Куприн. Рассказ Гранатовый браслет
 Скачать 2 Mb.
|
|
Александр Иванович Куприн Гранатовый браслет Серия «Великий русский роман» Текст предоставлен издательством http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=43639503 Гранатовый браслет: АСТ; Москва; 2018 ISBN 978-5-17-068486-1, 978-5-17-117044-8 Аннотация В книгу вошли роман «Юнкера», повести «Олеся», «Суламифь» и рассказ «Гранатовый браслет» замечательного русского писателя А.И. Куприна. Содержание Юнкера 8 Часть I 8 Глава I. Отец Михаил 8 Глава II. Прощание 24 Глава III. Юлия 30 Глава IV. Бесконечный день 42 Глава V. Фараон 49 Глава VI. Танталовы муки 58 Глава VII. Под знамя! 73 Глава VIII. Торжество 84 Глава IX. Свой дом 91 Глава X. Вторая любовь 104 Глава XI. Свадьба 113 Глава XII. Господин писатель 124 Глава XIII. Слава 135 Глава XIV. Позор 150 Часть II 162 Глава XV. Господин обер-офицер 162 Глава XVI. Дрозд 173 Глава XVII. Фотоген Павлыч 186 Глава XVIII. Екатерининский зал 196 Глава XIX. Стрела 204 Глава XX. Полонез 212 Глава XXI. Вальс 219 Глава XXII. Ссора 228 Глава XXIII. Письмо любовное 242 Глава XXIV. Дружки 253 Глава XXV. Rendez-vous[8] 263 Глава XXVI. Чистые пруды 277 Часть III 300 Глава XXVII. Топография 300 Глава XXVIII. Последние дни 316 Глава XXIX. Травля 330 Глава XXX. Производство 348 Глава XXXI. Напутствие 364 Олеся 370 I 370 II 378 III 384 IV 399 V 410 VI 419 VII 427 VIII 431 IX 440 X 446 XI 455 XII 466 XIII 476 XIV 488 Суламифь 492 I 492 II 497 III 501 IV 505 V 517 VI 528 VII 537 VIII 540 IX 546 X 555 XI 565 XII 572 Гранатовый браслет 581 I 581 II 584 III 588 IV 595 V 603 VI 610 VII 617 VIII 624 IX 634 X 639 XI 648 XII 652 XIII 656 Александр Куприн Гранатовый браслет © ООО «Издательство АСТ», 2018 Юнкера Роман Часть I Глава I. Отец Михаил Самый конец августа; число, должно быть, тридцатое или тридцать первое. После трехмесячных летних каникул каде- ты, окончившие полный курс, съезжаются в последний раз в корпус, где учились, проказили, порою сидели в карцере, ссорились и дружили целых семь лет подряд. Срок и час явки в корпус – строго определенные. Да и как опоздать? «Мы уж теперь не какие-то там полуштатские ка- деты, почти мальчики, а юнкера славного Третьего Алексан- дровского училища, в котором суровая дисциплина и отчет- ливость в службе стоят на первом плане. Недаром через ме- сяц мы будем присягать под знаменем!» Александров остановил извозчика у Красных казарм, на- против здания четвертого кадетского корпуса. Какой-то тай- ный инстинкт велел ему идти в свой второй корпус не пря- мой дорогой, а кружным путем, по тем прежним дорогам, вдоль тех прежних мест, которые исхожены и избеганы мно- го тысяч раз, которые останутся запечатленными в памяти на много десятков лет, вплоть до самой смерти, и которые те- перь веяли на него неописуемой сладкой, горьковатой и неж- ной грустью. Вот налево от входа в железные ворота – каменное двух- этажное здание, грязно-желтое и облупленное, построенное пятьдесят лет назад в николаевском солдатском стиле. Здесь жили в казенных квартирах корпусные воспитате- ли, а также отец Михаил Вознесенский, законоучитель и на- стоятель церкви второго корпуса. Отец Михаил. Сердце Александрова вдруг сжалось от светлой печали, от неловкого стыда, от тихого раскаяния… Да. Вот как это было. Строевая рота, как и всегда, ровно в три часа шла на обед в общую корпусную столовую, спускаясь вниз по широкой каменной вьющейся лестнице. Так и осталось пока неизвест- ным, кто вдруг громко свистнул в строю. Во всяком случае, на этот раз не он, не Александров. Но командир роты капи- тан Яблукинский сделал грубую ошибку. Ему бы следовало крикнуть: «Кто свистел?» – и тотчас же виновный отозвался бы: «Я, господин капитан!» Он же крикнул сверху злобно: «Опять Александров? Идите в карцер, и – без обеда». Алек- сандров остановился и прижался к перилам, чтобы не ме- шать движению роты. Когда же Яблукинский, спускавшийся вниз позади последнего ряда, поравнялся с ним, то Алексан- дров сказал тихо, но твердо: – Господин капитан, это не я. Яблукинский закричал: – Молчать! Не возражать! Не разговаривать в строю. В карцер немедленно. А если не виноват, то был сто раз вино- ват и не попался. Вы позор роты (семиклассникам начальни- ки говорили «вы») и всего корпуса! Обиженный, злой, несчастный, поплелся Александров в карцер. Во рту у него стало горько. Этот Яблукинский, по кадетскому прозвищу «Шнапс», а чаще «Пробка», всегда от- носился к нему с подчеркнутым недоверием. Бог знает по- чему? потому ли, что ему просто было антипатично лицо Александрова, с резко выраженными татарскими чертами, или потому, что мальчишка, обладая непоседливым характе- ром и пылкой изобретательностью, всегда был во главе раз- ных предприятий, нарушающих тишину и порядок? Словом, весь старший возраст знал, что Пробка к Александрову при- дирается… Довольно спокойно пришел юноша в карцер и сам себя посадил в одну из трех камер, за железную решетку, на го- лую дубовую нару, а карцерный дядька Круглов, не говоря ни слова, запер его на ключ. Издалека донеслись до Александрова глухо и гармонич- но звуки предобеденной молитвы, которую пели все триста пятьдесят кадет: «Очи всех на тя, Господи, уповают, и Ты даеши им пи- щу во благовремение, отверзающи щедрую руку Твою…» И Александров невольно повторял в мыслях давно знакомые слова. Есть перехотелось от волнения и от терпкого вкуса во рту. После молитвы наступила полная тишина. Раздражение кадета не только не улеглось, но, наоборот, все возрастало. Он кружился в маленьком пространстве четырех квадрат- ных шагов, и новые дикие и дерзкие мысли все более овла- девали им. «Ну да, может быть, сто, а может быть, и двести раз я бы- вал виноватым. Но когда спрашивали, я всегда признавался. Кто ударом кулака на пари разбил кафельную плиту в печ- ке? Я. Кто накурил в уборной? Я. Кто выкрал в физическом кабинете кусок натрия и, бросив его в умывалку, наполнил весь этаж дымом и вонью? Я. Кто в постель дежурного офи- цера положил живую лягушку? Опять-таки я… Несмотря на то что я быстро сознавался, меня ставили под лампу, сажали в карцер, ставили за обедом к барабанщику, оставляли без отпуска. Это, конечно, свинство. Но раз вино- ват – ничего не поделаешь, надо терпеть. И я покорно подчи- нялся глупому закону. Но вот сегодня я совсем ни на чуточку не виновен. Свистнул кто-то другой, а не я, а Яблукинский, эта “пробка”, со злости накинулся на меня и осрамил перед всей ротой. Эта несправедливость невыносимо обидна. Не поверив мне, он как бы назвал меня лжецом. Он теперь во столько раз несправедлив, во сколько во все прежние разы бывал прав. И потому – конец. Не хочу сидеть в карцере. Не хочу и не буду. Вот не буду и не буду. Баста!» Он ясно услышал послеобеденную молитву. Потом все ро- ты с гулом и топотом стали расходиться по своим помеще- ниям. Потом опять все затихло. Но семнадцатилетняя душа Александрова продолжала буйствовать с удвоенной силой. «Почему я должен нести наказание, если я ни в чем не ви- новат? Что я Яблукинскому? Раб? Подданный? Крепостной? Слуга? Или его сопливый сын Валерка? Пусть мне скажут, что я кадет, то есть вроде солдата, и должен беспрекословно подчиняться приказаниям начальства без всякого рассужде- ния? Нет! я еще не солдат, я не принимал присяги. Выйдя из корпуса, многие кадеты по окончании курса держат экза- мены в технические училища, в межевой институт, в лесную академию или в другое высшее училище, где не требуются латынь и греческий язык. Итак: я совсем ничем не связан с корпусом и могу его оставить в любую минуту». Во рту у него пересохло и гортань горела. – Круглов! – позвал он сторожа. – Отвори. Хочу в сортир. Дядька отворил замок и выпустил кадета. Карцер был рас- положен в том же верхнем этаже, где и строевая рота. Убор- ная же была общая для карцера и для ротной спальни. Та- ково было временное устройство, пока карцер в подваль- ном этаже ремонтировался. Одна из обязанностей карцерно- го дядьки заключалась в том, чтобы, проводив арестованного в уборную, не отпуская его ни на шаг, зорко следить за тем, чтобы он никак не сообщался со свободными товарищами. Но едва только Александров приблизился к порогу спальни, как сразу помчался между серыми рядами кроватей. – Куда, куда, куда? – беспомощно, совсем по-куриному закудахтал Круглов и побежал вслед. Но куда же ему было догнать? Пробежав спальню и узкий шинельный коридорчик, Александров с разбега ворвался в дежурную комнату; она же была и учительской. Там сидели двое: дежурный поручик Михин, он же отделенный начальник Александрова, и при- шедший на вечернюю репетицию для учеников, слабых по тригонометрии и по приложению алгебры, штатский учитель Отте, маленький, веселый человек, с корпусом Геркулеса и с жалкими ножками карлика. – Что это такое? Что за безобразие? – закричал Михин. – Сейчас же вернитесь в карцер! – Я не пойду, – сказал Александров неслышным ему са- мому голосом, и его нижняя губа затряслась. Он и сам в эту секунду не подозревал, что в его жилах закипает бешеная кровь татарских князей, неудержимых и неукротимых его предков с материнской стороны. – В карцер! Немедленно в карцер! – взвизгнул Михин. – Сссию секунду! – Не пойду, и все тут. – Какое же вы имеете право не повиноваться своему пря- мому начальнику? Горячая волна хлынула Александрову в голову, и все в его глазах приятно порозовело. Он уперся твердым взором в круглые белые глаза Михина и сказал звонко: – Такое право, что я больше не хочу учиться во Втором московском корпусе, где со мною поступили так несправед- ливо. С этой минуты я больше не кадет, а свободный чело- век. Отпустите меня сейчас же домой, и я больше сюда не вернусь! ни за какие коврижки. У вас нет теперь никаких прав надо мною. И все тут! В эту минуту Отте наклонил свою пышную волосатую с проседью голову к уху Михина и стал что-то шептать. Ми- хин обернулся на дверь. Она была полуоткрыта, и десятки стриженых голов, сияющих глаз и разинутых ртов занимали весь прозор сверху донизу. Михин побежал к дверям, широко распахнул их и закри- чал: – Вам что надо? Чего вы здесь столпились? Марш по клас- сам, заниматься! И, захлопнув двери, он крикнул на Александрова: – А вы сию же минуту марш в карцер! – А я вам сказал, что не пойду, и не пойду, – ответил кадет, наклоняя голову, как бычок. – Не пойдете? Силой потащат! Я сейчас же прикажу дядь- кам… – Попробуйте, – сказал Александров, раздувая ноздри. Но тут Отте, вежливо положив руку на руку Михина, ска- зал вполголоса: – Господин поручик, позвольте мне сказать два-три слова этому взволнованному юноше. – Ах да, пожалуйста! хоть тридцать, хоть двести слов. Черт возьми, что за безобразие! И как раз на моем дежур- стве! Отте начал очень спокойно: – Милый юноша, сколько вам лет? – А вам не все ли равно? – дерзко огрызнулся Алексан- дров. – Ну, семнадцать… – Конечно, мне все равно, – продолжал учитель. – Но я вам должен сказать, что в возрасте семнадцати лет молодой человек не имеет почти никаких личных и общественных прав. Он не может вступать в брак. Векселя, им подписан- ные, ни во что не считаются. И даже в солдаты он не годится: требуется восемнадцатилетний возраст. В вашем же положе- нии вы находитесь на попечении родителей, родственников, или опекунов, или какого-нибудь общественного учрежде- ния. – Ну так что ж? – упрямо перебил его Александров. – Да только и всего, – равнодушно ответил Отте. – Только и всего, что весь вопрос в том, кто определил вас в корпус. – Моя мама. Но… – И никакого «но», – возразил учитель. – Только с разре- шения вашей матушки вы можете покинуть корпус, да еще в такое неурочное время. Откровенно, по-дружески, советую вам переждать эту ночь. Утро дает совет – как говорят муд- рые французы. – Ах, да что с ним церемониться? – нетерпеливо восклик- нул Михин. – Дядька! Иди сюда! Умные и участливые слова Отте уже привели было Алек- сандрова в мирное настроение, но грубый окрик Михина снова взорвал в нем пороховой погреб. Да и надо сказать, что в эту пору Александров был усердным читателем Дюма, Шиллера, Вальтер Скотта. Он ответил грубо и, невольно, те- атрально: – Зовите хоть тысячу ваших дядек, я буду с ними драться до тех пор, пока я не выйду из вашего проклятого застенка. А начну я с того… Но тут широкая ладонь Отте мягко зажала ему рот, и он едва успел встряхнуть головой. – Тише, мальчишка! – крикнул ласково и повелительно Отте. – Помолчи немножко. Господин поручик, – обратился он к Михину, – это не он, а его дурацкий переломный возраст скандалит. Дайте мальчику успокоиться, и все пройдет. Ведь все мы переживали этот козлиный период. – Покорно благодарю вас, Эмилий Францевич, – от души сказал Александров. – Но я все-таки сегодня уйду из кор- пуса. Муж моей старшей сестры – управляющий гостини- цы Фальц-Фейна, что на Тверской улице, угол Газетного. На прошлой неделе он говорил со мною по телефону. Пускай бы он сейчас же поехал к моей маме и сказал бы ей, чтобы она как можно скорее приехала сюда и захватила бы с собою ка- кое-нибудь штатское платье. А я добровольно пойду в кар- цер и буду ждать. Он низко поклонился Отте и сказал: – Еще раз покорно благодарю вас, Эмилий Францевич. Не можете ли вы попросить за меня, чтобы меня не запирали на ключ? Ей-богу, я не убегу. – Ах, Боже мой! – вскричал Михин, ударив себя по лбу. – У меня голова трещит от этих безобразий! Ну, пускай не за- пирают. Мне все равно. Но Александрова в эту секунду дернул черт. Он указал пальцем на Михина и спросил у Отте: – Вы можете поручиться в том, что меня не запрут? – Да, могу, могу, – тебя не запрут. Иди с Богом, – замахал на него руками Отте. – Иди скорее, бесстыдник. Ну и харак- тер же! Александрова сопровождал в карцер старый, еще с перво- го класса знакомый, дядька Четуха (настоящее его имя было Пиотух). Сдавши кадета Круглову, он сказал: – Велено не запирать на ключ. – И, помолчав немного, прибавил: – Ну и чертенок же! Александров принял это за комплимент. Потянулись секунды, минуты и часы, бесконечные часы. Александрову принесли чай – сбитень и булку с маслом, но он отказался и отдал Круглову. Гораздо позднее узнал мальчик причины внимания к нему начальства. Как только строевая рота вернулась с обеда и весть об аресте Александрова разнеслась в ней, то к капи- тану Яблукинскому быстро явился кадет Жданов и под чест- ным словом сказал, что это он, а не Александров свистнул в строю. А свистнул только потому, что лишь сегодня научил- ся свистать при помощи двух пальцев, вложенных в рот, и по дороге в столовую не мог удержаться от маленькой репе- тиции. А кроме того, вся строевая рота была недовольна неспра- ведливым наказанием Александрова и глухо волновалась. У начальства же был еще жив и свеж в памяти бунт соседне- го четвертого корпуса. Начался он из-за пустяков, по пово- ду жуликоватого эконома и плохой пищи. Явление обыкно- венное. Во втором корпусе боролись с ним очень просто, домашними средствами. Так, например, зачастил однажды эконом каждый день на завтрак кулебяки с рисом. Это ку- шанье всем надоело, жаловались, бросали кулебяки на пол. Эконом не уступал. Наконец строевая рота на приветствие директора: «Здравствуйте, кадеты» – начала упорно отве- чать вместо «здравия желаем, ваше превосходительство» – «здравия желаем, кулебяки с рисом». Это подействовало. Кулебяка с рисом прекратилась, и ссора окончилась мирно. В четвертом же корпусе благодаря неумелому нажиму на- чальства это мальчишеское недовольство обратилось в злое массовое восстание. Были разбиты все лампы и стекла, шты- ками расковыряли двери и рамы, растерзали на куски биб- лиотечные книги. Пришлось вызвать солдат. Бунт был пре- кращен. Один из зачинщиков, Салтанов, был отдан в сол- даты. Многие мальчики были выгнаны из корпуса на волю Божию. И правда: с народом и с мальчиками перекручивать нельзя… Уже смеркалось, когда пришел тот же Четуха. – Барчук, – сказал он (действительно, он так и сказал – барчук), – ваша маменька к вам приехали. Ждут около церк- ви, на паперти. На церковной паперти было темно. Шел свет снизу из па- радной прихожей; за матовым стеклом церкви чуть брезжил красный огонек лампадки. На скамейке у окна сидело трое человек. В полутьме Александров не узнал сразу, кто сидит. Навстречу ему поднялся и вышел его зять, Иван Алексан- дрович Мажанов, муж его старшей сестры, Сони. Алексан- дров прилгнул, назвав его управляющим гостиницы Фальц- Фейна. Он был всего только конторщиком. Ленивый, сон- ный, всегда с разинутым ртом, бледный, с желтыми катыш- ками на ресницах. Его единственное чтение была – шестая книга дворянских родов, где значилась и его фамилия. Мать Александрова, и сам Александров, и младшая сестра Зина, и ее муж, добродушный лесничий Нат, терпеть не могли это- го человека. Кажется, и Соня его ненавидела, но из гордо- сти молчала. Он как-то пришелся не к дому. Вся семья, по какому-то инстинкту брезгливости, сторонилась от него, хо- тя мама всегда одергивала Алешу, когда он начинал в глаза Мажанову имитировать его любимые привычные словечки: «так сказать», «дело в том, что», «принципиально» и еще «с точки зрения». Подойдя к Александрову, он так и начал: – Дело в том, что… Александров едва пожал его холодную и мокрую руку и сказал: – Благодарю вас, Иван Александрович. – Дело в том, что… – повторил Мажанов. – С принципи- альной точки зрения… Но тут встала со скамейки и быстро приблизилась другая тень. С трепетом и ужасом узнал в ней Александров свою мать, свою обожаемую маму. Узнал по ее легкому, сухому кашлю, по мелкому стуку башмаков-недомерок. – Иван Александрович, – сказала она, – вы спуститесь-ка вниз и подождите меня в прихожей. – Дело в том, что… – сказал Мажанов и, слава Богу, ушел. – Алеша, мой Алешенька, – говорила мать, – когда же при- дет конец твоим глупым выходкам? Ну, убежал ты из Раз- умовского училища, осрамил меня на всю Москву, в газетах даже пропечатали. С тех пор как тебе стало четыре года, я покоя от тебя не знаю. В Зоологический сад лазил без биле- та, через пруд. Мокрого и грязного, тебя ко мне привели за уши. Архиерею не хотел руку поцеловать, сказал, что воня- ет. А как еще ты князя Кудашева обидел. Смотрел, смотрел на него и брякнул: «Ты князь!» – «Я князь». – «Ты, должно быть, из Наровчата?» – «Да, откуда ты, свиненок, узнал?» – «Да просто: у тебя руки грязные». Легко ли мне было это перетерпеть. А кто извозчику под колеса попал? А кто… Отношения между Александровым и его матерью были совсем необыкновенными. Они обожали друг друга (Алеша был последышем). Но одинаково, по-азиатски, были жесто- ки, упрямы и нетерпеливы в ссоре. Однако понимали друг друга на расстоянии. – Ты все знаешь, мама? – Все. – Ну, а как же этот дурак?.. – Алеша! – Как этот болван осмелился заподозрить меня во лжи или трусости? – Алеша, мы не одни… Ведь капитан Яблукинский твой начальник! – Да. А не ты ли мне говорила, что когда к нам приезжало начальство – исправник, – то его сначала драли на конюшне, а потом поили водкой и совали ему сторублевку? – Алеша, Алеша! – Да, я Алеша… – И тут Александров вдруг умолк. Третья тень поднялась со скамейки и приблизилась к нему. Это был отец Михаил, учитель Закона Божьего и священник корпус- ной церкви, маленький, седенький, трогательно похожий на святого Николая-угодника. Александров вздрогнул. – Дети мои, – сказал мягко отец Михаил, – вы, я вижу, друг с другом никогда не договоритесь. Ты помолчи, ерш ер- шович, а вы, Любовь Алексеевна, будьте добры, пройдите в столовую. Я вас задержу всего на пять минут, а потом вы вы- кушаете у меня чая. И я вас провожу… Тяжеловато было Александрову оставаться с батюшкой Михаилом. Священник обнял мальчика, и долгое время они ходили туда и назад по паперти. Отец Михаил говорил про- стые, но емкие слова. – Твоя мамаша – прекрасная мамаша. У меня тоже была мать, и я так же огорчал нередко, как и ты огорчил сейчас свою мамочку. Ну, что же? Ты был прав, а он неправ. Но твоя совесть безукоризненна, а он вспомнит однажды ночью слу- чай с тобой и покраснеет от стыда. И потом, смотри – как огорчена мамаша! Что тебе стоит окончить корпус? По край- ней мере диплом. А ей сладко. Сынок вышел в люди. А ты потом иди туда, куда тебе понравится. Жизнь, милый Алеша, очень многообразна, и еще много неприятностей ты причи- нишь материнскому сердцу. А знай, что первое слово, кото- рое выговаривает человеческий язык, это – слово «мама». И когда солдат, раненный насмерть, умирает, то последнее его слово «мама». Ты все понял, что я тебе сказал? – Да, батюшка, я все понял, – сказал с охотной покорно- стью Александров. – Только я у него извинения не буду про- сить. Священник мягко рассмеялся. – Да и не надо, дурачок. Совсем не надо. И не так увещания отца Михаила тронули ожесточенное сердце Александрова, как его личные точные воспоминания, пришедшие вдруг толпой. Вспомнил он, как исповедовался в своих невинных грехах отцу Михаилу, и тот вздыхал вме- сте с ним и покрывал его епитрахилью, от которой так уют- но пахло воском и теплым ладаном, и его разрешительные слова: «Аз, иерей недостойный, разрешаю…» – и так далее. Вспомнил еще (как бывший певчий) первую неделю Андре- ева стояния. В домашнем подрясничке, в полутьме церкви говорил отец Михаил трогательные слова из канона препо- добного Андрея Критского: «Откуда начну плакати жития моих окаянных деяний? Кое положу начало, Спасе, нынешнему рыданию». И хор и вместе с ним Александров, второй тенор, отвеча- ли: «Помилуй мя, Боже, помилуй мя». – А теперь, – сказал священник, – стань-ка на колени и помолись. Так тебе легче будет. И мой совет – иди в карцер. Там тебя ждут котлеты. Прощай, ерш ершович. А я поведу твою маму чай пить. И неслыханная в корпусной истории вещь: Александров нагнулся и поцеловал руку отца Михаила. |