Куприн. Рассказ Гранатовый браслет
 Скачать 2 Mb.
|
|
Суламифь Повесть Положи мя, яко печать, на сердце твоем, яко печать, на мышце твоей: зане крепка, яко смерть, любовь, жестока, яко смерть, ревность: стрелы ее – стрелы огненные. Песнь Песней I Царь Соломон не достиг еще среднего возраста – сорока пяти лет, – а слава о его мудрости и красоте, о великолепии его жизни и пышности его двора распространилась далеко за пределами Палестины. В Ассирии и Финикии, в Верхнем и Нижнем Египте, от древней Тавризы до Йемена и от Исма- ра до Персеполя, на побережье Черного моря и на островах Средиземного – с удивлением произносили его имя, потому что не было подобного ему между царями во все дни его. В 480 году по исшествии Израиля, в четвертый год своего царствования, в месяце Зифе, предпринял царь сооружение великого храма Господня на горе Мориа и постройку дворца в Иерусалиме. Восемьдесят тысяч каменотесов и семьдесят тысяч носильщиков беспрерывно работали в горах и в пред- местьях города, а десять тысяч дровосеков из числа тридца- ти восьми тысяч отправлялись посменно на Ливан, где про- водили целый месяц в столь тяжкой работе, что после нее от- дыхали два месяца. Тысячи людей вязали срубленные дере- вья в плоты, и сотни моряков сплавляли их морем в Иаффу, где их обделывали тиряне, искусные в токарной и столярной работе. Только лишь при возведении пирамид Хефрена, Ху- фу и Микерина в Гизехе употреблено было такое несметное количество рабочих. Три тысячи шестьсот приставников надзирали за работа- ми, а над приставниками начальствовал Азария, сын Нафа- нов, человек жестокий и деятельный, про которого сложился слух, что он никогда не спит, пожираемый огнем внутренней неизлечимой болезни. Все же планы дворца и храма, рисун- ки колонн, давира и медного моря, чертежи окон, украше- ния стен и тронов созданы были зодчим Хирамом-Авием из Сидона, сыном медника из рода Нафалимова. Через семь лет, в месяце Буле, был завершен храм Гос- подень и через тринадцать лет – царский дворец. За кедро- вые бревна с Ливана, за кипарисные и оливковые доски, за дерево певговое, ситтим и фарсис, за обтесанные и отполи- рованные громадные дорогие камни, за пурпур, багряницу и виссон, шитый золотом, за голубые шерстяные материи, за слоновую кость и красные бараньи кожи, за железо, оникс и множество мрамора, за драгоценные камни, за золотые цепи, венцы, шнурки, шипцы, сетки, лотки, лампады, цветы и све- тильники, золотые петли к дверям и золотые гвозди, весом в шестьдесят сиклей каждый, за златокованые чаши и блюда, за резные и мозаичные орнаменты, залитые и иссеченные в камне изображения львов, херувимов, волов, пальм и анана- сов – подарил Соломон Тирскому царю Хираму, соименнику зодчего, двадцать городов и селений в земле Галилейской, и Хирам нашел этот подарок ничтожным, – с такой неслы- ханной роскошью были выстроены храм Господень и дворец Соломонов и малый дворец в Милло для жены царя, краса- вицы Астис, дочери египетского фараона Суссакима. Крас- ное же дерево, которое позднее пошло на перила и лестницы галерей, на музыкальные инструменты и на переплеты для священных книг, было принесено в дар Соломону царицей Савской, мудрой и прекрасной Балкис, вместе с таким коли- чеством ароматных курений, благовонных масл и драгоцен- ных духов, какого до сих пор еще не видали в Израиле. С каждым годом росли богатства царя. Три раза в год возвращались в гавани его корабли: «Фарсис», ходивший по Средиземному морю, и «Хирам», ходивший по Чермному морю. Они привозили из Африки слоновую кость, обезьян, павлинов и антилоп; богато украшенные колесницы из Егип- та, живых тигров и львов, а также звериные шкуры и меха из Месопотамии, белоснежных коней из Кувы, парваимский золотой песок на шестьсот шестьдесят талантов в год, крас- ное, черное и сандаловое дерево из страны Офир, пестрые ассурские и калахские ковры с удивительными рисунками – дружественные дары царя Тиглат-Пилеазара, художествен- ную мозаику из Ниневии, Нимруда и Саргона; чудные узор- чатые ткани из Хатуара; златокованые кубки из Тира; из Си- дона – цветные стекла, а из Пунта, близ Баб-эль-Мандеба, те редкие благовония – нард, алоэ, трость, киннамон, шафран, амбру, мускус, стакти, халван, смирну и ладан, из-за обла- дания которыми египетские фараоны предпринимали не раз кровавые войны. Серебро же во дни Соломоновы стало ценою, как простой камень, и красное дерево не дороже простых сикимор, рас- тущих на низинах. Каменные бани, обложенные порфиром, мраморные во- доемы и прохладные фонтаны устроил царь, повелев прове- сти воду из горных источников, низвергавшихся в Кедрон- ский поток, а вокруг дворца насадил сады и рощи и развел виноградник в Ваал-Гамоне. Было у Соломона сорок тысяч стойл для мулов и коней ко- лесничных и двенадцать тысяч для конницы; ежедневно при- возили для лошадей ячмень и солому из провинций. Десять волов откормленных и двадцать волов с пастбища, тридцать коров пшеничной муки и шестьдесят прочей, сто батов вина разного, триста овец, не считая птицы откормленной, оле- ней, серн и сайгаков, – все это через руки двенадцати при- ставников шло ежедневно к столу Соломона, а также к сто- лу его двора, свиты и гвардии. Шестьдесят воинов, из чис- ла пятисот самых сильных и храбрых во всем войске, держа- ли посменно караул во внутренних покоях дворца. Пятьсот щитов, покрытых золотыми пластинками, повелел Соломон сделать для своих телохранителей. II Чего бы глаза царя ни пожелали, он не отказывал им и не возбранял сердцу своему никакого веселия. Семьсот жен бы- ло у царя и триста наложниц, не считая рабынь и танцовщиц. И всех их очаровывал своей любовью Соломон, потому что Бог дал ему такую неиссякаемую силу страсти, какой не было у людей обыкновенных. Он любил белолицых, черноглазых, красногубых хеттеянок за их яркую, но мгновенную красоту, которая так же рано и прелестно расцветает и так же быстро вянет, как цветок нарцисса; смуглых, высоких, пламенных филистимлянок с жесткими курчавыми волосами, носивших золотые звенящие запястья на кистях рук, золотые обручи на плечах, а на обеих щиколотках широкие браслеты, соеди- ненные тонкой цепочкой; нежных, маленьких, гибких аммо- реянок, сложенных без упрека, – их верность и покорность в любви вошли в пословицу; женщин из Ассирии, удлиняв- ших красками свои глаза и вытравливавших синие звезды на лбу и на щеках; образованных, веселых и остроумных доче- рей Сидона, умевших хорошо петь, танцевать, а также играть на арфах, лютнях и флейтах под аккомпанемент бубна; жел- токожих египтянок, неутомимых в любви и безумных в рев- ности; сладострастных вавилонянок, у которых все тело под одеждой было гладко, как мрамор, потому что они особой пастой истребляли на нем волосы; дев Бактрии, красивших волосы и ногти в огненно-красный цвет и носивших шаль- вары; молчаливых, застенчивых моавитянок, у которых рос- кошные груди были прохладны в самые жаркие летние ночи; беспечных и расточительных аммонитянок с огненными во- лосами и с телом такой белизны, что оно светилось во тьме; хрупких голубоглазых женщин с льняными волосами и неж- ным запахом кожи, которых привозили с севера, через Ба- альбек, и язык которых был непонятен для всех живущих в Палестине. Кроме того, любил царь многих дочерей Иудеи и Израиля. Также разделял он ложе с Балкис-Македа, царицей Сав- ской, превзошедшей всех женщин в мире красотой, мудро- стью, богатством и разнообразием искусства в страсти; и с Ависагой-сунамитянкой, согревавшей старость царя Давида, с этой ласковой, тихой красавицей, из-за которой Соломон предал своего старшего брата Адонию смерти от руки Ванеи, сына Иодаева. И с бедной девушкой из виноградника, по имени Сула- мифь, которую одну из всех женщин любил царь всем своим сердцем. Носильный одр сделал себе Соломон из лучшего кедрово- го дерева, с серебряными столпами, с золотыми локотника- ми в виде лежащих львов, с шатром из пурпуровой тирской ткани. Внутри же весь шатер был украшен золотым шитьем и драгоценными камнями – любовными дарами жен и дев иерусалимских. И когда стройные черные рабы проносили Соломона в дни великих празднеств среди народа, поистине был прекрасен царь, как лилия Саронской долины! Бледно было его лицо, губы – точно яркая алая лента; вол- нистые волосы черны иссиня, и в них – украшение мудро- сти – блестела седина, подобно серебряным нитям горных ручьев, падающих с высоты темных скал Аэрмона; седина сверкала и в его черной бороде, завитой, по обычаю царей ассирийских, правильными мелкими рядами. Глаза же у царя были темны, как самый темный агат, как небо в безлунную летнюю ночь, а ресницы, разверзавшиеся стрелами вверх и вниз, походили на черные лучи вокруг чер- ных звезд. И не было человека во вселенной, который мог бы выдержать взгляд Соломона, не потупив своих глаз. И мол- нии гнева в очах царя повергали людей на землю. Но бывали минуты сердечного веселия, когда царь опья- нялся любовью, или вином, или сладостью власти или радо- вался он мудрому и красивому слову, сказанному кстати. То- гда тихо опускались до половины его длинные ресницы, бро- сая синие тени на светлое лицо, и в глазах царя загорались, точно искры в черных брильянтах, теплые огни ласкового, нежного смеха; и те, кто видели эту улыбку, готовы были за нее отдать тело и душу – так она была неописуемо прекрас- на. Одно имя царя Соломона, произнесенное вслух, волно- вало сердце женщин, как аромат пролитого мирра, напоми- нающий о ночах любви. Руки царя были нежны, белы, теплы и красивы, как у жен- щины, но в них заключался такой избыток жизненной силы, что, налагая ладони на темя больных, царь исцелял головные боли, судороги, черную меланхолию и беснование. На ука- зательном пальце левой руки носил Соломон гемму из кро- ваво-красного астерикса, извергавшего из себя шесть лучей жемчужного цвета. Много сотен лет было этому кольцу, и на оборотной стороне его камня вырезана была надпись на языке древнего, исчезнувшего народа: «Все проходит». И так велика была власть души Соломона, что повинова- лись ей даже животные: львы и тигры ползали у ног царя, и терлись мордами о его колени, и лизали его руки своими жесткими языками, когда он входил в их помещения. И он, находивший веселие сердца в сверкающих переливах драго- ценных камней, в аромате египетских благовонных смол, в нежном прикосновении легких тканей, в сладостной музы- ке, в тонком вкусе красного искристого вина, играющего в чеканном нинуанском потире, – он любил также гладить су- ровые гривы львов, бархатные спины черных пантер и неж- ные лапы молодых пятнистых леопардов, любил слушать рев диких зверей, видеть их сильные и прекрасные движения и ощущать горячий запах их хищного дыхания. Так живописал царя Соломона Иосафат, сын Ахилуда, ис- торик его дней. III «За то, что ты не просил себе долгой жизни, не просил себе богатства, не просил себе душ врагов, но просил муд- рости, то вот я делаю по слову твоему. Вот я даю тебе сердце мудрое и разумное, так что подобного тебе не было прежде тебя, и после тебя не восстанет подобный тебе». Так сказал Соломону Бог, и по слову его познал царь со- ставление мира и действие стихий, постиг начало, конец и середину времен, проник в тайну вечного волнообразного и кругового возвращения событий; у астрономов Библоса, Акры, Саргона, Борсиппы и Ниневии научился он следить за изменением расположения звезд и за годовыми кругами. Знал он также естество всех животных и угадывал чувства зверей, понимал происхождение и направление ветров, раз- личные свойства растений и силу целебных трав. Помыслы в сердце человеческом – глубокая вода, но и их умел вычерпывать мудрый царь. В словах и голосе, в глазах, в движениях рук так же ясно читал он самые сокровенные тайны душ, как буквы в открытой книге. И потому со всех концов Палестины приходило к нему великое множество лю- дей, прося суда, совета, помощи, разрешения спора, а также и за разгадкою непонятных предзнаменований и снов. И ди- вились люди глубине и тонкости ответов Соломоновых. Три тысячи притчей сочинил Соломон и тысячу и пять песней. Диктовал он их двум искусным и быстрым писцам, Елихоферу и Ахии, сыновьям Сивы, и потом сличал напи- санное обоими. Всегда облекал он свои мысли изящными выражениями, потому что золотому яблоку в чаше из про- зрачного сардоникса подобно слово, сказанное умело, и по- тому также, что слова мудрых остры, как иглы, крепки, как вбитые гвозди, и составители их все от единого пастыря. «Слово – искра в движении сердца» – так говорил царь. И была мудрость Соломона выше мудрости всех сынов Восто- ка и всей мудрости египтян. Был он мудрее и Ефана Езрахи- тянина, и Емана, и Хилколы, и Додры, сыновей Махола. Но уже начинал он тяготиться красотою обыкновенной челове- ческой мудрости, и не имела она в глазах его прежней це- ны. Беспокойным и пытливым умом жаждал он той высшей мудрости, которую Господь имел на своем пути прежде всех созданий своих искони, от начала, прежде бытия земли, той мудрости, которая была при нем великой художницей, когда он проводил круговую черту по лицу бездны. И не находил ее Соломон. Изучил царь учения магов халдейских и ниневийских, на- уку астрологов из Абидоса, Саиса и Мемфиса, тайны волх- вов, мистагогов, и эпоптов ассирийских, и прорицателей из Бактры и Персеполя и убедился, что знания их были знани- ями человеческими. Также искал он мудрости в тайнодействиях древних язы- ческих верований и потому посещал капища и приносил жертвы: могущественному Ваалу-Либанону, которого чтили под именем Мелькарта, бога созидания и разрушения, по- кровителя мореплавания, в Тире и Сидоне, называли Ам- моном в оазисе Сивах, где идол его кивал головою, указы- вая пути праздничным шествиям, Бэлом у халдеев, Молохом у хананеев; поклонялся также жене его – грозной и сладо- страстной Астарте, имевшей в других храмах имена Иштар, Исаар, Ваальтис, Ашера, Истар-Белит и Атаргатис. Изливал он елей и возжигал курение Изиде и Озирису египетским, брату и сестре, соединившимся браком еще во чреве матери своей и зачавшим там бога Гора, и Деркето, рыбообразной богине тирской, и Анубису с собачьей головой, богу бальза- мирования, и вавилонскому Оанну, и Дагону филистимско- му, и Авденаго ассирийскому, и Утсабу, идолу ниневийско- му, и мрачной Киббеле, и Бэл-Меродоху, покровителю Ва- вилона – богу планеты Юпитер, и халдейскому Ору – богу вечного огня, и таинственной Омороге – праматери богов, которую Бэл рассек на две части, создав из них небо и зем- лю, а из головы – людей; и поклонялся царь еще богине Ата- наис, в честь которой девушки Финикии, Лидии, Армении и Персии отдавали прохожим свое тело, как священную жерт- ву, на пороге храмов. Но ничего не находил царь в обрядах языческих, кроме пьянства, ночных оргий, блуда, кровосмешения и противо- естественных страстей, и в догматах их видел суесловие и обман. Но никому из подданных не воспрещал он приноше- ние жертв любимому богу и даже сам построил на Маслич- ной горе капище Хамосу, мерзости моавитской, по просьбе прекрасной, задумчивой Эллаан – моавитянки, бывшей то- гда возлюбленной женою царя. Одного лишь не терпел Со- ломон и преследовал смертью – жертвоприношение детей. И увидел он в своих исканиях, что участь сынов челове- ческих и участь животных одна: как те умирают, так умира- ют и эти, и одно дыхание у всех, и нет у человека преиму- щества перед скотом. И понял царь, что во многой мудрости много печали, и кто умножает познание – умножает скорбь. Узнал он также, что и при смехе иногда болит сердце и кон- цом радости бывает печаль. И однажды утром впервые про- диктовал он Елихоферу и Ахии: – Все суета сует и томление духа, – так говорит Екклези- аст. Но тогда не знал еще царь, что скоро пошлет ему Бог та- кую нежную и пламенную, преданную и прекрасную любовь, которая одна дороже богатства, славы и мудрости, которая дороже самой жизни, потому что даже жизнью она не доро- жит и не боится смерти. IV Виноградник был у царя в Ваал-Гамоне, на южном скло- не Ватн-эль-Хава, к западу от капища Молоха; туда любил царь уединяться в часы великих размышлений. Гранатовые деревья, оливы и дикие яблони, вперемежку с кедрами и ки- парисами, окаймляли его с трех сторон по горе, с четвертой же был он огражден от дороги высокой каменной стеной. И другие виноградники, лежавшие вокруг, также принадлежа- ли Соломону; он отдавал их внаем сторожам за тысячу среб- реников каждый. Только с рассветом окончился во дворце роскошный пир, который давал царь Израильский в честь послов царя Асси- рийского, славного Тиглат-Пилеазара. Несмотря на утомле- ние, Соломон не мог заснуть этим утром. Ни вино, ни сике- ра не отуманили крепких ассирийских голов и не развязали их хитрых языков. Но проницательный ум мудрого царя уже опередил их планы и уже вязал, в свою очередь, тонкую по- литическую сеть, которою он оплетет этих важных людей с надменными глазами и с льстивой речью. Соломон сумеет сохранить необходимую приязнь с повелителем Ассирии и в то же время, ради вечной дружбы с Хирамом Тирским, спа- сет от разграбления его царство, которое своими неисчисли- мыми богатствами, скрытыми в подвалах под узкими улица- ми с тесными домами, давно уже привлекает жадные взоры восточных владык. И вот на заре приказал Соломон отнести себя на гору Ватн-эль-Хав, оставил носилки далеко на дороге и теперь один сидит на простой деревянной скамье, на верху вино- градника, под сенью деревьев, еще затаивших в своих вет- вях росистую прохладу ночи. Простой белый плащ надет на царе, скрепленный на правом плече и на левом боку двумя египетскими аграфами из зеленого золота, в форме свернув- шихся крокодилов – символ бога Себаха. Руки царя лежат неподвижно на коленях, а глаза, затененные глубокой мыс- лью, не мигая, устремлены на восток, в сторону Мертвого моря – туда, где из-за круглой вершины Аназе восходит в пламени зари солнце. Утренний ветер дует с востока и разносит аромат цвету- щего винограда – тонкий аромат резеды и вареного вина. Темные кипарисы важно раскачивают тонкими верхушками и льют свое смолистое дыхание. Торопливо переговаривают- ся серебряно-зеленые листы олив. Но вот Соломон встает и прислушивается. Милый жен- ский голос, ясный и чистый, как это росистое утро, поет где- то невдалеке, за деревьями. Простой и нежный мотив льется, льется себе, как звонкий ручей в горах, повторяя все те же пять-шесть нот. И его незатейливая изящная прелесть вызы- вает тихую улыбку умиления в глазах царя. Все ближе слышится голос. Вот он уже здесь, рядом, за раскидистыми кедрами, за темной зеленью можжевельника. Тогда царь осторожно раздвигает руками ветви, тихо проби- рается между колючими кустами и выходит на открытое ме- сто. Перед ним, за низкой стеной, грубо сложенной из боль- ших желтых камней, расстилается вверх виноградник. Де- вушка в легком голубом платье ходит между рядами лоз, на- гибается над чем-то внизу и опять выпрямляется и поет. Ры- жие волосы ее горят на солнце. День дохнул прохладою, Убегают ночные тени. Возвращайся скорее, мой милый, Будь легок, как серна, Как молодой олень среди горных ущелий… Так поет она, подвязывая виноградные лозы, и медленно спускается вниз, ближе и ближе к каменной стене, за кото- рой стоит царь. Она одна – никто не видит и не слышит ее; запах цветущего винограда, радостная свежесть утра и горя- чая кровь в сердце опьяняют ее, и вот слова наивной песен- ки мгновенно рождаются у нее на устах и уносятся ветром, забытые навсегда: Ловите нам лис и лисенят, Они портят наши виноградники, А виноградники наши в цвете. Так она доходит до самой стены и, не замечая царя, пово- рачивает назад и идет, легко взбираясь в гору, вдоль сосед- него ряда лоз. Теперь песня звучит глуше: Беги, возлюбленный мой, Будь подобен серне Или молодому оленю На горах бальзамических. Но вдруг она замолкает и так пригибается к земле, что ее не видно за виноградником. Тогда Соломон произносит голосом, ласкающим ухо: – Девушка, покажи мне лицо твое, дай еще услышать твой голос. Она быстро выпрямляется и оборачивается лицом к ца- рю. Сильный ветер срывается в эту секунду и треплет на ней легкое платье и вдруг плотно облепляет его вокруг ее тела и между ног. И царь на мгновенье, пока она не становится спиною к ветру, видит всю ее под одеждой, как нагую, высо- кую и стройную, в сильном расцвете тринадцати лет; видит ее маленькие, круглые, крепкие груди и возвышения сосцов, от которых материя лучами расходится врозь, и круглый, как чаша, девический живот, и глубокую линию, которая разде- ляет ее ноги снизу доверху и там расходится надвое, к вы- пуклым бедрам. – Потому что голос твой сладок и лицо твое приятно! – говорит Соломон. Она подходит ближе и смотрит на царя с трепетом и с вос- хищением. Невыразимо прекрасно ее смуглое и яркое ли- цо. Тяжелые, густые темно-рыжие волосы, в которые она во- ткнула два цветка алого мака, упругими бесчисленными куд- рями покрывают ее плечи, и разбегаются по спине, и пламе- неют, пронзенные лучами солнца, как золотой пурпур. Са- модельное ожерелье из каких-то красных сухих ягод трога- тельно и невинно обвивает в два раза ее темную, высокую, тонкую шею. – Я не заметила тебя! – говорит она нежно, и голос ее зву- чит, как пение флейты. – Откуда ты пришел? – Ты так хорошо пела, девушка! Она стыдливо опускает глаза и сама краснеет, но под ее длинными ресницами и в углах губ дрожит тайная улыбка. – Ты пела о своем милом. Он легок, как серна, как мо- лодой горный олень. Ведь он очень красив, твой милый, де- вушка, не правда ли? Она смеется так звонко и музыкально, точно серебряный град падает на золотое блюдо. – У меня нет милого. Это только песня. У меня еще не было милого… Они молчат с минуту и глубоко, без улыбки смотрят друг на друга… Птицы громко перекликаются среди деревьев. Грудь девушки часто колеблется под ветхим полотном. – Я не верю тебе, красавица. Ты так прекрасна… – Ты смеешься надо мною. Посмотри, какая я черная… Она поднимает кверху маленькие темные руки, и широ- кие рукава легко скользят вниз, к плечам, обнажая ее локти, у которых такой тонкий и круглый девический рисунок. И она говорит жалобно: – Братья мои рассердились на меня и поставили меня сте- речь виноградник, и вот – погляди, как опалило меня солн- це! – О нет, солнце сделало тебя еще красивее, прекрасней- шая из женщин! Вот ты засмеялась, и зубы твои – как бе- лые двойни-ягнята, вышедшие из купальни, и ни на одном из них нет порока. Щеки твои – точно половинки граната под кудрями твоими. Губы твои алы – наслаждение смотреть на них. А волосы твои… Знаешь, на что похожи твои волосы? Видала ли ты, как с Галаада вечером спускается овечье ста- до? Оно покрывает всю гору, с вершины до подножья, и от света зари и от пыли кажется таким же красным и таким же волнистым, как твои кудри. Глаза твои глубоки, как два озе- ра Есевонских у ворот Батраббима. О, как ты красива! Шея твоя пряма и стройна, как башня Давидова!.. – Как башня Давидова! – повторяет она в упоении. – Да, да, прекраснейшая из женщин. Тысяча щитов висит на башне Давида, и все это щиты побежденных военачаль- ников. Вот и мой щит вешаю я на твою башню… – О, говори, говори еще… – А когда ты обернулась назад, на мой зов, и подул ве- тер, то я увидел под одеждой оба сосца твои и подумал: вот две маленькие серны, которые пасутся между лилиями. Стан твой был похож на пальму и груди твои на грозди виноград- ные. Девушка слабо вскрикивает, закрывает лицо ладонями, а грудь локтями, и так краснеет, что даже уши и шея становят- ся у нее пурпуровыми. – И бедра твои я увидел. Они стройны, как драгоценная ваза – изделие искусного художника. Отними же твои руки, девушка. Покажи мне лицо твое. Она покорно опускает руки вниз. Густое золотое сияние льется из глаз Соломона, и очаровывает ее, и кружит ей го- лову, и сладкой, теплой дрожью струится по коже ее тела. – Скажи мне, кто ты? – говорит она медленно, с недоуме- нием. – Я никогда не видела подобного тебе. – Я пастух, моя красавица. Я пасу чудесные стада белых ягнят на горах, где зеленая трава пестреет нарциссами. Не придешь ли ты ко мне, на мое пастбище? Но она тихо качает головою: – Неужели ты думаешь, что я поверю этому? Лицо твое не огрубело от ветра и не обожжено солнцем, и руки твои белы. На тебе дорогой хитон, и одна застежка на нем стоит годовой платы, которую братья мои вносят за наш виноград- ник Адонираму, царскому сборщику. Ты пришел оттуда, из- за стены… Ты, верно, один из людей, близких к царю? Мне кажется, что я видела тебя однажды в день великого празд- нества, мне даже помнится – я бежала за твоей колесницей. – Ты угадала, девушка. От тебя трудно скрыться. И прав- да, зачем тебе быть скиталицей около стад пастушеских? Да, я один из царской свиты, я главный повар царя. И ты видела меня, когда я ехал в колеснице Аминодавовой в день празд- ника Пасхи. Но зачем ты стоишь далеко от меня? Подойди ближе, сестра моя! Сядь вот здесь на камне стены и расска- жи мне что-нибудь о себе. Скажи мне твое имя? – Суламифь, – говорит она. – За что же, Суламифь, рассердились на тебя твои братья? – Мне стыдно говорить об этом. Они выручили деньги от продажи вина и послали меня в город купить хлеба и козьего сыра. А я… – А ты потеряла деньги? – Нет, хуже… Она низко склоняет голову и шепчет: – Кроме хлеба и сыра, я купила еще немножко, совсем немножко, розового масла у египтян в старом городе. – И ты скрыла это от братьев? – Да… И она произносит еле слышно: – Розовое масло так хорошо пахнет! Царь ласково гладит ее маленькую жесткую руку. – Тебе, верно, скучно одной в винограднике? – Нет. Я работаю, пою… В полдень мне приносят поесть, а вечером меня сменяет один из братьев. Иногда я рою кор- ни мандрагоры, похожие на маленьких человечков… У нас их покупают халдейские купцы. Говорят, они делают из них сонный напиток… Скажи, правда ли, что ягоды мандрагоры помогают в любви? – Нет, Суламифь, в любви помогает только любовь. Ска- жи, у тебя есть отец или мать? – Одна мать. Отец умер два года тому назад. Братья – все старше меня – они от первого брака, а от второго только я и сестра. – Твоя сестра так же красива, как и ты? – Она еще мала. Ей только девять лет. Царь смеется, тихо обнимает Суламифь, привлекает ее к себе и говорит ей на ухо: – Девять лет… Значит, у нее еще нет такой груди, как у тебя? Такой гордой, такой горячей груди! Она молчит, горя от стыда и счастья. Глаза ее светятся и меркнут, они туманятся блаженной улыбкой. Царь слышит в своей руке бурное биение ее сердца. – Теплота твоей одежды благоухает лучше, чем мирра, лучше, чем нард, – говорит он, жарко касаясь губами ее уха. – И когда ты дышишь, я слышу запах от ноздрей твоих, как от яблоков. Сестра моя, возлюбленная моя, ты пленила сердце мое одним взглядом твоих очей, одним ожерельем на твоей шее. – О, не гляди на меня! – просит Суламифь. – Глаза твои волнуют меня. Но она сама изгибает назад спину и кладет голову на грудь Соломона. Губы ее рдеют над блестящими зубами, веки дро- жат от мучительного желания. Соломон приникает жадно устами к ее зовущему рту. Он чувствует пламень ее губ, и скользкость ее зубов, и сладкую влажность ее языка и весь горит таким нестерпимым желанием, какого он еще никогда не знал в жизни. Так проходит минута и две. – Что ты делаешь со мною! – слабо говорит Суламифь, закрывая глаза. – Что ты делаешь со мной! Но Соломон страстно шепчет около самого ее рта: – Сотовый мед каплет из уст твоих, невеста, мед и молоко под языком твоим… О, иди скорее ко мне. Здесь за стеной темно и прохладно. Никто не увидит нас. Здесь мягкая зе- лень под кедрами. – Нет, нет, оставь меня. Я не хочу, не могу. – Суламифь… ты хочешь, ты хочешь… Сестра моя, воз- любленная моя, иди ко мне! Чьи-то шаги раздаются внизу по дороге, у стены царского виноградника, но Соломон удерживает за руку испуганную девушку. – Скажи мне скорее, где ты живешь? Сегодня ночью я приду к тебе, – говорит он быстро. – Нет, нет, нет… Я не скажу тебе это. Пусти меня. Я не скажу тебе. – Я не пущу тебя, Суламифь, пока ты не скажешь… Я хочу тебя! – Хорошо, я скажу… Но сначала обещай мне не прихо- дить этой ночью… Также не приходи и в следующую ночь… и в следующую за той… Царь мой! Заклинаю тебя сернами и полевыми ланями, не тревожь свою возлюбленную, пока она не захочет! – Да, я обещаю тебе это… Где же твой дом, Суламифь? – Если по пути в город ты перейдешь через Кедрон по мосту выше Силоама, ты увидишь наш дом около источника. Там нет других домов. – А где же там твое окно, Суламифь? – Зачем тебе это знать, милый? О, не гляди же на меня так. Взгляд твой околдовывает меня… Не целуй меня… Не целуй меня… Милый! Целуй меня еще… – Где же твое окно, единственная моя? – Окно на южной стороне. Ах, я не должна тебе этого го- ворить… Маленькое, высокое окно с решеткой. – И решетка отворяется изнутри? – Нет, это глухое окно. Но за углом есть дверь. Она прямо ведет в комнату, где я сплю с сестрою. Но ведь ты обещал мне!.. Сестра моя спит чутко. О, как ты прекрасен, мой воз- любленный. Ты ведь обещал, не правда ли? Соломон тихо гладит ее волосы и щеки. – Я приду к тебе этой ночью, – говорит он настойчиво. – В полночь приду. Это так будет, так будет. Я хочу этого. – Милый! – Нет. Ты будешь ждать меня. Только не бойся и верь мне. Я не причиню тебе горя. Я дам тебе такую радость, рядом с которой все на земле ничтожно. Теперь прощай. Я слышу, что за мной идут. – Прощай, возлюбленный мой… О нет, не уходи еще. Ска- жи мне твое имя, я не знаю его. Он на мгновение, точно нерешительно, опускает ресницы, но тотчас же поднимает их. – У меня одно имя с царем. Меня зовут Соломон. Прощай. Я люблю тебя. |