Руководство по взаимной любви 82 Annotation Моя собака любит джаз
 Скачать 1.01 Mb.
|
О, швабра, швабра, где моя любовь? Дине Рубиной  Я сейчас открыл только что — я могу под голову положить ногу. Я так увлекся этим занятием, даже не заметил, как к нам домой явился учитель по рисованию Василий Васильевич Авдеенко. — Ваш сын, — услышал я, — на уроке постоянно рисует чудовищ. — А надо что? — испуганно спросила мама. — Букет ромашек с васильками, — ответил ей Василий Васильевич. — Я ставил им сухой початок кукурузы, пластмассовые фрукты в блюде, гипсовый шар… Я задавал парад на Красной площади», «уборку урожая», «портрет вождя кубинской революции». А он — чудовищ да чудовищ! У вас благополучная семья? — Благополучная, — сказала мама. — А Антонов — желанный ребенок? — Желанный, — сказала мама. — Да вы проходите! Мы как раз садимся обедать. Сидим: я, папа, Василий Васильевич — и ждем. Ждать маминого обеда можно сутки. Папа говорит: — Люся, Люся! Мы не такие долгожители, чтобы тратить четыре часа на обед… — Холодная закуска! — объявила мама. — Салат с крабовыми палочками. Кто-то крабовые палочки выел, — предупредила она. — Остался один лук. Перешли к супу. Папа съел три ложки и закричал: — Фу! Не могу есть такой суп. Это похоже на национальное блюдо, только неизвестно, какой нации. — Если вы будете меня критиковать, — обиделась мама, — я засну летаргическим сном. Буду лежать и спать и ничего не делать по хозяйству. А ты, Михаил, ни на ком не сможешь жениться, ведь я-то буду жива!.. На второе она приготовила курицу. Курица у нее вся в перьях. Тушеная курица в очень больших перьях. — Все! — закричал папа. — Вожделение сменилось отвращением. Тут можно с голоду умереть среди еды. Кстати, мой папа развелся с моей мамой только из-за того, что она недосаливала! — Твой папа, — сказала мама, — очень любил отмораживать холодильник. — Вот он простудился, заболел и умер, — говорит папа. — Я хочу быть японским отшельником, — сказала мама. — А я люблю невкусно поесть, — говорю я. — Я приспосабливаюсь к невкусной пище, к плохому воздуху, чтоб если что — я был готов. — И мне нравится ваша кухня, — вдруг вымолвил Василий Васильевич. Он казался толстяком среди нас. Мы все суховатые, голубоватого цвета, как бабушки обветшалые. — Понимаете, — говорит, — люди в пищу стараются употреблять то, что устоялось веками. Русские любят пареное, другие национальности любят рыбу. Но я ценю эксперимент во всем. Даже в такой рискованной области, как кулинария. — Я тоже так считал, — крикнул папа, — пока у меня фигура не стала, как у какой-то букашки! — Я тебе изменю меню, — пообещала мама. — Не слушайте никого, — сказал Василий Васильевич. — Когда человек ест вашу пищу, его ничто не может остановить, даже целящийся из револьвера бандит. — Да у нее образ жизни грудного ребенка! — крикнул папа. — Люблю теплый семейный круг, — Василий Васильевич встал из-за стола. — Это немного похоже на рай. — Я хочу быть старой джазовой певицей, — сказала мама. Через два дня он позвонил нам по телефону. — Я простудил шею, — произнес он слабым голосом. — И снаружи. И изнутри. Аспирин!!! Аспирин!!! Аспирин… — Василий Васильевич пробормотал адрес и повесил трубку. А мы — я и папа — отправились его навещать. Он встретил нас в полумраке со щетиной на щеках. Окно занавешено. Света не зажег. Картины у него — приключения какого-то Пэрдо, который живет в военных лагерях. Папа говорит: — Это вы сами нарисовали? — Сам. — Красиво! — сказал папа. Василий Васильевич пожал ему руку: — Вы единственный, кто понимает меня, — сказал он. Папа молча натер ему шею скипидаром. Потом мы немного посидели у окна, глядя, как зажигаются звезды. Я спел им две песни собственного сочинения: «Наша жизнь — сплошная горечь» и «О, швабра, швабра, где моя любовь?» Василий Васильевич обнял меня и прижал к своей груди. — Не беда, что ты двоечник, Антонов, — сказал он. — Поэту не нужна математика. Поэту вообще ничего не нужно: все остальное — только заботы — история, природоведение, русский… Когда мы уходили, папа спросил: — Вам правда нравится, как готовит моя Люся? Кроме шуток? — Нет, — ответил Василий Васильевич. — Но я почувствовал к ней такую симпатию! Я никогда не скажу ей ничего неприятного, хотя я очень привередлив в еде. — Но послушайте, — зашептал папа с горящим взором. — Девять лет я прошу ее не резать ножом, который дает ржавый запах. У нее нос не работает совсем, а у меня нюх, как у английского сеттера. Нет, она все равно будет резать вонючим ножом, доводя меня до исступления. — Тут надо что? — Василий Васильевич сделал огромную паузу. — Унять обоняние. Вскоре он выздоровел, и мы пригласили его к нам в Уваровку. Еще было только начало сентября, он бродил по огороду, высматривая, как живут в палых листьях жабы, и со счастливой улыбкой в мисочку собирал черноплодную рябину. — Надо замотаться шарфом, — посоветовал ему папа, — у вас очень шея, Василий Васильевич, уязвимое место. — Он нарочно терзает нам сердце, — сказала мама и вынесла на крыльцо шарф. А он сиял и прямо на дереве щупал, не срывая, антоновские яблоки. — Нет ничего прекраснее, — говорил он, — вида зреющих яблок! — А зреющих слив? — спрашивал из окна папа. — Ничего! — А зреющих груш? — Тоже нет! — А камыша в болоте? — Нет ничего прекраснее всего этого! — отвечал Василий Васильевич. Потом мы варили картошку и ели ее с чесноком. — Чеснок я делаю так, — рассказывала мама, — чищу зубы, споласкиваю рот одеколоном, жую чеснок и выкладываю его в готовое блюдо. — У нас в России, — говорил папа, — люди не самые умные, но самые смелые. — До свиданья, сегодняшний день! — сказал Василий Васильевич на прощанье. — Если б вы знали, как я рад, что вы — вы! — Еще увидимся! — махнул рукой папа. Наутро Василий Васильевич, разодевшись в пух и прах, пришел с белою гвоздикой в красной кофте — снегирь на снегу. — Дорогие мои! — он влюбленными глазами смотрел то на маму, то на папу, то на меня. — Я хочу сделать вам предложение. — Предложение чего??? — спросил папа. — Я хочу предложить, — заявил Василий Васильевич, — свою руку и сердце. — Кому??! — Вам троим, — говорит он, — мне все тут понравились. Особенно вы, Михаил, — вы такой приветливый, дружелюбный. Я принес вам в подарок хлопчатобумажные носки. — Милая, родная, — обратился Василий Васильевич к маме. — Вы похожи на этот цветок. А когда вы состаритесь, я куплю вам саксофон. Это будет умопомрачительная картина: маленькая старушка, сухонькая, наяривает на саксофоне… Повисло астрономическое молчание. — Но позвольте, Василий Васильевич, — проговорил наконец мой папа. — Есть здравый смысл! И какая-никакая, а честь! У нас абсолютно укомплектованная ячейка!.. — Возможности жизни безграничны, — сказала мама. — Миша! Я поняла: мой идеал мужчин — не только сутулые и долговязые, но также маленькие и шарообразные. — Вы режете меня без ножа, — простонал папа. — Василий Васильевич художник, он завазюкает нам всю квартиру. — Я буду аккуратно! Вот увидите! — просился Василий Васильевич. — У нас тут что?! — взревел папа. — Львиный прайд? Племя тумбо-юмбо? Василий Васильевич, дорогой, мы с удовольствием встретимся с вами, даже устроим ужин в вашу честь… — Не надо ужин, — заартачилась мама. — Столько возни! — Можно же сосиски! — прошептал папа. — Люся! Люся! — воскликнул он. — Я проштрафился? Я говорю тебе мало ласковых слов? Мама подошла поближе и заглянула ему в лицо. — Ты мой, — сказала она, — самый лучший, любимый, единственный Миша! — А он? — грозно спросил папа. — А он наш единственный Вася!.. — Я умоляю вас, станьте моей семьей, — подхватил Василий Васильевич. — Мы устроим праздник, бразильский карнавал. Мы будем танцевать в набедренных повязках и жечь бенгальские огни. И мы еще увидим небо в алмазах!.. — Возьмем его! — мы с мамой закричали. — Возьмем! — И заплакали. — Ну ладно, ладно, — сказал папа, — ладно, только не плачьте! Как здорово мы зажили! Не было никакой неразберихи. Теперь, когда у нас с мамой их стало двое, мы вообще ели один раз в день, но очень плотно и на ночь. По воскресеньям к нам бабушка приезжала с котлетами. — А вот и котлеты! — завидев ее, говорил Василий Васильевич. — Редкий зять, — радовалась бабушка, — так любит свою тещу, как мои Вася и Миша. Спали они со мной в детской — валетом. Мама к нам зайдет, укроет их, меня посмотрит, поцелует и отправляется к себе. А как они дружно ходили в магазин! — Давай мы понесем, — кричали они маме, — все сумки! Все-все-все! Давай все! Иначе зачем тебе мужья? — Чтобы их любить! — отвечала мама. — Нет! — кричали они на всю улицу. — Чтобы носить тяжести! А ты будешь нести одни цветы и укроп.  Василий Васильевич настоял, чтобы мы взяли его фамилию и стали Антоновы-Авдеенко. А мой папа поставил условие, чтобы он стал Авдеенко-Антонов. Единственный раз они не поладили, когда Василий Васильевич попросил меня, чтобы я в своей жизни пошел по его стопам. — Только через мой труп! — сказал папа. — Будет художником — будет жить очень бедно. Лучше пусть идет в армию, обмундирование дадут, бесплатная еда… Василий Васильевич надулся и долго ни с кем не разговаривал. Наутро, в предрассветной синеве, он разбудил папу. — Михаил, — недовольно сказал он. — Вы брыкаетесь. — Тысяча извинений, — забормотал папа. — Мне снилось, что я тону. За завтраком, между яичницей и чаем, Василий Васильевич объявил, что он уходит в другую семью. Мы чуть не умерли с горя, когда это услышали. — Василий Васильевич! — сказал папа. — Мы проштрафились? Мы говорим вам мало ласковых слов? — Я там нужнее, — ответил Василий Васильевич. Мама плакала. Папа метался из угла в угол, как ягуар. — Ума не приложу, — говорил он, — неужели невозможно жить одновременно и тут и там? — Те узнают, будет тарарам, — объяснил ему Василий Васильевич. — Иногда люди до абсурда доходят своей какой-то негибкостью! — возмущался папа. О, швабра, швабра, где моя любовь? Расставаясь, Василий Васильевич подарил нам сухой початок кукурузы.  Иллюстрации Аллы Казаковой |