Куприн. Рассказ Гранатовый браслет
 Скачать 2 Mb.
|
|
III – Боже мой, как у вас здесь хорошо! Как хорошо! – гово- рила Анна, идя быстрыми и мелкими шагами рядом с сест- рой по дорожке. – Если можно, посидим немного на скамееч- ке над обрывом. Я так давно не видела моря. И какой чудный воздух: дышишь – и сердце веселится. В Крыму, в Мисхоре, прошлым летом я сделала изумительное открытие. Знаешь, чем пахнет морская вода во время прибоя? Представь себе – резедой. Вера ласково усмехнулась: – Ты фантазерка. – Нет, нет. Я помню также раз, надо мной все смеялись, когда я сказала, что в лунном свете есть какой-то розовый оттенок. А на днях художник Борицкий – вот тот, что пишет мой портрет, – согласился, что я была права и что художники об этом давно знают. – Художник – твое новое увлечение? – Ты всегда придумаешь! – засмеялась Анна и, быстро подойдя к самому краю обрыва, отвесной стеной падавшего глубоко в море, заглянула вниз и вдруг вскрикнула в ужасе и отшатнулась назад с побледневшим лицом. – У, как высоко! – произнесла она ослабевшим и вздра- гивающим голосом. – Когда я гляжу с такой высоты, у меня всегда как-то сладко и противно щекочет в груди… и пальцы на ногах щемит… И все-таки тянет, тянет… Она хотела еще раз нагнуться над обрывом, но сестра остановила ее. – Анна, дорогая моя, ради Бога! У меня у самой голова кружится, когда ты так делаешь. Прошу тебя, сядь. – Ну хорошо, хорошо, села… Но ты только посмотри, ка- кая красота, какая радость – просто глаз не насытится. Если бы ты знала, как я благодарна Богу за все чудеса, которые он для нас сделал! Обе на минутку задумались. Глубоко-глубоко под ними покоилось море. Со скамейки не было видно берега, и отто- го ощущение бесконечности и величия морского простора еще больше усиливалось. Вода была ласково-спокойна и ве- село-синя, светлея лишь косыми гладкими полосами в ме- стах течения и переходя в густо-синий глубокий цвет на го- ризонте. Рыбачьи лодки, с трудом отмечаемые глазом – такими они казались маленькими, – неподвижно дремали в морской гла- ди, недалеко от берега. А дальше точно стояло в воздухе, не подвигаясь вперед, трехмачтовое судно, все сверху донизу одетое однообразными, выпуклыми от ветра, белыми строй- ными парусами. – Я тебя понимаю, – задумчиво сказала старшая сестра, – но у меня как-то не так, как у тебя. Когда я в первый раз вижу море после большого времени, оно меня и волнует, и радует, и поражает. Как будто я в первый раз вижу огромное, торжественное чудо. Но потом, когда привыкну к нему, оно начинает меня давить своей плоской пустотой… Я скучаю, глядя на него, и уж стараюсь больше не смотреть. Надоедает. Анна улыбнулась. – Чему ты? – спросила сестра. – Прошлым летом, – сказала Анна лукаво, – мы из Ялты поехали большой кавалькадой верхом на Уч-Кош. Это там, за лесничеством, выше водопада. Попали сначала в облако, было очень сыро и плохо видно, а мы все поднимались вверх по крутой тропинке между соснами. И вдруг как-то сразу окончился лес, и мы вышли из тумана. Вообрази себе: узень- кая площадка на скале, и под ногами у нас пропасть. Деревни внизу кажутся не больше спичечной коробки, леса и сады – как мелкая травка. Вся местность спускается к морю, точно географическая карта. А там дальше – море! Верст на пять- десят, на сто вперед. Мне казалось – я повисла в воздухе и вот-вот полечу. Такая красота, такая легкость! Я оборачива- юсь назад и говорю проводнику в восторге: «Что? Хорошо, Сеид-оглы?» А он только языком почмокал: «Эх, барина, как мине все это надоел. Каждый день видим». – Благодарю за сравнение, – засмеялась Вера, – нет, я только думаю, что нам, северянам, никогда не понять преле- сти моря. Я люблю лес. Помнишь лес у нас в Егоровском?.. Разве может он когда-нибудь прискучить? Сосны!.. А какие мхи!.. А мухоморы! Точно из красного атласа и вышиты бе- лым бисером. Тишина такая… прохлада. – Мне все равно, я все люблю, – ответила Анна. – А боль- ше всего я люблю мою сестренку, мою благоразумную Ве- реньку. Нас ведь только двое на свете. Она обняла старшую сестру и прижалась к ней, щека к щеке. И вдруг спохватилась. – Нет, какая же я глупая! Мы с тобою, точно в романе, сидим и разговариваем о природе, а я совсем забыла про мой подарок. Вот посмотри. Я боюсь только, понравится ли? Она достала из своего ручного мешочка маленькую запис- ную книжку в удивительном переплете: на старом, стершем- ся и посеревшем от времени синем бархате вился тускло-зо- лотой филигранный узор редкой сложности, тонкости и кра- соты, – очевидно, любовное дело рук искусного и терпели- вого художника. Книжка была прикреплена к тоненькой, как нитка, золотой цепочке, листки в середине были заменены таблетками из слоновой кости. – Какая прекрасная вещь! Прелесть! – сказала Вера и по- целовала сестру. – Благодарю тебя. Где ты достала такое со- кровище? – В одной антикварной лавочке. Ты ведь знаешь мою сла- бость рыться в старинном хламе. Вот я и набрела на этот молитвенник. Посмотри, видишь, как здесь орнамент дела- ет фигуру креста. Правда, я нашла только один переплет, остальное все пришлось придумывать – листочки, застежки, карандаш. Но Моллине совсем не хотел меня понять, как я ему ни толковала. Застежки должны были быть в таком же стиле, как и весь узор, матовые, старого золота, тонкой резь- бы, а он бог знает что сделал. Зато цепочка настоящая вене- цианская, очень древняя. Вера ласково погладила прекрасный переплет. – Какая глубокая старина!.. Сколько может быть этой книжке? – спросила она. – Я боюсь определить точно. Приблизительно конец сем- надцатого века, середина восемнадцатого… – Как странно, – сказала Вера с задумчивой улыбкой. – Вот я держу в своих руках вещь, которой, может быть, ка- сались руки маркизы Помпадур или самой королевы Анту- анетты… Но знаешь, Анна, это только тебе могла прийти в голову шальная мысль переделать молитвенник в дамский carnet 9 . Однако все-таки пойдем посмотрим, что там у нас делается. Они пошли в дом через большую каменную террасу, со всех сторон закрытую густыми шпалерами винограда «иза- белла». Черные обильные гроздья, издававшие слабый запах клубники, тяжело свисали между темной, кое-где озолочен- ной солнцем зеленью. По всей террасе разливался зеленый полусвет, от которого лица женщин сразу побледнели. – Ты велишь здесь накрывать? – спросила Анна. – Да, я сама так думала сначала… Но теперь вечера такие холодные. Уж лучше в столовой. А мужчины пусть сюда ухо- дят курить. 9 Записная книжка (фр.). – Будет кто-нибудь интересный? – Я еще не знаю. Знаю только, что будет наш дедушка. – Ах, дедушка милый. Вот радость! – воскликнула Анна и всплеснула руками. – Я его, кажется, сто лет не видала. – Будет сестра Васи и, кажется, профессор Спешников. Я вчера, Анненька, просто голову потеряла. Ты знаешь, что они оба любят покушать – и дедушка и профессор. Но ни здесь, ни в городе – ничего не достанешь ни за какие деньги. Лука отыскал где-то перепелов – заказал знакомому охотни- ку – и что-то мудрит над ними. Ростбиф достали сравнитель- но недурной, – увы! – неизбежный ростбиф. Очень хорошие раки. – Ну что ж, не так уж дурно. Ты не тревожься. Впрочем, между нами, у тебя у самой есть слабость вкусно поесть. – Но будет и кое-что редкое. Сегодня утром рыбак принес морского петуха. Я сама видела. Прямо какое-то чудовище. Даже страшно. Анна, до жадности любопытная ко всему, что ее касалось и что не касалось, сейчас же потребовала, чтобы ей принесли показать морского петуха. Пришел высокий бритый желтолицый повар Лука с боль- шой продолговатой белой лоханью, которую он с трудом, осторожно держал за ушки, боясь расплескать воду на пар- кет. – Двенадцать с половиною фунтов, ваше сиятельство, – сказал он с особенной поварской гордостью. – Мы давеча взвешивали. Рыба была слишком велика для лоханки и лежала на дне, завернув хвост. Ее чешуя отливала золотом, плавники были ярко-красного цвета, а от громадной хищной морды шли в стороны два нежно-голубых складчатых, как веер, длинных крыла. Морской петух был еще жив и усиленно работал жаб- рами. Младшая сестра осторожно дотронулась мизинцем до го- ловы рыбы. Но петух неожиданно всплеснул хвостом, и Ан- на с визгом отдернула руку. – Не извольте беспокоиться, ваше сиятельство, все в луч- шем виде устроим, – сказал повар, очевидно, понимавший тревогу Анны. – Сейчас болгарин принес две дыни. Ананас- ные. На манер вроде как канталупы, но только запах куда ароматнее. И еще осмелюсь спросить ваше сиятельство, ка- кой соус прикажете подавать к петуху: тартар или польский, а то можно просто сухари в масле? – Делай как знаешь. Ступай! – сказала княгиня. IV После пяти часов стали съезжаться гости. Князь Василий Львович привез с собою вдовую сестру Людмилу Львовну, по мужу Дурасову, полную, добродушную и необыкновен- но молчаливую женщину; светского молодого богатого ша- лопая и кутилу Васючка, которого весь город знал под этим фамильярным именем, очень приятного в обществе уме- ньем петь и декламировать, а также устраивать живые карти- ны, спектакли и благотворительные базары; знаменитую пи- анистку Женни Рейтер, подругу княгини Веры по Смольно- му институту, а также своего шурина Николая Николаевича. За ними приехал на автомобиле муж Анны с бритым тол- стым, безобразно огромным профессором Спешниковым и с местным вице-губернатором фон Зекком. Позднее других приехал генерал Аносов, в хорошем наемном ландо, в сопро- вождении двух офицеров: штабного полковника Понамаре- ва, преждевременно состарившегося, худого, желчного че- ловека, изможденного непосильной канцелярской работой, и гвардейского гусарского поручика Бахтинского, который славился в Петербурге как лучший танцор и несравненный распорядитель балов. Генерал Аносов, тучный, высокий, серебряный старец, тя- жело слезал с подножки, держась одной рукой за поручни ко- зел, а другой – за задок экипажа. В левой руке он держал слу- ховой рожок, а в правой – палку с резиновым наконечником. У него было большое, грубое, красное лицо с мясистым но- сом и с тем добродушно-величавым, чуть-чуть презритель- ным выражением в прищуренных глазах, расположенных лу- чистыми, припухлыми полукругами, какое свойственно му- жественным и простым людям, видавшим часто и близко пе- ред своими глазами опасность и смерть. Обе сестры, издали узнавшие его, подбежали к коляске как раз вовремя, чтобы полушутя, полусерьезно поддержать его с обеих сторон под руки. – Точно… архиерея! – сказал генерал ласковым хрипова- тым басом. – Дедушка, миленький, дорогой! – говорила Вера тоном легкого упрека. – Каждый день вас ждем, а вы хоть бы глаза показали. – Дедушка у нас на юге всякую совесть потерял, – засме- ялась Анна. – Можно было бы, кажется, вспомнить о крест- ной дочери. А вы держите себя донжуаном, бесстыдник, и совсем забыли о нашем существовании… Генерал, обнажив свою величественную голову, целовал поочередно руки у обеих сестер, потом целовал их в щеки и опять в руку. – Девочки… подождите… не бранитесь, – говорил он, пе- ремежая каждое слово вздохами, происходившими от дав- нишней одышки. – Честное слово… докторишки разне- счастные… все лето купали мои ревматизмы… в каком-то грязном… киселе, ужасно пахнет… И не выпускали… Вы первые… к кому приехал… Ужасно рад… с вами увидеть- ся… Как прыгаете?.. Ты, Верочка… совсем леди… очень стала похожа… на покойницу мать… Когда крестить позо- вешь? – Ой, боюсь, дедушка, что никогда… – Не отчаивайся… все впереди… Молись Богу… А ты, Аня, вовсе не изменилась… Ты и в шестьдесят лет… будешь такая же стрекоза-егоза. Постойте-ка. Давайте я вам пред- ставлю господ офицеров. – Я уже давно имел эту честь! – сказал полковник Пона- марев, кланяясь. – Я был представлен княгине в Петербурге, – подхватил гусар. – Ну, так представлю тебе, Аня, поручика Бахтинского. Танцор и буян, но хороший кавалерист. Вынь-ка, Бахтин- ский, милый мой, там из коляски… Пойдемте, девочки… Чем, Верочка, будешь кормить? У меня… после лиманного режима… аппетит, как у выпускного… прапорщика. Генерал Аносов был боевым товарищем и преданным другом покойного князя Мирза-Булат-Тугановского. Всю нежную дружбу и любовь он после смерти князя перенес на его дочерей. Он знал их еще совсем маленькими, а младшую Анну даже крестил. В то время – как и до сих пор – он был комендантом большой, но почти упраздненной крепости в г. К. и ежедневно бывал в доме Тугановских. Дети просто обо- жали его за баловство, за подарки, за ложи в цирк и театр и за то, что никто так увлекательно не умел играть с ними, как Аносов. Но больше всего их очаровывали и крепче все- го запечатлелись в их памяти его рассказы о военных похо- дах, сражениях и стоянках на бивуаках, о победах и отступ- лениях, о смерти, ранах и лютых морозах, – неторопливые, эпически спокойные, простосердечные рассказы, рассказы- ваемые между вечерним чаем и тем скучным часом, когда детей позовут спать. По нынешним нравам этот обломок старины представлял- ся исполинской и необыкновенно живописной фигурой. В нем совмещались именно те простые, но трогательные и глу- бокие черты, которые даже и в его времена гораздо чаще встречались в рядовых, чем в офицерах, те чисто русские, мужицкие черты, которые в соединении дают возвышенный образ, делавший иногда нашего солдата не только непобеди- мым, но и великомучеником, почти святым, – черты, состо- явшие из бесхитростной, наивной веры, ясного, добродуш- но-веселого взгляда на жизнь, холодной и деловой отваги, покорства перед лицом смерти, жалости к побежденному, бесконечного терпения и поразительной физической и нрав- ственной выносливости. Аносов, начиная с польской войны, участвовал во всех кампаниях, кроме японской. Он и на эту войну пошел бы без колебаний, но его не позвали, а у него всегда было великое по скромности правило: «Не лезь на смерть, пока тебя не позо- вут». За всю свою службу он не только никогда не высек, но даже не ударил ни одного солдата. Во время польского мяте- жа он отказался однажды расстреливать пленных, несмотря на личное приказание полкового командира. «Шпиона я не только расстреляю, – сказал он, – но, если прикажете, лично убью. А это пленные, и я не могу». И сказал он это так про- сто, почтительно, без тени вызова или рисовки, глядя прямо в глаза начальнику своими ясными, твердыми глазами, что его, вместо того чтобы самого расстрелять, оставили в покое. В войну 1877–1879 годов он очень быстро дослужился до чина полковника, несмотря на то что был мало образован или, как он сам выражался, кончил только «медвежью акаде- мию». Он участвовал при переправе через Дунай, переходил Балканы, отсиживался на Шипке, был при последней атаке Плевны; ранили его один раз тяжело, четыре – легко, и, кро- ме того, он получил осколком гранаты жестокую контузию в голову. Радецкий и Скобелев знали его лично и относились к нему с исключительным уважением. Именно про него и ска- зал как-то Скобелев: «Я знаю одного офицера, который го- раздо храбрее меня, – это майор Аносов». С войны он вернулся почти оглохший благодаря осколку гранаты, с больной ногой, на которой были ампутированы три отмороженных, во время балканского перехода, пальца, с жесточайшим ревматизмом, нажитым на Шипке. Его хоте- ли было по истечении двух лет мирной службы упечь в от- ставку, но Аносов заупрямился. Тут ему очень кстати помог своим влиянием начальник края, живой свидетель его хлад- нокровного мужества при переправе через Дунай. В Петер- бурге решили не огорчать заслуженного полковника, и ему дали пожизненное место коменданта в г. К. – должность бо- лее почетную, чем нужную в целях государственной оборо- ны. В городе его все знали от мала до велика и добродушно посмеивались над его слабостями, привычками и манерой одеваться. Он всегда ходил без оружия, в старомодном сюр- туке, в фуражке с большими полями и с громадным прямым козырьком, с палкою в правой руке, со слуховым рожком в левой и непременно в сопровождении двух ожиревших, ле- нивых, хриплых мопсов, у которых всегда кончик языка был высунут наружу и прикушен. Если ему во время обычной утренней прогулки приходилось встречаться со знакомыми, то прохожие за несколько кварталов слышали, как кричит комендант и как дружно вслед за ним лают его мопсы. Как многие глухие, он был страстным любителем оперы, и иногда, во время какого-нибудь томного дуэта, вдруг на весь театр раздавался его решительный бас: «А ведь чисто взял до, черт возьми! Точно орех разгрыз». По театру проносился сдержанный смех, но генерал даже и не подозревал этого: по своей наивности он думал, что шепотом обменялся со своим соседом свежим впечатлением. По обязанности коменданта он довольно часто, вместе со своими хрипящими мопсами, посещал главную гауптвахту, где весьма уютно за винтом, чаем и анекдотами отдыхали от тягот военной службы арестованные офицеры. Он вни- мательно расспрашивал каждого: «Как фамилия? Кем поса- жен? На сколько? За что?» Иногда совершенно неожидан- но хвалил офицера за бравый, хотя и противозаконный по- ступок, иногда начинал распекать, крича так, что его бывало слышно на улице. Но, накричавшись досыта, он без всяких переходов и пауз осведомлялся, откуда офицеру носят обед и сколько он за него платит. Случалось, что какой-нибудь за- блудший подпоручик, присланный для долговременной от- сидки из такого захолустья, где даже не имелось собствен- ной гауптвахты, признавался, что он, по безденежью, до- вольствуется из солдатского котла. Аносов немедленно рас- поряжался, чтобы бедняге носили обед из комендантского дома, от которого до гауптвахты было не более двухсот ша- гов. В г. К. он и сблизился с семьей Тугановских и такими тес- ными узами привязался к детям, что для него стало душев- ной потребностью видеть их каждый вечер. Если случалось, что барышни выезжали куда-нибудь или служба задержива- ла самого генерала, то он искренно тосковал и не находил се- бе места в больших комнатах комендантского дома. Каждое лето он брал отпуск и проводил целый месяц в имении Туга- новских, Егоровском, отстоявшем от К. на пятьдесят верст. Он всю свою скрытую нежность души и потребность сер- дечной любви перенес на эту детвору, особенно на девочек. Сам он был когда-то женат, но так давно, что даже позабыл об этом. Еще до войны жена сбежала от него с проезжим ак- тером, пленясь его бархатной курткой и кружевными манже- тами. Генерал посылал ей пенсию вплоть до самой ее смерти, но в дом к себе не пустил, несмотря на сцены раскаяния и слезные письма. Детей у них не было. |