками собачится, как кухарка, с молодыми офицерами лома- ется, сюсюкает, взвизгивает, закатывает глаза. Мужа поче- му-то на людях называет Жаком. Знаешь, этак в нос, с рас- тяжкой, томно: «Ж-а-а-ак». Мотовка, актриса, неряха, жад- ная. И глаза всегда лживые-лживые… Теперь все прошло, улеглось, утряслось. Я даже этому актеришке в душе благо- дарен… Слава Богу, что детей не было… – Вы простили им, дедушка? – Простил – это не то слово, Верочка. Первое время был как бешеный. Если бы тогда увидел их, конечно, убил бы обоих. А потом понемногу отошло и отошло, и ничего не осталось, кроме презрения. И хорошо. Избавил Бог от лиш- него пролития крови. И кроме того, избежал я общей уча- сти большинства мужей. Что бы я был такое, если бы не этот мерзкий случай? Вьючный верблюд, позорный потат- чик, укрыватель, дойная корова, ширма, какая-то домашняя необходимая вещь… Нет! Все к лучшему, Верочка. – Нет, нет, дедушка, в вас все-таки, простите меня, гово- рит прежняя обида… А вы свой несчастный опыт перено- сите на все человечество. Возьмите хоть нас с Васей. Разве можно назвать наш брак несчастливым? Аносов довольно долго молчал. Потом протянул неохот- но: – Ну, хорошо… скажем – исключение… Но вот в боль- шинстве-то случаев почему люди женятся? Возьмем женщи- ну. Стыдно оставаться в девушках, особенно когда подруги уже повыходили замуж. Тяжело быть лишним ртом в семье. Желание быть хозяйкой, главною в доме, дамой, самосто- ятельной… К тому же потребность, прямо физическая по- требность материнства, и чтобы начать вить свое гнездо. А у мужчины другие мотивы. Во-первых, усталость от холостой жизни, от беспорядка в комнатах, от трактирных обедов, от грязи, окурков, разорванного и разрозненного белья, от дол- гов, от бесцеремонных товарищей, и прочее и прочее. Во- вторых, чувствуешь, что семьей жить выгоднее, здоровее и экономнее. В-третьих, думаешь: вот пойдут детишки, – я-то умру, а часть меня все-таки останется на свете… нечто вроде иллюзии бессмертия. В-четвертых, соблазн невинности, как в моем случае. Кроме того, бывают иногда и мысли о при- даном. А где же любовь-то? Любовь бескорыстная, самоот- верженная, не ждущая награды? Та, про которую сказано – «сильна, как смерть»? Понимаешь, такая любовь, для кото- рой совершить любой подвиг, отдать жизнь, пойти на муче- ние – вовсе не труд, а одна радость. Постой, постой, Вера, ты мне сейчас опять хочешь про твоего Васю? Право же, я его люблю. Он хороший парень. Почем знать, может быть, буду- щее и покажет его любовь в свете большой красоты. Но ты пойми, о какой любви я говорю. Любовь должна быть траге- дией. Величайшей тайной в мире! Никакие жизненные удоб- ства, расчеты и компромиссы не должны ее касаться. – Вы видели когда-нибудь такую любовь, дедушка? – тихо спросила Вера. – Нет, – ответил старик решительно. – Я, правда, знаю два случая похожих. Но один был продиктован глупостью, а другой… так… какая-то кислота… одна жалость… Если хочешь, я расскажу. Это недолго. – Прошу вас, дедушка. – Ну, вот. В одном полку нашей дивизии (только не в нашем) была жена полкового командира. Рожа, я тебе ска- жу, Верочка, преестественная. Костлявая, рыжая, длинная, худущая, ротастая… Штукатурка с нее так и сыпалась, как со старого московского дома. Но понимаешь, этакая полко- вая Мессалина: темперамент, властность, презрение к лю- дям, страсть к разнообразию. Вдобавок – морфинистка. И вот однажды, осенью, присылают к ним в полк новоис- печенного прапорщика, совсем желторотого воробья, только что из военного училища. Через месяц эта старая лошадь со- всем овладела им. Он паж, он слуга, он раб, он вечный кава- лер ее в танцах, носит ее веер и платок, в одном мундирчике выскакивает на мороз звать ее лошадей. Ужасная это шту- ка, когда свежий и чистый мальчишка положит свою первую любовь к ногам старой, опытной и властолюбивой разврат- ницы. Если он сейчас выскочил невредим – все равно в бу- дущем считай его погибшим. Это – штамп на всю жизнь. К Рождеству он ей уже надоел. Она вернулась к одной из своих прежних, испытанных пассий. А он не мог. Ходит за ней, как привидение. Измучился весь, исхудал, почернел. Говоря высоким штилем – «смерть уже лежала на его высо- ком челе». Ревновал он ее ужасно. Говорят, целые ночи про- стаивал под ее окнами. И вот однажды весной устроили они в полку какую-то ма- евку или пикник. Я и ее и его знал лично, но при этом про- исшествии не был. Как и всегда в этих случаях, было много выпито. Обратно возвращались ночью пешком по полотну железной дороги. Вдруг навстречу им идет товарный поезд. Идет очень медленно вверх, по довольно крутому подъему. Дает свистки. И вот, только что паровозные огни поравня- лись с компанией, она вдруг шепчет на ухо прапорщику: «Вы всё говорите, что любите меня. А ведь, если я вам прикажу – вы, наверно, под поезд не броситесь». А он, ни слова не от- ветив, бегом – и под поезд. Он-то, говорят, верно рассчитал, как раз между передними и задними колесами: так бы его аккуратно пополам и перерезало. Но какой-то идиот вздумал его удерживать и отталкивать. Да не осилил. Прапорщик как уцепился руками за рельсы, так ему обе кисти и оттяпало. – Ох, какой ужас! – воскликнула Вера. – Пришлось прапорщику оставить службу. Товарищи со- брали ему кое-какие деньжонки на выезд. Оставаться-то в городе ему было неудобно: живой укор перед глазами и ей, и всему полку. И пропал человек… самым подлым образом… Стал попрошайкой… замерз где-то на пристани в Петербур- ге. А другой случай был совсем жалкий. И такая же женщи- на была, как и первая, только молодая и красивая. Очень и очень нехорошо себя вела. На что уж мы легко глядели на эти домашние романы, но даже и нас коробило. А муж – ни- чего. Все знал, все видел и молчал. Друзья намекали ему, а он только руками отмахивался. «Оставьте, оставьте… Не мое дело, не мое дело… Пусть только Леночка будет счаст- лива!..» Такой олух! Под конец сошлась она накрепко с поручиком Вишняко- вым, субалтерном из ихней роты. Так втроем и жили в дву- мужественном браке – точно это самый законный вид супру- жества. А тут наш полк двинули на войну. Наши дамы про- вожали нас, провожала и она, и, право, даже смотреть было совестно: хотя бы для приличия взглянула разок на мужа, – нет, повесилась на своем поручике, как черт на сухой вер- бе, и не отходит. На прощанье, когда мы уже уселись в ва- гоны и поезд тронулся, так она еще мужу вслед, бесстыдни- ца, крикнула: «Помни же, береги Володю! Если что-нибудь с ним случится – уйду из дому и никогда не вернусь. И детей заберу». Ты, может быть, думаешь, что этот капитан был какая-ни- будь тряпка? размазня? стрекозиная душа? Ничуть. Он был храбрым солдатом. Под Зелеными горами он шесть раз во- дил свою роту на турецкий редут, и у него от двухсот чело- век осталось только четырнадцать. Дважды раненный – он отказался идти на перевязочный пункт. Вот он был какой. Солдаты на него Богу молились. Но она велела… Его Леночка ему велела! И он ухаживал за этим трусом и лодырем Вишняковым, за этим трутнем безмедовым, – как нянька, как мать. На ноч- легах под дождем, в грязи, он укутывал его своей шинелью. Ходил вместо него на саперные работы, а тот отлеживался в землянке или играл в штосс. По ночам проверял за него сторожевые посты. А это, заметь, Веруня, было в то время, когда башибузуки вырезывали наши пикеты так же просто, как ярославская баба на огороде срезает капустные кочни. Ей-богу, хотя и грех вспоминать, но все обрадовались, когда узнали, что Вишняков скончался в госпитале от тифа… – Ну, а женщин, дедушка, женщин вы встречали любя- щих? – О, конечно, Верочка. Я даже больше скажу: я уверен, что почти каждая женщина способна в любви на самый высокий героизм. Пойми, она целует, обнимает, отдается – и она уже мать. Для нее, если она любит, любовь заключает весь смысл жизни – всю вселенную! Но вовсе не она виновата в том, что любовь у людей приняла такие пошлые формы и снизошла просто до какого-то житейского удобства, до маленького раз- влечения. Виноваты мужчины, в двадцать лет пресыщенные, с цыплячьими телами и заячьими душами, неспособные к сильным желаниям, к героическим поступкам, к нежности и обожанию перед любовью. Говорят, что раньше все это бы- вало. А если и не бывало, то разве не мечтали и не тосковали об этом лучшие умы и души человечества – поэты, романи- сты, музыканты, художники? Я на днях читал историю Ма- шеньки Леско и кавалера де Грие… Веришь ли, слезами об- ливался… Ну скажи же, моя милая, по совести, разве каждая женщина в глубине своего сердца не мечтает о такой любви – единой, всепрощающей, на все готовой, скромной и самоот- верженной? – О, конечно, конечно, дедушка… – А раз ее нет, женщины мстят. Пройдет еще лет трид- цать… я не увижу, но ты, может быть, увидишь, Верочка. Помяни мое слово, что лет через тридцать женщины займут в мире неслыханную власть. Они будут одеваться, как ин- дийские идолы. Они будут попирать нас, мужчин, как пре- зренных, низкопоклонных рабов. Их сумасбродные прихоти и капризы станут для нас мучительными законами. И все от- того, что мы целыми поколениями не умели преклоняться и благоговеть перед любовью. Это будет месть. Знаешь закон: сила действия равна силе противодействия. Немного помолчав, он вдруг спросил: – Скажи мне, Верочка, если только тебе не трудно, что это за история с телеграфистом, о котором рассказывал се- годня князь Василий? Что здесь правда и что выдумка, по его обычаю? – Разве вам интересно, дедушка? – Как хочешь, как хочешь, Вера. Если тебе почему-либо неприятно… – Да вовсе нет. Я с удовольствием расскажу. И она рассказала коменданту со всеми подробностями о каком-то безумце, который начал преследовать ее своею лю- бовью еще за два года до ее замужества. Она ни разу не видела его и не знает его фамилии. Он только писал ей и в письмах подписывался Г.С.Ж. Однажды он обмолвился, что служит в каком-то казенном учрежде- нии маленьким чиновником, – о телеграфе он не упоминал ни слова. Очевидно, он постоянно следил за ней, потому что в своих письмах весьма точно указывал, где она бывала на вечерах, в каком обществе и как была одета. Сначала пись- ма его носили вульгарный и курьезно пылкий характер, хотя и были вполне целомудренны. Но однажды Вера письменно (кстати, не проболтайтесь, дедушка, об этом нашим: никто из них не знает) попросила его не утруждать ее больше свои- ми любовными излияниями. С тех пор он замолчал о любви и стал писать лишь изредка: на Пасху, на Новый год и в день ее именин. Княгиня Вера рассказала также и о сегодняшней посылке и даже почти дословно передала странное письмо своего таинственного обожателя… – Да-а, – протянул генерал наконец. – Может быть, это просто ненормальный малый, маниак, а – почем знать? – мо- жет быть, твой жизненный путь, Верочка, пересекла имен- но такая любовь, о которой грезят женщины и на которую больше не способны мужчины. Постой-ка. Видишь, впереди движутся фонари? Наверно, мой экипаж. В то же время сзади послышалось зычное рявканье авто- мобиля, и дорога, изрытая колесами, засияла белым ацети- леновым светом. Подъехал Густав Иванович. – Анночка, я захватил твои вещи. Садись, – сказал он. – Ваше превосходительство, не позволите ли довезти вас? – Нет уж, спасибо, мой милый, – ответил генерал. – Не люблю я этой машины. Только дрожит и воняет, а радости никакой. Ну, прощай, Верочка. Теперь я буду часто приез- жать, – говорил он, целуя у Веры лоб и руки. Все распрощались. Фриессе довез Веру Николаевну до во- рот ее дачи и, быстро описав круг, исчез в темноте со своим ревущим и пыхтящим автомобилем. IX Княгиня Вера с неприятным чувством поднялась на тер- расу и вошла в дом. Она еще издали услышала громкий голос брата Николая и увидела его высокую, сухую фигуру, быст- ро сновавшую из угла в угол. Василий Львович сидел у лом- берного стола и, низко наклонив свою стриженую большую светловолосую голову, чертил мелком по зеленому сукну. – Я давно настаивал! – говорил Николай раздраженно и делая правой рукой такой жест, точно он бросал на землю ка- кую-то невидимую тяжесть. – Я давно настаивал, чтобы пре- кратить эти дурацкие письма. Еще Вера за тебя замуж не вы- ходила, когда я уверял, что ты и Вера тешитесь ими, как ре- бятишки, видя в них только смешное… Вот, кстати, и сама Вера… Мы, Верочка, говорим сейчас с Василием Львовичем об этом твоем сумасшедшем, о твоем Пе Пе Же. Я нахожу эту переписку дерзкой и пошлой. – Переписки вовсе не было, – холодно остановил его Ше- ин. – Писал лишь он один… Вера покраснела при этих словах и села на диван в тень большой латании. – Я извиняюсь за выражение, – сказал Николай Николае- вич и бросил на землю, точно оторвав от груди, невидимый тяжелый предмет. – А я не понимаю, почему ты называешь его моим, – вста- вила Вера, обрадованная поддержкой мужа. – Он так же мой, как и твой… – Хорошо, еще раз извиняюсь. Словом, я хочу только ска- зать, что его глупостям надо положить конец. Дело, по-мое- му, переходит за те границы, где можно смеяться и рисовать забавные рисуночки… Поверьте, если я здесь о чем хлопочу и о чем волнуюсь, – так это только о добром имени Веры и твоем, Василий Львович. – Ну, это ты, кажется, уж слишком хватил, Коля, – возра- зил Шеин. – Может быть, может быть… Но вы легко рискуете по- пасть в смешное положение. – Не вижу, каким способом, – сказал князь. – Вообрази себе, что этот идиотский браслет… – Николай приподнял красный футляр со стола и тотчас же брезгливо бросил его на место, – что эта чудовищная поповская штуч- ка останется у нас, или мы ее выбросим, или подарим Да- ше. Тогда, во-первых, Пе Пе Же может хвастаться своим зна- комым или товарищам, что княгиня Вера Николаевна Шеи- на принимает его подарки, а во-вторых, первый же случай поощрит его к дальнейшим подвигам. Завтра он присылает кольцо с брильянтами, послезавтра жемчужное колье, а там – глядишь – сядет на скамью подсудимых за растрату или под- лог, а князья Шеины будут вызваны в качестве свидетелей… Милое положение! – Нет, нет, браслет надо непременно отослать обратно! – воскликнул Василий Львович. – Я тоже так думаю, – согласилась Вера, – и как можно скорее. Но как это сделать? Ведь мы не знаем ни имени, ни фамилии, ни адреса. – О, это-то совсем пустое дело! – возразил пренебрежи- тельно Николай Николаевич. – Нам известны инициалы это- го Пе Пе Же… Как его, Вера? – Ге Эс Же. – Вот и прекрасно. Кроме того, нам известно, что он где- то служит. Этого совершенно достаточно. Завтра же я беру городской указатель и отыскиваю чиновника или служащего с такими инициалами. Если почему-нибудь я его не найду, то просто-напросто позову полицейского сыскного агента и прикажу отыскать. На случай затруднения у меня будет в ру- ках вот эта бумажка с его почерком. Одним словом, завтра к двум часам дня я буду знать в точности адрес и фамилию этого молодчика и даже часы, в которые он бывает дома. А раз я это узнаю, то мы не только завтра же возвратим ему его сокровище, а и примем меры, чтобы он уж больше никогда не напоминал нам о своем существовании. – Что ты думаешь сделать? – спросил князь Василий. – Что? Поеду к губернатору и попрошу… – Нет, только не к губернатору. Ты знаешь, каковы наши отношения… Тут прямая опасность попасть в смешное по- ложение. – Все равно. Поеду к жандармскому полковнику. Он мне приятель по клубу. Пусть-ка он вызовет этого Ромео и по- грозит у него пальцем под носом. Знаешь, как он это делает? Приставит человеку палец к самому носу и рукой совсем не двигает, а только лишь один палец у него качается, и кричит: «Я, сударь, этого не потерплю-ю-ю!» – Фи! Через жандармов! – поморщилась Вера. – И правда, Вера, – подхватил князь. – Лучше уж в это дело никого посторонних не мешать. Пойдут слухи, сплет- ни… Мы все достаточно хорошо знаем наш город. Все живут точно в стеклянных банках… Лучше уж я сам пойду к это- му… юноше… хотя бог его знает, может быть, ему шестьде- сят лет?.. Вручу ему браслет и прочитаю хорошую строгую нотацию. – Тогда и я с тобой, – быстро прервал его Николай Нико- лаевич. – Ты слишком мягок. Предоставь мне с ним погово- рить… А теперь, друзья мои, – он вынул карманные часы и поглядел на них, – вы извините меня, если я пойду на ми- нутку к себе. Едва на ногах держусь, а мне надо просмотреть два дела. – Мне почему-то стало жалко этого несчастного, – нере- шительно сказала Вера. – Жалеть его нечего! – резко отозвался Николай, обора- чиваясь в дверях. – Если бы такую выходку с браслетом и письмами позволил себе человек нашего круга, то князь Ва- силий послал бы ему вызов. А если бы он этого не сделал, то сделал бы я. А в прежнее время я бы просто велел отвести его на конюшню и наказать розгами. Завтра, Василий Льво- вич, ты подожди меня в своей канцелярии, я сообщу тебе по телефону. |