Куприн. Рассказ Гранатовый браслет
 Скачать 2 Mb.
|
|
Глава XXX. Производство Упорствуют, не идут, нарочно не хотят идти из Петербур- га волшебные бумаги, имеющие магическое свойство одним своим появлением мгновенно превратить сотни исхудалых, загоревших дочерна, изнывших от ожидания юношей в бли- стательных, молодых офицеров, в стройных вояк, в храбрых защитников отечества, в кумиров барышень и в украшение армии. Но Петербург все безмолвствует. Доходят до лагерей смутные слухи, что по каким-то очень важным государствен- ным делам император задержался за границей и производ- ства можно ожидать только в середине второй половины июля месяца. Училищных офицеров тоже беспокоит и волнует это за- медление. После производства в офицеры бывшие ученики и прямые подчиненные становятся отрезанным ломтем, боль- ше о них нет ни забот, ни хлопот, ни ответственности, ни даже воспоминаний. Будущие второкурсники (господа обер-офицеры) обык- новенно дня за три до производства отпускаются в отпуск до начала августа, когда они в один и тот же день и час должны будут прибыть в училищную приемную и, лихо откозыряв дежурному офицеру, громко отрапортовать ему: – Ваше благородие, является из отпуска юнкер второго курса, такой-то роты и фамилия. Но от дня производства до явки отпускных у начальства остается почти месяц свободного от занятий времени, кото- рым каждый пользуется по средствам и воображению. Потому-то весь состав училища становится в эти дни напряженного ожидания нетерпеливее и распущеннее, чем обыкновенно. Занятий почти нет. Ружья на неделю отобра- ны от юнкеров и отправлены в оружейную мастерскую учи- лища. Там старые, постоянные мастера уже успели на глаз, на ощупь и через специальное маленькое зеркальце осмотреть все раковинки, ржавчинки, и царапинки, и другие повре- ждения, которые принесли ружьям плохая чистка и небреж- ное обращение. Старшему курсу уже был прислан отчет о том, какая сумма будет вычтена при производстве с каждо- го юнкера за порчу казенных вещей (Александрову насчита- ли ужасно много: тринадцать рублей сорок восемь копеек), второй курс заплатит свою пеню в будущем году. Занимаются подзубриванием уставов, перечислением лиц императорской фамилии, караулом при знамени и перед по- роховым погребом, немного гимнастикой, немного марши- ровкой. Юнкеров, взявших вакансии в артиллерию, училищный берейтор Плакса каждый день тренирует в верховой езде. Больше всего увлекаются купаньем – погода стоит пламен- ная. Даже травля надоела. Попробовал Александров однажды вечером запустить последнюю оставшуюся у него ракету, – как раз она и вылетела шикарно, и разорвалась эффектно. Но никто не послал ей вслед острого словца, только на взрыв какой-то юнкер ответил: «Пуп» – и так уныло у него вышло, как будто бы он собирался крикнуть: «А производства-то все нет…» Третья рота устроила перед своими бараками пышное представление под заглавием «Высокое награждение султа- ном ниневийским храброго джигита и абрека Берди-Пашу». Постановка была очень недурна, принимая во внимание, что декорации и костюмы были сделаны из простынь, подушек, шинелей, цветной бумаги и древесных веток. Юнкер Пав- лов, изображавший Пашу, обмотал лоб громаднейшим тюр- баном, посол султана был в белом остроконечном картонном колпаке, усеянном звездами. Собственная музыка сыграла при входе посла ниневийского марш; инструментами музы- кантам служили головные гребешки, бумажные трубы, само- дельные барабаны и свой собственный свист. Сцена роскошно освещалась четырьмя стеариновыми све- чами. Посол низко поклонился Берди-Паше, а Берди-Паша послу. Затем посол приказал своей свите: «Приведите при- сланных одалисок». Свита ушла и через минуту вернулась назад, поддерживая с нежностью двух смазливых юнкеров, одетых в роскошные женские одежды из простынь. – О прелестные одалиски, упоите зрение знаменитого во- ина Берди-Паши вашими грациозными танцами. Оркестр грянул «Турецкий патруль», и под него одалиски протанцевали изумительный танец, виляя бедрами и бока- ми, вращая животами, оглядывая публику сладострастными восточными взорами. – Теперь довольно, – сказал посол и поклонился Паше. Паша сделал то же самое. – О великий батырь Буздыхан и Кисмет, – сказал посол. – Мой владыко, сын солнца, брат луны, повелитель царей, жалует тебе орден великого Клиза- помпа и дает тебе новый важный титул. Отныне ты будешь называться не просто Берди-Паша, а торжественно: Халда, Балда, Берди-Паша. И знай, что четырехстворчатое имя счи- тается самым высшим титулом в Ниневии. В знак же твоего величия дарую тебе два драгоценных камня: желчный и мо- чевой. Новоиспеченный Халда, Балда, Берди-Паша глубоко по- клонился послу, посол сделал то же и потом сказал: – Мой повелитель дарит тебе этих прекрасных ниневиа- тинок. – Ни, ни! – закачал Паша головою. – Что я с ними буду делать? Мне они незачем. А вот место евнуха в султановом гареме, да еще с порядочным жалованьем, от этого я бы не отказался… – Будь им с нынешнего числа, – сказал посол. – Я вовсе не посол, а сам султан. Ты нравишься мне, Берди. Идем-ка вме- сте в трактир. Пьеса окончена. Что? Хорошо я играл, госпо- да почтенные зрители? Эта пьеса-церемония была придумана за час до представ- ления и, по совести, никуда не годилась. Она не имела ни- какого успеха. К тому же у юнкеров еще не вышло из памя- ти недавнее тяжелое столкновение с Артабалевским, где обе стороны были неправы. Юнкерская даже больше. Но зато первая рота, государева, в скором времени отве- тила третьей – «знаменной», поистине великолепным зрели- щем, которое называлось «Похороны штыка» и, кажется, бы- ло наследственным, преемственным. «Жеребцы» не пожале- ли ни времени, ни хлопот и набрали, бывая по воскресеньям в отпуску, множество бутафорского материала. Начали они, когда слегка потемнело. Для начала была пу- щена ракета. Куда до нее было кривым, маленьким и непо- слушным ракетишкам Александрова, – эта работала и ши- пела, как паровоз, уходя вверх, не на жалкие какие-нибудь сто, двести сажен, а на целых две версты, лопнувши так, что показалось, земля вздрогнула и рассыпала вокруг себя мас- су разноцветных шаров, которые долго плавали, погасая в густо-голубом, почти лиловом небе. По этому знаку вышло шествие. Впереди шли скрипка, окарина и низкая гитара. Они до- вольно ладно играли похоронный марш Шопена. За музы- кой шел важными и медленными шагами печальный тамбур, держа в руках высокую палку с траурными лентами. Затем шествовал гроб такой величины, что в нем свобод- но умещался берданочный штык, размером не более полу- аршина. Гроб был покрыт чем-то похожим на парчу и зава- лен весь через верх грудою полевых цветов. Он стоял на кро- шечных носилках, четыре угла которых поддерживали че- тыре траурных кавалера, освещаемые с обеих сторон смо- ляными факелами. Дальше медленно и почтительно двига- лись провожающие. Шествие началось у купального водое- ма, а окончилось за правым флангом расположения первой роты. Там гробик был опущен в приготовленную для него яму и засыпан землей. Каждый юнкер бросил горсточку. По- том могильный холмик был осыпан цветами, водружена бы- ла дощечка со скромной надписью: штык 1889 И вся церемония окончилась в той же строгой серьезно- сти, как и началась. – Желающие могут произнести речи, – предложил высо- кий юнкер первой роты, лицо которого нельзя было разгля- деть из-за спустившихся сумерек. Кто-то приблизился к мо- гиле и стал говорить: – Прощай, штык. Два года носили мы тебя на левом бед- ре. Спрашивается: зачем? Как символ воинского звания? Но вид у тебя был совсем не воинственный, а скорее жалкий. Воткнутый в свое кожаное узкое влагалище, ты походил на длинную болтающуюся селедку. Для возможной обороны? Но ты только тогда и силен, когда подкреплен огромным ве- сом ружья. Для украшения? Но без тебя воинский чин толь- ко выигрывал в красоте. У нас были в обмундировании золо- тые орлы на барашковых шапках, пылающие бомбы на мед- ных застежках поясов, золотые галуны и прекрасный наш вензель. Куда же ты сунулся, о несчастный, в какое благород- ное общество? Я помню наш прежний тяжеловесный тесак, с которым наши славные предки делали такие могучие атаки и который был отнят у нас за чужую проказу. Он величествен и грозен, как настоящее оружие войны. И он был универса- лен: в случае надобности на войне им можно было нарубить дров, наколоть лучин, расколотить лед, вырыть окоп и так далее… Прощай же, штык. Ржавей и разрушайся в земле. Мы не помним на тебя зла. Это не ты пришел непрошеный в наше общество. Нет. Тебя нам навязали насильно, и в конце концов в моей краткой речи я нарушил старый обычай: «О мертвых либо хорошо, либо ничего». Поэтому, воздавая те- бе справедливость, скажу почтительно, что в минувшую вой- ну с турками ты немало продырявил и пропорол вражеских животов. Прощай же, наш невольный боевой товарищ. Через день, два тебя заменит нам благородная, быстрая, страшная шашка, благородная дочь знаменитой исторической сабли. Аминь. – Аминь, – повторяют участники похорон. Печальный обряд окончен, и все расходятся по своим ба- ракам. Теплая ночь, и на небе пропасть больших, шевелящихся звезд… Но наступает время, когда и травля начальства, и спектак- ли на открытом воздухе теряют всякий интерес и привлека- тельность. Первый курс уже отправляется в отпуск. Юнкера старшего курса, которым осталось день, два или три до про- изводства, крепко жмут руки своим младшим товарищам, бывшим фараонам, и горячо поздравляют их со вступлени- ем в училищное звание господ обер-офицеров. – Блюдите внутреннюю дисциплину, – говорят они уходя- щим младшим товарищам. – Не распускайте фараонов, гля- дите на них свысока, следите за их молодцеватым видом и за благородством души, остерегайтесь позволять им хоть тень фамильярности, жучьте их, подтягивайте, ставьте на место, окрикивайте, когда надо. Но завещаем вам: берегитесь цу- кать их нелепой гоньбой и глупыми, оскорбительными при- ставаниями. Помните, что Александровское военное учили- ще есть первейшее изо всех российских училищ и в нем дис- циплина живет не за страх, а за совесть и за добровольное взаимное доверие. Прощайте, друзья, прощайте, и дай Бог нам встретиться соратниками на поле брани. А другие говорили уходящим: – Никогда и никому не позволяйте унижать звание пе- хотинца и гордитесь им. Пехота – самый универсальный род оружия. Она передвигается подобно кавалерии, стреля- ет подобно артиллерии, роет окопы подобно инженерным войскам и, подобно им, строит мосты и понтоны, и решает участь боя главным образом мужество и стойкость пехоты. Прощайте! Господа обер-офицеры ушли, и как раз на другой день ра- но утром прибыл из Москвы в хамовнические лагери в пол- ном составе чудесный оркестр училища. – Это – подарок начальника училища, – объяснил Дрозд, – лето было уж очень жаркое и лагери тяжелые. – Сегодня производство? – спросил нервно один из юнке- ров. – Не знаю. Ровно ничего не знаю, – ответил Дрозд уклон- чиво. В семь часов сделали перекличку. Батальонный командир отдал приказание надеть юнкерам парадную форму. В во- семь часов юнкеров напоили чаем с булками и сыром, по- сле чего Артабалевский приказал батальону построиться в двухвзводную колонну, оркестр – впереди знаменной роты и скомандовал: – Шагом марш. Утро было не жаркое и не пыльное. Быстрый крупный дождь, пролившийся перед зарею, прибил землю: идти будет ловко и нетрудно. Как красиво, резво и вызывающе понес- лись кверху звуки знакомого марша «Под двуглавым орлом», радостно было под эту гордую музыку выступать широким, упругим шагом, крепко припечатывая ступни. Милым по- казалось вдруг огромное Ходынское поле, обильно политое за лагерное время юнкерским потом. Перед беговым иппо- дромом батальон сделал пятиминутный привал – пройден- ная верста была как бы той проминкой, которую делают ры- саки перед заездом. Все оправились и туже подтянули рем- ни, расправили складки, выровняли груди и опять – шагом марш – вступили в первую улицу Москвы под мужественное ликование ярко-медных труб, веселых флейт, меланхоличе- ских кларнетов, задумчивых тягучих гобоев, лукавых жен- ственных валторн, задорных маленьких барабанов и глухой могучий темп больших турецких барабанов, оживленных ве- селыми медными тарелками. Свернутое знамя высится над колонной своим золотым острием, и, черт побери, нельзя решить, кто теперь краси- вее из двух: прелестная ли арабская кобыла Кабардинка, вся собранная, вся взволнованная музыкой, играющая каждым нервом, или медный ее всадник, полковник Артабалевский, прирожденный кавалерист, неукротимый и бесстрашный та- тарин, потомок абреков, отсекавших одним ударом шашки человеческие головы. Улицы и слева и справа полным-полны москвичами. – Наши идут. Александровцы. Знаменские. Изо всех окон свесились вниз милые девичьи головы, жен- ские фигуры в летних ярких ситцевых одеждах. Мальчиш- ки шныряют вокруг оркестра, чуть не влезая замурзанными мордочками в оглушительно рявкающий огромный геликон и разевающие рты перед ухающим барабаном. Все военные, попадающие на пути, становятся во фронт и делают честь знамени. Старый, седой отставной генерал, с георгиевски- ми петлицами, стоя, провожает батальон глазами. В его лице ласковое умиление, и по щекам текут слезы. Все двести юнкеров, как один человек, одновременно лег- ко и мощно печатают свои шаги с математической точностью и безупречной правильностью. В этом почти выше чем че- ловеческом движении есть страшная сила и суровое самоот- речение. Какая-то пожилая высокая женщина вдруг всплескивает руками и громко восклицает: – Вот так-то они, красавцы наши, и умирать за нас пой- дут… Святые, чистые, великие слова. Сколько народной глубо- кой мудрости в них! Вот забрили лоб рекруту. Ведут его под присягу. Бабы плачут, девки плачут, старики кряхтят на за- валинках. А забритый пьян, распьян, куражится, задается, шумит, выражается. «Желаю, говорит, пролить кровь за оте- чество, Марфа. Тащи еще четверть водки». А вот он уже и в солдатах. Обреченный человек, казенный человек, ответ- чик за весь мир православный, слуга царю и родине. Пер- вое время-то какое тяжелое! С непривычки все домой да до- мой тянет и учение плохо дается. Ну, а там, гляди, обратал- ся, отпрукался, освоился, стал настоящим исправным солда- том, даже ефлетером и младшим ундером. Приехал домой на кратковременный отпуск – узнать нельзя: стройный, лов- кий, уверенный, прежнего вахлака и в помине нет. Спраши- вают: «Ученьем вас небось много мучают?» А он этак по- солдатски, с кондачка: «Нам ученье чижало, между прочим ничаго. А убоина у нас каждый день во щах и каша тоже, и мясная порция на спичке выдается, двадцать пять золотни- ков ежедневно. А в государевы дни и в полковой праздник водку нам подносят по целой манерке». Нет, жить в солда- тах можно хорошо, надо только быть расторопным, понима- ющим, усердным и веселым и, главное, правдивым. А потом, спаси Господи, война начнется. Идет солдат на войну, верный присяге. Шинелью из кислой шерсти навкось опоясан, ранец на нем и вещевой мешок со всем его имуще- ством, ружье на плече, патроны в подсумках. Идет полк с музыкой – земля под ним дрожит и трясется, идет и бьет повсюду врагов отечества: турок, немцев, поля- ков, шведов, венгерцев и других инородцев. И все может по- нять и сделать русский солдат: укрепление соорудить, мост построить, мельницу возвести, пекарню или баню смасте- рить. Он же солдат и на верную смерть охотником вызваться го- тов, и ротного своим телом от пули загородить, и товарища раненого на плечах из боя вынести, и офицеру своему под огнем обед притащить, и пленного ратника накормить и об- ласкать – все ему сподручно. А забравши под Российское государство великое множе- ство городов и взявши без числа пленных, возвращается сол- дат домой, простреленный, иногда без руки, иногда без ноги, но с орденом на груди святого великомученика Георгия. И тут уже солдат весь входит в любимую легенду, в тро- гательную сказку. Ни в одном другом царстве не окружают личность военного кавалера таким наивным и милым ува- жением, как в России. Солдат из топора щи мясные варит, Петра Великого на чердаке от разбойников спасает, черта в карты обыгрывает, выгоняет привидения из домов, все ула- живает, всех примиряет и везде является желанным и полез- ным гостем, кумом на родинах, сватом на свадьбах. «Странно, – думает Александров, – вот мы учились уста- вам, тактике, фортификации, законоведению, топографии, химии, механике, иностранным языкам. А, между прочим, нам ни одного слова не сказали о том, чему мы будем учить солдата, кроме ружейных приемов и строя. Каким языком я буду говорить с молодым солдатом. И как я буду обращаться с каждым из них по отдельности. Разве я знаю хоть что-ни- будь об этом неведомом, непонятном существе. Что мне де- лать, чтобы приобрести его уважение, любовь, доверие? Че- рез месяц я приеду в свой полк, в такую-то роту, и меня сра- зу определят командовать такой-то полуротой или таким-то взводом на правах и обязанностях ближайшего прямого на- чальника. Но что я знаю о солдате, Господи Боже, я о нем решительно ничего не знаю. Он бесконечно темен для меня. В училище меня учили, как командовать солдатом, но совсем не показали, как с ним разговаривать. Ну, я пони- маю, – атака. Враг впереди и близко. “Ребята, вся Россия на нас смотрит, победим или умрем”. Выхватываю шашку из ножен, потрясаю ею в воздухе. “За мной, богатыри. Уррр- раааа…” Да, это просто. Это героизм. Это даже вот сейчас захваты- вает дыхание и холодом вдохновения бежит по телу. О, это я сумею сделать великолепно. Но ежедневные будни. Еже- дневное воспитание, воспитание дикого неуча, часто не уме- ющего ни читать, ни писать. Как я к этому важному делу по- дойду, когда специально военных знаний у меня только на чуточку больше, чем у моего однолетки, молодого солдата, которых у него совсем нет, и, однако, он взрослый человек в сравнении со мною, тепличным дитятей. Он умеет делать все: пахать, боронить, сеять, косить, жать, ухаживать за ло- шадью, рубить дрова и так без конца… Неужели я осмелюсь отдать все его воспитание в руки дядек, унтер-офицеров и фельдфебеля, которые с ним все-таки родня и свой человек? Нет, если бы я был правительством, или военным мини- стром, или начальником генерального штаба, я бы распоря- дился: кончил юноша кадетский корпус – марш в полк рядо- вым. Носи портянки, ешь грубую солдатскую пищу, спи на нарах, вставай в шесть утра, мой полы и окна в казармах, учи солдат и учись от солдат, пройди весь стаж от рядового до дядьки, до взводного, до ефрейтора, до унтер-офицера, до артельщика, до каптенармуса, до помощника фельдфебе- ля, попотей, потрудись, белоручка, подравняйся с мужиком, а через год иди в военное училище, пройди двухгодичный курс и иди в тот же полк обер-офицером. Не хочешь? – не нужно, – иди в чиновники или в писаря. Пусть те, у кого кишка слаба и нервы чувствительны, уходят к черту, – останется крепкая военная среда». Александров вздрагивает и приходит в себя от мечтаний. Жданов толкает его локтем в бок и бурчит: – Не разравнивай рядов. Батальон уже прошел Никитским бульваром и идет Ар- батской площадью. До Знаменки два шага. Оркестр востор- женно играет марш Буланже. Батальон торжественно входит на училищный плац и выстраивается поротно в две шеренги. – Смирно, – командует Артабалевский, соскакивая с ло- шади. – Под знамя. Слушай на караул. Ладно брякают ружья. Знамя, в сопровождении знамен- щика и адъютанта, уносится на квартиру начальника учили- ща. Генерал Анчутин выходит перед батальоном. – Здравствуйте, юнкера, – беззвучно, но понятно шепчут его губы. – Здравия желаем, ваше превосходительство, – радостно и громко отвечает черная молодежь. Начальник училища передает быстро подошедшему Ар- табалевскому большой белый, блестящий картон. Берди-Па- ша отдает честь и начинает громко читать среди гулкой ти- шины: – «Его императорское величество государь и самодержец всея России высочайше соизволил начертать следующие ми- лостивые слова». Юнкера вытягиваются и расширяют ноздри. – «Поздравляю моих славных юнкеров с производством в первый обер-офицерский чин. Желаю счастья. Уверен в вашей будущей достойной и безупречной службе престолу и отечеству. На подлинном начертано – Александр». Могучим голосом восклицает Артабалевский: – Ура его императорскому величеству. Ура! – Ура! – оглушительно кричат юнкера. – Ура! – отчаянно кричит Александров и растроганно ду- мает: «А ведь что ни говори, а Берди-Паша все-таки молод- чина». Все бегут в гимнастическую залу, где уже дожидается юн- керов офицерское обмундирование. Там же ротные командиры объявляют, что спустя трое су- ток господа офицеры должны явиться в канцелярию учили- ща на предмет получения прогонных денег. В конце же авгу- ста каждый из них обязан прибыть в свою часть. Странным кажется Александрову, что ни у одного из юных подпоручи- ков нет желания проститься со своими бывшими команди- рами и курсовыми офицерами, зато и у тех как будто нет такого намерения. Удивленный этим, Александров идет че- рез весь плац и звонится в квартиру, занимаемую Дроздом, и спрашивает долговязого денщика, полуотворившего дверь: – Можно ли видеть господина капитана? – Никак нет, ваше благородие, – равнодушно отвечает тот, – только что выехали за город. Александров пожимает плечами. |