Учебноправовая деятельность. Альманах «Принятие». Сборник эссе, объединенных темой принятия, жизни, смерти, общества и реальности как таковой. Содержание
 Скачать 1.08 Mb.
|
|
136 Альманах «Принятие» о влечении-к-смерти как стремлению вернуться к состоянию минерала, желание мимикрировать под окружение, прикинув- шись камнем или веткой. Наконец, отдельно важно, что Меланхолия присуща не только особым субъектам, но встречается и как различное по продол- жительности, но преходящее депрессивное или маниакальное состояние, случающееся у иных субъектов. Соответственно, необходимо либо предположить, что эти явления различны, но удивительно схожи в проявлениях, и это возможно, но кажется маловероятным, либо это одно и то же явление. Если исходить из второго варианта, то приходится заключить, что так же, как и нарциссизм, Меланхолия составляет собой особую подструктуру психического аппарата, которая может быть постоянно активна в депрессивном или маниакальном режиме, способна переклю- чаться между ними или становиться активной лишь в исключи- тельных случаях, что и имеет место у людей, не считающихся меланхолическими. Это, в свою очередь, значит, что человечеству в целом не чужд комплекс меланхолической проблематики, но только для некото- рых она остаётся в постоянно активном режиме, тогда как у остальных становятся более активными иные психические схемы, которые у меланхоликов, вероятно, даже не выстраиваются. Все сталкиваются с предательством, заброшенностью, болью от потери вселенской любви и эквивалентным гневом. С гибелью божественного и собственной Души в результате космической драмы и от собственной руки. Оказываются заполнены живой разлагающейся массой. Предстоят виновными отбросами и омерзительной нежитью, для которых нет места в мире. Выстраивают на месте смерти, обратившемся в Бездну Небытия, Храм Смерти из гниющей плоти и воспоминаний, сами становятся этим Склепом и скорбят, ненавидя потерянное и себя. Сталки- • 137 136 ваются с катастрофическими нападениями демонических разрушительных сил и гибельными приливами опустошитель- ного аффекта. Видят восход ужасного Чёрного Солнца над бессмысленной и пустой мёртвой плотью земли. Страдают от Голода по чужому живительному любовному теплу. Но не всем удаётся это пережить, и не для всех это сменяется чем-то иным. 138 Альманах «Принятие» НАДЕЮСЬ, ЭТО ВАС РАЗОЧАРУЕТ Автор: Антон Шевченко Можно ли представить себе печального сатира? Другое дело — люди. Этот проклятый род разочаровывается, как только достигает цели, не пребывая в удовлетворении ни дня. Разочарование — родная среда человечества, и они должны её смиренно осваивать. • 139 138 НАДЕЮСЬ, ЭТО ВАС РАЗОЧАРУЕТ «Зло мешает нам осознать чудо. Зло словно бы не составляет части чуда, оно обыденно, оно наша повседневная пища. Радость бытия удушена несчастьем, утоплена. Это так же необъяс- нимо как существование, связано с существованием». Эжен Ионеско «Почему я пишу?» (перевод В. В. Бибихина) 140 Альманах «Принятие» Районы орбитальных новостроек отмечены острым дефици- том интриги. Всё здесь прагматично и ясно. В тени вертикального жилья — туши машин и дельта пластиковой инфраструктуры: детских площадок, пивных точек, салонов красоты. Потайных карманов жизни в виде облупленных полуподвалов, закрашен- ных вывесок и окон с оленями лфз нет и в помине. Деревьев тоже нет, отчего пейзаж выглядит геометрически гладким и лишён- ным временной перспективы. Трудно представить, за что здесь зацепится глаз аборигена, пока еще спящего в коляске, когда проснутся он и его кроманьонский инстинкт первопроходца. Его потянет в неизвестность и хаос — к гаражным ущельям, к свалкам, пахнущим дымом и падалью, к любому намёку на тайну. Найдёт ли он подходящие сюжеты в этой однослойной среде? Будет ли сочинять локальные мифы, хотя бы тайные, невысказанные? Возможно, пейзаж останется в девственной смысловой пустоте. Это будет означать, что азарт пионера и мифотворца окончательно утекает в виртуальные локации, в новую обитель очарования. Ребёнку естественно быть очарованным, а взрослому — скорее разочарованным, и это роковая черта (не препятствующая, правда, инфантилизму), разделяющая два мира. Очарованность — это вера, или влюбленность в ту неконкретную потенциальность, которая воображается во внешнем мире, в Другом, и рождаемые этой верой чувства — интерес, предвкушение, трепет. Один из примеров — любимый Гофманом и Андерсоном мотив оживаю- щих кукол. Вспоминая «Песочного человека», Фрейд писал о пациентке, которая, будучи восьмилетней, была убеждена, что её куклы оживут, стоит только посмотреть на них особенным образом. Подобный сюжет существует повсюду, даже во вселен- ной советского фольклора он жил в страшилках про стеклянную куклу, куклу в черном платье и прочих. Такие идеи легко возни- кают у детей, легко их покоряют, а потом легко исчезают. Однако вещи вроде веры в оживление кукол — не то же самое, что и концептуальная вера в восстание мертвых из гроба — они живые, связанные с ощущаемым существованием, с либидо. Это территория субъективной сказки, на которой респаун игрового • 141 140 персонажа легко может быть актом безымянного таинства, а собственный страх — божеством. Волшебным является более- менее всё, как и описал это Заболоцкий в стихотворении «Детство»: Он, этот дивный мир, поистине впервые Очаровал ее, как чудо из чудес, И в глубь души ее, как спутники живые, Вошли и этот дом, и этот сад, и лес. Тоже с путешествиями, пересечением всевозможных границ. Чтобы почувствовать мурашки, очарованному страннику доста- точно выйти из дома, из своего двора. Одиссеей может стать любой произвольный маршрут. Это происходит потому, что странник не просто открыт потенциальности, а подыгрывает ей, выступает её соучастником. Как затравка, погружённая в пересыщенный раствор, вызывает кристаллизацию вокруг себя, так и очарованное состояние провоцирует историю. Зимой 334 года много кто из римских солдат видел в галльском городке голого оборванца, но только для одного из них эта встреча стала роковой. Мартин разрезал свой плащ и протянул его половину Христу — такой видел реальность будущий святой. Взрослые, неочарованные, путешествуют иначе. Индустрия упорно, хотя и не особенно изобретательно, разжигает их туристическую страсть. Слишком стараться действительно не нужно — точка прибытия обычно выполняет чисто техническую функцию, потому что сущность приключения не в том, чтобы оказаться в обетованной земле, а в том, чтобы временно не видеть свою, бетонную. А потом вернуться. То есть это путешествия, вся потенциальность которых закована в арматурную логику плана. Всё это только примеры или даже метафоры тому, как остывают субстанции интереса и воли, которые отвечают за экзистенци- ональную вовлечённость, цветущую у детей и психопатов. Конечно, нормальный человек тоже может гореть и необязательно в силу звериной обусловленности, но посмотрите на предложение и дефицит: сбросить обыденную усталость, освежить восприятие, 142 Альманах «Принятие» заново почувствовать вкус к жизни — эти формулы повсеместно продают всё: туры, тренинги, челюстные протезы. Больше того, коучи обучают теперь тому, как желать, как будто это особое, тайное искусство. В том числе, как культивировать радость, раздувать в себе угольки мотивации, ставить цели. Как не попадаться в лапы ярмарочных чудовищ депрессии. В общем — как жить очарованно, если внутри вы разочарованны. Генезис разочарования заключён, конечно, в желании, которое Лакан весьма последовательно называл метонимией челове- ческого бытия. «Желание — это отношение бытия к нехватке. И нехватка эта как раз и есть нехватка бытия как такового. Это не просто нехватка того или иного, а нехватка бытия, посредством которого сущее существует. <…> Именно в силу этой нехватки, именно в опыте желания приходит существо к переживанию своего Я в его отношениях с бытием. Именно в погоне за тем потусторонним, которое есть ничто, снова и снова возвращается оно к пережи- ванию себя как существа, себя сознающего. На самом же деле, это сознающее себя существо оказывается не чем иным, как своим же собственным отражением в мире вещей». Жак Лакан «Я» в теории Фрейда и технике психоанализа Детский ум, свободный от перманентного разочарования — это ум эдемической полноты (герметичный, как любой рай или тюрьма). Он слеп ко всепронизывающему излучению неудовлет- ворённости и пока ещё верит акту утоления желания, счастливому финалу каждой из миллионов погонь. Опыт взрослого постепенно приучает к иному — к тому, что подлинное удовлетворение невозможно никогда. Объект желания — всегда идеальный объект, такой же конструкт, как, например, горизонт. С ним нельзя слиться абсолютно, окончательно, как сплавляются два объек- тивных предмета. Всегда обнаруживаются несостыковки. Поэтому всякое обладание ограниченно, фрагментарно, изменчиво. В каждой вожделенной крыжовинке обязательно есть оттенок разочарования, металлический привкус собственной взволно- ванной крови. «Не совсем то» становится мотивом попробовать • 143 142 ещё раз — так рождается космический образ пса, лижущего нож. Мало того, даже худая радость заставляет вставать за конвейер своего воспроизводства, воспитывает личность в своеобразном стахановском духе. Мир становится похож не на волшебный сад с тропинками, где может воскреснуть кукла или Христос, а на заводской цех со станками. Работа над болванками удовольствия идёт без праздников и выходных. Из этого циркулярного опыта и возникает та печать тщеты, которой отмечен каждый обитатель взрослого мира. Описывая эффект от чтения Канта, Артур Шопенгауэр говорил о разочаровании, постигающем ум читателя, разочаровании целебном, освобождающем интеллект от врожденного «младен- ческого реализма». А Жак Лакан рассматривал чувство разоча- рования, которое мы испытываем в общении с Другим, как признак подлинного контакта, потому что разочаровывающий ответ несёт в себе несомненную новизну, шок от деструкции встроенного в вопрос ожидания. Это хорошие примеры тому, что при направленной интерпретации разочарование может быть не только отравляющим элементом. Потеря наивной свежести, крушение воли, скука — традиционно считаются хронической болезнью экзистенции, злом. Этого недуга принято стыдиться, маскировать его или залечивать пластырями «добра», но правда заключается в том, что это не абсолютное зло. Мышление, жестко разграниченное на чёрное и белое, — фунда- ментальное насилие, приводящее к тупику. Разочарование же неоднозначно, оно как маленький древесный термит: одновре- менно и паразит, и созидатель, выгрызающий новые пути, новое пространство. 144 Альманах «Принятие» РЕКВИЕМ ПО САКРАЛЬНОМУ Автор: Артур Крумин Рефлексия об упадке сакрального. Напрасно ли люди отгоняли богов, словно диких зверей, всё дальше от своих домов, загоняли на священные горы, в безлюдные чащи и пустыни, а затем выставили за пределы своего мира? • 145 144 РЕКВИЕМ ПО САКРАЛЬНОМУ «Если же соль потеряет силу, то чем сделаешь ее соленою? Она уже ни к чему негодна, как разве выбросить ее вон на попрание людям» Мф 5:13 146 Альманах «Принятие» Когда-то я был уверен, что упадок сакрального — это большая беда, и с этим нужно что-то срочно делать. Мне казалось необхо- димым возрождение сакрального, создание новых мифологий взамен тех, что стали дряхлыми и теперь разлагаются под влиянием постмодерна. Поддержку своим смутным догадкам я нашёл прежде всего в Карле Густаве Юнге и других авторах, сетовавших на то, что прежние символы потеряли свою волшеб- ную силу и теперь не вызывают ни трепета, ни ужаса. Упадок мифологий, развеивание сакрального связывался учёными мужами с упадком смыслов, наступлением века депрессии и всесторонним наползанием хаоса на цивилизацию. И нельзя сказать, что они полностью ошибались. Значит, нам нужны новые символы и новые мистерии. Необходимы обновлённые и полные таинственных значений переходные обряды, потому что мальчики забыли, как становиться мужчинами, а девочки — матерями. Все позабывали свои места в совершенном космическом порядке, и мироздание раскололось на куски. Такое отношение к проблеме сакрального свойственно стари- кам, грезящим о заливных лугах Элизиума из несуществующего прошлого и заливающим потоками желчи мир, который не понимают и презирают. А также оно присуще восторженным юным сердцам, переживающим бессмысленность существования в отсутствии великого Императива. Они не находят и малейших следов смысла вокруг себя и с надеждой направляют взгляд в далёкое и туманное прошлое, где взор ищущего найдёт всё, что пожелает. У вторых ещё есть надежда, а первым уже не помочь. Отчасти они правы: мифическое прошлое преисполнено сакраль- ностью, будь то прошлое человека или людского рода. Но это не та сакральность, о которой они мечтают, а другой не существует. Существовал ли Золотой век в действительности или в фанта- зиях, но он существовал. Хотя я бы поостерёгся называть его «золотым». До того как появляется цивилизация или индиви- дуальный субъект, мир погружён в хаос. Это не изначальный хаос, где всё соединено и перемешано, и где ничего толком нет, а значит и говорить не о чем. Перед нами ограниченное простран- ство, расчерченное и в принципе структурированное. Это ещё не структура общества или психики человека в привычном • 147 146 понимании, но это нечто, что уже есть. И здесь продолжает править хаос. Золотой век находится во власти Сатурна и хтони- ческих титанов, пожирающих и насилующих всё, что им приглянется. Это мир изобилия, возможностей, вечной юности, летающих жирафов; сверкающий и сияющий мир бесконечного тотального насилия всего над всем. Здесь прекрасноуродливые твари сжирая насилуют и взаимопорождают друг друга на кисельных берегах плоти и в молочных реках крови. Это полная волшебства страна чудес, и вам бы в ней не понравилось. Сакраль- ное здесь повсюду. Казалось бы, откуда такие мрачные описания. Почему это не мог быть дивный мир, где лев не трогает ягнёнка и всё преисполнено полноты и радости? Полноты здесь как раз в избытке, что же до остального, то сакральное не разделяется на хорошее и плохое, на благое или дурное, на священное или проклятое. Сакральное заключается только в сверхъестественном ужасе и благоговении, во власти и произволе запредельно могущественных сил. К слову, любые разговоры о выходе за пределы добра и зла — всё та же ностальгическая тоска по сакральному. В свою очередь разговоры о разделении сакрального на то, что получше, и то, что похуже, — признак тщетных попыток спасти сакральное от угасания, изгоняя плохую и поддерживая хорошую его составляющую. Попыток тщетных, потому что в этом деле или вы берёте весь комплект, или остаётесь ни с чем. Чудовищность и насильственность сакрального и являются причинами, по которым его со временем становилось всё меньше. Сакральное и есть прежде всего насилие: насилие друг над другом или над коллективными жертвами. Первым делом смертные отгородили от себя божественное в пределах священных мест, а также скрупулёзно ограничили список священных явлений. Ведь каталогизированные столетие назад «дикари» вовсе не купаются в лучах божественного, но чураются контакта с ним и скорее изгонят заражённого скверной, чем позволят сакральной силе продолжать своё распространение среди них. Быть шаманом или жрецом — не удача богоизбранности, но труд по изоляции сакрального и устранению последствий его проникновения в мир. Сакральное вообще удивительно схоже с энергией ядерного распада, только пользы от него гораздо меньше. 148 Альманах «Принятие» Люди отгоняли богов, словно диких зверей, всё дальше от своих домов, загоняли на священные горы, безлюдные чащи и пустыни, а затем выставили за пределы своего мира. Сакраль- ное, впрочем, отступало с неохотой, ведь ему нужны были человеческие жизни. Тогда последним оплотом его пребывания стала душа человека. Сатана пал подобно молнии в нутро каждого из нас, и он всё ещё где-то рядом. Новое время стало своеобразным вторым Возрождением со всем этим романтизмом и тягой к мистике, но теперь ещё и с психоанализом вместо герметизма, позволявшими найти в бессознательном субъекта всё, что угодно, — вплоть до потерянных ключей от машины. Возрождение возводило скульптуры давно никому не нужных божеств. В свою очередь конец XIX и начало XX веков ознаменованы написанием километров текста о прекрасном величии священных рощ, экзотических мистерий, могущественных божеств и гармонич- ного космоса. Опять же, всё это было адресовано в никуда. Хотя теперь авторы начали подозревать, что что-то здесь не так, и изобрели, в частности, готический роман и прочие страшные истории, где мы сталкиваемся с тиранией и насилием в принципе сакрализованных персонажей. Замечательно завершили этот тренд Эдгар По и, само собой, Говард Лавкрафт. Последний исчерпывающе продемонстрировал, что такое на самом деле сакральное — абсолютный запредельный ужас, перед которым бессилен человек. Но, к счастью, на деле не так уж и бессилен. Очередная попытка реабилитации сакрального была предпри- нята всё тем же Юнгом и его сообщниками. Новых символов, впрочем, учёные мужи так и не предложили, а занимались эксгумацией трупов языческих богов, для которых искали подобающее место в современном мире. В политике, экономике, рекламе и одному Зевсу ведомо, где ещё. А если в коллективном воображении культуры места им не находилось, то оно всегда обнаруживалось в воображении индивидуальном: в сновидениях и фантазиях, в вымышленной универсальной логике развития субъекта, в безжалостно типированных людях. Для объединения этих приёмов сном разума было порождено чудовище коллек- тивного бессознательного. Этот конструкт позволил по любому поводу заявлять, что на самом-то деле боги никогда никуда не • 149 148 уходили, просто мы забыли о них на свою погибель, и они тайно правят судьбами человечества и каждого отдельного смертного. Однако коллективное бессознательное — это не более чем братская могила богов и героев, фантазм о фантазме. Ответом на восходящий к Олимпу массовый плач стало великое «Нет» мировых войн, окончательно доказавших, что ничего святого здесь не осталось, мы остались одни, и вся ответственность теперь является нашим бременем, которое мы не сможем перене- сти на благих или гневных персонажей с сомнительным происхождением. Наконец, мы стали как боги. Однако, как мы видим, увлечённость сакральным продолжает захватывать разум субъектов подобно демонам. Ну, на самом деле это и есть демоны. Примечательно, что мы никогда не встретим религиозных фанатиков, которые с остервенением пытаются помочь своим ближним, лечить больных и заботиться об обездо- ленных. Нет, они производят разрушение. Словами или делами они несут насилие в оставленный богами мир, надеясь в парок- сизме всеуничтожения открыть врата, через которые на них изольётся свет божественной благодати. И удивляться здесь нечему, потому что сакральное — это и есть насилие. И естествен- ной попыткой вернуть его будет симуляция его присутствия, совершение религиозных жестов, которыми субъект изображает божественных персонажей в их оригинальной форме, то есть несёт смерть, страдание, порчу и, конечно же, гекатомбы жертв. Что такое терроризм, как не конвульсии сакрального, требу- ющего невинных жертв, чтобы возродить к жизни кровавых тиранов? И что такое религиозный фундаментализм, как не попытка своими воплями и волей вернуть в мир немного волшеб- ства? Но это именно признаки агонии, лихорадочный бред умирающего. Две тысячи лет назад сакральному была сделана смертельная инъекция, и после того как у него снизился иммуни- тет и его одолела слабость, яд начал поражать нервную систему, вызывая причудливые, но и опасные для окружающих судороги. История человечества — это история о долгой и изнуритель- ной борьбе со священным. Единственные сомнительные блага |