Куприн. Рассказ Гранатовый браслет
 Скачать 2 Mb.
|
|
Глава XX. Полонез – Полонез, господа, приглашайте ваших дам, – высо- ким тенором восклицал длинный гибкий адъютант, быстро скользя по паркету и нежно позванивая шпорами. – Поло- нез! Дамы и господа, потрудитесь становиться парами. Александров спустился по ступеням и стал между колон- нами. Теперь его красавица с каштаново-золотистой коро- ной волос стояла выше его и, слегка опустив голову и рес- ницы, глядела на него с легкой улыбкой, точно ожидая его приглашения. – Позвольте просить вас на полонез, – сказал юнкер с по- клоном. Ее улыбка стала еще милее. – Благодарю, с удовольствием. Она сверху вниз протянула ему маленькую ручку, туго об- тянутую тонкой лайковой перчаткой, и сошла на паркет за- ла со свободной грацией. «Точно принцесса крови», – поду- мал Александров, только недавно прочитавший «Королеву Марго». Под руку они подошли к строящемуся полонезу и заняли очередь. За ними поспешно устанавливались другие пары. – Я видела, как вы делали реверанс нашей славной maman, – сказала девушка. – У вас вышло очень изящно. Я сама знаю, как это трудно, когда ты одна, а на тебя со всех сторон смотрят. – А в особенности насмешливые глаза хорошеньких ба- рышень, – подхватил Александров. – Признайтесь, вы сильно волновались? – Скажу вам по секрету – ужасно! Руки, ноги точно свя- заны, и одна только мысль: не убежать ли, пока не поздно. Но я перехитрил самого себя, я вообразил, что я – это не я, а наш танцмейстер Петр Алексеевич Ермолов. И тогда стало вдруг удобно. Она весело засмеялась. – И у нас тоже Ермолов. Он, кажется, везде. Но как я вас хорошо понимаю. Я тоже умею так передразнивать. Я ино- гда пригляжусь внимательно к чьей-нибудь походке: подру- ги, или классной дамы, или учителя, и постараюсь пройтись совсем-совсем точно они. И тогда мне вдруг кажется, что я как будто стала не собой, а этим человеком. Точно я за него и вижу, и слышу, и думаю, и чувствую. И характер его для ме- ня весь открыт… Но посмотрите, посмотрите вперед. – Она слегка пожала пальчиками его согнутую руку. – Видите, кто в первой паре? В головной паре стояли, ожидая начала танца, директриса и граф Олсуфьев в темно-зеленом мундире (теперь на близ- ком расстоянии Александров лучше различил цвета) и ма- линовых рейтузах. Стоя, начальница была еще выше, пол- нее и величественнее. Ее кавалер не достигал ей головой до плеча. Его худенькая фигура с заметно согбенной спиной, с осевшими тонкими ножками казалась еще более жалкой ря- дом с его чересчур представительной парой, похожей на сто- личный монумент. – Боюсь, смешной у них выйдет полонез, – сказал с непри- творным сожалением Александров. – Ну вот, уж непременно и смешной, – заступилась его прекрасная дама. – Это ведь всегда так трогательно видеть, когда старики открывают бал. Гораздо смешнее видеть мо- лодых людей, плохо танцующих. Высокий адъютант закинул назад голову, поднял руку вверх к музыкантам и нараспев прокричал: – Прошу! По-ло-нез! Дама юнкера Александрова немного отодвинулась от него; протянула ему на уровне своего плеча красиво изогну- тую, обнаженную и еще полудетскую руку. Он с легким скло- нением головы принял ее, едва касаясь пальцами кончиков ее тоненьких пальцев. Сверху, с хор, раздались вдруг громкие, торжественные и весело-гордые звуки польского вальса. Жестковатый холо- док побежал по волосам и по спине Александрова. – Это – Глинка, – сказал шепотом Александров. – Да, – ответила она так же тихо. – Из «Жизни за царя». Превосходно, я обожаю эту оперу. Александров, не перестававший глядеть вперед, туда, где полукругом загибала вереница полонеза, вдруг пришел в волнение и едва-едва не обмолвился, по дурной школьной привычке, черным словом. – Ч… – но он быстро сдержался на разлете. – Нет, вы по- любуйтесь, полюбуйтесь только, граф-то ваш и начальница. Охотно беру свои слова обратно. И в самом деле, стоило полюбоваться этой парой. Выждав четыре первых такта, они начали полонез с тонкой ритмич- ностью, с большим достоинством и с милой старинной гра- цией. Совсем ничего не было в них ни смешного, ни при- чудливого. Директриса несла свое большое полное тело с необыкновенной легкостью, с пленительно-изящной просто- той, точно коронованная особа, ласковая хозяйка пышного дворца, окруженная юными, прелестными фрейлинами. Все ее движения были уверенны и женственны: наклоняла ли она голову к своему кавалеру или делала направо и налево, свет- ло улыбаясь, тихие приветливые поклоны. И граф Олсуфьев вовсе уже не был стар и хил. Бодрая ге- роическая музыка выправила его спину и сделала гибкими и послушными его ноги. Да! Теперь он был лихой гусар преж- них золотых, легендарных, времен, гусар-дуэлист и кутила, дважды разжалованный в солдаты за дела чести, коренной гусар, приятель Бурцова или Дениса Давыдова. Недели прошли в тяжелом походе и в дьявольских атаках, и вот вдруг бал в Вильно, по случаю приезда государя. Толь- ко что слезши с коня, едва успев переодеться и надушить- ся, он уже готов танцевать всю ночь напролет, хотя весь и разбит долгой верховой ездой. Как великолепны взоры, ко- торые Олсуфьев бросает на свою очаровательную даму!.. Тут и гусарская неотразимая победоносность, и рыцарское пре- клонение перед женщиной, для которой он готов на любую глупость, вплоть до смерти, и игривое лукавство, и каскады преувеличенных комплиментов, и жестокая гибель всем его соперникам, и легкомысленное обещание любви до гробо- вой доски или по крайней мере на сутки. – Как они оба хороши, – говорит восхищенно Алексан- дров, – не правда ли, это какое-то чудо? – Ну что же, я очень рада, что вы сначала ошиблись. В это время музыка как раз возвращается к первым тактам полонеза. Александров знает твердо слова, которые здесь по- ет хор, которые и он сам когда-то пел. Слегка наклонившись к красавице, он, – правда, не поет, – но выговаривает речи- тативом: Вчера был бой, Сегодня бал, Быть может, завтра снова в бой. Вот оно, беззаботное веселье между двумя смертями. – Нам начинать, – говорит его дама. Они выжидают, ко- гда предыдущая пара не отойдет на несколько шагов, и тогда одновременно начинают этот волшебный старинный танец, чувствуя теперь, что каждый шаг, каждое движение, каждый поворот головы, каждая мысль связана у них одними и теми же невидимыми нитями. – Ах, как я счастлив, что попал к вам сегодня, – говорит Александров, не переставая строго следить за ритмом поло- неза. – Как я рад. И подумать только, что из-за пустяка, по маленькой случайности, я мог бы этой радости лишиться и никогда ее не узнать. – Может быть, вам это только так кажется? Какая случай- ность? – Я вам скажу откровенно. Сегодня я поехал на бал не по своей воле, а по распоряжению начальства. – Ах, бедный, как я вас жалею! – Ну да, по наряду. Я стал отговариваться. Я выдумывал всякие предлоги, чтобы не поехать, но ничего не помогло. – Ах, несчастный, несчастный. – Потому что я еще третьего дня обещал знакомым ба- рышням, что поеду с ними на елку в Благородное собрание. – Воображаю, как они теперь на вас сердятся. Вы низко упали в их глазах. Такие измены никогда не прощаются. И воображаю, как вы должны скучать с нами, невольными ви- новницами вашей ужасной погибели. – О нет, нет, нет! Я благословляю судьбу и настойчивость моего ротного командира. Никогда в жизни я не был и не буду до такой степени наверху блаженства, как сию минуту, как сейчас, когда я иду в полонезе рука об руку с вами, слы- шу эту прелестную музыку и чувствую… – Нет, нет, – смеясь перебивает его она. – Только, пожа- луйста, не о чувствах. Это запрещено. – О чувствах, приходящих мгновенно и сразу… овладе- ва… – Тем более, тем более. Танцуйте старательнее и не бол- тайте пустяков. Она обмахивается веером. Она – девочка – кокетничает с юнкером совсем как взрослая записная львица. Серьезные, почти строгие, гримаски она переплетает улыбками, и каж- дая из них по-разному выразительна. Ее верхняя губа выре- зана в чудесной форме туго натянутого лука, и там, где этот рисунок кончается с обеих сторон у щек, там чуть заметные ямочки. «Точно природа закончила изящный, неповторимый чер- теж и поставила точки в знак того, что труд ее – совершен- ство». Так думает Александров, но полонез уже кончается. Алек- сандров доводит под руку свою даму до указанного ею места и низко ей кланяется. – Могу ли я просить вас на вальс? – Хорошо. – И на первую кадриль. – По-вашему, это не слишком много? – И еще на третью. – Нет, это невозможно. Но она благодарит улыбкой. Глава XXI. Вальс Вкрадчиво, осторожно, с пленительным лукавством раз- даются первые звуки штраусовского вальса. Какой колдун этот Рябов. Он делает со своим оркестром такие чудеса, что невольно кажется, будто все шестнадцать музыкантов – чле- ны его собственного тела, как, например, пальцы, глаза или уши. Еще находясь под впечатлением пышного полонеза, Алек- сандров приглашает свою даму церемонным, изысканным поклоном. Она встает. Легко и доверчиво ее левая рука ло- жится, чуть прикасаясь, на его плечо, а он обнимает ее тон- кую, послушную талию. – В три темпа или в два? – спрашивает Александров. – Если хотите, то в три, а уж потом в два. В этот момент она, сняв руку с плеча юнкера, поправ- ляет волосы над лбом. Это почти бессознательное движе- ние полно такой наивной, простой грации, что вдруг душою Александрова овладевает знакомая, тихая, как прикоснове- ние крылышка бабочки, летучая грусть. Эту кроткую, слад- кую жалость он очень часто испытывал, когда его чувств ка- сается что-нибудь истинно прекрасное: вид яркой звезды, дрожащей и переливающейся в ночном небе, запахи резеды, ландыша и фиалки, музыка Шопена, созерцание скромной, как бы не сознающей самое себя женской красоты, ощуще- ние в своей руке детской, копошащейся и такой хрупкой ру- чонки. В этой странной грусти нет даже и намека на мысль о неиз- бежной смерти всего живущего. Такого порядка мысли еще далеки от юнкера. Они придут гораздо позже, вместе с вне- запным ужасающим открытием того, что ведь и я, я сам, я, милый, добрый Александров, непременно должен буду ко- гда-нибудь умереть, подчиняясь общему закону. О, какая гадкая и несправедливая жестокость! Такой зло- вещий страх он испытывал однажды ночью во время слу- чайной бессонницы, и этот страх его уже никогда больше не покидает. Нет. Эта грустная мгновенная тревога – другого свойства. Ее объяснить ни себе, ни другому Александров ни- когда не сумел бы. Она скорее всего похожа на сожаление, что этот, вот этот самый момент уйдет назад и уже ни за что его не вернешь, не догонишь. Жизнь безмерна, богата. Будет другое, может быть, очень похожее, может, почти такое же, но эта секунда уплыла навсегда… Должно быть, Александров инстинктивно так влюблен в земную заманчивую красоту, что готов боготворить каждый ее осколочек, каждую пылинку. Сам этого не понимая, он похож на скупого и жадного миллионера, который никому не позволяет прикоснуться к своему золоту, ибо к чужой ру- ке могут пристать микроскопические частички обожаемого металла. Александров не только очень любил танцевать, но он также и умел танцевать; об этом, во-первых, он знал сам, во-вторых, ему говорили товарищи, мнения которых все- гда столь же резки, сколь и правдивы; наконец, и сам Петр Алексеевич Ермолов на ежесубботних уроках нередко, хотя и сдержанно, одобрял его: «Недурно, господин юнкер, так, господин юнкер». В каждый отпуск по четвергам и с суббо- ты до воскресенья (если только за единицу по фортифика- ции Дрозд не оставлял его в училище) он плясал до изнемо- жения, до упаду в знакомых домах, на вечеринках или про- сто так, без всякого повода, как тогда неистово танцевала вся Москва. Но и оставаясь у себя дома, он всегда имел па- ру в лице старшей сестры Зины, такой же страстной танцор- ки, причем музыку он изображал голосом. Сестра танцевала прекрасно, но всегда оставалась недовольна. – Ты очень ловкий кавалер, Алеша, – говорила она, – но, понимаешь, ты все-таки брат, а не мужчина. С тобою я, как в институте, шерочка с машерочкой. Или точно играешь на немом пианино. Он ей отвечал не менее любезно: – А я тебя обнимаю, точно куклу из папье-маше. Мне ка- жется, ты хоть и танцуешь превосходно, но сама неодушев- ленная. Однако никогда еще в жизни не случалось Александрову танцевать с такой ловкостью и с таким наслаждением, как теперь. Он почти не чувствовал ни веса, ни тела своей дамы. Их движения дошли до той полной согласованности и так слились с музыкой, что казалось, будто у них – одна воля, од- но дыхание, одно биение сердца. Их быстрые ноги касались скользкого паркета лишь самыми кончиками «цыпочек». И оттого было в их танце чувство стремления ввысь, чудесное ощущение воздушного полета во вращательном движении, блаженная легкость, почти невесомость. Подымались и опускались, вздрагивая, огни множества свечей. Веял легкий теплый ветер от раздувавшихся одежд, из-под которых показывались на секунду стройные ноги в белых чулках и в крошечных черных туфельках или быстро мелькали белые кружева нижних юбок. Слегка, нежно зве- нели шпоры и пестрыми, разноцветными, глянцевитыми ре- ющими красками отражали бал в сияющем полу. А сверху лился из рук веселых волшебников, как ритмическое очаро- вание, упоительный вальс. Казалось, что кто-то там, на хо- рах, в ослепительном свете огней жонглировал бесчислен- ным множеством бриллиантов и расстилал широкие поло- сы голубого бархата, на который сыпались сверху золотые блестки. И какие-то сладко опьяняющие голоса пели о том, что это- му томному танцу – танцу-полету – не будет конца. Не глядя, видел, нет, скорее, чувствовал, Александров, как часто и упруго дышит грудь его дамы в том месте, над вы- резом декольте, где легла на розовом теле нежная тень лож- бинки. Заметил он тоже, что, танцуя, она медленно повора- чивает шею то налево, то направо, слегка склоняя голову к плечу. Это ей придавало несколько утомленный вид, но бы- ло очень изящно. Не устала ли она? И точно отвечая на его безмолвный вопрос, – это было так естественно и понятно в этот необыкновенный вечер, – она сказала: – Это я нарочно так делаю. Чтобы не кружилась голова. Случалось так, что иногда ее прическа почти касалась его лица; иногда же он видел ее стройный затылок с тонкими, вьющимися волосами, в которых, точно в паутине, ходили спиралеобразно сияющие золотые лучи. Ему показалось, что ее шея пахнет цветом бузины, тем прелестным ее запахом, который так мил не вблизи, а издали. – Какие у вас славные духи, – сказал Александров. Она чуть-чуть обернула к нему смеющееся, раскраснев- шееся от танца лицо. – О нет. Никто из нас не душится, у нас даже нет души- стых мыл. – Не позволяют? – Совсем не потому. Просто у нас не принято. Считает- ся очень дурным тоном. Наша maman как-то сказала: «Чем крепче барышня надушена, тем она хуже пахнет». Но странная власть ароматов! От нее Александров нико- гда не мог избавиться. Вот и теперь: его дама говорила так близко от него, что он чувствовал ее дыхание на своих гу- бах. И это дыхание… Да… Положительно, оно пахло так, как будто бы девушка только что жевала лепестки розы. Но по этому поводу он ничего не решился сказать и сам почув- ствовал, что хорошо сделал. Он только сказал: – Я не могу выразить словом, как мне приятно танцевать с вами. Так и хочется, чтобы во веки веков не прекращался этот бал. – Благодарю вас. С вами тоже очень удобно танцевать. Но вечность! Не слишком ли это много. Пожалуй, устанем. А потом надоест… соскучимся… Но тут случилось маленькое приключение. Уже давно сквозь вихрь и мелькание вальса успел Александров приме- тить одного катковского лицеиста. Этот высокий и худой, несколько сутуловатый малый вальсировал какими-то рез- кими рывками, а левую руку, вместе с рукой своей дамы, он держал прямо вытянутою вперед, точно длинное дышло. Все это вместе было не так смешно, как некрасиво. Теперь он неуклюже вертелся вблизи Александрова и его дамы, подхо- дя все ближе и ближе, уже совсем готовый наехать на них. Желая выйти из его орбиты, Александров стал осторожно обходить его слева, выпустив руку своей дамы и слегка при- подняв левую руку во избежание толчка. Но в эту секун- ду лицеист, совершенно не умевший лавировать, ринулся на них со своим двуконным дышлом. Александров успел отве- сти удар и предупредить столкновение, но при этом, не теряя равновесия, сильно пошатнулся. Невольно лицо его уткну- лось в плечо девушки, и он губами, носом и подбородком по- чувствовал прикосновение к нежному, горячему, чуть-чуть влажному плечу, пахнувшему так странно цветущей бузи- ной. Нет, он вовсе не поцеловал ее. Это неправда. Или неча- янно поцеловал? Во весь этот вечер и много дней спустя, а пожалуй, во всю свою жизнь он спрашивал себя по чести и совести: да или нет? Но так никогда и не разрешил этого во- проса. Он только извинился и увидел, как быстро побежала крас- ная краска по щекам, по шее, по спине и даже по груди пре- красной девушки. – Я, кажется, немного устала, – сказала она. – Мне хочется отдохнуть. Проводите меня. Он довел ее до галереи между колоннами, усадил на стул, а сам стал сбоку, немного позади. Увидев его смущенное, несчастное лицо, она пожалела его и предложила ему сесть рядом. Они разговорились понемногу. Она сказала ему свое имя – Зинаида Белышева. – Только мне оно не очень нравится. Отдельно Ида – это еще ничего, это что-то греческое, но Зинаида – как-то гро- моздко. Пирамида, кариатида, Атлантида… – Очень красиво – Зина, – подсказал юнкер. – Да, для мамы и папы, – схитрила она. – Но вы, может быть, не знаете, что есть мужское имя Зина? – Признаться, не слыхал. – Да, да. Я уж не помню, у кого это, у Тургенева или у Толстого, есть какой-то мужик Зина. И кажется, не очень-то порядочный. – А Зиночка? – Это ничего еще. Так меня зовут родные. А младший брат – просто – Зинка-резинка. – Я вас буду мысленно называть Зиночкой, – сболтнул юн- кер. – Не смейте. Я вам это не позволяю, – сказала она, непри- нужденно смеясь. – Но кто же может знать и контролировать мысли? – воз- разил Александров, слегка наклоняясь к ней. Она воскликнула с увлечением: – Вы сами. Мало быть честным перед другими, надо быть честным перед самим собою. Ну вот, например: лежит на та- релке пирожное. Оно – чужое, но вам его захотелось съесть, и вы съели. Допустим, что никто в мире не узнал и никогда не узнает об этом. Так что же? Правы вы перед самим собою? Или нет? Юнкер поклонился головою. – Сдаюсь. Мудрость глаголет вашими устами. Позвольте спросить: вы, должно быть, много читали? И тут девочка рассказала ему кое-что о себе. Она дочь профессора, который читает лекции в университете, но, кро- ме того, дает в Екатерининском институте уроки естествен- ной истории и имеет в нем казенную квартиру. Поэтому ее положение в институте особое. Живет она дома, а в институ- те только учится. Оттого она гораздо свободнее во времени, в чтении и в развлечениях, чем ее подруги… – А теперь пойдемте еще потанцуем, – сказала она, вста- вая. – Только не в два па. Я теперь пригляделась и нахожу, что это только вертушка и притом очень некрасивая, и, по- жалуйста, подальше от этого лицеиста. Он так неуклюж. И она опять слегка покраснела. |