Письма о танце и балета. Редактор перевода А. Л. Андрес
 Скачать 4.03 Mb.
|
|
18* Письмо пятнадцатое и последнее ще два балета, сударь, и предмет мой бу- дет исчерпан, ибо пришло мне время кончать. Довольно и того, что было мной сказано, чтобы убедиться, какие трудности представляет искус- ство, которое кажется легким лишь тем, кто ви- дит одну только внешнюю сторону его и вообра- 276 жает будто достаточно прыгать на дюйм выше, чем все остальные, или выдумать несколько кре- стообразных или круговых фигур, чтобы покорить все сердца. В любой области чем больше углуб- ляешься, тем больше обнаруживаешь препятствий и тем дальше кажется цель, к которой стре- мишься. Посему, сударь, самый упорный труд даже величайшим художникам приносит лишь го- рестное сознание собственного несовершенства, меж тем как самодовольный неуч, окруженный мраком своего невежества, полагает, будто жал- кие успехи, коими он кичится, и есть предел воз- можного. Балет, о котором я намерен рассказать вам те- перь, называется «Амур-корсар, или Отплытие на остров Цитеру». Действие происходит на мор- ском берегу острова мизогинов. Несколько де- ревьев, неведомых в наших широтах, украшают этот остров. По одну сторону сцены виден ний алтарь, воздвигнутый божеству, которому по- клоняются туземцы; над жертвенником — извая- ние мужчины, вонзающего кинжал в грудь жен- Жители этого острова — жестокие дикари: у них есть обычай приносить в жертву своему бо- жеству всех женщин, имевших несчастье быть выброшенными на этот берег. Закону этому обя- зан подчиниться любой мужчина, спасшийся из пучины, даже если он чужестранец. В первой сцене происходит обряд посвящения некоего чужестранца, спасшегося после крушения. Его подводят к алтарю, о который опи- два первосвященника. Группа туземцев с палицами в руках окружает алтарь, производя различные военные упражнения, в то время как 277 остальные островитяне приветствуют вновь обра- щенного обрядовой пляской. Чужестранец вынуж- ден торжественно поклясться, что вручаемое ему оружие он употребит на то, чтобы предать смерти первую же женщину, которую жестокая судьба выбросит на этот остров. Едва произносит он пер- вые слова ужасной этой клятвы, заставляющей его внутренне содрогаться (хотя в душе своей он и дает обет не подчиняться велениям нового бога, законы которого вынужден принять), как обряд прерывается громкими криками, возвещающими появление в море челнока, вздымаемого бурными волнами. Туземцы оживленной пляской выражают свою жестокую радость, предвкушая новые жерт- вы. Приближается шлюпка, в ней — женщина и мужчина, воздевая руки к небу, молят о помощи. Дорвалю (таково имя чужестранца) кажется, что он узнает в этих людях сестру и друга. Он вгля- дывается; сердце его наполняется надеждой и страхом. Наконец он видит, что шлюпка вне опас- ности, и предается бурному восторгу, но радость его тут же омрачается мыслью о том, в каком страшном месте он находится, и она сменяется унынием и скорбью. Радость, которую он изъяв- лял вначале, обманула туземцев, заставив их во- образить, будто он сделался усердным и непоколе- бимым приверженцем их законов. Тем временем Клервиль и Констанс (так зовут влюбленных) пристают наконец к берегу. Смертельный ужас еще запечатлен на их лицах, они едва решаются открыть глаза, их растрепанные волосы свидетель- ствуют о только что пережитом потрясении, мерт- венная бледность обличает страх перед тысяче- кратно представлявшейся им гибелью, которой они 278 все еще продолжают страшиться. Но каково их удивление, когда они попадают в чьи-то жаркие объятия и узнают Дорваля. Они едва верят глазам своим, все трое не в силах оторваться друг от друга, счастье переполняет их, они выражают его проявлениями чистейшей радости, они обли- ваются слезами, свидетельствующими о различ- ных чувствах, которыми охвачены их сердца. Но вот все меняется. Один из дикарей протя- гивает Дорвалю кинжал, приказывая ему пронзить грудь Констанс. Дорваль, возмущенный жестоким приказом, хватает кинжал и готов уже поразить мизогина, однако Констанс, вырвавшись из объя- тий своего возлюбленного, отводит удар; в эту минуту дикарь выхватывает у Дорваля кинжал и пытается заколоть ту, которая только что спасла ему жизнь. Но Клервиль останавливает руку ко- варного и вырывает у него орудие смерти. Дор- валь и Клервиль, возмущенные жестокостью и бес- человечностью островитян, обвивают Констанс руками, заслоняя ее собой; тела их служат пре- градой жестокости врагов, а возбужденные, свер- кающие гневом взоры словно бросают мизогинам вызов. Те, взбешенные сопротивлением, приказы- вают вооруженным палицами дикарям вырвать жертву из рук двух чужестранцев и притащить ее к алтарю. Одушевленные опасностью, Дорваль и Клервиль обезоруживают двоих злодеев; молодые люди яростно и отважно сражаются, то и дело бросаются они к Констанс, ни на миг не спуская с нее глаз; та в отчаянии, она вся трепещет, стра- шась потерять двух одинаково дорогих ей существ. Первосвященники с помощью нескольких дикарей набрасываются на нее и влекут к алтарю; собрав 279 все свои Констанс вступает с ними в борьбу: выхватив кинжал у одного из перво- священников, она наносит ему удар и, восполь- зовавшись этим мгновением, бросается в объятия возлюбленного и брата; дикари оттаскивают ее от них. Она вновь вырывается и вновь бросается к Дорвалю и Клервилю. Будучи не в силах больше сопротивляться численному превосходству врагов, полумертвые, обессиленные, молодые люди ста- новятся добычей островитян, которые заковывают их в цепи. Констанс влекут к подножию алтаря, этого престола варварства. Рука уже занесена, удар уже готов поразить ее, но тут появляется Амур, покровитель всех влюбленных; с помощью чародейства он останавливает руку первосвящен- ника; все обитатели острова внезапно застывают на месте. Этот переход от бурных движений к полной неподвижности производит сильнейшее впечатление: Констанс простерта без чувств у ног первосвященника, Дорваль и Клервиль, поддержи- ваемые дикарями, почти без сознания. 1 Сцена прибытия на остров Констанс и Клервиля яв- ляла собой трогательное зрелище внезапного узнавания. Столь же трогателен и следующий театральный эффект. Сражающиеся одушевлены отнюдь не собственными интере- сами. Констанс не столько страшится за свою жизнь, сколько за жизни возлюбленного и брата; те, в свою очередь, забо- тятся не столько о собственном спасении, сколько о спасе- нии Констанс и если вступают в бой, то лишь для того, чтобы отвести удар от нее. Этот эпизод, кажущийся таким длинным в чтении, проходит на сцене живо и стремитель- но; ибо, как вам известно, требуется меньше времени, что- бы выразить чувство с помощью жеста, чем для того,' чтобы рассказать о нем. Когда мгновение выбрано удачно, мимическое действие становится более пылким, более жи- вым и более захватывающим, чем то, которое сопровож- 280 Становится светлее, успокаиваются разъярен- ные воды, штиль сменяет бурю, Тритоны и Наяды резвятся в волнах, и вот в море появляется гато украшенный корабль. 1 Судно пристает к берегу. Амур отдает команду бросить якорь и сходит на берег. Нимфы, Игры и Услады следуют за ним, и, в ожидании приказов божества, легкое это войско выстраивается в бое- вом порядке. Дикари мизогины, застывшие в не- подвижности, по чародейскому мановению Амура постепенно приходят в себя. Одним взглядом Амур возвращает жизнь Кон- станс. Дорваль и Клервиль, поняв, кому они обя- заны своим спасением, падают к ногам божества. Дикари, разъяренные тем, что вера их подверг- лась поношению, поднимают свои палицы, дабы разом уничтожить и поклонников сына Цитеры и его свиту. Они обращают свою ярость и гнев против самого Амура. Но что могут сделать смерт- ные, когда повелевает бог любви? Один его взгляд, и руки мизогинов бессильно повисают. Он приказывает опрокинуть их и разбить их гнусное божество. Игры и Услады выполняют его волю, под их ударами алтарь колеблется, статуя падает и разбивается на куски. На месте дает диалог. Полагаю, сударь, что сцена, которую я пока- зал вам как бы в отдаленной перспективе, не может оста- вить равнодушным человека гуманного; она неизбежно исторгнет слезы у всякого, чье сердце открыто тонким чувствам. Капитан его — Амур. Он в костюме корсара. Игры и Услады играют на нем роль матросов, Нимфы, наряжен- ные амазонками, составляют отряд морской пехоты на борт)' этого корабля; все здесь полно изящества, все говорит о присутствии сына Цитеры. 281 разрушенного алтаря появляется новый; он из бе- лого мрамора, гирлянды роз, жасмина и мирт украшают его, из земли внезапно вырастают ко- лонны, с небес спускается искусно убранный бал- дахин, поддерживаемый маленькими купидонами, края его поддерживают Зефиры, которые опус- кают его прямо на колонны, стоящие вкруг алтаря. Исчезают древние деревья, росшие на этом ост- рове, уступая место миртам, апельсинным рощам, кустам роз и жасмина. Видя божество свое свергнутым, а культ оскверненным, мизогины впадают в бешенство, но Амур не дает излиться их гневу: всякий раз, когда они тотовы нанести удар, он останавливает их, и миг, когда они замирают, заколдованные чарами позволяет создать множество кар- тин и групп, различающихся между собой позами, оттенками чувств и композицией, но выражающих все одно и то же чувство неудержимой ярости. Картины, в которых участвуют Нимфы, совсем в другом роде. В ответ на удары, которыми мизогины пыта- ются осыпать их, Нимфы лишь бросают вокруг себя взгляды, исполненные нежности и сладостра- стия. Тем временем Амур повелевает Нимфам вступить с дикарями в бой и победить их; последние оказывают теперь лишь слабое со- противление, если у них поднимается рука, они не дерзают уже нанести удара. Наконец, палицы выпадают из их рук, побежденные и беззащитные, они бросаются на колени перед своими победи- тельницами; те же, добрые от природы, прощают их и обвивают гирляндами цветов. Довольный 282 Амур сочетает Клервиля с Констанс, мизогинов с Нимфами, а Дорваля соединяет с Зенеидой, юной нимфой, воспитанницей бога любви. Финальный балет начинается триумфальным шествием: Нимфы ведут за собой побежденных в цветочных оковах, Амур дает сигнал к увеселе- ниям и начинается дивертисмент. Амур, Клервиль, Констанс, Дорваль и Зенеида, Игры и Утехи тан- цуют главные номера. Во время благородного контраданса они, пара за парой, постепенно всхо- дят на корабль. Небольшие помосты, возведен- ные в различных местах и различные по высоте, служат своего рода пьедесталами для этого воин- ства Амура, образующего большую, изящно распо- ложенную группу. Поднимают якорь, Зефиры наполняют ветром паруса, корабль выходит в открытое море и, под- гоняемый попутными ветрами, отплывает к ост- рову Этот балет был поставлен очень тщательно и на него не пожалели трудов. На Нимфах были изысканные одеж- ды — их корсажи мало чем отличались от корсажа Амазо- нок. Одноцветные одежды дикарей были необычны по по- крою: часть груди, руки и ноги были телесного цвета. Аму- ра можно было узнать только по крыльям, одет же он был на манер корсара. Одежды Игр и Услад напоминали покрой одежды матросов, служащих на корсарских бригантинах, с той разницей, что были более изысканны. Клервиль, Дор- валь и Констанс не носили богатого платья, но одеты были с хорошим вкусом и пристойно,— в наряде их царил живо- писный беспорядок. Рисунки костюмов сочинил г. Боке, му- зыку г. Гранье. Последняя подражала звукам природы: не будучи однообразной по мелодии, она была гармонична. Кроме того, композитор согласовал музыку с действиями, каждый пассаж был выразителен, сообщал силу и энергич- ность танцевальным движениям и одушевлял картины. 283 Теперь перейду к «Ревнивцу без соперника», испанскому балету; предупреждаю заранее, что и в нем имеются поединки и кинжалы. Мизантропа называют «человеком с зелеными лентами», меня, чего доброго, нарекут «человеком с кинжалами». Но если вникнуть в искусство пантомимы, если внимательно рассмотреть, как тесны ее пределы, если, наконец, учесть, как бедна она во всем том, что принято называть спокойным диалогом, и вспомнить, что она подчинена совершенно тем же законам, что и живопись, способная, как и пантомима, воспроизводить только отдельные мгновения, меня нельзя будет упрекнуть, что из этих мгновений я выбираю лишь те, которые всем складом своим и последовательностью могут вол- новать сердце и умилять душу. Не знаю, пра- вильно ли я поступил, избрав именно этот жанр, но слезы, исторгнутые у публики многими сце- нами моих балетов, живое волнение, ими вызы- ваемое, убеждают меня, что если я еще и не до- стиг цели, то, во всяком случае, стою на пути, способном привести к ней. Не льщу себя надеж- дой, что я в силах буду преодолеть огромное рас- стояние, отделяющее меня от этой цели: подоб- ная удача — удел лишь тех, кому крылья даро- ваны гением. Но у меня будет по крайней мере приятное сознание, что я проложил дорогу дру- гим. Указать путь, ведущий к совершенству,— одно это уже достаточная награда для того, у кого не достало сил достигнуть его самому. Фернандо — возлюбленный Клитандр — француз, птимэтр, возлюбленный Беатриче, под- руги вот персонажи, на которых держится интрига. Клитандр жестоко рассорился с Беат- 284 риче из-за шахматного хода. 1 пытается по- мирить их, но Беатриче, гордая по натуре, уходит. В отчаянии Клитандр бежит за ней, однако, не добившись прощения, быстро возвращается и мо- лит помочь ему; та обещает свою под- держку, но объясняет при этом, что подвергается опасности, оставаясь с ним наедине: она ревности Фернандо. Необузданный фран- цуз, более занятый своей любовью, нежели беспо- койством бросается пред нею на колени, заклиная поговорить с Беатриче. В то самое мгно- вение, когда он целует руку, а та старается высвободить ее, входит Фернандо. Не пытаясь ничего выяснить, испанец яростно устремляется к Клитандру, хватает его за руку и, выхватив кин- жал, уже готов воображаемого сопер- ника, но отводит удар, а прибежавшая на шум Беатриче защищает возлюбленного своим телом. С этой минуты испанец перестает ве- рить Инее. Сострадание, которое она проявляет Что бы ни говорили критиканы по поводу параллель- ной сцены у г-на Дидро и партии в триктрак, в первой картине его «Отца семейства», лее правдивый и натуральный характер,- я не побоялся ввести в свой балет партию в шахматы. Театр является или должен являться верной картиной жизни. По- этому все, что только совершается в обществе дозволенного и пристойного, может быть изображено на этом и тем хуже для тех, кого не привлекает прекрасное в обы- денном. Если сердце у него изо льда, если оно нечувстви- тельно к увлекательным образам, которые являют нравы справедливых и достойных людей, ужели сочинитель жен отказаться от собственных взглядов и, отринув при- роду, обратиться ко всяким феериям и кукольным комедиям. Разве способно трогать наше сердце одно только непрестан- ное изображение на сцене богов и героев? 285 к Клитандру, он принимает за нежность, сочув- ствие — за любовь. Распаленный картинами, по- рожденными в его сердце ревностью, он выры- вается из рук и готов кинуться на Кли- тандра, который ищет спасения в бегстве; взбе- шенный неудачной попыткой утолить свою ярость, испанец стремительно бросается тогда к с намерением нанести ей удар, предназначенный Клитандру. Он готов уже поразить ее кинжалом, но порыв, с которым она устремляется навстречу руке, грозящей ей смертью, останавливает вспыш- ку ревнивца — оружие выпадает из его руки. словно упрекает возлюбленного за несправедли- вость. Не в силах пережить оскорбительного подо- зрения в неверности, она бессильно падает в кресло. Фернандо, все еще терзаемый ревностью, но уже смущенный своей жестокостью, бросается в другое кресло. Оба влюбленных являют зрелище поминутно сменяющихся гнева и любви. Их глаза то ищут, то избегают друг друга, в них попере- менно вспыхивает то досада, то нежность. достает письмо, спрятанное у нее на груди, Фер- нандо делает то же. Каждый читает обращенные к нему изъявления самой нежной любви, но каж- дый считает себя обманутым; и, охваченные доса- дой, они разрывают эти первые залоги чувств. Оскорбленные этими знаками презрения, они вни- мательно рассматривают медальоны, которыми обменялись когда-то, и, видя теперь в этих порт- ретах одни лишь черты клятвопреступления, роняют их наземь. При этом Фернандо жестами и взглядом показывает, как этот поступок разры- вает ему сердце. Лишь жестоким усилием застав- ляет он себя расстаться со столь дорогим портре- 286 том: он роняет его или, скорее, позволяет ему выскользнуть из рук, затем снова опускается в кресло, предаваясь горести и отчаянию. Беатриче, видевшая всю эту сцену, пытается помирить любовников, уговаривая их прибли- зиться друг к другу. делает первый шаг, однако, заметив, что Фернандо медлит, хочет бе- жать. Беатриче удерживает ее, Фернандо же, видя, что возлюбленная не желает видеть его, в свою очередь покидает ее с видом досады и уныния. Беатриче по-прежнему хочет примирить влюб- ленных. Она заставляет их подать друг другу того и другого приходится тащить лой, но наконец ей все же удается подвести их друг к другу. Теперь она смотрит на них с лука- вой улыбкой. Влюбленные, еще не решаясь обменяться взгля- дом, — хотя сами только этого и желают, — неко- торое время стоят спиной друг к другу, постепенно поворачиваются. взглядом обе- щает Фернандо прощение, тот пылко целует ее руку, и все трое удаляются, выражая живейшую радость. Появляется Клитандр. Выход его представляет собой монолог, исполненный страха и тревоги. Он ищет свою возлюбленную, но при виде Фер- нандо стремительно убегает. Фернандо выражает Беатриче свою благодарность. Но ничто так не походит на любовь, как дружба, а потому застав Фернандо в тот момент, когда тот целует руку Беатриче, решает воспользоваться случаем и отомстить за сцену ревности, которую заста- вил ее испытать Клитандр. Она притворяется ревнующей в свою очередь. Испанец, поверив в искренность ее чувств, пытается разуверить ее, осыпая новыми уверениями в своей нежности; но это ни к чему не приводит — бросая на него гнев- ные и угрожающие взгляды, она показывает ему кинжал. Дрожа от страха, он сначала отступает, затем бросается вперед, желая вырвать кинжал из ее руки, тогда делает вид, будто наносит удар себе, шатается и падает на руки служанок. Во время этой сцены Фернандо некоторое время замирает на месте и затем, поддавшись внезапно отчаянию, пытается лишить себя жизни. Все ис- панцы бросаются к нему, чтобы отнять у него оружие, Фернандо борется с ними, повергая неко- торых на землю. Но он не в силах долго сопро- тивляться их соединенным усилиям, он ослабел от его подкашиваются, глаза затума- ниваются, закрываются, все черты лица говорят о близкой смерти, и он без чувств падает на руки испанцев. При виде печальных последствий своей вы- думки, которую, не предвидя ее последствий, она считала невинной, в начале сцены наслаж- давшаяся радостью мести, выражает признаки жи- вейшего раскаяния; она бросается к возлюблен- ному, нежно сжимает его в объятиях и, взяв за руку, старается вернуть к жизни. Фернандо открывает глаза. Взор его смутен, он поворачивает голову туда, где была и каково же его удивление! — он едва верит глазам своим, увидев, что та жива. Еще сомневаясь в своем счастье, он выражает поочередно изумление, страх, радость, нежность и восторг и падает к но- гам которая страстно открывает ему свои объятия. 288 Действие становится общим: радость овладе- вает всеми сердцами, выражаясь в танцах, воз- Фернандо, Беатриче и ром. После ряда отдельных па, рисующих игри- вость и негу, балет заканчивается общим контра- дансом. Нетрудно заметить, чхо этот балет представ- ляет собой не что иное, как сочетание наиболее эффектных сцен из отдельных драм нашего те- атра: я попытался соединить здесь картины луч- ших мастеров. Первую я заимствовал у г-на Дидро, вторая представляет собой театральный эффект, приду- манный мною самим, — я имею в виду сцену, когда Фернандо поднимает руку на Клитандра. Следую- щая за этим картина подсказана той сценой из «Магомета», где Магомет хочет заколоть Ирену, а она, бросаясь навстречу кинжалу, восклицает: Занес ты длань! Рази! Зачем удар сдержал? О, в сердце любящей скорей вонзи кинжал! Сцена досады, разорванных писем, возвращае- мых с презрением портретов повторяет соответ- ствующую сцену из «Любовной досады» Мольера. Примирение Фернандо с Инее не что иное, как примирение Марианны и Валера в «Тартюфе», ловко устроенное Дориной. Эпизод притворной ревности Инее принадлежит целиком мне. Безу- мие Фернандо, его бешенство, отчаяние, горе — все это воспроизводит ярость Ореста у Расина; наконец, примирение влюбленных повторяет сцену между Радамистом и Зенобией у г-на Кре- бильона. Все, что соединяет эти картины между 19 Новерр 289 собой, сливая их в единое целое, принадлежит мне. Вы видите, сударь, что балет этот явился лишь опытом, предпринятым мною для того, чтобы испытать вкусы публики и убедиться в возможно- сти сочетать трагический жанр с танцем. Все имело успех в этом балете, не исключая даже сцены досады, которая игралась частично сидя, частично стоя. Ее нашли столь же оживленной, пылкой и естественной, как и все остальное. Вот уже де- сять месяцев как зрители смотрят этот балет, и смотрят с удовольствием, что, без сомнения, сле- дует приписать действенному танцу: он кажется всегда новым, ибо обращается к душе и в равной мере привлекает и сердце, и взоры. Я позволил себе не останавливаться на некото- рых подробностях, дабы избавить вас от скуки, которую они могли бы вам доставить. Закончу некоторыми размышлениями по поводу упрям- ства, небрежности и лености артистов и той лег- кости, с которой публика подчиняется привыч- ным впечатлениям. Спросите, сударь, тех, кто аплодирует всем без разбора и счел бы, что только зря потратил деньги, если бы, придя в театр, ему не надо было топать ногами или хлопать в ладоши, спросите, каково их мнение о танце и балете. «Мы в вос- торге! — ответят Ничего лучше и быть не может! Удивительная штука эти изящные искус- ства!» Попробуйте сказать им, что искусство это требует преобразований; что танец холоден, что единственное достоинство этих балетов в том, что они радуют глаз своим рисунком; что выразитель- ность находится здесь в пренебрежении, что пан- 290 томима здесь неизвестна, что в программах нет смысла, а сюжеты либо слишком мелки, либо слишком серьезны, что в театре необходимы зна- чительные реформы,— и вас назовут глупцом и безумцем; они не в состоянии себе представить, что танец и балеты могут доставлять гораздо большее наслаждение. продол- жают делать красивые пируэты и красивые ант- раша, пусть, как прежде, подолгу стоят на носках, дабы напоминать нам о трудностях своего искус- ства, пусть продолжают так же проворно двигать ногами — ничего лучшего нам не нужно. Прият- нее этого ничего не выдумаешь». «Но ведь та- им люди хорошего вкуса, — произ- водит сейчас лишь весьма посредственное впе- чатление, в то время как мог бы производить зна- чительно большее, будь это искусство поднято на ту ступень совершенства, которой оно способно достигнуть». «А мы вовсе и не желаем,— ответят те,— чтобы танец и балеты умиляли нас, чтоб они заставляли проливать слезы. Нам вовсе не нужно, чтобы это искусство нас занимало. Всякое глубоко- мыслие только лишит его прелести. Не рассудок, а уж скорей безрассудство призвано руководить его движениями. Здравый смысл совсем унич- тожил бы его. Мы желаем смеяться во время ба- летов, разговаривать во время исполнения траге- дии и болтать о галантных свиданиях, колясках и ужинах с дамами, в то время как представляют комедию». Вот, сударь, достаточно распространенный взгляд. Неужто же творческий гений всегда будет |