Куприн. Рассказ Гранатовый браслет
 Скачать 2 Mb.
|
|
Глава XXIX. Травля Двести вакансий в разные полки разобраны. Военные портные уже уведомлены, какого цвета надо пришивать петлички к заказанным мундирам и какого цвета кантики: белого, красного, синего или черного? Фамилии будущих господ офицеров и названия выбран- ных ими частей уже летят, летят теперь по почте в Петер- бург, в самое главное отделение генерального штаба, заведу- ющее офицерскими производствами. В этом могуществен- ном и таинственном отделении теперь постепенно стекают- ся все взятые вакансии во всех российских военных учили- щах, из которых иные находятся страшно далеко от Питера, на самом краю необъемной Российской империи. И вот наконец все вакансии собраны и проверены. Тогда их поручают десяти искуснейшим во всей России писарям, из которых каждый состоит в капитанском чине, и они на ватманской слоновой бумаге золотыми перьями составляют список юнкеров, имеющих быть произведенными в первый офицерский чин и зачисленными на доблестное служение в одном из славных победоносных полков великой русской ар- мии. А теперь уже выступает на сцену не кто иной, как воен- ный министр. В день, заранее ему назначенный, он с этим драгоценным списком едет во дворец к государю императо- ру, который уже дожидается его. Конечно, русскому царю, повелевающему шестой частью земного шара и непрестанно пекущемуся о благе пятисот миллионов подданных, просто физически невозможно бы- ло бы подписывать производство каждому из многих ты- сяч офицеров. Нет, он только внимательно и быстро прогля- дывает бесконечно длинный ряд имен. Уста его улыбаются светло и печально. – Какая молодежь, – беззвучно шепчет он, – какая чудес- ная, чистая, славная русская молодежь! И каждый из этих мальчиков готов с радостью пролить всю свою кровь за наше отечество и за меня! Он со вздохом подписывает свое имя и говорит министру: – Передайте им всем мои поздравления с производством и мою уверенность в их беспорочной будущей службе. Очень долги пути государственных бумаг! Старшие юнкера изводятся от нетерпения – они уже пере- стали называть себя господами обер-офицерами, иначе ря- дом с выдуманным званием не так будет сладко сознавать се- бя настоящим подпоручиком, его благородием и, по праву, господином обер-офицером. Теперь все они кажутся совсем взрослыми, даже как будто пожилыми. Они стали осторожнее в движениях и умереннее в жестах. У них такой вид, точно каждый боится расплескать чашу, до краев полную драгоценной влагой. Они как-то лю- бовно, по-братски присматривают друг за другом. Стоит са- мая африканская жарища. Клокочущее нетерпение не знает, во что вылиться. Нервы натянуты до предела. Не дай Бог, кто-нибудь под этими давлениями взорвется и сделает такой непозволительный грубый и глупый поступок, который по- влечет за собою лишение офицерского чина. Что тогда де- лать? Скрыть невозможно и нельзя. Отдать в солдаты? Вы- гнать из училища? Но как же быть, если события так повер- нутся, что наказанного в Москве государь только что произ- вел в офицеры в Петербурге? Телеграфировать на высочай- шее имя для осведомления императора? Но какое огорчение нанесет это обожаемому монарху! Какое несмываемое пятно для славного, любимого, дорогого Александровского учили- ща! Ротным командирам и курсовым офицерам известно это волнение молодых сердец, и они начинают чуть-чуть ослаб- лять суровые требования воинской дисциплины и тяжкие, в жару просто непереносимые, трудности строевых учений. Выпускные юнкера, в свою очередь, чувствуют эти поблажки и впадают в легкую фамильярность с начальством, в ленцу и в небрежность. На полевом учении, в рассыпном строю, поручик Новосе- лов (он же Уставчик) командует: – Перестать стрелять, встать – направление на мельницу. Бегом! А кто-нибудь из выпускных лениво говорит: – Зачем бегать, Николай Васильевич? Жара адова. Поле- жимте-ка лучше. Уставчик топочет ногами и слабо кричит: – Вставать-с, в карцер посажу-с! Выпускной смягчается: – Да уж, пожалуй, пойдем, Николай Васильевич. Ведь мы вас так любим, вы такой добрый. – Молчать-с! Перебежка частями! Или иногда говорили Дрозду, томно разомлевшему от зноя: – Господин капитан, позвольте рассыпать цепью по на- правлению на вон ту девчонку в красном платке. – Э-кобели! – ворчал Дрозд и вдруг властно вскакивал. – Встать! Бежать на третью роту! Да бежать не как рязанские бабы бегают, а по-юнкерски! Эй, ходу, а то до вечера прома- нежу! Этот странный Дрозд, то мгновенно вспыльчивый, то вдруг умно и великодушно заботливый, однажды чрезвычай- но удивил и умилил Александрова. Проходя вдоль лагеря, он увидел его лежащим, распластав широко ноги и руки, в тени большой березы и остановился над ним. Александров с при- вычной ловкостью и быстротой вскочил, встряхнул шапку и сделал под козырек. – Опустите руку, – сказал Дрозд. Поглядел долгим ирони- ческим взглядом на юнкера и ни с того ни с сего спросил: – А ведь небось ужасно хочется хоть на минутку поехать в город, к портному, и примерить офицерскую форму? – Так точно, господин капитан, – с глубоким вздохом со- знался Александров. – Ужасно, невероятно хочется. Да ведь я наказан, без отпуска до самого производства. – Да, плохое твое дело. Командир батальона ничего не прощает и никогда не забывает. Он воин серьезный. – Так точно, господин капитан. Серьезнее на свете нет. – Н-да, плохое ваше дело: и хочется, и колется, и маменька не велит. Вполне понимаю ваше горе… – Покорно благодарю, господин капитан. – А главное, – продолжал Дрозд с лицемерным сожалени- ем, – главное, что есть же на свете такие отчаянные сорван- цы, неслухи и негодяи, которые в вашем положении, никого не спрашивая и не предупреждая, убегают из лагеря само- вольно, пробудут у портного полчаса-час и опрометью бегут назад, в лагерь. Конечно, умные, примерные дети таких про- тивозаконных вещей не делают. Сами подумайте: самоволь- ная отлучка – это же пахнет дисциплинарным преступлени- ем, за это по головке в армии не гладят. – Так точно, господин капитан. Оба собеседника замолкают и молчат минуты три-четыре. Вдруг Дрозд загадочно фыркает и презрительно восклицает: – Ну и бревно же! – Какое бревно? – с недоумением спрашивает Алексан- дров. – А такое, – равнодушно отвечает Дрозд и медленно от- ходит от юнкера. Александров растерян. Кажется ему, что какой-то темный намек сквозил в небрежном разговоре Дрозда, но как его понять? Он идет в барак, отыскивает в нем Жданова, заме- чательного разгадчика всех начальственных каверз и зака- вык, и передает ему всю свою странную болтовню с Дроздом. Жданов саркастически улыбается: – Бревно – это, конечно, ты, мой красавец. Разве ты сразу не мог понять, что сострадательный Дрозд окольным путем тебе советует сделать аллегро удирато? То есть убежать са- моволкой в город? Конечно, он яснее высказаться не мог и не смел, ибо он все-таки твой прямой начальник. Но, ей-богу, он все-таки отменный парень. А тебе остается только одно – завтра отпуск, и ты без всяких размышлений наденешь на себя мундир и скорым шагом отправишься к своему портно- му; старайся не терять времени понапрасну. Уходи в толпе и приди в толпе, чтобы не быть ни для кого заметным. Если хочешь, я пойду впереди тебя наблюдательным дозором. Так Александров на другой день и сделал: ловко втиснул- ся в густую массу отпускных юнкеров и благополучно вы- брался на Ходынское поле. Там он уже был на свободе и кры- латым шагом дошел до Тверской-Ямской, до того дома, где красовалась золотая вывеска: «Сур. Военный портной». И правда, риск самовольного побега был ничтожен в сравне- нии с наслаждениями, ожидавшими Александрова. Старый портной елозил вокруг него, обтягивая материю и пестря ее портновским мелком. В трех зеркалах бесчисленно отража- лась его новая для самого себя фигура, и все ему хотелось петь на мотив из «Фауста»: «Александров! Это не ты! Отве- чай, отвечай, отвечай мне поскорее!» Он примерил массу вещей: мундир, сюртук, домашнюю тужурку, два кителя из чертовой кожи, брюки бальные и брюки походные. Он с удовольствием созерцал себя, много- кратного, в погонах и эполетах, а старик портной не уставал вслух восхищаться стройностью его фигуры и мужественно- стью осанки. На обратном пути он хотел было сделать маленький крюк, чтобы забежать в Екатерининский институт и справиться у Порфирия о том, как поживает Зиночка Белышева, но вдруг почувствовал, что у него не хватает духа. В лагерь он при- шел, когда уже начинало темнеть. Быстрым катышком сва- лился он в глубь оврага, где протекала холодная быстрая ре- чонка, спешно переоделся в заранее спрятанную каламянко- вую рубашку и вышел наверх. Первый, кого он увидел, был Дрозд, прогуливавшийся по плацу над купальней, заложив- ши руки за спину. – Как поживаете, господин обер-офицер? – спросил Дрозд лениво. – Покорно благодарю, господин капитан, очень хорошо! – воскликнул Александров, блестя глазами. Так успели за двухлетнее знакомство и за лагерную страду опроститься и очеловечиться отношения между юнкерами и офицерами. Только три человека из всего начальственного состава не только не допускали таких невинных послаблений, но зли- лись сильнее с каждым днем, подобно тому как мухи стано- вятся свирепее с приближением осени. Эти три гонителя бы- ли: Хухрик, Пуп и Берди-Паша, по-настоящему – командир батальона полковник Артабалевский. Первые двое были, пожалуй, уж не так зловредны и без- жалостно строги, чтобы питать к ним лютую вражду, нена- висть и кровавую месть. Но они умели держать молодежь в постоянном состоянии раздражения ежеминутными нерв- ными замечаниями, мелкими придирками, тупыми повторе- ниями одних и тех же скучных, до смерти надоевших слов и указаний, вечной недоверчивостью и подозрительностью и, наконец, долгими, вязкими, удручающими нотациями. Берди-Паша не был выпечен из такого пресного теста. Его, должно быть, отлили из железа на заводе и потом дол- го били стальными молотками, пока он не принял прибли- зительную, грубую форму человека. Снабдить же его душою мастер позабыл. И правда: Берди-Паша кажется лишенным если не всех, то очень многих свойственных обыкновенному человеку до- стоинств и недостатков, страстей и слабостей. Он не знает ни честолюбия, ни жалости, ни любви, ни привязанности. Ему чужды страх и стыд. Он никогда не хвалит и не делает выго- воров. Он только спокойно и холодно, как машина, наказы- вает, без сожаления и без гнева, прилагая максимум своей власти. У него сильный стальной голос, слышимый из кон- ца в конец огромнейшего Ходынского поля, на котором ле- том свободно располагаются лагерями и производят учение все войска Московского военного округа. Но ни разу он не закричал на юнкера, так же как никогда не показал ему со- страдания. Все в училище, не исключая и офицеров, глубоко убежде- ны в том, что Берди-Паша просто глуп. Его редкие изрече- ния тщательно запоминаются второкурсниками и передают- ся из поколения в поколение, обрастая, конечно, добавками, как корабль в далеком пути обрастает ракушками и моллюс- ками. Берди-Пашу юнкера нельзя сказать, чтобы любили, но они ценили его за примитивную татарскую справедливость, за голос, за представительность и в особенности за неподража- емую красоту и лихость, с которыми он гарцевал перед бата- льоном на своей собственной чистокровной белой арабской кобыле Кабардинке, которую сам Паша, со свойственной ему упрямостью, называл Кабардиновкой. Но теперь юнкера, а в особенности выпускные, были оби- жены тем, что немедленно по окончании торжественного разбора вакансий Берди-Паша бесцеремонно погнал бата- льон на строевые занятия, как будто наплевав на великую важность происшедшего события. Всякий порядочный командир батальона дал бы своей ча- сти в подобном случае хоть час-два блаженного отдыха по- сле только что пережитых, столь сильных впечатлений. Это с его стороны невежество, умышленное свинство, пренебрежительный вызов, требующий немедленного возда- яния. И вот тогда, точно по телеграфу, работающему без про- водов, разнесся, начиная с первой роты, самой долговязой, самой шикарной и самой авторитетной, и кончая предпри- имчивой четвертой, – невидимый приказ: «Травить всех по- прежнему, умеренно. Хухру и Пупа – с натиском. А нерас- каянного Берди-Пашу не только сугубо, но двугубо и даже многогубо». Это предложение было принято повсюду с величайшей готовностью. К тому же, надо сказать, всему училищу бы- ло известно, что в этом году производство начнется с боль- шим, против всегдашнего, промедлением. По каким-то важ- ным политическим причинам государь опоздает приехать в Петербург. Лишнее промедление обрекало всех юнкеров на длительную скуку. Сугубая травля обещала некоторые раз- влечения, и она вышла действительно неслыханно разнооб- разной и блестящей. Она началась непосредственно после вечерней переклич- ки, «Зори» и пения Господней молитвы, когда время до сна считалось свободным. Как только раздавалась команда «разойтись», тотчас же чей-нибудь тонкий гнусавый голос жалобно взывал: «Ху-у-ух-рик!» И другой подхватывал, точ- но хрюкая поросенком: «Хухра, Хухра, Хухра». И целый многоголосый хор животных начинал усердно воспевать это знаменитое прозвание, имитируя кошек, собак, ослов, фи- линов, козлов, быков и так далее. Затем начинался фейерверк в честь и славу Пупа. Не без гордости взял на себя Александров должность одного из са- мых главных пиротехников. Недаром же он еще в корпусе, вместе с товарищем Тучабским, вышедшим год назад в офи- церы, изучал искусство потешных огней. Он даже не знал, откуда ему приносили серу и селитру, кремортартар и дру- гое. Он сам толок в мелкий порошок древесный уголь и са- хар. Порох он получал из патронов, оставшихся у многих юнкеров от учебной стрельбы. Необходимые же трубки и трубочки он скатывал на шомполах и на других цилиндри- ческих предметах. Таким образом он, хоть и грубо, но все- таки достаточно для простой цели, изготовлял шутихи, бен- гальские огни, римские свечи и главным образом ракеты. Когда травление Хухрика начинало немного приедать- ся, Александров пускал цветной сигнал для привлечения внимания и сейчас же, держа двумя пальцами трубку ра- кеты, поджигал ее. Ракета, оставляя звездчатый золотой хвост, весело шла вверх. Вибрирующее шипение шло за нею. Это продолжалось недолго, секунд десять – двенадцать, но времени хватало, чтобы прокричать мадригал Дудышкину. Множество голосов наперебой восклицало: «Я Пуп, но не так уж глуп. Когда я умру, похороните меня в моей табакерке. Робкие девушки, не бойтесь меня, я вели- кодушен. Я Пуп, но это презрительная фора моим врагам. Я и Наполеон, мы оба толсты, но малы» – и так далее, но тут, достигая предела, ракета громко лопалась, и сотни голосов кричали изо всех сил: «Пуп!» Травля Берди-Паши была сложнее, разнообразнее и худо- жественнее. Сначала из архивов памяти, еще от преданий предков, выкапывались поразительные, незабвенные изрече- ния Паши. Вот некоторые из них: Юнкер стоит, облокотившись на раму, и смотрит сквозь окно на училищный плац. Подходит Берди-Паша и упирает- ся взглядом ему в спину. Оба молчат очень долго, минут де- сять, пятнадцать… Вдруг Паша нарушает тишину: – Стоить и думаеть, и думаеть, что думаеть, и сам не зна- еть, что ничего не думаеть. А не хотите ли в карцер, юнкер? И еще: Оркестр Крейнбринга, училищный знаменитый оркестр, играет в училищной столовой. Один из музыкантов держит под мышкой свою валторну. Берди-Паша подходит к капель- мейстеру и спрашивает: – А этот почему стоить без дела? – Он паузу держит. – Почему же он ее за пазухой держить? Почему не игра- ить? И опять о Крейнбринге: Наблюдая за оркестром, Паша замечает, что старый ар- тист на бейном басе во все время концерта ни разу не при- коснулся к своему инструменту. Он подходит к Крейнбрин- гу: – Ну, а этот почему не играеть? Тоже паузу держить? Лен- тяй! – Нет, он амбушюр потерял. – Вот сволочь! Казенную вещь теряить? Взгрейте-ка его хорошенько, а стоимость вычтите из его жалованья. Я их на- учу, как казенные вещи терять! Потом на голову бедного полковника Артабалевского ве- шаются все бесчисленные анекдоты о русских генералах, то слишком недогадливых, то чересчур ревностных, то ужасно откровенных, то неловких поклонников дамской красоты, то любителей загадок, и так без конца. Анекдоты эти рассказываются обыкновенно в таких ме- стах, где сам Берди-Паша их отлично может расслышать. На- чинает рассказчик так: – Ну, а вот послушайте новый анекдот еще об одном гене- рале… – Все, конечно, понимают, что речь идет о Берди-Па- ше, тем более что среди рассказчиков многие – настоящие имитаторы и с карикатурным совершенством подражают ме- таллическому голосу полковника, его обрывистой, с кратки- ми фразами речи и со странной манерой употреблять ерь на конце глаголов. Берди-Паша понимает, изводится, вращает глазами, при- кусывает губу, но сделать ничего не может – боится попасть в смешное или неприятное положение. Но татарская кровь горяча и злопамятна. Берди-Паша молча готовит месть. Однажды в самый жаркий и душный день лета он назнача- ет батальонное учение. Батальон выходит на него в шинелях через плечо, с тринадцатифунтовыми винтовками Бердана, с шанцевым инструментом за поясом. Он выводит батальон на Ходынское поле в двухвзводной колонне, а сам едет сбоку на белой, как снег, Кабардинке, офицеры при своих ротах и взводах. Надо сказать, что Берди-Паша, вероятно, один из самых совершеннейших и тончайших мастеров и знатоков бата- льонного учения во всем корпусе русских офицеров. Он не давал батальону роздыха (это оттого, что сам сидит на Кабардиновке, сердито думали юнкера) и только изредка, сделав десять, пятнадцать построений, командовал: – Вольно. Оправиться. С мест не сходить, – чтобы че- рез две минуты снова крикнуть: – Батальон, в ружье! (Та- кие частые, но малые остановки, как известно, гораздо боль- ше утомляют пехотинцев, чем сплошной, ровный ход.) Он управлял батальоном, точно играл на гармонии, сжимал ба- тальон так тесно в сближение четырех рот, что он казался маленьким и страшно тяжелым, и разжимал во взводную ко- лонну так, что он казался длинным-предлинным червяком. Он заставлял «заходить», то есть вращаться, как по циркулю, целые роты. Он водил батальон прямым, широким, упругим маршем и облическим, правильно косым движением, и вдруг резкой командой: «На руку» – заставлял все четыреста ру- жей ощетиниться на ходу штыками, мгновенно взятыми на- перевес. Берди-Паша был в эти минуты похож на знаменитого ба- летмейстера, управляющего отлично слаженным кордебале- том, на директора цирка, заставляющего массу нарядных ло- шадей однообразно делать сложные вольты, лансады и пиру- эты, на большого мальчишку, играющего своими раздвиж- ными деревянными солдатиками, заставляя всю их сомкну- тую группу разом сдвигаться и раздвигаться то сверху вниз, то слева направо. Команды Паши были отчетливы, а приемы юнкеров абсо- лютно правильны. Но сегодня Артабалевский точно объелся белены и взбесился. Через каждые десять шагов он коман- довал: – Стой! И батальон, как один человек, останавливался в два тем- па, а в три других темпа, сняв ружье с плеча, ставил его при- кладом на землю. И тотчас уже опять: – Батальон, шагом марш, стой, шагом марш, стой, шагом марш, стой. И на каждой краткой остановке молниеносный, пламенно бешеный разнос: – Почему приклады стучать? Почему стучать приклады? Сказано, опускать приклады на землю беззвучно. Беззвучно опускать вам приказано. И снова: – Шагом марш. Стой. Зачем, зачем шлепають приклада- ми? Заморю на учении, а заставлю, чтоб никакого звука не было слышно. Так Берди-Паша каждый раз неистовствовал и крупным галопом носился вокруг батальона, истязая шпорами краса- вицу Кабардинку, которая вся была в мыле и роняла со сво- ей прелестной морды охлопья белой пены, но добиться иде- ального беззвучия он не мог, как ни выходил из себя. Юнкера знали, в чем здесь дело. Берди не был виноват в том, что заставлял юнкеров исполнять неисполнимое. Вино- ват был тот чрезвычайно высокопоставленный генерал, мо- жет быть, даже принадлежавший к членам императорской фамилии, которого на смотру в казармах усердные солдаты, да к тому же настреканные начальством на громкую лихость ружейных приемов, так оглушили и одурманили битьем де- ревянными прикладами о деревянный пол, что он мог толь- ко сказать с унынием: – Да, все это очень хорошо, но хотелось бы, чтобы было потише. Согласитесь, что такими мощными ударами можно потрясти берданку и значительно испортить ее тонкие, весь- ма чувствительные внутренние части. Замечание это было разослано для принятия ко внима- нию во все округа, корпуса, дивизии и полки. Военная служ- ба – строгая служба. В ней нет места ни своеволию, ни от- казу, ни возражению. Приказано и – делать. И притом не рассуждать. Но беспрестанные «Марш» и «Стой» в сопро- вождении татарских наскоков Берди-Паши извели и утоми- ли юнкеров, а главное, наскучили до смерти. Сначала один, двое, трое юнкеров, по усталости и небрежности и отчасти по случайности, слишком громко поставили приклады. Со- седи поддержали их из проказливости, показала свою власть и липкая подражательность. По батальону побежал магнети- ческий слух: «Берди-Пашу травят! Травите Берди-Пашу». И тогда уже весь батальон, четыреста человек, стали при каждой команде «стой» изо всех сил бить прикладами по су- хой земле. Батальонный не растерялся. Он озверел; пятя свою Кабар- динку задом на строй первой роты, позеленевший от злобы, он кричал обрывающимся голосом: – Не хочете? Не желаете? Разнежничались? А, вот я вас всех сейчас до выставки погоню, туда и обратно. Чей-то неведомый голос вдруг возразил из середины строя: – Ан не погонишь! – Не погоню? – взревел Паша изо всей силы своего голоса, и лицо его пошло красными пятнами. – Не прогоню? Два раза прогоню: туда и обратно и еще раз – туда и обратно… Батальон, на плечо. Шагом марш! Ошарашенный этой грозной вспышкой, батальон двинул- ся послушно и бодро, точно окрик послужил ему хлыстом. Имя юнкера-протестанта так и осталось неизвестным, веро- ятно, он сам сначала опешил от своей бессознательно вы- рвавшейся дерзости, а потом ему стало неловко и как-то стыдно сознаться, тем более что об этом никто уже больше не спрашивал. Спроси Паша сразу на месте, кто осмелился воз- разить ему из строя, виновник немедленно назвал бы свою фамилию: таков был строгий устный адат училища. Неважно, какому бы тягчайшему наказанию подверг Бер- ди-Паша дерзилу. Гораздо опаснее было бы, если бы весь ба- тальон, раздраженный Пашой до крайности и от души со- чувствовавший смельчаку, вступился в его защиту. Вот тут как раз и висели на волоске события, которые грозили бы многим юнкерам потерею карьеры за несколько дней до вы- пуска, а славному дорогому училищу темным пятном. Вовсе не от такта, или политики, или жалости ограни- чился Паша длинным маршем, в котором невольно приняли участие ротные командиры и курсовые офицеры. Нет, Бер- ди-Паша поступил так, влекомый природной глупостью и ослепившим его гневом. Но четырех концов ему все-таки не удалось сделать. В конце третьего – у штабс-капитана Бело- ва, курсового офицера четвертой роты, от жары и усталости хлынула кровь из носа в таком обилии, что ученье пришлось прекратить. Батальон повели обратно, в лагери. У Берди-Па- ши, еще не перестававшего шпорить Кабардинку, был вид тигра, у которого изо рта насильно вырвали добычу. |