Учебноправовая деятельность. Альманах «Принятие». Сборник эссе, объединенных темой принятия, жизни, смерти, общества и реальности как таковой. Содержание
 Скачать 1.08 Mb.
|
|
• 115 114 функционированием мозга и организма в целом, Дурным Творцом. С появления на свет и порой до последнего вздоха смертные лишены воли и выбора, поскольку для того, чтобы вырваться из шестерней психофизиологических паттернов, требуется совершать постоянное усилие, но и обретаемая столь тяжело свобода никогда не бывает полной. Невидимые архонты направ- ляют наши помыслы и сообщают переживания, и лишь те, кому повезло меньше прочих, могут расслышать их повелевающие и упрекающие голоса. Проклятый находится в сложных отношениях с истиной о себе, мире и людях. Сложных потому, что он не просто знает её, но пребывает в ней, что сильно затрудняет возможность понимать и делать верные выводы. Он понимает, что существо- вание исходно бессмысленно, жизнь скоротечна, а люди не всегда так хороши, как им хотелось бы о себе думать. И, само собой, что существование есть страдание. Эти и прочие называемые «песси- мистичными» вещи, которые иные люди предпочли бы игнорировать, составляют жизнь проклятого. Проклятый, осознанно или нет, обращает внимание на всё столь же отверга- емое, каким он чувствует себя. Но далеко не всегда способен сделать из этого жизнеспособные выводы. И если самообман смертных состоит в игнорировании истины, то самообман проклятого — это принимать все наблюдения на свой счёт, обвинять во всём дурную реальность или воспроиз- водить истину своими действиями. В любом случае происходит неизбежное отвлечение внимания от исходных фактов. Проклятый пребывает при истине, не скрывая для себя ничего, кроме самой сокрытости, от которой он бежит. Он не склонен делать выводы о мире или людях, он склонен делать неуте- шительные выводы о своей виновности и никчёмности. Эта особенность внимания лишает проклятого защиты, который наделены смертные. Ведь что кроме самообмана может помешать пониманию абсурдности существования, в котором невозможно 116 Альманах «Принятие» ничего планировать, если в любой момент тебя может не стать. Тотальное проживание истины ввергло бы смертного в ужас или просто заставило прекратить дышать. Бытие Ужасно, и Прокля- тый пребывает при Ужасном. Проклятому делает честь то, что он ограничивается при этом всего лишь депрессивными состо- яниями. Впрочем, здесь заключена следующая ошибка, которую совершают проклятые: если уж плохи не они, то это всё вокруг них безотрадно и плохо. Они замечают вытесненную часть, но принимают её за целое. Но даже так проклятые хотя бы служат живым напоминанием о том, что мы что-то упускаем из виду. Истина о мироздании скрыта в его глубине и противится распознанию, а существенную часть мучений проклятого состав- ляет именно это приближение к сути вещей. Проклятый — это тот, через кого истина сакрального проникает в мир, искажая и калеча собой носителя. Что есть Проклятие, как не вкушение от древа познания добра и зла, особенно если в сравнении со злом меркнет всё остальное? При прочих равных проклятый действи- тельно видит и может понять больше, чем смертный. Однако видеть нечто и делать из этого не самоубийственные выводы — это далеко не одно и то же. Остаётся вопрос, что за истина являет себя через осквернение? Истина ли это Неведомого или правда о том, чем на самом деле является смертный и падший мир? По всей видимости, это связанные вещи, однако второй вариант находится ближе и потому склонен проявляться раньше. И подобно тому, как кусок отвалив- шейся штукатурки позволяет нам во всей неприглядности узреть, что представляет собой строение, так и следы разруше- ния и изъяны являют то, что есть на самом деле Творение и смертные. Пока нечто пребывает в целостности, мы не знаем его. Если обвалится всё, то перед нами будут только руины, подобные психоструктуре психотического субъекта, в которой разрушены все связующие элементы и явлены принципы её устройства, но • 117 116 для субъекта это уже не важно. Штукатурка должна отсутствовать местами, и тогда эти изъяны станут печатью осквернения и проблесками истины. Мы узнаём смертных отнюдь не по подвигам героев и житиям святых. Мы узнаём их в проклятых. Потому воплощением смертных и их цивилизации являются не завоеватели, но чудовища, ожившие мертвецы и одержимые, которые одновременно напоминают смертных и пугающе искренни в своей монструозности. Самой же удачной метафорой будет доктор Фауст, вампир или монстр Франкенштейна — точные описания проклятого субъекта и наглядные образы чудовищности, сохранившей сознание для восприятия себя как таковой. Ни одна вооружённая факелами толпа и ни один смотрящий с высот своей праведности святой не способны испытывать то же обилие и глубину злостных чувств в отношении проклятого, как те, что он испытывает в отношении самого себя. Он укоряет себя за несоответствие совершенным фантазмам, за то, что не справляется со своим существованием, за то, что он не способен быть человеком. Он с отвращением смотрит на своё отражение, в котором видит лишь нескладно скроенное подобие смертного существа. Он лишь видит швы, плохо удерживающие плохо подогнанные разнородные куски; трещины на скорлупе его оболочки, через которые проглядывают гниющие внутренности. Его внимание приковывает не целостность образа, но то, из чего скроена эта мнимая целостность, и отвратительное Нечто, что проглядывает оттуда. Он бесконечно плох только потому, что продолжает существо- вать. Но и мысль о прерывании существования становится лишь ещё одним признаком его ущербности, окончательным приго- вором в его несостоятельности, которого он всё же склонен избегать. Избегать потому, что проклятый — это всё ещё не труп, которому остаётся лишь подтвердить свой статус, но живой мертвец, вечно балансирующий на грани небытия. 118 Альманах «Принятие» Прореха в психоструктуре проклятого делает его каналом для сакрального, для Хаоснования, которое изливается в виде скверны. Сакральное являет себя через разрушение, и проклятый становится вестником этого разрушения. Это выражается в обесценивании представлений, разрыве социальных связей, уничтожении собственных и чужих достижений, поиске ошибок, критике и, конечно, увечении самого себя. По себе проклятый знает, что разрушение обнажает сокрытое и являет истину субъекта на обозрение. И он расширяет область применения этого знания, выносит вовне себя, разрушая всё, чтобы найти истину. Но часто он уничтожает носитель истины вместе с преградой, и тогда на месте драгоценных искр натыкается на пепел и прах. Эту способность к деконструкции проклятый может вполне эффективно использовать для конструирования своей субъект- ности. Начинает он обычно с лишения себя тех качеств, которые считаются положительными в его культуре. Прежде всего, это успешность, так что проклятый начинается как тотально неуспеш- ный и бесперспективный субъект. Он становится тем, чем не является и чем не обладает, конституируя себя через негацию. Ни к каким реальным качествам обычно это отношения не имеет, но сам проклятый склонен целенаправленно, но неосознанно совершать действия, прямо или косвенно подтверждающие его неполноценность. Сакральная сила разрушения по умолчанию находится в руках Демиурга, который использует её, чтобы удерживать субъекта в рабстве ничтожества и вины. Однако проклятый способен вырвать этот инструмент из хватки внутрен- него Обвинителя и направить уже на то, что сочтёт необходимым. И, избавившись к этому моменту от большинства благодетелей, субъект продолжит путь негативного утверждения себя, лишаясь качеств вообще. • 119 118 Так проклятый обращается в перечень того, что он не есть. Такое апофатическое самоутверждение, однако, не оставляет субъекта с ничем в том смысле, что он оказался бы в зияющей пустоте отчуждения и отсутствия. Он и так давно уже там. Но благодаря негации эта пустота перестаёт быть гнетущей и дурной, она становится свободным местом, где проклятый может не быть кем угодно. Вместе с атрибутами он способен разрушать любые представления, в том числе и ценности, усвоен- ные бессознательно посредством мимезиса на заре его истории. Эти ценности составляют конгломерат уходящих в небо столпов, на которых держится идентичность субъекта. И они же являются главными потребителями психической энергии, и если это не контролировать, то на всё остальное её может уже не хватить. Эти столпы, впрочем, могут быть подвержены порче и низвергнуты. Тогда вместо тех ключевых представлений, которые субъект счёл неподходящими, он может соорудить новые монументы другим божествам. Или не нагружать ценностью ничего, оставив душев- ные силы не для борьбы за идеалы, а для чего-то более стоящего. Но, по моему опыту, хотя бы один такой столп лучше оставить в качестве axis mundi, иначе будет совсем бардак. Более стоящим может быть что угодно, но я предполагаю, что это творческое познание себя в весьма широком спектре проявлений. Проклятый отрицает, и своим отрицанием он ищет то, что не подвержено отрицанию — безусловное ядро своей субъектности. Не понимая того, что сама сила деструкции исходит из этого ядра. Его Проклятие, исходная расшатанность, сломан- ность субъекта не являются простой констатацией его плохости. Но Проклятому необходимо принять прежде всего именно плохость. Принять свою убогость и искорёженность, принять собственную уродливую суть, своё несовершенство, отвращение к себе и тотальную неполноценность. Потому что ничего из этого невозможно исправить, но можно превратить в то, что поможет совладать с существованием, в придающее сил тёмное пламя. 120 Альманах «Принятие» Испепеляющая проклятого скверна исходит от Искры. Именно дефекты субъекта являются тем, благодаря чему приоткрывается и через что проявляет себя фрагмент сакрального, заключённый в смертных. Через изъяны себя являет Дух; но, чтобы узнать его, необходимы усилия разума и воображения, Логоса и Психеи. Травма проклятого, его кровоточащая и гноящаяся скверной рана, неизбывный источник его страданий является вместе с тем и его sancra sanctum, предельным приближением к истине Хаоснования. Вокруг этого зияния не просто необходимо возводить символические преграды, чтобы выжить, но следует возводить храм, чтобы быть. МЕЛАНХОЛИЯ • 121 120 МЕЛАНХОЛИЯ Автор: Артур Крумин Что общего меланхолия имеет с депрессией и маниакальными состояниями, причем тут любовь с ненавистью, и как жить дальше. 122 Альманах «Принятие» Слово «Меланхолия» кажется теперь неуместным и напыщен- ным архаизмом, в крайнем случае названием фильма Триера, но не страшным душевным недугом. Её место заняла банальная и лишённая намёка на сакральность депрессия. Повсеместно используемое слово, и этим едва ли можно напугать или удивить. При этом депрессия действительно столь распространена, что к ней относятся скорее как к простуде, чем настоящей болезни. Депрессия — это то, от чего можно выпить таблетку и жить счастливо, это «неправильное мышление», по мнению некоторых, от которого можно избавиться усилием воли. Депрессия — это нелепый казус в глазах как тех, кто в её власти, так и беспечных наблюдателей. Но если дать чему-то другое имя и назвать безопасным, то оно не изменится, но будет жить само по себе, властвуя над субъектом. Поэтому речь пойдёт именно о Мелан- холии, Чёрной Чуме души. Проще начать с очерчивания Меланхолии через всё ту же депрессию, с которой всё должно быть относительно прозрачно, давно известно и скучно. В виду имеются состояние пониженного настроения, разрастающееся переживание бессмысленности, чувства вины и ничтожности, доходящие до бредовых. Множе- ство разнообразных чувств с отнюдь не прозрачным описанием. Едва ли многих миновало подобное состояние, и составить общее представление не составит труда. Но нас интересует так называемая депрессия меланхолического субъекта, то есть не преходящий синдром, но особенность субъекта, для которого депрессивные составляющие становятся вечными спутниками, если только подобный субъект существует и может претендовать на отличие от прочих. В традиционном понимании Фрейда Меланхолия уже претен- дует на то, чтобы быть этим особым устройством субъекта, хотя она и связывается со временной скорбью по утраченному любимому объекту, но является уже не преходящим переживанием, а фунда- ментальным свойством субъекта, который живёт с постоянным, как будто беспричинным чувством утраты любимого. Причём, • 123 122 как выясняется, основу составляет здесь не столько сама утрата, сколько связанная с ней ненависть к утраченному объекту, которую невозможно реализовать и которая становится тем, что связывает утраченный объект с меланхоликом. Связывает столь прочно, что объект навечно остаётся при субъекте, становясь им самим, и бесконечные потоки обвинений и злобы обрушиваются несчастным на самого себя. Меланхолия — это боль потери любимого, эквивалентная ненависти к нему. Тогда как ненавистный любимый занимает место субъекта в самом субъекте. Пока мы не двинулись дальше, следует прояснить, что это за объект, почему именно ненависть и как образуется столь странная конфигурация. Сразу отмечу, что эти измышления уже существенно расходятся с фрейдистскими, хотя и не противо- речат им. Основной же вклад в понимание Меланхолии и ме- лан холического субъекта внесла Мелани Кляйн, рассматривав- шая так называемую «депрессивную позицию» младенца, при которой у него формируется образ Первичного Объекта, сочета- ющего «хорошие» любовные качества, которые прежде субъект считал своими, и деструктивные «плохие» качества, которые полностью выносились вовне и уже снаружи паранойяльно преследовали и нападали на субъекта, и к этому мы ещё вернёмся. Далее я буду сравнительно вольно интерпретировать построения этих и других авторов. Объект — это отчасти реальный другой, Первичный Объект, которым в случае Меланхолии традиционно считается мать. Он жизненно важен для субъекта, поскольку обеспечивает само его существование и вместе с необходимой пищей дарует любовь и заботу, что до поры субъекту неизвестно, и предполагается, что всё это появляется по его воле. Но затем пища, любовь и Первичный Другой так и остаются прочно связанными в фанта- зии субъекта, становясь его неутолимым Голодом. 124 Альманах «Принятие» Любимый Первичный Объект отстраняется и оставляет субъекта в его фантазии. Здесь часто не имеет значения конкрет- ное поведение реального другого. Предположим пока, что его заботы и любви оказывается субъективно недостаточно в сравне- нии с Голодом гипотетического юного субъекта. Хотя иссле- дования в детских домах это и подтверждают, но в реальности всё обстоит далеко не столь линейно. Субъект оказывается без защиты и поддержки, один на один с невыносимой утратой объекта, жизнь без которого буквально невозможна. Любимый объект становится столь же ненавистным, ведь он ушёл, бросил и предал. Ненависть всегда составляет часть отношения к объекту, но реализуется обычно косвенно или остаётся в тени, теперь же ничто не сдерживает эту безгра- ничную ярость, при этом Первичный Объект всё ещё остаётся абсолютно хорошим, любимым и жизненно необходимым. Единственное, что остаётся сделать с амбивалентным абсолютно хорошим и абсолютно плохим любимоненавистным объектом, это хотя бы в фантазии присвоить его себе навсегда, чтобы он никогда больше не мог покинуть. И хотя желанен он только как любимый и кормящий, и субъект хотел бы присвоить себе лишь любовь и сытость, но присваивается он целиком, будучи уже неделимым. Следует заметить, что любовь к объекту и любовь от объекта здесь не являются раздельными феноменами, это просто любовь-от-объекта-и-к-объекту, точно так же, как и потоки ненависти исходят одновременно оттуда-и-туда. Субъект заточает Первичный Объект в себе, чтобы уже никогда с ним не расставаться. В мифической фантазии он проглатывает его, словно хтоническое чудовище, проглатывающее Солнце, желая присвоить не пищу, но саму функцию насыщения. Но с такой задачей ему не под силу справиться, объект слишком прочен и велик, чтобы его переварить и растворить в себе. Объект остаётся в недрах субъекта, застыв в полуживом-полумёртвом состоянии. Таким же становится и субъект, которого заполняет и переполняет отвратительный разлагающийся, но всё ещё живой • 125 124 труп Первичного Объекта. Теперь меланхолический субъект уже не способен ничего изменить. Он не в силах и исторгнуть из себя инкорпорированный объект — тот безгранично велик, необходим, навечно связан любовью-ненавистью и стал одним целым с плотью меланхолика. Меланхолия — это проблема Мёртвого Объекта внутри, заполняющего субъекта внутри мёртвой статичной органической массой. У Андре Грина и Юлии Кристевой концепт Мёртвого Объекта раскрыт в качестве Мёртвой Матери, но мне кажется более уместным именно слово Объект, в частности, чтобы устра- нить возможные отсылки к реальному другому. Субъект так и остаётся существовать, оставаясь не вполне живым с инкорпорированным Мёртвым Объектом в себе, на которого он периодически нападает, стремясь изгнать прочь из себя. Но из-за симметричной двусторонней нерушимой связи с Мёртвым Объектом все нападения на объект являются одновременно и атаками на субъект и обращаются в упрёки, самоуничижение и разрушительное чувство вины. Попытки уничтожить Мёртвый Объект обращаются в саморазрушение самых разных форм. Субъект извергает еду, голодает, режет себя и сдирает кожу в тщетных попытках уничтожить другого в его плоти, чужую плоть вокруг себя, доходя до буквальной гибели, желая фантазийной смерти Другого-в-Себе. Интересно предположение, что любимоненавистный Мёртвый Объект оказывается не просто частью психической структуры, а на месте Я. Тогда субъекту приходится выстраивать себя вовне и вокруг, опираясь исключительно на Сверх-Я. Вообще тради- ционно полагается, что чувство ничтожности и вины исходит именно от Сверх-Я, ответственного за то, как следует и не следует быть, идеальные видения Я и долженствования. Поскольку меланхолический субъект отсутствует сам у себя, лишаясь собственных желаний и целей, то одним из самых доступных способов существования оказывается жизнь в соответствии со |