Куприн. Рассказ Гранатовый браслет
 Скачать 2 Mb.
|
|
Глава XXII. Ссора Они танцуют третью кадриль. Их визави Жданов с прехо- рошенькой воспитанницей. Эта маленькая девушка, по ви- ду почти девочка, кажется Александрову похожей на ожив- шую новую фарфоровую куклу. У нее пушистые волосы цве- та кокосовых волокон, голубые глаза, блестящие, как эмаль; круглые румянцы на щеках, точно искусственно наведенные, и крошечный алый ротик-вишенка. Обо всех ее прелестях нельзя иначе говорить и думать, как в уменьшительном ви- де. Она постоянно улыбается, сверкая беленькими острень- кими зубками. Она веселится от всей души: вертится, огля- дывается, трясет головою и светлыми кудряшками, ее ручки и ножки в беспрестанном нетерпеливом движении. – Не правда ли, как мила? – вполголоса спрашивает Зи- ночка. Александров наклоняется к ней. – Просто прелесть, – говорит он. – Она, наверно, получила бы первый приз на выставке. Зиночка смотрит на него с легким недоверием. – На какой выставке? Я вас не поняла. – На кукольном базаре. Знаете, это меня всегда удивляло: как только люди хотят сказать высшую похвалу красивой ба- рышне, они непременно скажут: ну, точь-в-точь куколка. Я не поклонник такой красоты. Зиночка сердится, и как будто непритворно: – Я не предполагала, что вы такой злой. Нина Забелло – это моя лучшая подруга, и у нас все ее любят. Она самая умная, самая добрая, самая веселая. А вы – Зоил. «Зоил… вот так название. Кажется, откуда-то из хресто- матии? – Александрову давно знакомо это слово, но точный смысл его пропал. – Зола и ил… Что-то не особенно лестное. Не философ ли какой-нибудь греческий, со скверною репу- тацией женоненавистника?» Юнкер чувствует себя неловко. – Тогда прошу простить, – смиренно говорит он. – Как приятно иметь такого верного друга, как вы. Я пошутил и, признаюсь, неловко. Теперь я вижу, что мадемуазель Забел- ло очаровательна. Зиночка опускает длинные темные ресницы, прикрывая чуть заметную лукавую улыбку глаз. – Вы правы, – говорит она с кротким вздохом. – Я бы очень хотела быть такой, как она. Юнкер чувствует, что теперь наступил самый подходящий момент для комплимента, но он потерялся. Сказать бы: «О нет, вы гораздо красивее!» Выходит коротко и как-то плоско. «Ваша красота ни с чем и ни с кем не сравнима». Нехорошо, похоже на математику. «Вы прелестнее всех на свете». Это, конечно, будет правда, но как-то пахнет штабным писарем. Да уж теперь и поздно. Удобная секунда промелькнула и не вернется. Ах, как досадно. Какой я тюлень! Но оркестр играет вторую ритурнель. Мотив ее давно зна- ком юнкеру. Это кадриль – попурри из русских песен. Он знает наивные и смешные слова: Нет, нет, нет, Она меня не любит. Нет, нет, нет, Она меня погубит. Замешательство Александрова все растет. С незапамят- ных лет установилось неизбежное правило: во время кадри- ли и особенно в промежутках между фигурами кавалеру по- лагается во что бы то ни стало занимать свою даму быст- рой, непрерывной, неиссякающей болтовней на всевозмож- ные темы. Но Александров с удивлением и с тоскою замеча- ет, что все его кадрильные слова приклеились у него где-то в глубине гортани и никак не отклеиваются. Он уже во вто- рой раз спросил Зиночку: «Нравится ли вам сегодняшний бал?» – и, спросив, покраснел от стыда, поперхнулся и со- всем некстати перескочил на другой вопрос: «Любите ли вы кататься на коньках?» Зиночка вовсе не помогала ему, отве- чая (нарочно сухо, как показалось юнкеру): да и нет. Ах, как мучительно завидовал он в эти тяжелые минуты беззаботному и неутомимому, точно заводному, Жданову. Разговор у него бежал, как водопад, сверкал, как фейерверк, не останавливаясь ни на миг. Пошлет же судьба человеку такой замечательный талант! Проделывая без увлечения, по давнишней привычке, разные шассе, круазе, шен и балянсе, Александров все время ловил поневоле случайные отрывки из той чепухи, которую уверенной, громкой скороговоркой нес Жданов: о фатализме, о звездах, духах и духах, о Царь- пушке, о цыганке-гадалке, о липком пластыре, о канарейках, об антоновских яблоках, о лунатиках, о Наполеоне, о зна- чении цветов и красок, о пострижении в монахи, об ангор- ских кошках, о переселении душ и так далее без начала, без конца и без всякой связи. Его дама, маленькая Ниночка За- белло, радостно хохотала, закидывая назад свою светло-се- ребристую кукольную головку и жмуря глаза. Александров окончательно падает духом. Ни одно легкое слово не идет на язык. Оркестр, как нарочно, поддразнивает его в пятой фи- гуре: Нет, нет, нет, Она меня не любит… – и бедный юнкер с каждой минутой чувствует себя все бо- лее тяжелым, неуклюжим, некрасивым и робким. Классная дама, в темно-синем платье, со множеством перламутровых пуговиц на груди и с рыбьим холодным лицом, давно уже глядит на него издали тупым, ненавидящим взором мутных глаз. «Вот тоже: приехал на бал, а не умеет ни танцевать, ни занимать свою даму. А еще из славного Александровского училища. Постыдились бы, молодой человек!» Ужасно много времени длится эта злополучная кадриль. Наконец она кончена. – Гран-рон! 6 – кричит адъютант, весело раскатываясь на рр… Зиночка Белышева от гран-рон отказывается. – Я не люблю этой тесноты и толкотни, – говорит она. Но Александрову и без лишних слов совершенно ясно, что вовсе не этот путаный, затейливый танец, а именно его, юнкера Александрова, не любит Зиночка. Зиночка садится на стуле в галерее, за колоннами. Юнкер только что собирается со страхом и надеждой в душе при- сесть возле нее, как она тотчас же подымается. – Простите. Меня зовет подруга. И, быстро мелькая черными туфельками и белыми чулоч- ками, свободно и грациозно лавируя между танцующими, она торопливо перебегает на другую сторону зала. «Все кончено», – говорит густым трагическим басом кто- то внутри Александрова. Однако Зиночка побежала совсем не к подруге. Алексан- дров следил за нею. Она остановилась перед синей дамой с рыбьим лицом, выслушала, наклонив прелестную каштано- вую головку, несколько сказанных дамою слов и чинно села рядом с нею. «При чем же здесь подруга? – подумал огор- ченный юнкер. – Просто ей хочется отделаться от меня…» Но нет. Вот она бросила на юнкера через всю залу быст- рый, вовсе, казалось, не враждебный взгляд и тотчас же, точ- 6 Большой круг (от фр. grand rond). но испугавшись, отвела его и еще строже выпрямилась на стуле, чуть-чуть осторожно косясь на синюю классную даму. «Неужели это все – только коварная игра!» Мрачный, ероша свою прическу бобриком, нервно пощи- пывая чуть пробивающийся пушок на верхней губе, дожида- ется Александров конца затянувшегося гран-рон и наконец дождался. Распорядитель объявляет польку-мазурку. «Еще попытка! Самая последняя, а там будь что будет. Ах, жаль, что нельзя, бросив бал, уехать прямо домой, на Пресню. Необходимо явиться в училище и там ночевать. А все этот упрямый Дрозд». Под резвые, скачущие, лихие звуки польки-мазурки Александров поспешно пробирается к тому месту, где сидит Зиночка. Он уже близко от нее. Всего десять, пятнадцать ша- гов. Но откуда ни возьмись появляется перед нею, спиной к Александрову, усталый, пресыщенный паж. С какой небреж- ностью он поклонился, как снисходительно, нехотя, обнял ее грациозную тонкую талию. И он совсем нарочно не хочет де- лать па танца. Он лишь равнодушно и даже отчасти брезгли- во шагает в такт. «Ого! Осмелился ли бы он так, спустя ру- кава, танцевать во дворце или в знатном петербургском до- ме? Для него здесь только Москва, жалкая провинция, а он, блестящий паж ее величества или высочества, будет потом с презрительной улыбкой говорить о московских смешных кузинах. Да. Охотно повстречался бы я с этим белобрысым, прилизанным фазаном где-нибудь с глазу на глаз, без посто- ронних свидетелей!» – думает Александров, изо всей силы напрягая мускулы крепкого тела. Паж сделал круг и посадил Зиночку на ее место, чуть-чуть мотнув головой. Александров торопливо подбежал и стара- тельно поклонился: – Можно просить вас? – Ах! Только не теперь… Я ужасно устала. Александров медленно отступает к галерее. Там темнее и пусто. Оборачивается, и что же он видит? Тот самый катков- ский лицеист, который танцевал вальс, высунув вперед ру- ку, подобно дышлу, стоит, согнувшись в полупоклоне, перед Зиночкой, а та встает и кладет ему на плечо свою руку, мед- ленно склоняя в то же время прекрасную головку на строй- ной гибкой шее. Больше Александров не хочет и не может смотреть. Те- перь он уверенно знает, что им совершена какая-то грубая, непростимая ошибка, какая-то нелепая и смешная нелов- кость, которую загладить уже нет ни времени, ни возможно- сти… Пойти объясниться? Просить прощения? Нет, это зна- чило бы громоздить глупость на глупость… Ни раздраже- ния, ни упрека нет у него в душе против Зиночки. Распуска- лось, расцветало какое-то легкое, чудесное, сверкающее сча- стье и вдруг померкло, исчезло. Весь мир теперь для юнкера вдруг окрасился желтым тоном, тусклым и скучным, точно он надел желтые очки. Звуки резвой музыки кажутся унылыми. Печально колеб- лются огни оплывших огарков в люстрах и шандалах, лица, которые он видит, – все стали некрасивы, несимметричны и бледны. Тоска! Он вышел из зала и спустился по лестнице в швейцар- скую. Великолепный пурпурно-золотой Порфирий принял его как радушный хозяин. – Во вторую дверцу-с и направо, – показал он рукой. – Не нужно? Тогда не угодно ли будет вам, господин юнкер, осве- житься холодной водицей? Одеколон есть, брокаровский. Ах, вам покурить, господин юнкер? Замаялись, танцевавши? – Нет… так как-то… Хотелось было юнкеру сказать: «Мне бы стакан водки!» Читал он много русских романов, и в них очень часто отверг- нутый герой нарезывался с горя водкою до потери сознания. Но большое усатое лицо швейцара было так просто, так ве- село и добродушно, что он почувствовал стыд за свою слу- чайную дурацкую мысль. Но Порфирий, точно каким-то волшебным чутьем угадав и эту мысль, и настроение юнкера, вдруг сказал: – А что я позволю себе предложить вам, господин юнкер? Я от роду человек не питущий, и вся наша фамилия люди трезвые. Но есть у меня вишневая наливочка, знатная. Спир- ту в ней нет ни капельки, сахар да сок вишневый, да я бы вам и не осмелился… а только очень уже сладко и от нервов может помогать. Жена моя всегда ее употребляет рюмочку, если в расстройстве. Я сейчас, мигом. – Да не надо, Порфирий. Спасибо тебе. Не стоит. – Я сейчас… Он скрылся в своей швейцарской норке, позвонил слег- ка посудой и вышел с рюмкой на подносе. Это была старин- ная граненая рюмка красного богемского, или, как говорят в Москве, «бемского», хрусталя, с гравированными гранями. Густая темная жидкость колыхалась в ней, отсвечивая зеле- ным блеском. – Кушайте на доброе здоровье, батюшка, – ласково про- молвил Порфирий. – Так-то вот оно и хорошо будет. Не по- вторите ли? – Нет, что ты, Порфирий. Превосходная наливка, – гово- рил юнкер, вытирая губы платком. – Очень тебе благодарен. – Э, нет, нет, этого уж, пожалуйста, не надо, – заторопился Порфирий, заметив, что юнкер опускает руку в карман за деньгами. – Это я за честь считаю угостить александровского юнкера, а не так, чтобы с корыстью. Наливка – и правда – была совсем не приправлена спир- том, но от сахара и ягод в ней, должно быть, произошло свое винное брожение. У юнкера слегка, но приятно захватило дыхание и защипало гланды. И не так наливка, как милое, сердечное, совсем москов- ское обращение Порфирия и его славное, доброе лицо сде- лало то, что желтый скучный газ, только что облекавший все мироздание, начал понемногу свертываться, таять, исчезать. И должно быть, огорчение Александрова было не из тех, от которых люди запивают, сходят с ума или стреляются. Об этом минутном горе Александров вспомнит когда-нибудь с нежной признательностью, обвеянной поэзией. До зловещих часов настоящего, лютого, проклятого отчаяния лежат впе- реди еще многие добрые годы. Проходя верхним рекреационным коридором, Алексан- дров замечает, что одна из дверей, с матовым стеклом и но- мером класса, полуоткрыта и за нею слышится какая-то ве- селая возня, шепот, легкие, звонкие восклицания, востор- женный писк, радостный смех. Оркестр в большом зале иг- рает в это время польку. Внимательное, розовое, плутовское, детское личико выглядывает зорко из двери в коридор. – Вам можно, – говорит девочка лет двенадцати-трина- дцати в зеленом платьице. – Только, чур, никому не говори- те. Александров открывает дверь. Здесь в небольшом пространстве классной комнаты, из которой вынесены парты, усердно танцуют дружка с друж- кой под звуки «взрослой» музыки десятка два самых млад- ших воспитанниц, в зеленых юбочках, совсем еще детей, «малявок», как их свысока называют старшие. Но у них на- стоящее буйное, легкокрылое веселье, которого, пожалуй, нет и в чинном двухсветном зале. И так милы все они, полу- детски наивно длинноруки, длинноноги и трогательно неук- люжи!.. Александров с улыбкой вспоминает словцо своего веселого дяди Кости об этом возрасте: «Щенок о пяти ног». Александров оживляется. Отличная, проказливая мысль приходит ему в голову. Он подходит к первой от входа де- вочке, у которой волосы, туго перетянутые снизу ленточкой, торчат вверх, точно хохол у какой-то редкостной птицы, де- лает ей глубочайший церемонный поклон и просит витиева- то: – Мадемуазель, не угодно ли будет вам сделать мне ве- личайшую честь и отменное удовольствие протанцевать со мною, вашим покорным слугою, один тур польки? Девочка робко, неловко, вся покраснев, кладет ему ху- денькую, тоненькую прелестную ручонку не на плечо, до ко- торого ей не достать, а на рукав. Остальные от неожиданно- сти и изумления перестали танцевать и, точно самим себе не веря, молча смотрят на юнкера, широко раскрыв глаза и рты. Протанцевав со своею дамой, он с такой же утонченной вычурностью приглашает другую, потом третью, четвертую, пятую, всех подряд. Ну, что за прелесть эти крошечные дев- чонки! Александров ясно слышит, что у каждой из них во- лосы пахнут одной и той же помадой «Резеда», должно быть, купленной самой отчаянной контрабандой. Да и сам этот сказочный детский балок под сурдинку не был ли браконьер- ством? И как аккуратно, как ревностно они делают танцевальные па своими маленькими ножками, высоко поднятыми на цы- почки. От старательности, точно на строгом экзамене, они прикусывают нижнюю губку, подпирают изнутри щеку язы- ком и даже высовывают язычок между зубами. Когда же Александров подходит к очередной даме, то дру- гие тесно его облепляют: – Пожалуйста, и со мною тоже. – И со мной, и со мной, и со мной. – Милый юнкер, а когда же со мной? И, наконец, тоненький комариный голосок, в котором дрожит обида: – Да-а! Со всеми танцуют, а со мной не танцуют. Александров справедлив. Он сам понимает. Какая ред- кая радость и какая гордость для девчонок танцевать с на- стоящим взрослым кавалером, да притом еще с юнкером Александровского училища, самого блестящего и любимого в Москве. Он ни одну не оставит без тура польки. Но он не успевает. На двух воспитанниц не хватает поль- ки, потому что оркестр перестает играть. Увидев две милень- кие, готовые заплакать мордочки, с уже вытянутыми в тру- бочку губами, Александров быстро находится: – Медам. Это ничего не значит. Мы сами себе музыка. И, подхватив очередную девочку, уже почти пустившую слезу, он бурно начинает польку, громко подыгрывая голо- сом: «Тра, ля, ля, ля – тра, ля, ля». Остальные с увлечением следуют за ним, отбивая такт ла- дошками, и в общем получается замечательный оркестр. Дотанцевав, он откланивается и хочет уйти. Но малень- кие, цепкие лапочки хватают его за мундир. – Не уходите, юнкер, душка, милочка, не уходите от нас. Он обещает забежать к ним во время следующего танца и с трудом освобождается. Только что входит Александров в большой зал, подыма- ясь по ступенькам галереи, как распорядитель торжественно объявляет: – Последний танец! Вальс! Через всю залу, по диагонали, Александров сразу находит глазами Зиночку. Она сидит на том же месте, где и раньше, и быстрыми движениями веера обмахивает лицо. Она тре- вожно и пристально обегает взором всю залу, очевидно, ко- го-то разыскивая в ней. Но вот ее глаза встречаются с глаза- ми Александрова, и он видит, как радость заливает ее лицо. Нет. Она не улыбается, но юнкеру показалось, что весь воз- дух вокруг нее посветлел и заблестел смехом. Точно сияние окружило ее красивую голову. Ее глаза звали его. Он видел, подходя к ней, как она от нетерпения встала и резким движением сложила веер, а когда он был в двух шагах от нее и только собирался поклониться, она уже при- подымала машинально, сама этого не замечая, левую руку, чтобы опустить ее на его плечо. – Что же вы совсем убежали от меня? Как вам не стыд- но? – сказала она, и эти простые, ничего не значащие слова вдруг теплым бархатом задрожали в груди Александрова. – Я… я… собственно… – начал было он. Но она перебила его: – Да, вы, вы, вы. Не нужно ни о чем говорить. Теперь бу- дем только танцевать вальс. Раз-два-три, – подсчитывала она под темп музыки, и они закружились опять в блаженном воз- душном полете. И тут Зиночка, щекоча невольно его висок своими тон- кими волосами, дыша на него порою своим чистым, свежим дыханием, в двух словах развеяла причину их странной мол- чаливой ссоры издали. На балах начальство строго следило, чтобы воспитанницы не танцевали с одним и тем же кавалером несколько раз под- ряд. Это уж было бы похоже на предпочтение, на какое-то избранничество, наконец, просто на кидающееся в глаза вза- имное ухаживание. Синяя дама с рыбьей головой сделала Зиночке замечание, что она слишком много уделяет внима- ния юнкеру Александрову, что это слишком кидается в глаза и наконец становится совсем неприличным. – Во время третьей кадрили она так и пронизывала меня глазищами, и теперь вы понимаете, что я чувствовала себя как связанная. – Она и на меня так же глядела, – сказал Александров. – Мне даже пришло в голову, что если бы между мной и ею был стеклянный экран, то ее взгляд сделал бы в стекле круг- лую дырочку, как делает пуля. Ах, зачем же вы мне сразу не сказали? – У нас уж такая этика. Мы можем наших классных дам всячески изводить, но жаловаться посторонним – это не при- нято. Но теперь мне все равно. J’ai jete le bonnet par dessus les moulins 7 . Завтра она пожалуется папе. – А папа? – Папа будет от души смеяться. Ах, папочка мой такая прелесть, такой душенька. Но довольно об этом. Вы больше не дуетесь, и я очень рада. Еще один тур. Вы не устали? |