Письма о танце и балета. Редактор перевода А. Л. Андрес
 Скачать 4.03 Mb.
|
|
ореография, 1 о которой вы желаете услы- шать от меня, сударь, есть искусство записы- вать танцы с помощью различных знаков, наподо- бие того, как музыку записывают с помощью зна- Арбо, каноник Лангрский, первым издал в 1588 году трактат, озаглавленный им под каж- 240 ков или букв, обозначающих названия нот, с той лишь разницей, что хороший музыкант прочтет двести тактов за минуту, в то время как превос- ходный хореограф не расшифрует двухсот тактов танца и за два часа. Обозначения эти легко по- нять, они быстро заучиваются, но так же быстро забываются. Этот особый вид записи, принятый в нашем искусстве, и которого, возможно, не знали древние, был, вероятно, необходим на первых порах его развития, когда танец еще был подчи- нен строгим правилам. Балетмейстеры посылали друг другу небольшие контрадансы и выигрышные и трудные фрагменты, такие, как «Анжуйский менуэт», «Бретань», «Новобрачная», паспье, не считая всяких «Испанских фолий», паван, «Ку- рантов, «Бурре Ахилла» и аллеманд. Передви- жение исполнителей или фигуры, которые они образовывали, были намечены линиями, па обозна- чены посредством нанесенных эти линии услов- ных значков, ритм или размер указывались неболь- шими вертикально расположенными линиями, разделявшими па и определявшими такты. Мело- дия, на которую сочинялись эти па, записывалась нотами сверху страницы так, что восемь тактов хореографии соответствовали восьми тактам му- зыки. С помощью подобной записи можно было дой нотой мелодии он записывал соответствующие движе- ния и танцевальные па. Затем Бошан придал хореографии новую форму, усовершенствовав остроумное начинание Ту- ано Арбо; он придумал способ записывать па с помощью знаков, которым придавал различное значение и смысл. Ука- зом парламента он был объявлен изобретателем этого ис- кусства. Фейе весьма увлекся этим вопросом и посвятил ему несколько трудов. ж.-Ж. 241 с большим трудом «прочитать» танец, держа книгу повернутой определенным образом и никогда не меняя ее положения. Вот, сударь, что в былые времена представляла собой хореография. Танец был простым и состоял из небольшого количества элементов, а потому запись его была легко доступна и было нетрудно научиться разбирать ее. Но в наши дни па стали сложными — они удвоились и утроились, сочета- ния их стали неисчислимыми. Посему выражать их письменно стало чрезвычайно трудно, а еще труднее расшифровывать. К тому же этот метод записи весьма несовершенен: точно указываются одни только движения ног, а движения рук, если и обозначены, то при этом не отмечается ни их положение, ни их рисунок, не показаны также ни положение корпуса, ни повороты, ни противопо- ставления головы, ни различные манеры держать корпус благородно и непринужденно в соответ- ствии с тем или иным танцем. Поэтому я считаю этот метод бесполезным, поскольку он не способ- ствует совершенствованию нашего искусства. Позволю себе спросить тех, кто кичится своей непоколебимой приверженностью хореографии и, быть может, станет возмущаться мною: какую пользу принесла она им? Возвысила ли она их та- лант? Придала ли блеск их репутации? И они от- ветят мне, если только будут искренни, что хорео- графия отнюдь не помогла им подняться выше того, чем они были прежде, но зато они владеют теперь всем тем, что было создано прекрасного в области танца за последние полвека. Что ж,— отвечу я им,— храните эти драгоцен- ные сведения. В вашей коллекции собраны все 242 сочетания па, все те изысканные, замыс- ловатые фигуры, которые придуманы были в свое время Дюпре, Камарго, Лани, возможно даже Блонди. Коллекция, конечно, превосходная, но я с грустью вижу, что все эти сокровища, вместе взятые, не спасли вас самих от убожества и не научили извлекать из собственных ваших глубин те богатства, которые, быть может, в вас таились. Копите же, сколько вам будет угодно, эти слабые отголоски славы наших знаменитых танцовщиков! Я вижу в них — и никто не обнаружит в них ничего иного — лишь первые штрихи, лишь перво- начальные наброски того, что было создано их та- лантами. Я различаю в них лишь отдельные, раз- бросанные красоты, лишенные какого-либо един- ства и колорита,— основные черты их стерлись, пропорции и ласкающие глаз очертания уже не поразят мой взор; я найду здесь лишь слабые на- меки на те движения, которые проделывали их ноги, без всякого упоминания о положении кор- пуса и рук или выражении лица. Одним словом, вы покажете мне полотно, на котором сохрани- лось всего несколько разрозненных штрихов, на- несенных рукой различных мастеров. Я изучал некогда хореографию, сударь,— и по- забыл ее; когда б я счел ее полезной для моего совершенствования, я изучил бы ее вновь. Лучшие танцовщики и самые прославленные балетмей- стеры пренебрегают хореографией, ибо она ничем не может помочь им. А между тем в какой-то мере она могла бы приносить пользу, и я намерен до- казать вам это после того, как расскажу об одном проекте, возникшем у меня на основе некоторых размышлений Академии танца, учреждение 243 коей, по всей видимости, преследовало одну лишь цель — предотвратить падение нашего искус- ства и содействовать скорейшему его развитию. Танец и балет, без сомнения, обрели бы новую жизнь, когда бы обычаи, насажденные духом страха и зависти, не преграждали бы некоторым образом пути к славе всем тем, кто с успехом мог бы подвизаться на столичной сцене, убедительно доказывая новизной своей манеры, что таланты рождаются повсеместно и что в провинции они растут и развиваются не хуже, чем во всяком ином месте. Не подумайте, сударь, что я хочу опорочить тех танцовщиков, которым протекция или, если угодно, счастливая звезда помогла удостоиться ме- ста, и без того достойного их таланта. Не себялю- бие, а единственно лишь любовь к искусству дви- жет мной и одушевляет меня; хочу надеяться, что никого не оскорблю, если выражу пожелание, чтобы балету были предоставлены те же преиму- что и драматическому искусству. Разве провинциальные актеры не пользуются правом де- бюта в Париже? Разве не дана им возможность играть здесь три различные роли по собственному выбору? Да, разумеется, — ответят мне,— но их не всегда после этого принимают на службу. Ах, ка- кое это может иметь значение для того, кто удо- стоился успеха и всеобщего одобрения? Если актер силой своего таланта восторжествовал над театральными кознями и, не опускаясь до заигры- вания с публикой, снискал себе похвалы просве- щенной ее части, он уже с лихвой вознагражден за неудачу с местом, о котором должен меньше сожалеть, зная, что имеет на него все права. 244 Не подлежит сомнению, что у нас никогда не было бы стольких знаменитых художников во всех жанрах, когда бы не дух соревнования, царящий в Академии. Именно здесь, сударь, и может про- явить себя без всяких опасений подлинный та- лант; он получит именно то место, которое принадлежит ему по праву; талантливая кисть в галерее Лувра неизменно оказывалась сильнее покровительства, вынужденного умолкнуть перед подлинным дарованием. Если балеты суть живые картины, которые должны сочетать в себе все чары живописи, по- чему бы не позволить каждому из наших балет- мейстеров показать на сцене Оперы по три об- разца своего искусства: один, заимствованный из истории, другой — из мифологии, третий — собственного воображения. В случае успеха балет- мейстеров принимали бы в действительные члены Академии или причисляли к этому ученому обще- ству. Подобное поощрение, так же как и установ- ление такого порядка, несомненно породило бы соревнование — драгоценную пружину всех ис- кусств; поощряемый ожиданием этой награды,— какой бы призрачной она ни была,— балет стре- мительно вознесся бы до высот подлинного искус- ства и занял бы свое место в ряду других. К тому же, став более Академия эта, быть может, достигла бы большего; рачительность провинциалов поощряла бы и ее собственную. Танцовщики, допущенные в Академию, служили бы своего рода стрекалом для действительных ее членов. Спокойная жизнь провинции облегчала бы тем, кто там подвизается, возможность преда- ваться размышлениям и писать о своем искусстве. 245 Они посылали бы в Академию трактаты, нередко поучительные. Академия, в свою очередь, вынуж- дена была бы писать на них ответы, и это лите- ратурное общение, представив нас в новом свете, вывело бы ее мало-помалу из состояния косности и заставило бы о ней говорить. Молодые люди, предающиеся танцу механически и лишенные ка- ких-либо общих взглядов на вещи, непременно пополнили бы свое образование; они познакоми- лись бы с трудностями своего искусства, им захо- телось бы преодолевать их, и, видя перед собой надежный путь, они не смогли бы уже заблудиться и свернуть с него. Уверяют, сударь, будто наша Академия пред- ставляет собой обитель молчания и гробницу, где покоятся таланты. Сетуют, что она не издает трудов — ни ни плохих, ни посредствен- ных, ни сносных, ни скучных; упрекают ее за то, что она вовсе отклонилась от своего первоначаль- ного назначения, собирается редко и случайно и равнодушна к успехам искусства, слу- жению которому посвятила себя, равно как вопро- сам просвещения танцовщиков и подготовки уче- ников. То, что я здесь предлагаю, безусловно заставило бы умолкнуть клевету и злословие и вер- нуло бы этому учреждению то высокое уважение и славное имя, в коих многие теперь ему отказы- вают, быть может и несправедливо. Прибавлю к этому, что если бы Академия решилась брать учеников, это весьма умножило бы ее заслуги; по крайней мере, она лишила бы возможности мно- гих учителей танцев, ныне притязающих на репу- тацию, отнюдь ими не заслуженную, приписывать успехи учеников, а ответственность за их не- 246 достатки возлагать на их первых наставников. «Этот танцовщик,— говорят они,— не получил хо- роших основ; если у него есть недостатки,— я тут ни при чем. Я пытался сделать все — вплоть до невозможного. А что до его достоинств — это уж дело моих рук». Вот как ловко, сударь, избегая тягостей ремесла наставника, иные готовят оправ- дание на случай критики и обеспечивают себе авторитет и доверие на случай рукоплесканий. Согласитесь, однако, что совершенство произведе- ния отчасти зависит от того, каков первоначаль- ный набросок — ведь ученик, впервые выступаю- щий перед публикой, это своего рода картина, выставляемая художником в Салоне: все востор- гаются и рукоплещут ей или же все ее порицают и хулят. Представьте же себе, какую выгоду можно извлечь из притока талантливых танцовщиков, обучавшихся в провинции, если приписывать себе развитие их талантов, приобретенных ими вовсе не здесь! Для этого требуется лишь на первых по- рах повсюду кричать, что ученика этого дурно обучали, что прежний учитель совершенно погу- бил его и вам стоит неимоверного труда отучить его от этой провинциальной манеры и исправить вопиющие его недостатки. Затем следует говорить, что ученик отличается усердием, что он воспри- имчив к расточаемым вами заботам, что он тру- дится день и ночь, а по прошествии месяца до- биться для него дебюта. «Пойдемте смотреть, как танцует этот юноша,— скажут тогда.— Он ученик такого-то и еще месяц назад был отвратителен». «Да, да,— ответит другой,— он был просто сим, хуже быть нельзя». Ученик появляется на 247 сцене — его награждают рукоплесканиями прежде, чем он начинает танцевать, но, оказывается, он движется с грацией, рисунок танца его изящен, позы красивы, па точны, он блистателен в прыж- ках, стремителен и отчетлив в тер-а-терном танце. Что за приятный сюрприз! Все кричат, что это чудо: «Какой поразительный учитель! Выучить танцовщика за двадцать уроков! Ничего подоб- ного свет еще не видывал! Таланты нашего века поистине достойны изумления!» Балетмейстер принимает все эти похвалы с подкупающей скромностью, в то время как уче- ник, ослепленный своим успехом, ошалев от руко- плесканий, являет пример самой черной неблаго- дарности: он забывает даже имя того, кому всем обязан. В душе его не осталось и следа благодар- ности к первому своему учителю. Он нагло уве- ряет, будто ровно ничего не знал,— как будто мо- жет судить о самом себе — и воскуривает фимиам которому, как он полагает, обязан своим успехом. Но на этом дело не кончается. Каждым своим появлением на сцене ученик все более пленяет публику и вскоре возбуждает в своем учителе за- висть и недовольство. И тогда он отказывается давать ученику уроки, ибо танцует в же жанре и опасается, как бы ученик не превзошел его и не вытеснил из сердца публики. Как это мелко! Да разве не высокая честь для искусного арти- ста — воспитать артиста, еще более искусного? Разве он умаляет свое достоинство, вредит своей репутации, заставляя собственный талант возро- диться в таланте своего ученика? Эх, сударь, не- 248 ужели публика не была бы благодарна Желлиоту, 1 если бы ему удалось обучить артиста, равного себе? Разве от этого перестал бы он быть Жел- лиотом? Нет, конечно, подобный страх никогда не возникает у человека истинных достоинств и пугает одну только посредственность. Вернемся, однако, к Академии танца. Сколько превосходных трудов, сколько новых наблюдений, сколько поучительных трактатов могло бы выйти отсюда, когда бы представленные ее вниманию сочинения побуждали бы членов ее к соревно- ванию! Следовало бы пожелать, сударь, чтобы члены Академии, и даже вся Академия в полном своем составе, писали бы для Энциклопедии все статьи, касающиеся искусства танца. Просвещенный ар- тист лучше выполнил бы эту задачу, чем это сде- лал г-н де Каюзак. Историческая часть могла остаться за ним, но часть, трактующая о технике танца, по праву, мне кажется, должна была при- надлежать перу танцовщиков. Они просветили бы в этой области как публику, так и артистов и, прославляя свое искусство, сами прославились бы. Они могли бы запечатлеть на отдельных гравюрах хотя бы некоторые образцы превосходных творе- ний балета, которые так часто появляются в Па- ничем не напоминающих те хореографические таблицы, по которым, как я уже говорил, нельзя или мало чему можно научиться. Орфей нашего века, украшение оперной сцены и са- мый знаменитый певец, певший когда-либо в Опере. С ча- рующим голосом он сочетал восхитительный вкус и замеча- тельную выразительность. Он пел так же хорошо, как и играл на редко встречающийся во Франции. 249 Представьте в самом деле, что Академия при- влекала бы к работе двух великих мастеров — г-на Буше и г-на Кошена; что один какой-нибудь член Академии сделал бы чертежи, на коих подробно обозначены были бы все переходы и все па танца, а второй, более других владеющий пером, объяс- нил бы словами все то, что геометрический чертеж не способен представить достаточно отчетливо, не преминув при этом обрисовать впечатление, про- изводимое той или иной одушевленной картиной, той или иной комбинацией; что он подробно ра- зобрал бы все па в их последовательности, кос- нулся бы положений корпуса, отдельных поз, ни- чего не пропуская из того, что может объяснить и сделать внятной немую игру, выразительность мимики и различные душевные состояния, отра- жаемые в чертах лица; и что после всего этого Буше искусной рукой нарисовал бы группы и наи- более интересные моменты, а г-н Кошен своим смелым резцом размножил бы эти наброски Буше. сударь, что, пользуясь помощью сих двух знаменитых людей, наша Академия без труда сохранила бы для потомства достойные дела ис- куснейших балетмейстеров и чьи имена мы едва помним и которые, когда они по- кидают сцену, оставляют по себе лишь смутное воспоминание о талантах, некогда вызывавших наше восхищение. Тогда хореография стала бы подлинно интересной. Геометрический план, вид из зрительного зала, точное описание этих проек- ций — все отчетливо явилось бы взору, давая ясное представление о положениях тела, выраже- нии лица, рисунке рук, позициях ног, изяществе одежды, соответствии месту и эпохе; одним сло- 250 вом, подобный труд, да еще поддержанный каран- дашом и резцом двух знаменитых мастеров, стал бы неисчерпаемым источником, и это был бы, на мой взгляд, своего рода архив, хранилище всего того, что наше искусство может представить бли- стательного, захватывающего и прекрасного. Ну и проект! — скажете вы.— Какие огромные расходы! И какая это была бы чудовищная по размерам книга! Ответить на это нетрудно. Во- первых, люди, которых я предлагаю для этой цели, не какие-нибудь любители наживы, а два мастера, способные прийти на помощь Академии с тем истинным бескорыстием, которое является отличи- тельным признаком и доказательством подлинного таланта; во-вторых, усердию их должны пору- чаться только те балеты, которые действительно могут быть достойны их усилий, иными словами, только то, что и в самом деле превосходно, испол- нено огня и гения — те редкостные и совершенно оригинальные творения, что сами по себе спо- собны служить источником вдохновения. Таким образом, мы избежали бы лишних расходов, а гра- вюр можно было бы изготовить совсем немного. Никто ревнивее меня не печется о славе на- шей Академии, которая при этих условиях могла бы стать действительно О, почему не могу я, сударь, увидеть проект этот уже осущест- вленным! Может ли быть более верное средство увековечить и саму Академию и тех танцовщиков, которых она захочет прославить? Может ли быть более верное средство воспарить к бессмертию, чем позаимствовать крылья у двух художников, коим сама судьба предназначила запечатлеть в храме памяти и собственные свои имена и имена 251 тех, они пожелают обессмертить? Подобное предприятие словно создано для них, и я смею надеяться, что члены Академии не могли бы найти лучших исполнителей, когда бы они пожелали указать им те высокие образцы балетного искус- ства, которыми несомненно изобилует столица — это средоточие и место свидания всех талантов — и которые я не дерзаю указать сам. Вот чем, на мой взгляд, следовало бы, сударь, заменить хореографию, искусство, сделавшееся в наши дни столь сложным, что глаза и разум уже не в силах разобраться в нем, ибо то, что некогда представляло собой лишь азбуку, незаметно пре- вратилось в какую-то тарабарщину. Те усовер- шенствования, которые были внесены в систему знаков, обозначающих па и движения, лишь окон- чательно запутали их и сделали совершенно непо- нятными. Чем прекрасней будет становиться та- нец, тем больше будет увеличиваться число зна- ков — и тем недоступнее сделается эта система. * Можете судить об этом сами, сударь, прочитав статью «Хореография» в Энциклопедии. Вы, не- сомненно, сочтете, что она представляет собой некую алгебру танцовщиков, и я весьма опасаюсь, что приложенные к ней рисунки отнюдь не проли- вают свет на темные места этого ученого трактата о танце. Пусть так,— быть может, ответите вы мне,— говорят, даже прославленный Блонди запрещал своим ученикам изучать хореографию. Но, при- знайтесь, по крайней мере, что она необходима балетмейстерам. Нет, сударь. Ошибается тот, кто думает, будто хороший балетмейстер может со- ставлять чертежи и сочинять па балета, греясь 252 своего камина. Тот, кто работает подобным об- разом, никогда ничего не создаст, кроме самых жалких поделок. Не с пером в руке приводят в движение кордебалет. Сцена — вот Парнас ис- кусного сочинителя балета. Здесь ему сразу же приходит в голову множество новых идей. Все здесь связывается воедино, все одушевляется, все оказывается как бы начерченным огненными штри- хами. Каждая картина или положение сами собой ведут к следующим, фигуры танца следуют одна за другой столь же непринужденно, сколь и гра- циозно; задуманный эффект сразу же становится ощутимым, фигура, казавшаяся изящной на бу- маге, будучи перенесена на сцену, теряет свою прелесть, другая, которая кажется пленительной зрителю, видящему ее сверху, выглядит совсем иначе из ложи первого яруса или партера. Стало быть, сочиняя балет, следует равняться на места, находящиеся наименее высоко, ибо если рисунок, группа, производят впечатление из партера, они, конечно, не потеряют своего эффекта, где бы вы ни находились в зале. Вы видите в балете, как ар- тисты движутся вперед и назад, замирают на ме- сте, отступают в глубину сцены, совершают раз- личные эволюции, разбиваются на отдельные группы или образуют одну общую. Но если балет- мейстер не умеет заставить двигаться все элементы этой сложной машины в надлежащем направлении, если он не способен с самого начала предвидеть невыгодное впечатление, которое произведет та или иная эволюция, если он не обладает искус- ством наивыгоднейшим образом использовать сво- бодное пространство сцены и не сообразует движения артистов с большими или меньшими 253 размерами подмостков, если мизансцены неудачны, намеченные движения неуместны или невыпол- нимы, передвижения групп слишком стремительны или излишне замедленны, если направление их указано неверно, если отсутствует чувство меры и ощущение целого — словом, если все отдельные части не слажены, если исходный момент пере- движений выбран ошибочно, тогда взору вашему предстанет одна лишь путаница, смятение и не- разбериха, тогда все станет сталкиваться между собой и одно будет вредить другому; тогда в ба- лете не будет и не может быть ни отчетливости, ни согласованности, ни точности, осмеяние и сви- стки зрителей — вот справедливая награда за столь безобразное и неслаженное творение. Постановка и ход большого балета, сударь, требует от балет- мейстера и знаний, и ума, и вкуса, и тонкости, и безошибочного чутья, и мудрого предвидения, и верного глаза. А всех этих качеств не приобре- тешь, записывая или пытаясь прочитать танец с помощью хореографии. Мгновенно закреплен- * ное впечатление — вот единственное, что предоп- ределяет композицию. Все искусство состоит в том, чтобы уловить его и удачно им восполь- зоваться. Между тем есть люди, слывущие балетмейсте- рами, которые ставят свои балеты, кое-как пере- краивая чужие, с помощью тетрадки, где записаны условные значки, служащие им своего рода хорео- графией (ибо способ рисовать переходы от одной фигуры к другой всегда остается одним и тем же — меняется лишь цвет карандаша). Но нет ни- чего более пресного и вялого, чем балет, сочинен- ный на бумаге: в нем всегда чувствуется труд и 254 напряженность. Забавно представить себе балет- мейстера Театра Оперы, углубившегося в in folio и ломающего себе голову над возобновлением танцев в «Галантной Индии» или другой какой- нибудь опере со множеством танцев. Сколько раз- личных переходов понадобилось бы ему записать для балета с большим количеством участников! К двадцати четырем путям передвижений, то про- стых, то сложных, прибавьте обозначения всех сложных па, и вы получите, сударь, манускрипт, весьма ученый, но представляющий собой такую запутанную картину всяких линий, черточек, знач- ков и букв, что у вас зарябит в глазах, и весь свет познания, который вы рассчитывали извлечь из них, будет, так сказать, поглощен тем туманом, который распространяет подобная запись. Не ду- майте, кроме того, балетмейстер, некогда сочинявший для какой-нибудь оперы танцы, по- нравившиеся публике, обязан во что бы то ни стало помнить их во всех подробностях, возобнов- ляя спустя пять-шесть лет. От того, что он не ста- нет прибегать к старым записям, он лишь лучше сочинит свой балет заново и может даже испра- вить ошибки, которые, возможно, допускал прежде (ведь воспоминание о совершенной ошибке сти- рается из памяти труднее всего). А если он и возьмет в руки карандаш, то для того лишь, чтобы набросать геометрический чертеж основных форм и наиболее значительных фигур. Он безусловно не станет чертить всех тех переходов, которые привели его тогда к этим формам и превращениям одной фигуры в другую, и не будет терять время на записывание па и поз, бывших некогда удач- ными в этой картине. Да, сударь, хореография 255 убивает воображение, ослабляет, притупляет вкус прибегающего к ней балетмейстера; он становится тяжеловесным, холодным, неспособным к соб- ственной выдумке. Из творца, которым он был до этого или мог бы быть, он превращается в плаги- атора. Он не создает ничего нового, и все труды его сводятся к тому, что он уродует чужие произ- ведения. Метод этот приводит ум в какое-то оце- пенение, погружает его в своего рода летаргию, и я знавал нескольких балетмейстеров, лишив- шихся своей хорошей репутации только потому, что затеряли где-то свои тетрадки и, не имея пе- ред глазами записей, некогда сочиненных дру- гими, не в состоянии уже были привести в движе- ние свой кордебалет. Повторяю еще раз, сударь, и настаиваю на этом: нет ничего гибельнее метода, который су- жает наши замыслы или же вовсе убивает их, если только мы не умеем пользоваться им осторожно, избегая всех таящихся в нем опасностей. Пыл- кость, вкус, воображение, знания — вот что сле- дует предпочесть хореографии; вот, сударь, откуда рождаются новые па, фигуры, картины, позы; вот неисчерпаемый источник того безмерного разно- образия, которое отличает истинного артиста от хореографа. Письмо четырнадцатое |