Куприн. Рассказ Гранатовый браслет
 Скачать 2 Mb.
|
|
V Светел и радостен был Соломон в этот день, когда сидел он на троне в зале дома Ливанского и творил суд над людьми, приходившими к нему. Сорок колонн, по четыре в ряд, поддерживали потолок су- дилища, и все они были обложены кедром и оканчивались капителями в виде лилий; пол состоял из штучных кипари- совых досок, и на стенах нигде не было видно камня из-за кедровой отделки, украшенной золотой резьбой, представ- лявшей пальмы, ананасы и херувимов. В глубине трехсвет- ной залы шесть ступеней вели к возвышению трона, и на каждой ступени стояло по два бронзовых льва, по одному с каждой стороны. Самый же трон был из слоновой кости с зо- лотой инкрустацией и золотыми локотниками в виде лежа- щих львов. Высокая спинка трона завершалась золотым дис- ком. Завесы из фиолетовых и пурпурных тканей висели от пола до потолка при входе в залу, отделяя притвор, где меж- ду пяти колонн толпились истцы, просители и свидетели, а также обвиняемые и преступники под крепкой стражей. На царе был надет красный хитон, а на голове простой уз- кий венец из шестидесяти бериллов, оправленных в золото. По правую руку стоял трон для матери его, Вирсавии, но в последнее время благодаря преклонным летам она редко по- казывалась в городе. Ассирийские гости, с суровыми чернобородыми лицами, сидели вдоль стен на яшмовых скамьях; на них были светлые оливковые одежды, вышитые по краям красными и белыми узорами. Они еще у себя в Ассирии слышали так много о правосудии Соломона, что старались не пропустить ни од- ного из его слов, чтобы потом рассказывать о суде царя из- раильтян. Между ними сидели военачальники Соломоновы, его министры, начальники провинций и придворные. Здесь был Ванея – некогда царский палач, убийца Иоава, Адонии и Семея, – теперь главный начальник войска, невысокий, туч- ный старец с редкой длинной седой бородой; его выцвет- шие голубоватые глаза, окруженные красными, точно выво- роченными веками, глядели по-старчески тупо; рот был от- крыт и мокр, а мясистая красная нижняя губа бессильно сви- сала вниз; голова его была всегда потуплена и слегка дро- жала. Был также Азария, сын Нафанов, желчный высокий человек с сухим, болезненным лицом и темными кругами под глазами, и добродушный, рассеянный Иосафат, историо- граф, и Ахелар, начальник двора Соломонова, и Завуф, но- сивший высокий титул друга царя, и Бен-Авинодав, женатый на старшей дочери Соломона – Тафафии, и Бен-Гевер, на- чальник области Арговии, что в Васане; под его управлени- ем находилось шестьдесят городов, окруженных стенами, с воротами на медных затворах; и Вана, сын Хушая, некогда славившийся искусством метать копье на расстоянии трид- цати парасангов, и многие другие. Шестьдесят воинов, бле- стя золочеными шлемами и щитами, стояло в ряд по левую и по правую сторону трона; старшим над ними сегодня был чернокудрый красавец Элиав, сын Ахилуда. Первым предстал перед Соломоном со своей жалобой некто Ахиор, ремеслом гранильщик. Работая в Беле Фини- кийском, он нашел драгоценный камень, обделал его и по- просил своего друга Захарию, отправлявшегося в Иеруса- лим, отдать этот камень его, Ахиоровой, жене. Через неко- торое время возвратился домой и Ахиор. Первое, о чем он спросил свою жену, увидевшись с нею, – это о камне. Но она очень удивилась вопросу мужа и клятвенно подтвердила, что никакого камня она не получала. Тогда Ахиор отправился за разъяснением к своему другу Захарии; но тот уверял, и тоже с клятвою, что он тотчас же по приезде передал камень по назначению. Он даже привел двух свидетелей, подтверждав- ших, что они видели, как Захария при них передавал камень жене Ахиора. И вот теперь все четверо – Ахиор, Захария и двое свиде- телей – стояли перед троном царя Израильского. Соломон поглядел каждому из них в глаза поочередно и сказал страже: – Отведите их всех в отдельные покои и заприте каждого отдельно. И когда это было исполнено, он приказал принести четыре куска сырой глины. – Пусть каждый из них, – повелел царь, – вылепит из гли- ны ту форму, которую имел камень. Через некоторое время слепки были готовы. Но один из свидетелей сделал свой слепок в виде лошадиной головы, как обычно обделывались драгоценные камни; другой – в виде овечьей головы, и только у двоих – у Ахиора и Захарии слеп- ки были одинаковы, похожие формой на женскую грудь. И царь сказал: – Теперь и для слепого ясно, что свидетели подкуплены Захарией. Итак, пусть Захария возвратит камень Ахиору, и вместе с ним уплатит ему тридцать гражданских сиклей судебных издержек, и отдаст десять сиклей священных на храм. Свидетели же, обличившие сами себя, пусть заплатят по пяти сиклей в казну за ложное показание. Затем приблизились к трону Соломонову три брата, су- дившиеся о наследстве. Отец их перед смертью сказал им: «Чтобы вы не ссорились при дележе, я сам разделю вас по справедливости. Когда я умру, идите за холм, что в средине рощи за домом, и разройте его. Там найдете вы ящик с тре- мя отделениями: знайте, что верхнее – для старшего, сред- нее – для среднего, нижнее – для меньшего из братьев». И когда после его смерти они пошли и сделали, как он завещал, то нашли, что верхнее отделение было наполнено доверху золотыми монетами, между тем как в среднем лежали толь- ко простые кости, а в нижнем куски дерева. И вот возник- ла между меньшими братьями зависть к старшему и враж- да, и жизнь их сделалась под конец такой невыносимой, что решили они обратиться к царю за советом и судом. Даже и здесь, стоя перед троном, не воздержались они от взаимных упреков и обид. Царь покачал головой, выслушал их и сказал: – Оставьте ссоры; тяжел камень, весок и песок, но гнев глупца тяжелее их обоих. Отец ваш был, очевидно, мудрый и справедливый человек, и свою волю он высказал в своем за- вещании так же ясно, как будто бы это совершилось при сот- не свидетелей. Неужели сразу не догадались вы, несчастные крикуны, что старшему брату он оставил все деньги, сред- нему – весь скот и всех рабов, а младшему – дом и пашню. Идите же с миром и не враждуйте больше. И трое братьев – недавние враги – с просиявшими лицами поклонились царю в ноги и вышли из судилища рука об руку. И еще решил царь другое дело о наследстве, начатое три дня тому назад. Один человек, умирая, сказал, что он остав- ляет все свое имущество достойнейшему из двух его сыно- вей. Но так как ни один из них не соглашался признать себя худшим, то и обратились они к царю. Соломон спросил их, кто они по делам своим, и, услышав ответ, что оба они охотники-лучники, сказал: – Возвращайтесь домой. Я прикажу поставить у дерева труп вашего отца. Посмотрим сначала, кто из вас метче по- падет ему стрелой в грудь, а потом решим ваше дело. Теперь оба брата возвратились назад в сопровождении че- ловека, посланного царем с ними для присмотра. Его и рас- спрашивал Соломон о состязании. – Я исполнил все, что ты приказал, царь, – сказал этот человек. – Я поставил труп старика у дерева и дал каждому из братьев их луки и стрелы. Старший стрелял первым. На расстоянии ста двадцати локтей он попал как раз в то место где бьется у живого человека сердце. – Прекрасный выстрел, – сказал Соломон. – А младший? – Младший… Прости меня, царь, я не мог настоять на том, чтобы твое повеление было исполнено в точности… Младший натянул тетиву и положил уже на нее стрелу, но вдруг опустил лук к ногам, повернулся и сказал, заплакав: «Нет, я не могу сделать этого… Не буду стрелять в труп мо- его отца». – Так пусть ему и принадлежит имение его отца, – решил царь. – Он оказался достойнейшим сыном. Старший же, если хочет, может поступить в число моих телохранителей. Мне нужны такие сильные и жадные люди, с меткою рукою, вер- ным взглядом и с сердцем, обросшим шерстью. Затем предстали перед царем три человека. Ведя общее торговое дело, нажили они много денег. И вот, когда пришла им пора ехать в Иерусалим, то зашили они золото в кожаный пояс и пустились в путь. Дорогою заночевали они в лесу, а пояс для сохранности зарыли в землю. Когда же они просну- лись наутро, то не нашли пояса в том месте, куда его поло- жили. Каждый из них обвинял другого в тайном похищении, и так как все трое казались людьми очень хитрыми и тонкими в речах, то сказал им царь: – Прежде чем я решу ваше дело, выслушайте то, что я рас- скажу вам. Одна красивая девица обещала своему возлюб- ленному, отправлявшемуся в путешествие, ждать его возвра- щения и никому не отдавать своего девства, кроме него. Но, уехав, он в непродолжительном времени женился в другом городе на другой девушке, и она узнала об этом. Между тем к ней посватался богатый и добросердечный юноша из ее го- рода, друг ее детства. Понуждаемая родителями, она не ре- шилась от стыда и страха сказать ему о своем обещании и вышла за него замуж. Когда же по окончании брачного пира он повел ее в спальню и хотел лечь с нею, она стала умолять его: «Позволь мне сходить в тот город, где живет прежний мой возлюбленный. Пусть он снимет с меня клятву, тогда я возвращусь к тебе и сделаю все, что ты хочешь!» И так как юноша очень любил ее, то согласился на ее просьбу, отпу- стил ее, и она пошла. Дорогой напал на нее разбойник, огра- бил ее и уже хотел ее изнасиловать. Но девица упала перед ним на колени и в слезах молила пощадить ее целомудрие, и рассказала она разбойнику все, что произошло с ней, и за- чем идет она в чужой город. И разбойник, выслушав ее, так удивился ее верности слову и так тронулся добротой ее же- ниха, что не только отпустил девушку с миром, но и возвра- тил ей отнятые драгоценности. Теперь спрашиваю я вас, кто из всех трех поступил лучше пред лицом Бога – девица, же- них или разбойник? И один из судившихся сказал, что девица более всех до- стойна похвалы за свою твердость в клятве. Другой удивлял- ся великой любви ее жениха; третий же находил самым ве- ликодушным поступок разбойника. И сказал царь последнему: – Значит, ты и украл пояс с общим золотом, потому что по своей природе ты жаден и желаешь чужого. Человек же этот, передав свой дорожный посох одному из товарищей, сказал, подняв руки кверху, как бы для клятвы: – Свидетельствую перед Иеговой, что золото не у меня, а у него! Царь улыбнулся и приказал одному из своих воинов: – Возьми жезл этого человека и разломи его пополам. И когда воин исполнил повеление Соломона, то посыпа- лись на пол золотые монеты, потому что они были спрята- ны внутри выдолбленной палки; вор же, пораженный мудро- стью царя, упал ниц перед его троном и признался в своем преступлении. Также пришла в дом Ливанский женщина, бедная вдова каменщика, и сказала: – Я прошу правосудия, царь! На последние два динария, которые у меня оставались, я купила муки, насыпала ее вот в эту большую глиняную чашу и понесла домой. Но вдруг поднялся сильный ветер и развеял мою муку. О мудрый царь, кто возвратит мне этот убыток! Мне теперь нечем накормить моих детей. – Когда это было? – спросил царь. – Это случилось сегодня утром, на заре. И вот Соломон приказал позвать нескольких богатых куп- цов, корабли которых должны были в этот день отправляться с товарами в Финикию через Иаффу. И когда они явились, встревоженные, в залу судилища, царь спросил их: – Молили ли вы Бога или богов о попутном ветре для ва- ших кораблей? И они ответили: – Да, царь! Это так. И Богу были угодны наши жертвы, потому что он послал нам добрый ветер. – Я радуюсь за вас, – сказал Соломон. – Но тот же ветер развеял у бедной женщины муку, которую она несла в чаше. Не находите ли вы справедливым, что вам нужно вознагра- дить ее? И они, обрадованные тем, что только за этим призывал их царь, тотчас же набросали женщине полную чашу мелкой и крупной серебряной монеты. Когда же она со слезами стала благодарить царя, он ясно улыбнулся и сказал: – Подожди, это еще не все. Сегодняшний утренний ветер дал и мне радость, которой я не ожидал. Итак, к дарам этих купцов я прибавлю и свой царский дар. И он повелел Адонираму, казначею, положить сверх денег купцов столько золотых монет, чтобы вовсе не было видно под ними серебра. Никого не хотел Соломон видеть в этот день несчастным. Он роздал столько наград, пенсий и подарков, сколько не раздавал иногда в целый год, и простил он Ахимаса, прави- теля земли Неффалимовой, на которого прежде пылал гне- вом за беззаконные поборы, и сложил вины многим престу- пившим закон, и не оставил он без внимания просьб своих подданных, кроме одной. Когда выходил царь из дома Ливанского малыми южными дверями, стал на его пути некто в желтой кожаной одежде, приземистый, широкоплечий человек с темно-красным су- мрачным лицом, с черною густою бородою, с воловьей шеей и с суровым взглядом из-под косматых черных бровей. Это был главный жрец капища Молоха. Он произнес только одно слово умоляющим голосом: – Царь!.. В бронзовом чреве его бога было семь отделений: одно для муки, другое для голубей, третье для овец, четвертое для баранов, пятое для телят, шестое для быков, седьмое же, предназначенное для живых младенцев, приносимых их ма- терями, давно пустовало по запрещению царя. Соломон прошел молча мимо жреца, но тот протянул вслед ему руку и воскликнул с мольбой: – Царь! Заклинаю тебя твоей радостью!.. Царь, окажи мне эту милость, и я открою тебе, какой опасности подвергается твоя жизнь. Соломон не ответил, и жрец, сжав кулаки сильных рук, проводил его до выхода яростным взглядом. VI Вечером пошла Суламифь в старый город, туда, где длин- ными рядами тянулись лавки менял, ростовщиков и торгов- цев благовонными снадобьями. Там продала она ювелиру за три драхмы и один динарий свою единственную драгоцен- ность – праздничные серьги, серебряные, кольцами, с золо- той звездочкой каждая. Потом она зашла к продавцу благовоний. В глубокой, тем- ной каменной нише, среди банок с серой аравийской амброй, пакетов с ливанским ладаном, пучков ароматических трав и склянок с маслами – сидел, поджав под себя ноги и щуря ле- нивые глаза, неподвижный, сам весь благоухающий, старый, жирный, сморщенный скопец-египтянин. Он осторожно от- считал из финикийской склянки в маленький глиняный фла- кончик ровно столько капель мирры, сколько было динариев во всех деньгах Суламифи, и когда он окончил это дело, то сказал, подбирая пробкой остаток масла вокруг горлышка и лукаво смеясь: – Смуглая девушка, прекрасная девушка! Когда сегодня твой милый поцелует тебя между грудей и скажет: «Как хо- рошо пахнет твое тело, о моя возлюбленная!» – ты вспомни обо мне в этот миг. Я перелил тебе три лишние капли. И вот, когда наступила ночь и луна поднялась над Си- лоамом, перемешав синюю белизну его домов с черной си- невой теней и с матовой зеленью деревьев, встала Суламифь с своего бедного ложа из козьей шерсти и прислушалась. Все было тихо в доме. Сестра ровно дышала у стены, на полу. Только снаружи, в придорожных кустах, сухо и страстно кри- чали цикады, и кровь толчками шумела в ушах. Решетка ок- на, вырисованная лунным светом, четко и косо лежала на полу. Дрожа от робости, ожиданья и счастья, расстегнула Су- ламифь свои одежды, опустила их вниз к ногам и, перешаг- нув через них, осталась среди комнаты нагая, лицом к окну, освещенная луною через переплет решетки. Она налила гу- стую благовонную мирру себе на плечи, на грудь, на живот и, боясь потерять хоть одну драгоценную каплю, стала быст- ро растирать масло по ногам, под мышками и вокруг шеи. И гладкое, скользящее прикосновение ее ладоней и локтей к телу заставляло ее вздрагивать от сладкого предчувствия. И, улыбаясь и дрожа, глядела она в окно, где за решеткой вид- нелись два тополя, темные с одной стороны, осеребренные с другой, и шептала про себя: – Это для тебя, мой милый, это для тебя, возлюбленный мой. Милый мой лучше десяти тысяч других, голова его – чистое золото, волосы его волнистые, черные, как ворон. Уста его – сладость, и весь он – желание. Вот кто возлюблен- ный мой, вот кто брат мой, дочери иерусалимские!.. И вот, благоухающая миррой, легла она на свое ложе. Ли- цо ее обращено к окну; руки она, как дитя, зажала между ко- ленями, сердце ее громко бьется в комнате. Проходит много времени. Почти не закрывая глаз, она погружается в дремо- ту, но сердце ее бодрствует. Ей грезится, что милый лежит с ней рядом. Правая рука у нее под головой, левой он обни- мает ее. В радостном испуге сбрасывает она с себя дремо- ту, ищет возлюбленного около себя на ложе, но не находит никого. Лунный узор на полу передвинулся ближе к стене, укоротился и стал косее. Кричат цикады, монотонно лепе- чет Кедронский ручей, слышно, как в городе заунывно поет ночной сторож. «Что, если он не придет сегодня? – думает Суламифь. – Я просила его, и вдруг он послушался меня?.. Заклинаю вас, дочери иерусалимские, сернами и полевыми лилиями: не бу- дите любви, доколе она не придет… Но вот любовь посетила меня. Приди скорей, мой возлюбленный! Невеста ждет тебя. Будь быстр, как молодой олень в горах бальзамических». Песок захрустел на дворе под легкими шагами. И души не стало в девушке. Осторожная рука стучит в окно. Темное лицо мелькает за решеткой. Слышится тихий голос милого: – Отвори мне, сестра моя, возлюбленная моя, голубица моя, чистая моя! Голова моя покрыта росой. Но волшебное оцепенение овладевает вдруг телом Сула- мифи. Она хочет встать и не может, хочет пошевельнуть ру- кою и не может. И, не понимая, что с нею делается, она шеп- чет, глядя в окно: – Ах, кудри его полны ночною влагой! Но я скинула мой хитон. Как же мне опять надеть его? – Встань, возлюбленная моя. Прекрасная моя, выйди. Близится утро, раскрываются цветы, виноград льет свое бла- гоухание, время пения настало, голос горлицы доносится с гор. – Я вымыла ноги мои, – шепчет Суламифь, – как же мне ступить ими на пол? Темная голова исчезает из оконного переплета, звучные шаги обходят дом, затихают у двери. Милый осторожно про- совывает руку сквозь дверную скважину. Слышно, как он ищет пальцами внутреннюю задвижку. Тогда Суламифь встает, крепко прижимает ладони к гру- дям и шепчет в страхе: – Сестра моя спит, я боюсь разбудить ее. Она нерешительно обувает сандалии, надевает на голое тело легкий хитон, накидывает сверху него покрывало и от- крывает дверь, оставляя на ее замке следы мирры. Но нико- го уже нет на дороге, которая одиноко белеет среди темных кустов в серой утренней мгле. Милый не дождался – ушел, даже шагов его не слышно. Луна уменьшилась и побледнела и стоит высоко. На востоке над волнами гор холодно розо- веет небо перед зарею. Вдали белеют стены и дома иеруса- лимские. – Возлюбленный мой! Царь жизни моей! – кричит Сула- мифь во влажную темноту. – Вот я здесь, я жду тебя… Вер- нись! Но никто не отзывается. «Побегу же я по дороге, догоню, догоню моего милого, – говорит про себя Суламифь. – Пойду по городу, по улицам, по площадям, буду искать того, кого любит душа моя. О, ес- ли бы ты был моим братом, сосавшим грудь матери моей! Я встретила бы тебя на улице и целовала бы тебя, и никто не осудил бы меня. Я взяла бы тебя за руку и привела бы в дом матери моей. Ты учил бы меня, а я поила бы тебя соком гра- натовых яблоков. Заклинаю вас, дочери иерусалимские: ес- ли встретите возлюбленного моего, скажите ему, что я уязв- лена любовью». Так говорит она самой себе и легкими, послушными ша- гами бежит по дороге к городу. У Навозных ворот около сте- ны сидят и дремлют в утренней прохладе двое сторожей, об- ходивших ночью город. Они просыпаются и смотрят с удив- лением на бегущую девушку. Младший из них встает и за- гораживает ей дорогу распростертыми руками. – Подожди, подожди, красавица! – восклицает он со сме- хом. – Куда так скоро? Ты провела тайком ночь в постели у своего любезного и еще тепла от его объятий, а мы продрог- ли от ночной сырости. Будет справедливо, если ты немножко посидишь с нами. Старший тоже поднимается и хочет обнять Суламифь. Он не смеется, он дышит тяжело, часто и со свистом, он обли- зывает языком синие губы. Лицо его, обезображенное боль- шими шрамами от зажившей проказы, кажется страшным в бледной мгле. Он говорит гнусавым и хриплым голосом: – И правда. Чем возлюбленный твой лучше других муж- чин, милая девушка! Закрой глаза, и ты не отличишь меня от него. Я даже лучше, потому что, наверно, поопытнее его. Они хватают ее за грудь, за плечи, за руки, за одежду. Но Суламифь гибка и сильна, и тело ее, умащенное маслом, скользко. Она вырывается, оставив в руках сторожей свое верхнее покрывало, и еще быстрее бежит назад прежней до- рогой. Она не испытала ни обиды, ни страха – она вся по- глощена мыслью о Соломоне. Проходя мимо своего дома, она видит, что дверь, из которой она только что вышла, так и осталась отворенной, зияя черным четырехугольником на белой стене. Но она только затаивает дыхание, съеживается, как молодая кошка, и на цыпочках, беззвучно пробегает ми- мо. Она переходит через Кедронский мост, огибает окраину Силоамской деревни и каменистой дорогой взбирается по- степенно на южный склон Ватн-эль-Хава, в свой виноград- ник. Брат ее спит еще между лозами, завернувшись в шер- стяное одеяло, все мокрое от росы. Суламифь будит его, но он не может проснуться, окованный молодым утренним сном. Как и вчера, заря пылает над Аназе. Подымается ветер. Струится аромат виноградного цветения. – Пойду погляжу на то место у стены, где стоял мой воз- любленный, – говорит Суламифь. – Прикоснусь руками к камням, которые он трогал, поцелую землю под его ногами. Легко скользит она между лозами. Роса падает с них, и хо- лодит ей ноги, и брызжет на ее локти. И вот радостный крик Суламифи оглашает виноградник! Царь стоит за стеной. Он с сияющим лицом протягивает ей навстречу руки. Легче птицы переносится Суламифь через ограду и без слов, со стоном счастья обвивается вокруг царя. Так проходит несколько минут. Наконец, отрываясь губа- ми от ее рта, Соломон говорит в упоении, и голос его дрожит: – О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! – О, как ты прекрасен, возлюбленный мой! Слезы восторга и благодарности – блаженные слезы бле- стят на бледном и прекрасном лице Суламифи. Изнемогая от любви, она опускается на землю и едва слышно шепчет безумные слова: – Ложе у нас – зелень. Кедры – потолок над нами… Лобзай меня лобзанием уст своих. Ласки твои лучше вина… Спустя небольшое время Суламифь лежит головою на груди Соломона. Его левая рука обнимает ее. Склонившись к самому ее уху, царь шепчет ей что-то, царь нежно извиняется, и Суламифь краснеет от его слов и закрывает глаза. Потом с невыразимо прелестной улыбкой смущения она говорит: – Братья мои поставили меня стеречь виноградник… а своего виноградника я не уберегла. Но Соломон берет ее маленькую темную руку и горячо прижимает ее к губам. – Ты не жалеешь об этом, Суламифь? – О нет, царь мой, возлюбленный мой, я не жалею. Если бы ты сейчас же встал и ушел от меня и если бы я осуждена была никогда потом не видеть тебя, я до конца моей жизни буду произносить с благодарностью твое имя, Соломон! – Скажи мне еще, Суламифь… Только, прошу тебя, скажи правду, чистая моя… Знала ли ты, кто я? – Нет, я и теперь не знаю этого. Я думала… Но мне стыд- но признаться… Я боюсь, ты будешь смеяться надо мной… Рассказывают, что здесь, на горе Ватн-эль-Хав, иногда бро- дят языческие боги… Многие из них, говорят, прекрасны… И я думала: не Гор ли ты, сын Озириса, или иной бог? – Нет, я только царь, возлюбленная. Но вот на этом месте я целую твою милую руку, опаленную солнцем, и клянусь тебе, что еще никогда: ни в пору первых любовных томле- ний юности, ни в дни моей славы, не горело мое сердце та- ким неутолимым желанием, которое будит во мне одна твоя улыбка, одно прикосновение твоих огненных кудрей, один изгиб твоих пурпуровых губ! Ты прекрасна, как шатры Ки- дарские, как завесы в храме Соломоновом! Ласки твои опья- няют меня. Вот груди твои – они ароматны. Сосцы твои – как вино! – О да, гляди, гляди на меня, возлюбленный. Глаза твои волнуют меня! О, какая радость: ведь это ко мне, ко мне об- ращено желание твое! Волосы твои душисты. Ты лежишь, как мирровый пучок у меня между грудей! Время прекращает свое течение и смыкается над ними солнечным кругом. Ложе у них – зелень, кровля – кедры, стены – кипарисы. И знамя над их шатром – любовь. |