Куприн. Рассказ Гранатовый браслет
 Скачать 2 Mb.
|
|
Глава XIII. Слава На вакации, перед поступлением в Александровское учи- лище, Алексей Александров, живший все лето в Химках, по- ехал погостить на неделю к старшей своей сестре Соне, по- селившейся для деревенского отдыха в подмосковном боль- шом селе Краскове, в котором сладкогласные мужики зимою промышляли воровством, а в теплые месяцы сдавали моск- вичам свои избы, порою о двух и даже о трех этажах. Сонин дом Александров знал еще с прошлого года и потому, спрыг- нув на ходу с вагонной площадки, быстро и уверенно дошел до него. Но у окна он с некоторым изумлением остановился. Соня играла на пианино, и он сразу узнал столь любимую им Вторую рапсодию Листа. В этом не было, конечно, ниче- го необыкновенного; поразил Александрова незнакомый и, по правде сказать, диковинный Сонин гость. Он был длинен, худ и с таким несчетным количеством веснушек на лице, что издали гость казался крашенным в темно-желтую краску или страдающим желтухою. Одет он был фантастически: в дол- гую, до земли, и преувеличенно широкую размахайку цвета летучей мыши. Высоко и буйно задирая вверх клокастую го- лову, он носился взад и вперед по комнате. Левая рука его держала угол размахайки и заставляла ее развеваться в воз- духе, как театральный плащ Демона. А в правой руке у незна- комца был столовый нож, которым он неистово дирижиро- вал в такт Сониной музыке. Эта картина была так странна и сверхъестественна, что Александров точно припаялся к оконному стеклу и не мог сдвинуться с места. А тут Соня добралась до этого дья- вольского цыганского престо-престиссимо, от которого но- ги молодых людей начинают сами собой плясать, ноги ста- риков выделывают поневоле, хоть и с трудом, хоть и совсем не похоже, лихие па старинных огненных танцев и кости мертвецов шевелятся в могилах. С желтолицым человеком произошла точно мгновенная судорога. Он швырнул на пол свой мышастый разлетай, издал дикий вопль и вдруг с такой неожиданной силой и ловкостью запустил ножом в стену, что острие вонзилось в нее и закачалось. Послышался испуганный крик Сони. Александров почув- ствовал, что теперь ему, как мужчине, необходимо принять участие в этом странном происшествии. Он затряс ручку дверного звонка. Соня отворила дверь, и испуг ее прошел. Она уже смеялась. – Здравствуй, здравствуй, милый Алешенька, – говорила она, целуясь с братом. – Иди скорее к нам в столовую. Я те- бя познакомлю с очень интересным человеком. Позвольте вам представить, Диодор Иванович, моего брата. Он толь- ко что окончил кадетский корпус и через месяц станет юн- кером Александровского военного училища. А это, Алеша, наш знаменитый русский поэт Диодор Иванович Миртов. Его прелестные стихи часто появляются во всех прогрессив- ных журналах и газетах. Такое наслаждение читать их! Желтолицый поэт картавил, хотя и не без приятности. – Мигтов, – говорил он, пожимая руку Алеши, – Диодог Мигтов. Очень гад, весьма гад. Чгезвычайно люблю обще- ство военных людей, а в особенности молодых. Соня вспомнила недавнюю трагикомическую сцену. – Ах, как Диодор Иванович меня сейчас напугал, – сказа- ла она добродушно и весело. Александров осторожно промолчал о том, что он видел сквозь окно. Немного конфузясь, Миртов стал выдергивать из шелевки крепко завязший в ней нож и бурчал, точно из- виняясь: – Чегтовская эта музыка венгегская. Электгизигует негв- ного человека. Слышу эту Втогую гапсодию Листа, и во мне закипает кговь моих дгевних пгедков, каких-нибудь скифов или казагов. Уж вы меня пгостите, догогая Софья Николаев- на. Стихийная у меня натуга и дугацкая. Александров внимательно рассматривал лицо знаменито- го поэта, похожее на кукушечье яйцо и тесной раскраской, и формой. Поэт понравился юноше: из него, сквозь давно на- игранную позу, лучилась какая-то добрая простота. А теат- ральный жест со столовым ножом Александров нашел вос- хитительным; так могут делать только люди с яркими стра- стями, не боящиеся того, что о них скажут или подумают обыкновенные людишки. В ту пору дерзость, оригинальность и экспансивность бы- ли его героической утехой. Недаром он тогда проходил через волшебное обаяние Дюма-отца. Зато стихов Миртова, кото- рых он с неизменной любезностью прочитал много, Алек- сандров совсем не понял и добросовестно отнес это к своей малой поэтической восприимчивости. Соня, всегда немножко бестактная, не упустила случая сделать неловкость. В то время, когда Миртов, передыхая между двумя стихотворениями, пил пиво, Соня вдруг ска- зала: – А вы знаете, Диодор Иванович, наш Алеша ведь тоже немножко поэт, премиленькие стишки пишет. Я хоть и сест- ра, но с удовольствием их читаю. Попроситека его что-ни- будь продекламировать вслух. Александров от стыда и от злости на сестру стал сразу му- чительно пунцовым, думая про себя: «О Бог мой! До какой степени эти женщины умеют быть бестактными». Миртов каким-то придавленным голосом, с искривлен- ною улыбкой сказал: – А что же, молодой воин. Прочитайте, прочитайте. Мы, старики, всем сердцем радуемся каждому юному пришельцу. Почитайте, пожалуйста. Александров чутким ухом услышал и понял, что никакие стихи, кроме собственных, Миртова совсем не интересуют, а тем более детские, наивные, жалкие и неумелые. Он изо всех сил набросился на сестру: – Как тебе не совестно, Соня? И какие же это стихи. Ни смысла, ни музыки. Обыкновенные вирши бездельни- ка-мальчишки: розы – грозы, ушел – пришел, время – бремя, любовь – кровь, камень – пламень. А дальше и нет ничего. Вы уж, пожалуйста, Диодор Иванович, не слушайтесь ее, она в стихах понимает, как свинья в апельсинах. Да и я – тоже. Нет, прочитайте нам еще что-нибудь ваше. Таким образом и подружились пятидесятилетний, уже за- метно тронутый сединою, известный поэт Миртов с безза- ботным мальчуганом Александровым. Миртов был соседом Сони, тоже снимал дачку в Краско- ве. Всю неделю, пока Александров гостил у сестры, они по- чти не расставались. Ходили вместе в лесок за грибами, зем- ляникой и брусникой и два раза в день купались в холодной и быстрой речонке. У Миртова был огромный трехлетний пес сенбернарской чистой породы, по кличке Друг. Собака была у писателя, как говорится, не в руках: слишком тяжел, стар и неуклюж был матерый писатель, чтобы целый день заниматься соба- кой: мыть ее, чесать, купать, вовремя кормить, развлекать и дрессировать и следить за ее здоровьем. Зато Друг охотно пошел к Александрову, как веселый сверстник и компаньон по проказам. Началась их приязнь так: Друг по какому-то давнишнему капризу ни за что не хотел лазить в речную во- ду, а теми обливаниями на суше, какими его угощал хозяин, он всегда оставался недоволен – фыркал, рычал, вырывался из рук, убегал домой и даже при всей своей ангельской кро- тости иногда угрожал укусом. Александров справился с ним одним разом. Уж не такая большая тяжесть для семнадцатилетнего юноши три пуда. Он взял Друга обеими руками под живот, поднял и вместе с Другом вошел в воду по грудь. Сенбернар точно этого только и дожидался. Почувствовав и уверившись, что жидкая вода отлично держит его косматое тело, он очень быстро освоил- ся с плаванием и полюбил его. Вскоре он и Алексей стали задавать в речке настоящие морские бои и правильные гонки. С этого почина собака до- верчиво и с удовольствием влегла в тренировку. Увлечен- ный этим милым занятием и охотной понятливостью учени- ка, Александров вместо недели пробыл в Краскове две с по- ловиной. Миртов благодарно полюбил эти купанья и прогулки втроем. Он был очень одинокий человек. В доме у него ни- кого не было, кроме собаки и старой-престарой кухарки, ко- торая ничего не слышала, не понимала и не умела, кроме как бегать за пивом. Иногда он говорил Александрову: «Знаете что, Алеша? – поэзия есть вещь нелегкая. Тут нужен воистину Божий дар и вдохновение свыше. Миллионы было поэтов, и даже очень известных, а по проверке временем осталось их на всем бе- лом свете не более двух десятков, конечно, не считая меня. А вы попробуйте-ка когда-нибудь сочинить прозу. У вас глаз меткий, ноздри как у песика, наблюдательность большая и, кроме того, самое простое и самое ценное достоинство: вы любите жизнь. Напишите когда-нибудь свеженький рассказ и принесите мне на Плющиху, где я всегда зимую. Я вам первую ступеньку с удовольствием подставлю, а там – что Богу будет угодно. После маленького рассказика, с воробьи- ный нос, напишите повестушку, а там, глядь, и романище о восьми частях, как пишет современный король и Бог русской изящной литературы Лев Толстой. Да, кстати, рекомендую вам этого всемогущего льва читать пореже, а то потеряете и собственную индивидуальность, и вкус к своей работе. Это только в древние библейские времена смертный Иаков осме- лился бороться с Богом и отделался сравнительно дешево – сломанной ногой. Теперь чудес не бывает». А когда пришел Александрову срок уезжать из Краскова, то Миртов с сенбернаром проводили его на полустанок, и вслед уходящему поезду Миртов кричал, размахивая плат- ком: – Смотрите не забывайте меня и Друга, приезжайте. Ад- рес – Плющиха, дом Грязнова. Я живу вверху на голубятне. Ближе к Богу. В Москве, уже ставши юнкером, Александров нередко встречался с Диодором Ивановичем: то раза три у него на квартире, то у сестры Сони в гостинице Фальц-Фейна, то на улицах, где чаще всего встречаются москвичи. И всегда на прощанье не забывал Миртов дружески сказать: – А что же рассказец-то? Жду, жду. Не медлите, дорогой Алеша. Время течет. Течет. Вот именно об этом желтолицем и так мило сумбурном поэте думал Александров, когда так торжественно обещал Оленьке Синельниковой, на свадьбе ее сестры, написать за- мечательное сочинение, которое будет напечатано и печатно посвящено ей, новой царице его исстрадавшейся души. Обещание было принято и, как мистической печатью, бы- ло припечатано быстрым, сухим и горячим поцелуем. Теперь оставалось только написать рассказ, а там уж Миртов непре- менно сунет его в журнал какой-нибудь. И с этого времени, даже, можно сказать, со следующе- го дня Александров яростно предался самому тяжелому, са- мому взыскательному из творчеств: творчеству слова. Ко- нечно, напрасным оказался мудрый совет Диодора Иванови- ча: писать о том, что ты лично видел, слышал, осязал, обо- нял, чувствовал и наблюдал, нанизывая эти впечатления на любую, хотя бы скудную нить происшествия. Нет, он отри- цал тонкие, изысканные подробности, которые придавали бы рассказу естественность движения. Он не умел придать сво- им персонажам различные оттенки в голосах, привычках, склонностях и недостатках. Черное у него было густо-чер- ным, как самая черная ночь. Белое – бело, как крылья ар- хангела или как цветок лилии, красное – красно, как огонь. Оттенков или переливов он знать не хотел и нужды в них не чувствовал. Ревность для него была, по давнишнему Шекс- пиру, «чудовищем с зелеными глазами», любовь – упоитель- ной и пламенной, верность – так непременно до гробовой доски. На таких-то пружинах и подпорках он и соорудил свою сюиту (он не знал значения этого иностранного слова), сюи- ту «Последний дебют». В ней говорилось о тех вещах и чув- ствах, которых восемнадцатилетний юноша никогда не ви- дел и не знал: театральный мир и трагическая любовь к са- моубийствам. Скелет рассказа был такой: Утром, в дневной полутьме, на сцене большого провин- циального театра идет репетиция. Анемподистов, антрепре- нер, он же директор и режиссер, предлагает второй актрисе – Струниной пройти роль Вари. – Но ведь это моя коронная роль, – с ужасом восклицает первая актриса Торова-Монская, любовница Анемподисто- ва. – Ах, не волнуйтесь, дорогуля, – говорит директор, – труп- па у нас совсем небольшая. Надо иногда, во внезапных слу- чаях, заменять один другого. – Ты ее любишь? Ты ее любишь? – горячо шепчет ему на ухо актриса Торова-Монская. – Оставь, милая. Ты знаешь, что во всем мире я люблю тебя одну. Дальше действие рассказа переносится за кулисы, в убор- ную. Решено, что Варю будет играть Струнина. Публика лю- бит новые впечатления. Торова-Монская может отдохнуть немножко. Но Монская сказала гордо: – Я здесь, и я останусь. Струнина может играть завтра или когда ей будет угодно. Но я играю нынче в последний раз. Слышите ли вы, хам анемподийский! Сегодня я играю в са- мый последний раз. И с этими словами вышла на сцену. О, Боже, как приняла ее публика, увидев ее бледное, стра- дальческое лицо и огромные серые глаза! С каждым актом игра ее производила все более грандиозное впечатление на публику, переполнявшую театр. И вот подошла последняя сцена, сцена, в которой Варя отравляется. Артистка подошла к рампе и потрясающим голосом ска- зала: – Если любовь – то великое счастье. Если обман – то смерть. – И с этими словами поднесла к губам пузырек и вдруг упала в страшных конвульсиях. «Доктора! доктора! О, какой ужас! – закричала публика. – Скорее доктора!» Но доктор уже был не нужен. Великая ар- тистка умерла… С блаженным чувством оконченного большого труда сде- лал юнкер красивую подпись: Алехан Андров. И украсил ее замысловатым росчерком. Сто раз перечитал Александров свое произведение и по крайней мере десять раз переписал его самым лучшим сво- им почерком. Нет сомнений – сюита была очень хороша. Она трогала, умиляла и восхищала автора. Но было в его вос- торгах какое-то непонятное и невидимое пятно, какая-то по- стыдная неловкость очень давнего происхождения, какая-то неуловимая болячка, которую Александров не мог опреде- лить. Тем не менее в одно из ближайших воскресений он пошел на Плющиху и с колотящимся сердцем взобрался на голу- бятню, на чердачный этаж старого деревянного московского дома. Надевши на нос большие очки, скрепленные на сло- манной пережабинке куском сургуча, Миртов охотно и вни- мательно прочитал произведение своего молодого приятеля. Читал он вслух и, по старой привычке, немного нараспев, что придавало сюите важный, глубокий и красиво-печаль- ный характер. Юнкер и громадный сенбернар слушали его чтение с нескрываемым умилением. Друг даже вздыхал. Наконец Диодор Иванович кончил, положил очки и руко- пись на письменный стол и с затуманенными глазами сказал: – Пгекгасно, мой догогой. Я вам говогю: пгекгасно. Зоилы найдут, может быть, какие-нибудь недосмотры, погрешности или еще что-нибудь, но на то они и зоилы. А ведь кгасивую девушку осьмнадцати лет не могут испортить ни родинка, ни рябинка, ни царапинка. Анисья Харитоновна, – закричал он, – принесите-ка нам бутылку пива, вспрыснуть новорож- денного! Ну, мой добрый и славный друг, поздравляю вас с посвящением в рыцари пера. Пишите много, хорошо и на пользу, на радость человечеству! Они чокнулись пивом и расцеловались. Немного погодя и уже собираясь уходить, Александров спросил, можно ли ему будет написать впереди сюиты ма- ленький эпиграф. Не сочтут ли это за ломание? – О, совсем нет, эпиграф прелестная вещь. Что же вы хо- тите написать? – Да всего две строчки из Гейне. – Хороший поэт, чудесный. Какие же? Александров прочитал дрожащим от волнения голосом: «Я, раненный насмерть, играл, гладиатора бой представляя». – Пгекгасно, великолепно, веская цитата, – одобрил Мир- тов. Тут юнкер, осмелев, решился спросить и насчет посвяще- ния. – А что же?.. Катайте. Ей? Конечно, ей? Юноша покраснел от головы до пяток. – Да, одной моей хорошей знакомой, в память уважения, дружбы и… Но следующий мой рассказ непременно будет посвящен вам, дорогой Диодор Иванович, вам, мой добрый и высокоталантливый учитель! Миртов засмеялся, показав беззубый рот, потом обнял юнкера и повел его к двери. – Не забывайте меня. Заходите всегда, когда свободны. А я на этих днях постараюсь устроить вашу рукопись в «Мос- ковский ручей», в «Вечерние досуги», в «Русский цвет- ник» (хотя он чуточку слишком консервативен) или еще в какое-нибудь издание. А о результате я вас уведомлю от- крыткой. Ну, прощайте. Вперед без страха и сомненья! Но страх и сомнения терзали бедного Александрова немилосердно. Время растягивалось подобно резине. Дни ожидания тянулись, как месяцы, недели – как годы. Никому он не сказал о своей первой дерзновенной литературной по- пытке, даже вернейшему другу Венсану; бродил как безум- ный по залам и коридорам, ужасаясь длительности времени. И вот наконец открытое письмо от Диодора Ивановича. Пришло оно во вторник: «Взяли “Вечерние досуги”. В это воскресенье, самое большее – в следующее, появится в га- зетных киосках. Увы, я заболел инфлюэнцей, не встаю с по- стели. Отыщите сами. Ваш Д. Миртов». В первое воскресенье Александров обегал десятка два ки- осков, спрашивая последние номера «Вечерних досугов», надеясь на чудо и не доверяя собственным глазам. К его огорчению, все «Досуги» были одинаковы, и ни в одном из них не было его замечательной сюиты «Последний дебют». В следующее воскресенье он не имел возможности пред- принять снова свои лихорадочные поиски, потому что в на- казание за единицу по фортификации был лишен этим про- клятым Дроздом отпуска. Что делать? Пришлось открыть свою непроницаемую тай- ну милому товарищу Венсану, и тот с обычной любезной го- товностью взялся найти и купить очередной номер «Досу- гов». Весь день терзался Александров нестерпимой мукой праздного ожидания. Около восьми часов вечера стали при- ходить из отпуска юнкера, подымаясь снизу по широкой лестнице. Перекинувшись телом через мраморные перила, Александров еще издали узнал Венсана и затрепетал от хо- лодной дрожи восторга, когда прочитал в его широкой сия- ющей улыбке знамение победы. Держать в руках свое первое признанное сочинение, вы- шедшее на прекрасной глянцевитой бумаге, видеть свои сло- ва напечатанными черным, вечным, несмываемым шриф- том, ощущать могучий запах типографской краски… что может сравниться с этим удивительным впечатлением, кро- ме (конечно, в слабой степени) тех неописуемых блаженных чувств, которые испытывает после страшных болей впервые родившая молодая мать, когда со слабою прелестною улыб- кой показывает мужу их младенца-первенца. Во всяком случае, наплыв радости был так бурен, что Александров не мог стоять на ногах. Его тело требовало дви- жения. Он стал перепрыгивать без разбега через одну за дру- гой кровати, стоявшие ровным, стройным рядом, туда и об- ратно и еще один раз. Только тогда он уселся на своей кой- ке и принялся за чтение с бьющимся сердцем. Он прочитал сюиту два раза, сначала с летучей беглостью, потом более внимательно – и так и так произведение было восхититель- но. Он дал его прочитать Венсану, а сам глядел через его плечо, поминутно отнимая у него листки, чтобы прочитать вслух наиболее сильные места. Потом завладел «Вечерними досугами» весь первый курс четвертой роты, потом пришли сверстники-фараоны других рот, потом заинтересовались и господа обер-офицеры всех рот. Слава юнкера, ставшего писателем, молниями бежала по всем залам, коридорам, помещениям и закоулкам училища. Спрос на номер «Вечерних досугов» был колоссальный. К Александрову шла со своим шумом настоящая слава, которая отозвалась усталостью и головной болью. |