Учебноправовая деятельность. Альманах «Принятие». Сборник эссе, объединенных темой принятия, жизни, смерти, общества и реальности как таковой. Содержание
 Скачать 1.08 Mb.
|
|
• 105 104 способен вызвать катастрофические и масштабные проявления. Тогда в психике проклятого разыгрываются истории жертво- приношений, великой охоты и страшного суда в завидном разнообразии вариаций. А сам проклятый склонен к переклю- чению между этими паттернами поведения, порой весьма неожиданному, если не пугающему для стороннего наблюдателя. Подобные острые реакции вкупе с общей душевной неустойчи- востью проклятого субъекта приводят к тому, что его поведение зачастую похоже на одержимость. И фактически это недалеко от истины, поскольку в эти моменты субъект оказывается одержим своими относительно самостоятельными психическими констелляциями, которым при сравнительной слабости задав- ленного виной Я ему нечего противопоставить. Никто так не подвержен демоническому влиянию, как раб Творца. В некотором смысле проклятый действительно страдает за грехи всех людей, расплачивается за зло всей человеческой цивилизации, да и за собственные грехи, которые он когда-либо совершал или ещё только собирается совершить. Единственным исходом из порочного круга может быть развенчание мистиче- ского механизма и признание невиновности жертвы. Но кому это нужно, если благодаря вытеснению проклятой части общество продолжает функционировать, противопоставляя себя ей, а сама жертва не имеет никакого желания избавляться от единственной внутренней опоры в виде переживания собственной вины и ничтожности. Кроме того, проклятому не так легко (если вообще необходимо) отказаться от чувства собственной исключитель- ности, пусть даже в негативной модальности. Проклятое — это то, что есть, но чего здесь не должно быть. Это мусор, это уродство, это ожившая мёртвая плоть, восставшая из могилы, экскременты, заполонившие дом. В свою очередь проклятый — это и есть живой мертвец, вампир, жадный до чужой жизни. Не имея ничего, что оживляло бы его и давало тепло его холодному и пустому телу, он поддерживает видимость жизни через существование Другого. Через его переживания, 106 Альманах «Принятие» его мысли, его действия. До нахождения новой жертвы он реакти- вен и лишь симметрично отвечает на воздействия. Но по мере того, как его наполняет фантазийное чужое бытие, к нему прихо- дит активность, а бледные вены заполняются кровью. В этом смысле примечательно столкновение двух проклятых, каждый из которых питается живительной и аддиктивной симуляцией другого и эссенцией его прошлых жертв. Фрагментами чужих жизней, что заключены в партнёре. Проклятому необходимо питательное взаимодействие с миром живых, но оно же и самое тяжёлое для него, ведь мир живых — это другой, дневной мир. Вампиру не нужна пища смертных, ему нужны смертные в качестве пищи. Поэтому даже если проклятый, игнорируя свою отчуждённость от мира, верит в первозданную гармоничность природы и космоса, его отноше- ние к еде выдаёт его с потрохами. Плоды земли превращаются в горький прах на его устах, а сам он предпочёл бы заменить тягость трапезы питательной инъекцией. Чаще ему важнее походить на труп, которым он себя воспринимает, чем удачно притворяться одним из смертных. Проклятия — это монотонное страдание, которому нет конца. Проклятый — это мертвец, продолжающий совершать свою работу, но так и не отошедший в Небытие, зомби-Сизиф. Проклят тот, кто знает, что может быть иначе, но не способен этого достичь и лишь с завистью и восхищением смотрит на чистоту и полноту других, пытаясь время от времени урвать себе часть их жизненной силы. Быть проклятым — значит стремиться стать ангелом, располагая возможностями паразита. Отчасти ничтожность — это абсолютная характеристика. Проклятый плох и жалок уже просто потому, что преисполнен скверны и занимает отброшенное положение в мироздании безотносительно положения всех остальных объектов. С другой стороны, ничтожность проклятого — это и свойство, проявля- ющееся в сравнении с чем-то другим, чем-то достойным • 107 106 и величественным. А проклятый — всегда убогое подобие чего-то настоящего. Принимается ли за идеальный образец реальный другой набор жизненных принципов или непосредственно сакральная фигура. Идеальный образец, даже если его совер- шенство не очевидно в глазах публики, наделяется божественным статусом и подвешивается перед субъектом для постоянного сравнения. Представление о совершенстве условно и непостоянно, а постоянной величиной является сравнение проклятого с ним не в свою пользу. Субъект переполнен идеальными способами существования, прекрасными образами других и совершенными моделями себя. И он стремится к тому, чтобы стать этим всем, не приходя в сознание. Стоит ему остановиться, как очередной акт сравнения ввергает его в отчаяние, ведь он не просто не приблизился к заветной цели, но стал лишь ещё более убог в сравнении с ней, особенно же жалкой ему кажется потуга на то, чтобы превзойти себя. Но он не оставляет попыток, пытается вновь и вновь, меняя направление движения вслед за тем, как место одного мнимого творца его идеального существования занимает другой в кошмарном хороводе образов. Если положение жалкого пресмыкающегося в сравнении с небесным величием является чаще фоновым переживанием проклятого, напомина- ющем о себе скорее в сумеречные часы умирающего дня, то убогость в сравнении с реальными другими озадачивает прокля- того значительно чаще. Проклятый субъект выискивает недостатки в тех, кто претен- дует на наличие совершенной полноты, чтобы обрушить на него поток обесценивания. Или же, не найдя таковых, возвести очередной живой идеал в пантеон недостижимых обладателей священной силы, к которой можно при случае причаститься или украсть ее через приобщение к мудрости или посредством сексу- ального акта. Последний вариант, как я вижу, испокон веков представлялся самым эффективным способом получения жизненной силы и ныне активно практикуется для извлечения жизненных соков если не у общепризнанных кумиров, то у выдаю- щихся личностей ближайшего окружения. 108 Альманах «Принятие» Наконец, без ещё одной составляющей моё описание было бы списком симптомов, картиной популярного психического расстройства, но не Проклятия. Этим ключевым компонентом психоструктры проклятого является особое взаимоотношение с сакральным. Именно сакральное, его воздействие, инфициро- вание им смертного порождает то, что становится проклятым субъектом. Интроецирование психики и заключение её в субъекте привело к тому, что мифология стала психологией. Все те же явления, перестав быть общественными или иномирными, стали досто- янием субъекта, не лишаясь при этом привязки к окружающему миру. Психология стала языком мифа и разделяет с более-менее упорядоченными представлениями о сверхъестественном полки в книжных магазинах. И поскольку мифология — это система лжи, построенная на жертвоприношении, то и психология стала этой системой лжи. Все эти мистические термины, наделённые самостоятельной силой незримые сущности и потоки неулови- мой энергии. Само собой, необходимость в жертвах при этом никуда не исчезла. Ею и стал проклятый субъект, обременённый гнётом вины и не впечатляющий своей самооценкой. Так совре- менность мимоходом порождает жертв отпущения. Культурному порядку больше не нужны какие-то законы и их преступление, достаточно просто быть тем, кто выиграет Проклятие в экзистен- циальной лотерее. Проклятие — это системное и, более того, системообразующее явление. Это повторяющаяся ошибка, которая порождает универ- сальный вселенский закон. Без сакрального ничего не возникает и ничто не имеет смысла, но после того, как первозданный хаос запустил акт творения, он становится угрозой мирозданию, оставаясь заточённым в его сердцевине и за его пределами. Проклятие оказывается ядром (я бы даже сказал провалом), вокруг которого выстраивается космос, в том числе и космос субъекта. Поэтому ничто так не касается проклятого, как истории о появле- нии мира, в то время как тематика сакральности и осквернения • 109 108 составляет суть любой мифологии, в итоге же проклятый оказывается болен мифологией о дурном творении себя, мира и вообще всего. Однако мифология — это уже оформленная система пред ставле- ний о сакральном, попытки ухватить и связать его бесформенность. И в этом смысле следует различать «божественное» и «иное» сакральное. Божественное сакральное принад лежит к области встроенной в культуру, стройной и в общем-то позитивной мифоло- гии. Это отфильтрованное и столь же безопасное, сколь и бесполезное сакральное. Божественное сакральное — это и есть описанная Рене Жираром сила насилия, произвол Творца и людей, поступа- ющий по понятным всем, глубоким и укреплённым каналам. В свою очередь «другое» сакральное, которое часто проявля- ется в негативном модусе относительно культурного порядка и оттого обозначается как «инфернальное», — это сакральное в собственном смысле слова. Нечто чужеродное этому миру, абсолютное отвержение от человеческого и божественного порядка и причастие к Иному порядку Иного (трансцендентного) Бога. Именно оно несёт в себе проклятие для смертных. Происходит это оттого, что сакральное нормально функци- онирует только в обществе. По мере нарастания индивидуали- зации в данной культуре сакральное теряет узнаваемость и обращается в абсурд, а смертные — в проклятых. Сакральное вообще не может проявляться через частного смертного без его травматизации, предшествует ли она канализации этой силы или вызвана ею. История проклятого — это история сакрального, находящегося в смертном канале, через который оно дегтярной патокой просачивается в мир. Проклятый же — это дыра в мироздании, трещина, через которую изливается сакральное, загрязняя и освящая его. Поскольку, чтобы пропускать нечто, нужно отверстие, разрыв, рана в психической структуре субъекта. Как высокоорганизованная жизнь стала тем, что ранено по своей сути в сравнении с примитивными формами жизни и мёртвой 110 Альманах «Принятие» материей, так и проклятый, состоящий из душевных ран, стано- вится чем-то более сложным, чем сравнительно (во всяком случае с виду) целостные смертные. Проклятый — это рана мироздания, кровоточащая сакральным ихором. И подобно тому, как сакральное, которое не интегрировано в культуру, обращается в разрушение, так и проклятый, не вписавший это бремя в своё существование, обречён на страдания. Поэтому он начинает мифологизировать свою жизнь, и идеальной целью этого, возможно, конечного процесса является обращение Эриний в Эвменид, обращение Проклятия в благо. Самый очевид- ный способ связать разлагающее его сакральное — обращение к существующим мифологиям. Проклятый хватается за всё, что попадается ему под руку, заполняясь внутри смыслообразующими конструктами, а снаружи — атрибутами мифологии. Но упоря- дочивание дикого сакрального, укрощение самого Хаоса — это не самый простой процесс. И потому так проклятый скорее оскверняет и профанизирует всё, к чему притрагивается, чаще обращает золото в грязь, нежели совершает над собой алхими- ческую трансформацию в привычном смысле. Проклятый не причастен к мифологии в том смысле, что его жизнь преисполнена архетипических свершений и божественных совпадений. Он пребывает на другой стороне мифа, на той его стороне, где скрывается хоть и искажённая, но истина о субъекте. Это мифология насилия, инцеста, чудовищ, расчленений и изнасилований. Эту её сторону можно было бы назвать тёмной, но лишь она проливает свет на истину мифа и человеческого существования. И эта истина подобна видениям Ада как своей кошмарной безотрадностью, так и непереносимостью, лишаю- щими проклятого последних сил. Мифология оскверняет кровь проклятых, подобно тому как кровь вождя армии демонов Кингу окрасила глину, из которой были слеплены смертные (да, мне очень симпатичен этот сюжет). Им лишь грезятся подвиги героев и мерещится могущество богов. В действительности проклятый — универсальная ритуаль- • 111 110 ная жертва и в то же время чудовище, которое должно быть уничтожено для торжества добра. Жертва искушения, жертва бесчисленных проклятий как человеческого рода, так и божес- твенных сущностей. Он тот, кого распинают, приковывают и уничтожают во славу торжества единения, порядка и чистоты над скверной и разрозненностью. Проклятый — великий враг человеческого рода, нечисть, восставший мертвец, пьющий кровь младенцев и оскверняющий невинных дев и наивных юношей. Если он и герой мифа, то герой проклятый, тот, кого должны стереть с лица земли, чтобы солнце продолжало восходить и посевы продолжали расти. Но, насколько я вижу, только эта сторона мифологии и является общечеловеческой. Ни в ком из нас нет богов и богинь, нет стрем- ления к вселенскому совершенству или совершенной реализации себя. В нас есть разъедающая скверна, на которую слетаются демонические мухи, и в нас есть сладко-отвратительный ихор, склоняющий нас творить зло и непотребства. У мифов нет светлой и тёмной сторон, а если что-то в них и есть, то только отврати- тельная правда о сомнительной природе людей и творения, учреждённых через насилие и отягощённых семенем зла. Проклятый, в свою очередь, не просто погружён в мифологию, но одержим ею. Он становится заложником причудливых и повторяющихся жизненных сценариев, которые вовсе не ведут субъекта по героическому пути самореализации, но стягивают его защитными кольцами сизифовых мук. Иная, полная историй, реальность пронизывает проклятого, лишает его воли, заставляет существовать в одном мире по правилам другого. Но эти истории невозможно исчерпывающе пережить и обрести спокойную жизнь. Если что-то здесь и можно предпринять, то лишь попытаться вырваться из написанного сюжета. Но и это, во всяком случае поначалу, будет не трансцендентным прорывом к настоящей жизни, а выпадением из всякой жизни в бессмысленную суету этого мира. Этот вариант перехода от сказочных историй к мифу о грехопадении кажется мне более перспективным, покуда он отличается открытым финалом. 112 Альманах «Принятие» Но независимо от того, смог ли субъект перестать быть персо- нажем бесчеловечного сказания, он способен увидеть в нём проступающие фрагменты универсальной структуры, арматуру и шестерни небесной машинерии паноптикона. Или он хотя бы может стать объектом наблюдения для других, хотя это уже гораздо более удручающий, пусть и познавательный, исход. Через жизнетворчество проклятого, выражается ли оно в делах или мыслях, мы узнаём неприглядную истину о том, что смертные — это потомки демонов, состоящие из их плоти и пронизанные их влиянием; что мы одержимы злом и погружены в чудовищный мир, слепленный из демонических костей и плоти. В этом мире нет добра, кроме того, что прорывается от разжигаемой Духом искры в людях. Но этот нездешний свет то и дело захватывается и отклоняется необъятной гнилостной тьмой, происходящей из нас самих и заполняющей ядовитым дымом наше нутро. Однако для проклятого ситуация обстоит более тягостно, чем для смертного. Общечеловеческие свойства проявляются в нём сверх меры, равно как и сконцентрирована в нём сомнительная сакральность, создающая гибельную ауру. До сравнительно недавнего времени основную часть психических недугов было принято так или иначе считать признаками осквернения (или зеркальной ему святости), называлось ли это происками бесов или оригинальным проявлением расположения божества. Открывает ли психическая чрезмерность путь для воздействия сакрального на субъекта или же это сакральное так преображает его — не столь важно, главное, что они всегда сцеплены. Прокля- тый — это, в общем-то, психически нездоровый субъект: слишком патологичный, чтобы считаться нормальным, и слишком хорошо сознающий наличие недуга, чтобы считаться безумцем. А любые болезни, равно как и скверна, имеют свойство распространяться. Проклятый — это тот, кто насылает сглаз одним своим тлетвор- ным присутствием, поскольку он осквернён, а скверна заразительна. Он — источник эпидемий, нулевой пациент вселенского зла. Кривой, косой и презираемый. И он же сам демонстрирует все • 113 112 признаки жертвы дурного глаза: безуспешный во всех начинаниях, слишком нелепый, слишком не вписывающийся, слишком стран- ный, слишком безразличный или трепетный, он всегда пытается лишь сойти за нормального человека. При этом следует помнить, что проклятый субъект не просто фантазирует о своей метафизической (или метасоциальной) исключённости, он переживает её. Чаще как бремя, но, когда тёмные светила его души проходят половину круга, и как возвы- шающую его над смертными исключительность. То и другое суть отброшенность прочь от других, тотальная непохожесть, которую особенно чутко переживают юные субъекты. В свою очередь на этом циклическом переключении ничтожности-величия завязан базовый механизм психического аппарата, проявляющийся, в частности, как нарциссическая идеализация и обесценивание или меланхолический подъём и упадок сил. Человеческое существование — это вечное балансирование на грани между всемогуществом и ничтожностью, и чем более субъект близок к этой истине, тем глубже становятся обе этих бездны. Проклятие не является чем-то уникальным и свойственным лишь избранным. Все люди прокляты. Поэтому разговоры о Проклятии — это во многом скорее область антропологии, чем психопатологии. Все смертные отмечены грехопадением, все мы потомки убийц и жертв, все мы состоим из глины, смешанной с кровью предводителя инфернальной армии, если не просто из плоти и семени демонов. Но кто-то проклят немного иначе, чем другие, которые могут жить и не волноваться о том, что они чудовища в масках людей. Бесы выглядывают из каждого фрагмента их расколотых зеркальных образов. В проклятых слишком явлена сама суть смертных. И как только ты становишься слишком человеком, ты обращаешься в чудовище. Смертный — это тот, кто скрывает себя в качестве такового, в отличие от проклятого. Монстр — это куда больший человек, чем обыватель. И, в отличие от обывателей, монстры действи- тельно существуют. В конечном счёте история человечества — 114 Альманах «Принятие» это история существ с большим или меньшим успехом прики- дывающихся людьми. И тех, у кого получается хуже, приносят в жертву ради сохранения всеобщей конспирации. Если ты могучий вол, сила и выносливость которого столь велики, что он не замечает ни погонщика, ни телеги, которую тянет, то значит ли это, что ни погонщика, ни телеги, ни его рабского труда не существует? Бремя жизни в Падшем мире переживают в полной мере лишь те, кто слаб и восприимчив. Кто чувствует боль существования и тяжесть его бремени. Проклят тот, кому приходится хуже остальных, и оттого он знает о существовании зла. В этом смысле Проклятие — это вопрос восприятия субъекта. Это не значит, что достаточно изменить точку зрения, и Прокля- тие развеется. Всех смертных раздирают демоны желаний, все, подражая друг другу, стремятся к иллюзорным целям. И только некоторым счастливцам везёт уйти из жизни прежде, чем они поймут, что вся их жизнь была посвящена погоне за чужой галлюцинацией, а желание никогда не суждено удовлетворить. Всякий смертный обречён на страдания, но лишь проклятый знает, что страдает, и это восприятие и есть проклятие. Особого рода чувствительность, которая даже в качестве смутного намёка вырывает субъекта из привычного уклада жизни, — он начинает кое-что понимать. То, что воля смертных не принадлежит им и все мы марионетки в руках чуждых нам и противоречивых сил, которые транслируют нам мысли, чувства и действия. Все мы — дурные творения самих себя. Наше Я создаёт иллюзию того, что мы есть, и что мы есть нечто одно, а не другое (ведь любая идентичность условна). И оно же является нашим властителем, указывающим, где мы ошиблись и почему мы никчёмны. Проклятый понимает или демонстрирует своей жизнью то, что смертные находятся во власти Гемармена, Злого Рока, неумо- лимого механизма судьбы, который руководит их действиями, мыслями и эмоциями. Назовём ли мы его Природой, Кармой, |