Куприн. Рассказ Гранатовый браслет
 Скачать 2 Mb.
|
|
Глава XVIII. Екатерининский зал Ечкинские нарядные тройки одна за другою подкатывали к старинному строгому подъезду, ярко освещенному, огоро- женному полосатым тиковым шатром и устланному ковро- вой дорожкой. Над мокрыми серыми лошадьми клубился гу- стой белый пахучий пар. Юнкера с трудом вылезали из гро- моздких саней. От мороза и от долгого сидения в неудобных положениях их ноги затекли, одеревенели и казались непо- слушными: трудно стало их передвигать. Наружные массивные дубовые двери были распахнуты на- стежь. За ними, сквозь вторые стеклянные двери, сияли огни просторного высокого вестибюля, где на первом плане кра- совалась величественная фигура саженного швейцара, быв- шего перновского гренадерского фельдфебеля, знаменитого Порфирия. Его ливрея до полу и пышная пелерина – обе из пламен- но-алого тяжелого сукна – были обшиты по бортам золотыми галунами, застегнуты на золотые пуговицы и затканы рядами черных двуглавых орлов. Огромная треуголка с кокардою и белым плюмажем покрывала его голову в пудреном парике с белою косичкою. В руке швейцар держал на отлете тяже- лую булаву с большим золоченым шаром, который высился над его головою. Его великолепный костюм, его рост и вы- правка, его черные, густые, толстые усы, закрученные вверх тугими кренделями, придавали его фигуре вид такой недо- ступной и суровой гордости, какой позавидовали бы многие министры… Он широко распахнул половину стеклянной двери и тор- жественно стукнул древком булавы о каменный пол. Но при виде знакомой формы юнкеров его служебно-серьезное лицо распустилось в самую добродушную улыбку. По училищным преданиям, в неписаном списке юнкер- ских любимцев, среди таких лиц, как профессор Ключев- ский, доктор богословия Иванцов-Платонов, лектор и пре- красный чтец русских классиков Шереметевский, капель- мейстер Крейнбринг, знаменитые фехтовальщики Пуарэ и Тарасов, знаменитый гимнаст и конькобежец Постников, танцмейстер Ермолов, баритон Хохлов, великая актриса Ер- молова и немногие другие штатские лица, был внесен также и швейцар Екатерининского института Порфирий. С незапа- мятных времен по праздникам и особо торжественным дням танцевали александровцы в институте, и в каждое воскресе- нье приходили многие из них с конфетами на официальный, церемонный прием к своим сестрам или кузинам, чтобы по- болтать с ними полчаса под недреманным надзором педан- тичных и всевидящих классных дам. Кто знает, может быть, теперешнего швейцара звали вовсе не Порфирием, а просто Иваном или Трофимом, но так как екатерининские швейца- ры продолжали сотни лет носить одну и ту же ливрею, а юн- кера старших поколений последовательно передавали млад- шим древнее, привычное имя Порфирия Первого, то и сде- лалось имя собственное Порфирий не именем, а как бы зва- нием, чином или титулом, который покорно наследовали но- вые поколения екатерининских швейцаров. Нынешний Порфирий был всегда приветлив, весел, учтив, расторопен и готов на услугу. С удовольствием любил он вспомнить о том, что в лагерях, на Ходынке, его Пернов- ский полк стоял неподалеку от батальона александровских юнкеров, и о том, как во время зори с церемонией взвивалась ракета и оркестры всех частей играли одновременно «Коль славен», а потом весь гарнизон пел «Отче наш». Был, правда, у Порфирия один маленький недостаток: ни- как его нельзя было уговорить передать институтке хотя бы самую крошечную записочку, хотя бы даже и родной сест- ре. «Простите. Присяга-с, – говорил он с сожалением. – Хо- тя, извольте, я, пожалуй, и передам, но предварительно дол- жен вручить ее на просмотр дежурной классной даме. Ну, как угодно. Все другое, что хотите: в лепешку для господ юн- керов расшибусь… а этого нельзя: закон». Тем не менее у юнкеров издавна держалась привычка да- вать Порфирию хорошие чаевые. – А! Господа юнкера! Дорогие гости! Милости просим! Пожалуйте, – веселым голосом приветствовал он их, забот- ливо прислоняя в угол свою великолепную булаву. – Без вас и бал открыть нельзя. Прошу, прошу… Он был так мило любезен и так искренне рад, что со сто- роны, слыша его солидный голос, кто-нибудь мог подумать, что говорит не кто иной, как радушный, хлебосольный хозя- ин этого дома-дворца, построенного самим Растрелли в ека- терининские времена. – Шинели ваши и головные уборы, господа юнкера, я по- берегу в особом уголку. Вот здесь ваши вешалки. Номерков не надо, – говорил Порфирий, помогая раздеваться. – Долж- но быть, озябли в дороге. Ишь как от вас морозом так крепко пахнет. Точно астраханский арбуз взрезали. Щетка не нуж- на ли, почиститься? И покорно прошу, господа, если пона- добится курить или для туалета, извольте спуститься вниз в мою каморку. Одеколон найдется для освежения, фабрики Брокара. Милости прошу. Юнкера толпились между двумя громадными, во всю сте- ну, зеркалами, расположенными прямо одно против друго- го. Они обдергивали друг другу складки мундиров сзади, приводили карманными щетками в порядок свои проборы или вздыбливали вверх прически бобриком; одни, послюнив пальцы, подкручивали молодые, едва обрисовавшиеся уси- ки, другие пощипывали еще несуществующие. «Счастливец Бутынский! у него рыжие усы, большие, как у двадцатипя- тилетнего поручика». Во взаимно отражающих зеркалах, в их бесконечно отра- жающих коридорах, казалось, шевелился и двигался целый полк юнкеров. Высокий фатоватый юнкер первой роты, красавец Бау- ман, громко говорил: – Господа, не забудьте: когда войдем в залу, то директри- се и почетным гостям придворный поклон, как учил танц- мейстер. Но после поклона постарайтесь отступить назад или отойти боком, отнюдь не показывая спины. Нетерпеливый, бойкий на слово Карганов ответил ему за- дорно: – Спасибо, добрый наставник. Кстати, будьте любезны со- общить нам, можно ли во время придворного поклона смор- каться или чесать поясницу? – И не остроумно, и пош-шло, – презрительно отозвался Бауман. Сверху послышались нежные звуки струнного оркестра, заигравшего веселый марш. Юнкера сразу заволновались. «Господа, пора, пойдем, начинается. Пойдемте». Они пошли тесной кучкой по лестнице, внизу которой уже стоял исполинский швейцар, успевший вооружиться своей страшной булавою и вновь надеть на свое лицо выражение горделивой строгости. Молодецки отчетливо, как и полага- ется перновскому гренадеру, он отдал юнкерам честь по-еф- рейторски, в два приема. Надо сказать, что с этим ежегодным выражением юнке- рам своего почета перновец кривил против устава: юнкера по службе числились всего рядовыми, а Порфирий был фельд- фебелем. Мраморная прекрасная лестница была необычайно ши- рока и приятно полога. Ее сквозные резные перила, ее сво- бодные пролеты, чистота и воздушность ее каменных линий создавали впечатление прелестной легкости и грации. Ноги юнкеров, успевшие отойти, с удовольствием ощущали лег- кую, податливую упругость толстых красных ковров, а щеки, уши и глаза у них еще горели после мороза. Пахло слегка ка- ким-то ароматическим курением: не монашкою и не этими желтыми, глянцевитыми квадратными бумажками, а чем-то совсем незнакомым и удивительно радостным. Вверху, на просторной площадке, их дожидались две де- журные воспитанницы, почти взрослые девушки. Обе они были одеты одинаково в легкие парадные пла- тья темно-вишневого цвета, снизу доходившие до щиколот- ки. Бальное большое декольте оставляло открытыми спереди шею и верхнюю часть груди, а сзади весь затылок и начало спины, позволяя видеть чистую линию нежных полудетских плеч. Руки, выступавшие из коротеньких матово-белых ру- кавчиков, были совсем обнажены. И никаких украшений – ни сережек, ни колец, ни брошек, ни браслетов, ни кружев. Только лайковые перчатки до пол-локтя да скромный веер подчеркивали юную, блистательную красоту. Девицы одновременно сделали юнкерам легкие реверан- сы, и одна из них сказала: – Позвольте вас проводить, messieurs, в актовый зал. Сле- дуйте, пожалуйста, за нами. Это было только милое внимание гостеприимства. Певу- чие звуки скрипок и виолончелей отлично указывали дорогу без всякой помощи. По обеим сторонам широкого коридора были двери с ма- товыми стеклами и сбоку овальные дощечки с золотой над- писью, означавшей класс и отделение. У Александрова сестра воспитывалась в Николаевском институте, и по высоким номерам классов он сразу догадал- ся, что здесь учатся совсем еще девчонки. У кадет было на- оборот. Но вот и зала. Прекрасные проводницы с новым реве- рансом исчезают. Юнкера теперь представлены собствен- ной распорядительности, и, надо сказать, некоторыми из них внезапно овладевает робость. Зала очаровывает Александрова размерами, но еще боль- ше красотой и пропорциональностью линий. Нижние окна, затянутые красными штофными портьерами, прямоугольны и поразительно высоки, верхние гораздо меньше и имеют форму полулуния. Очень просто, но как изящно. Должно быть, здесь строго продуманы все размеры, расстояния и кривизны. «Как многого я не знаю», – думает Александров. Вдоль стен по обеим сторонам залы идут мраморные ко- лонны, увенчанные завитыми капителями. Первая пара ко- лонн служит прекрасным основанием для площадки с пе- рилами. Это хоры, где теперь расположился известнейший в Москве бальный оркестр Рябова: черные фраки, белые пластроны, огромные пушистые шевелюры. Дружно ходят вверх и вниз смычки. Оттуда бегут, смеясь, звуки резвого, возбуждающего марша. Большая бронзовая люстра спускается с потолка, сотни ее хрустальных призмочек слегка дрожат и волшебно пере- ливаются, брызжа синими, зелеными, голубыми, желтыми, красными, фиолетовыми, оранжевыми – колдовскими луча- ми. На каждой колонне горят в пятилапых подсвечниках бе- лые толстые свечи: их огонь дает всей зале теплый розо- во-желтоватый оттенок. И все это – люстра, колонны, пя- тилапые бра и освещенные хоры – отражается световыми, маслено волнующимися полосами в паркете медового цве- та, гладком, скользком и блестящем, как лед превосходного катка. Между колоннами и стеной, с той и другой стороны, оставлены довольно широкие проходы, пол которых возвы- шается над паркетом на две ступени. Здесь расставлены сту- лья. Сидя в этих галереях, очень удобно отдыхать и любо- ваться танцами, не мешая танцующим. Здесь, в правой гале- рее, при входе, стеснились юнкера. Кроме них, есть и дру- гие кавалеры, но немного: десять – двенадцать катковских лицеистов с необыкновенно высокими, до ушей, красными воротниками, трое студентов в шикарных тесных темно-зе- леных длиннополых сюртуках на белой подкладке с двумя рядами золотых пуговиц. Какие-то штатские, бледные, тон- кие мальчуганы во фраках и один заезжий из Петербурга, «блестящий» белобрысый, пресыщенный жизнью паж, сразу ревниво возненавиденный всеми юнкерами. Глава XIX. Стрела На другом конце залы, под хорами, в бархатных красных золоченых креслах сидели почетные гости, а посредине их сама директриса, величественная седовласая дама в шелко- вом серо-жемчужном платье. Гости были пожилые и очень важные, в золотом шитье, с красными и голубыми лентами через плечо, с орденами, с золотыми лампасами на белых панталонах. Рядом с начальницей стоял, слегка опираясь на спинку ее кресла, совсем маленький, старенький лысый гу- сарский генерал в черном мундире с серебряными шнурами, в красно-коричневых рейтузах, туго обтягивавших его под- гибающиеся тощие ножки. Его Александров знал: это был почетный опекун московских институтов, граф Олсуфьев. Наклонясь слегка к директрисе, он что-то говорил ей с боль- шим оживлением, а она слегка улыбалась и с веселым уко- ром покачивала головою. – Ах ты, старый проказник, – дружелюбно сказал Жданов, тоже глядевший на графа. Позади и по бокам этой начальственной подковы группа- ми и поодиночке, в зале и по галерее, все в одинаковых тем- но-красных платьях, все одинаково декольтированные, все издали похожие друг на дружку и все загадочно прекрасные, стояли воспитанницы. Не прошло и полминуты, как зоркие глаза Александро- ва успели схватить все эти впечатления и закрепить их в па- мяти. Уже юнкера первой роты с Бауманом впереди спусти- лись со ступенек и шли по блестящему паркету длинной за- лы, невольно подчиняясь темпу увлекательного марша. – Посмотрите, господа! – воскликнул Карганов, показы- вая на Баумана. – Посмотрите на этого великосветского че- ловека. Во-первых, он идет слишком медленными шагами. Спрашивается, когда же он дойдет? – Правда, – подтвердил Жданов. – И остальные, как ин- дюки, топчутся на месте. – Во-вторых, от важности он закинул голову к небу, точ- но рассматривает потолок. Он выпятил грудь, а зад совсем отставил. Величественно, но противно. Подвижной Жданов вдруг спохватился: – Господа, здесь не строй и не ученье, а бал. Пойдемте, не станем дожидаться очереди. Айда! Только спустившись в залу, Александров понял, почему Бауман делал такие маленькие шажки: безукоризненный и отлично натертый паркет был скользок, как лучший зеркаль- ный каток. Ноги на нем стремились разъехаться врозь, как при первых попытках кататься на коньках; поневоле при каждом шаге приходилось бояться потерять равновесие, и потому страшно было решиться поднять ногу. «А что, если попробовать скользить?» – подумал Алек- сандров. Вышло гораздо лучше, а когда он попробовал дер- жать ступни не прямо, а с носками, развороченными нару- жу, по-танцевальному, то нашлась и опора для каждого шага. И все стало просто и приятно. Поэтому, перегоняя товари- щей, он очутился непосредственно за юнкерами первой ро- ты и остановился на несколько секунд, не желая с ними сме- шиваться. И все-таки было жутко и мешкотно двигаться и стоять, чувствуя на себе глаза множества наблюдательных и, конечно, хорошеньких девушек. Юнкера первой роты кланялись и отходили. Александров видел, как на их низкие и – почему не сказать правду? – до- вольно грамотные поклоны медленно, с важной и светлой улыбкой склоняла свою властную матово-белую голову ди- ректриса. Отошел, пятясь спиной, последний юнкер первой роты. Александров – один. «Господи, помоги!» Но внезапно в памяти его всплывает круглая ловкая фигура училищно- го танцмейстера Петра Алексеевича Ермолова, вместе с его изящным поклоном и словесным уроком: «Руки свободно, без малейшего напряжения, опущены вниз и слегка, совсем чуточку, округлены. Ноги в третьей позиции. Одновремен- но, помните: одновременно – в этом тайна поклона и его кра- сота, – одновременно и медленно – сгибается спина и скло- няется голова. Так же вместе и так же плавно, только чуть- чуть быстрее, вы выпрямляетесь и подымаете голову, а затем отступаете или делаете шаг вбок, судя по обстоятельствам». Счастье Александрова, что он очень недурной имитатор. Он заставляет себя вообразить, что это вовсе не он, а ми- лый, круглый, старый Ермолов скользит спокойными, уве- ренными, легкими шагами. Вот Петр Алексеевич в пяти ша- гах от начальницы остановил левую ногу, правой прочертил по паркету легкий полукруг и, поставив ноги точно в третью позицию, делает полный почтения и достоинства поклон. Выпрямляясь, Александров с удовольствием почувство- вал, что у него «вытанцевалось». Медленно, с чудесным вы- ражением доброты и величия директриса слегка опустила и подняла свою серебряную голову, озарив юнкера прелестной улыбкой. «А ведь она красавица, хотя и седые волосы. А ка- кой живой цвет лица, какие глаза, какой царственный взгляд. Сама Екатерина Великая!» Стоявший за ее креслом маленький, старенький граф Ол- суфьев тоже ответил на поклон юнкера коротеньким весе- лым кивком, точно по-товарищески подмигнул о чем-то ему. Слегка шевельнули подбородками расшитые золотом ста- рички. Александров был счастлив. После поклона ему удалось ловкими маневрами обойти свиту, окружавшую начальницу. Он уже почувствовал се- бя в свободном пространстве и заторопился было к ближ- нему концу спасительной галереи, но вдруг остановился на разбеге: весь промежуток между двумя первыми колоннами и нижняя ступенька были тесно заняты темно-вишневыми платьицами, голыми худенькими ручками и милыми, светло улыбавшимися лицами. – Вы хотите пройти, господин юнкер? – услышал он над собою голос необыкновенной звучности и красоты, подоб- ный альту в самом лучшем ангельском хоре на небе. Он поднял глаза, и вдруг с ним произошло изумительное чудо. Точно случайно, как будто блеснула близкая молния, и в мгновенном ослепительном свете ярко обрисовалось из всех лиц одно, только одно прекрасное лицо. Четкость его была сверхъестественна. Показалось Александрову, что он знал эту чудесную девушку давным-давно, может быть, ты- сячу лет назад, и теперь сразу вновь узнал ее всю и навсегда, и хотя бы прошли еще миллионы лет, он никогда не позабу- дет этой грациозной воздушной фигуры со слегка склонен- ной головой, этого неповторяющегося, единственно «свое- го» лица с нежным и умным лбом под темными каштано- во-рыжими волосами, заплетенными в корону, этих больших внимательных серых глаз, у которых раек был в тончайшем мраморном узоре, и вокруг синих зрачков играли крошеч- ные золотые кристаллики, и этой чуть заметной ласковой улыбки на необыкновенных губах, такой совершенной фор- мы, какую Александров видел только в корпусе, в рисоваль- ном классе, когда, по указанию старого Шмелькова, он сри- совывал с гипсового бюста одну из Венер. Тот же магический голос, совсем не останавливаясь, про- должал: – Дайте, пожалуйста, дорогу господину юнкеру. Александров поднялся по ступенькам, кланяясь в обе сто- роны, краснея, бормоча слова извинения и благодарности. Одна из воспитанниц пододвинула ему венский стул. – Может быть, присядете? Он низко признательно поклонился, но остался стоять, держась за спинку стула. Если бы мог когда-нибудь юнкер Александров предста- вить себе, какие водопады чувств, ураганы желаний и лавины образов проносятся иногда в голове человека за одну малю- сенькую долю секунды, он проникся бы священным трепе- том перед емкостью, гибкостью и быстротой человеческого ума. Но это самое волшебство с ним сейчас и происходило. «Неужели я полюбил? – спросил он у самого себя и вни- мательно, даже со страхом, как бы прислушался к внутрен- нему самому себе, к своим телу, крови и разуму, и решил твердо: – Да, я полюбил, и это уже навсегда». Какой-то подпольный ядовитый голос в нем же самом ска- зал с холодной насмешкой: «Любви мгновенной, любви с первого взгляда – не бывает нигде, даже в романах». «Но что же мне делать? Я, вероятно, урод», – подумал с покорной грустью Александров и вздохнул. «Да и какая любовь в твои годы? – продолжал ехидный голос. – Сколько сот раз вы уже влюблялись, господин Сер- дечкин? О, Дон-Жуан! О, злостный и коварный изменник!» Послушная память тотчас же вызвала к жизни все увлече- ния и «предметы» Александрова. Все эти бывшие дамы его сердца пронеслись перед ним с такой быстротой, как будто они выглядывали из окон летящего на всех парах курьерско- го поезда, а он стоял на платформе Петровско-Разумовского полустанка, как иногда прошлым летом по вечерам. …Наташа Манухина в котиковой шубке, с родинкой под глазом, розовая Нина Шпаковская с большими густыми бе- лыми ресницами, похожими на крылья бабочки-капустни- цы, Машенька Полубояринова за пианино, в задумчивой по- лутьме, быстроглазая, быстроногая болтунья Зоя Синицына и Сонечка Владимирова, в которую он столько же раз влюб- лялся, сколько и разлюблял ее; и трое пышных высоких, со сладкими глазами сестер Синельниковых, с которыми, слава Богу, все кончено; хоть и трагично, но навсегда. И другие, и другие, и другие… сотни других… Дольше других задер- жалась в его глазах маленькая, чуть косенькая – это очень шло к ней – Геня, Генриетта Хржановская. Шесть лет было Александрову, когда он в нее влюбился. Он храбро защищал ее от мальчишек, сам надевал ей на ноги ботики, когда она уходила с нянькой от Александровых, и однажды подарил ей восковую желтую канарейку в жестяной, сквозной, кружка- ми, клетке. Но унеслись эти образы, растаяли, и ничего от них не осталось. Только чуть-чуть стало жалко маленькую Геню, как, впрочем, и всегда при воспоминании о ней. «О нет. Все это была не любовь, так, забава, игра, пустяки, вроде – и то правда – игры в фанты или почту. Смешное пе- редразнивание взрослых по прочитанным романам. Мимо! Мимо! Прощайте, детские шалости и дурачества!» Но теперь он любит. Любит! – какое громадное, гордое, страшное, сладостное слово. Вот вся вселенная, как беско- нечно большой глобус, и от него отрезан крошечный сег- мент, ну, с дом величиной. Этот жалкий отрезок и есть преж- няя жизнь Александрова, неинтересная и тупая. Но теперь начинается новая жизнь в бесконечности времени и про- странства, вся наполненная славой, блеском, властью, подви- гами, и все это вместе с моей горячей любовью я кладу к твоим ногам, о возлюбленная, о царица души моей! Мечтая так, он глядел на каштановые волосы, косы кото- рых были заплетены в корону. Повинуясь этому взгляду, она повернула голову назад. Какой божественно прекрасной по- казалась Александрову при этом повороте чудесная линия, идущая от уха вдоль длинной гибкой шеи и плавно перехо- дящая в плечо. «В мире есть точные законы красоты!» – с восторгом подумал Александров. Улыбнувшись, она отвернулась. А юнкер прошептал: – Твой навек. Но уже кончили гости представляться хозяйке. Директри- са сказала что-то графу Олсуфьеву, нагнувшемуся к ней. Он кивнул головой, выпрямился и сделал рукой призыва- ющий жест. Точно из-под земли вырос тонкий, длинный офицер с ак- сельбантами. Склонившись с преувеличенной почтительно- стью, он выслушал приказание, потом выпрямился, отошел на несколько шагов в глубину залы и знаком приказал музы- кантам замолчать. Рябов, доведя колено до конца, прекратил марш. – Полонез! – закричал адъютант веселым высоким голо- сом. – Кавалеры, приглашайте ваших дам! |