Учебноправовая деятельность. Альманах «Принятие». Сборник эссе, объединенных темой принятия, жизни, смерти, общества и реальности как таковой. Содержание
 Скачать 1.08 Mb.
|
|
72 Альманах «Принятие» людей, но в целом к мировоззренческой структуре это отношения не имеет, у неё функции другие. Потому следует различать, говорим ли мы об общественном институте или о мировоззрении, которое заключено прежде всего в Евангелиях. Тем временем христианство продолжает подрываться изнутри и снаружи так давно и так усердно, что проще от него сразу отвернуться, чем пытаться продраться через завесу идиотии и порочности, за которой с некоторой вероятностью сокрыта сокровищница человеческой мысли. И я сам рассуждаю примерно таким же образом, иначе давно бы уже закончил семинарию, и ещё неизвестно, было ли бы это хорошо. Однако встреча с текстами Рене Жирара вкупе с вопросами окружающих вернула меня к вопросу о моём отношении к христианству, который уже неоднократно мною поднимался и был отложен до лучших времён. Должно быть, лучшие времена настали. В современном состоянии веры в Спасителя нашего Иисуса слишком много акцента на мелочах и мало разговоров по делу. И слишком много Иисуса. Неужели именно от того, с кем и как часто я занимаюсь сексом, моего рациона и соблюдения обрядов зависит спасение моей души? Да бросьте. В основе христианства был и остаётся факт грехопадения человека. Мы все виновны в том, чего не совершали, но из-за чего нам живётся плохо. Не всем по душе эта вина, и я их понимаю. Мы отведали греховный плод, мы виноваты в Потопе, мы распяли Христа. Но я уверен, что плод был не так уж плох. Потоп не считается, это был просто произвол. Что касается Христа, то его распятие было частью плана разрушения Царства Зла, частью пусть драматической, но абсолютно необходимой. И после этого я ещё должен быть в чём-то виноват? Да я гордиться должен, что причастен ко всему этому. При этом я не против концепции грехопадения, в конце концов, изначальная Вина действительно имеет место, я против существующей её интерпретации. • 73 72 Также у современных потенциальных христиан есть ещё одно решающее препятствие. Образ Христа. Его правда слишком много там, где, возможно, вовсе не должно быть. На фоне усиливающейся склонности к заключению максимума информации в минимум репрезентации крест выглядит отлично, но Иисус явно избыто- чен. Он не просто слишком человечен, но слишком похож на некоего конкретного человека. Так что я могу понять тех, кто обвиняет христианство в идолопоклонстве. Тиражируемый образ Иисуса вовсе не напоминает о том, что тот заключает в себе невозможное и тем замечательное сочетание падшего смертного с запредельным божеством. Он слишком похож на простого мёртвого человека и этим неотличим от статуй эллинских божеств, разве что он более худ и несчастен. Уверен, многие из тех, кто ходит в церковь, искренне считают, что если Бог и не выглядит как бородатый старик, то он выглядит именно как вот этот опять же бородатый тип на кресте. Я в принципе противник изобра- жения божественных сущностей, это делает слишком привлека- тельным прямое толкование. Без Христа, очевидно, не было бы христианства. Он был Запре- дельностью, сошедшей к нам в смертном теле и безвинно умершей на кресте, как все люди. И изображать его иначе, как человеком, было бы святотатством. Но следует ли вообще его так активно изображать? Бог (или его представитель) воплотился и умер. Он стал путеводным светом для своих апостолов, а они передали эстафету дальше. Но ведь вовсе не Иисус остаётся со смертными. Он был убит, воскрес и вернулся в Ничто до Второго Пришествия. Не он Спасает людей, наставляет их на Путь Истины и защищает от Зла. Это делает тот, кого (что?) оставил он после себя — Святой Дух, Защитник, Адвокат Смертных перед обвинениями Сатаны. Если к кому и обращаться за помощью в час нужды (не матери- альной нужды), то точно к нему, а не к безвременно покинувшему нас Мученику или тем паче к Далёкому Богу. Изображать Всевышнего невозможно, Иисуса бессмысленно, так не стоило 74 Альманах «Принятие» ли бы сделать акцент на образе Духа, который вот прямо сейчас только и остаётся рядом с нами, не считая Того-Кто-Правит? И может быть, большему числу людей христианство стало ближе, будь его воплощением крылатая ангелоподобная сущность. Не случайно именно этот образ так часто обыгрывается в совре- менной индустрии, что игровой, что кинематографической. Того же Люцифера не зря изображают с крыльями и иными аномалиями — они связывают его антропоморфный образ с монструозной сакральностью. И я не случайно снова помянул Денницу. Новый Завет всеми четырьмя Евангелиями направлен на борьбу с демоническим мироустройством. Возможно, следует в духе всё тех же гностиков брать за основу его, а не Завет Ветхий, где вопрос космологии разве что изредка упоминается, если не считать его тотально иносказательным текстом. Об изменении института жертвоприношений там, конечно, и речи не идёт. Нам останется лишь поменять два имени в большей части глав, особенно это касается Книги Бытия, чтобы иначе понять проис- ходящее. Мир, наш Падший Мир, был создан Дьяволом, и это он признал его хорошим, он принял участие в создании людей, был ими вечно недоволен; поныне он продолжает править своей Чёрной Железной Тюрьмой, где все мы заточены. Тогда Люцифер и Азазель — это не то же, что Сатана христианства, это его антагонист, выводящий людей из плена заточения. Именно с Люцифером следует отождествлять Христа. Это единая фигура, посланная Истинным Богом, чтобы Спасти Людей и вернуть их в Запредельное. Люцифер-Иисус повергает Сатану и рассеивает его Царство Лжи, то есть ложное мироустройство, завязанное на убийстве невинной жертвы. Ложь мироустройства — это тщетная попытка защитить смертных от пугающего (и отчасти разрушительного) Хаоснования и экзистенциального кризиса пустоты на месте Бога. Сартр удивительно точно понял ключе- вую проблему, но сделал не те выводы. Вопрос же понимания Христианства тогда заключается в верном разделении действу- ющих фигур Яхве-Демиурга, Люцифера-Христа и Истинного • 75 74 Бога и их функций. Главная проблема Библии — это проблема именования и метафор, которые с большим трудом читаются как метафоры, особенно по части Ветхого Завета. Современность с официально Мёртвым Богом — это самое лучшее время для возвращения Христианства. Но ладно, допустим, что современная церковь запуталась давным давно, кто есть кто, её догматы устарели века назад и слишком часто используются против неё, а достойных людей среди священников всё меньше, и так далее. Но зачем кощун- ственно называть Спасителем того, кто вроде как ему противостоит и держит мир в своих когтистых лапах, отделять одного Бога от другого и выставлять творца тираном? Почему не создать что-то своё, а если не получается, то обратиться к Спасителю, минуя церковь, как это уже сделали протестанты? Потому что экспе- римент протестантизма тяжело признать таким уж удачным, во всяком случае, в долговременной перспективе. Расколотые протестантские конфессии остались во власти всё той же путаницы, а возможно, даже так и не поняли до конца, в чём вся соль. Тем более уже тогда раскол церквей привёл к тридцатилетней войне и сопутствующим трагедиям. Теперь же протестантизм предстаёт то в виде различных независимых друг от друга сборищ людей, которые скорее привыкли посещать одни и те же меропри- ятия; то в виде брызжущих слюной проповедников перед неистовствующей толпой, на которую вроде как сошёл Дух (на самом деле вряд ли); то как сообщество чудиков, которые однажды решили вернуться к истокам, но, не найдя истоков, просто отвернулись от всех остальных, чтобы те не узнали об этом страшном открытии. Прямо скажем, не впечатляет. Вообще это проблема любой церкви, где чрезмерно органи- зованная религия лишается связи с сакральным, превращаясь в социально-политический институт, а недостаточно организо- ванная уже не в силах удержать и структурировать связь с сакральным. Поэтому становится слишком просто оставить миссию Христа за скобками, вернуться к язычеству или впасть в фундаментализм. 76 Альманах «Принятие» После сказанного остаётся вопрос, что же такое Христианство, к которому не только не стыдно быть причастным, но и которое что-то меняет в существовании смертных. Прежде всего ещё раз ограничу область явлений, которые христианству приписываются, но на деле не составляют его суть. Христианство — это не замали- вание своих грехов и снятие страха перед смертью, хотя любое упорядоченное мировоззрение в целом снимает тревожность человека, но уже по другим системным причинам. Вообще трансцендентному Богу грехи людей глубоко безразличны, потому что Грех — это концепт смертных, и даже в лучшем случае он лишь обозначает проблему конкретного смертного, которая препятствует его лучшей жизни здесь, а не после смерти. Анало- гично мы ничего не можем сказать о посмертных муках или воздаянии. Ад — это либо страдания человека при жизни в Падшем Мире, либо самая близкая к Изначальному область Иного Мира. Аналогично и Царство Небесное — это гипотетическое состояние, к которому может прийти смертный, проходя Путь и изменяясь в соответствии с Новым Порядком, который возвестил Спаситель. И уж точно Христианство — это не соблюдение ритуалов, ороше- ние яблок и пирожков святой водой и целование икон, также и не заупокойные и иные молитвы. Ещё раз, Богу, увы, безразлично личное благополучие смертных. Оно не безразлично Святому Духу, не безразлично Дьяволу, но безразлично Богу — он не в курсе. Молитвы Он тоже не выслушивает, потому что бесконечно далёк. Что же до тех инстанций, которые их воспринимают, то у них довольно ограниченный функционал. Ограниченный функцией защиты субъекта от травматизации и осквернения в случае Демиурга-Дьявола, ограниченный функцией Спасения и Освобождения субъекта в случае Духа, и так далее. Никаких очевидных чудес, никакого повышения на работе, исцеления от болезней, денег с небес, прекрасных невест — это всё область деятельности самих смертных. Сакральные сущности могут участвовать в исцелении депрессии или нервного тика, могут полностью изменить характер, но не способны сдвинуть и песчинки. • 77 76 Однако люди продолжают копить обиды на Бога за то, что он им не помог в час нужды, не исцелил рак и не спас ребёнка. Это и печально, и смехотворно. Что же до ритуалов, то они не могут быть едиными для всех, покуда не существует общего для всех Пути. Притом некоторые из практикуемых церковных ритуалов являются производными дичайших примитивных практик, от которых как раз и призы- вают отказаться Евангелия. И серьёзно, целовать иконы — это очень плохая затея, хватит. Христианство — это возможность для субъекта перейти к радикально иной структуре, выйти из-под демонической власти Господина Мира Сего, которая зиждется на бесконечном повто- рении жертвенных ритуалов очищения. Ритуалов, которые мучают субъекта, но никогда не приносят окончательного освобождения от одержимости бесами, от борьбы за несуще- ствующую награду, за приближение к фантазматическому идеалу другого себя. Христианство — это всегда уже Мёртвый Бог, хотя и понятно, что умереть Оно в человеческом смысле не может, но что есть смерть, как не безвозвратная утрата. Бог никогда не был доступен смертным, потому что это необходимое условие их существования. Христианство — это перманентный экзистен- циальный кризис. Смертные заброшены в чуждый им мир, в чуждые им тела и чуждые психики. В тотальном космическом одиночестве они существуют во власти Порядка, который они не выбирали и который защищает их от самих себя столь целеу- стремлённо, что оправдывает любые средства. Но именно Евангелия возвещают нам о том, что у нас есть надежда — с нами пребывает Заступник, ставший маяком Запредельного света в Падшем Мире и открывающий Путь к другой жизни без гнёта космической вины и стыда. Существования без выбора «либо-либо», без чувства ничтожности и маниакального величия. Это путь к новой структуре на месте убогих развалин, в самом факте руинизированности и падшести которых всегда заложена возможность окончательного возрождения. 78 Альманах «Принятие» Являюсь ли я после всего этого христианином? Формально, безусловно, нет. По духу, надеюсь, что да. По крайней мере стара- юсь, и нет такой инстанции, во власти которой было бы это опровергнуть. Я не могу претендовать на то, что, в отличие от многих, понимаю истинный дух христианства, это было бы уже слишком. Но, надеюсь, что-то да, понимаю. ХМУРЫЕ ЛЮДИ • 79 78 ХМУРЫЕ ЛЮДИ Автор: Антон Шевченко Неулыбчивость русской жизни — загадочная материя. Она сплетена из мглистых пейзажей, хмурых лиц и ненастья. Автор берется попробовать препарировать этот космос алхимически в своем эссе. 80 Альманах «Принятие» «Они веселье в сердце лили» А. С. Пушкин • 81 80 Свой третий сборник рассказов, изданный в 1890 году, Антон Чехов озаглавил «Хмурые люди». Отдельного одноименного произведения не существует: автор выразил названием объеди- няющий дух своих «психопатологических очерков». Реакция критики на эту идею была неоднозначной. Одни соотнесли заглавие с серым, застойным состоянием общественно-полити- ческой среды тех лет, с утратой надежд на социальный прогресс, другие — с ростом духовного нигилизма. По мысли Сергея Булгакова, за страданиями хмурых и нудных стоит слабость добра в каждой средней душе, торжество лени и едкой пошлости. Критик В. Мирский писал, что «Все «хмурые» люди Чехова в сущности только уставшие люди, <…> целая галерея людей, уставших кто плотью, кто духом и безнадежно влачащих бремя жизни», а замечательный Н. Михайловский и вовсе заметил, что заглавие не подходяще и выбрано совершенно произвольно. Между тем хмурость русской действительности не только экзистенциальная категория, но и эстетическая. Больше того, она самоочевидный визуальный факт. Пасмурная картина проглядывает из апокалиптического уюта городских пейзажей (с бессмертным псом, грызущим кость у баклажанообразных авто), из затяжного ненастья, и, разумеется, из облика людей. Чрезвычайная неприветливость русских не случайный голли- вудский штамп: эндемичной, беззлобной мрачности в нашей стране не меньше, чем леса и газа. Ураганы карнавалов редки, зато почти любое публичное собрание, начиная со школьной линейки, магическим образом наполняется плотным минором. Где ещё к выпускному балу могли быть написаны такие стихи: «И больше нет нужды учить уроки — Терновый можно снять теперь венок»? Надо сказать, что мероприятие — оно из самых жутких понятий русского языка, чудовищное и по смыслу, и по форме. В сути своей — это паразит, высасывающий из события жизненный сок импровизации. Демонов такого плана Э. Лимонов отнёс когда-то к адату мглистого русского психо. 82 Альманах «Принятие» Что до улыбок — находиться «просто так» с откровенно благо- душным видом кажется в нашей повседневности несколько некорректным, как будто не соответствующим некой, данной в смутных ощущениях, бытийной ситуации. В России, как в больнице, зря смеяться грешно. Сергей Аверинцев даже отдельно выделил фонетическую гармонию этих двух бесовских величин — «смеха» и «греха», и отсылал к Цветаевой, с её изгроб- ным признанием: «Я слишком сама любила Смеяться, когда нельзя!» Особенно выразительна бывает транспортная круговерть, наполненная резонирующими друг с другом апатическими типажами. Ощущение возникает такое, если бы секунду назад прозвучал сакраментальный монолог, закончившийся беспо- щадным: «Чему радоваться?». На кольцевых маршрутах до радости действительно не близко, и всякий растеряется, пытаясь там решить этот вопрос. Зато именно здесь, среди дерматиновых кресел, легко обнаружить нечто иное — излюбленное выражение лица нации. Оно запечатлено в чеховском хладокровном Яше, который «не радуется, что едет домой, и не жалеет, что не успел поглядеть на столицу». Что скрывает хмурость этого персонажа? Вероятно, главное его содержание — в настороженной нейтральности ума, подозри- тельного всему игривому, предельному, экстатическому. Так сложилось, что границы нормы заканчиваются там, где ослабе- вает серьёзность, которую Бахтин считал генетическим продолжением страха. В нашей традиции это прочерчено особенно чётко: «Смеялись в России всегда много, но смеяться в ней всегда более или менее „нельзя‟ — не только в силу некоего внешнего запрета со стороны того или иного начальства или же обществен- ного мнения, но прежде всего в силу того, что, положа руку на сердце, чувствует сам смеющийся. Любое разрешение, любое • 83 82 „можно‟, касающееся смеха, остается для русского сознания не вполне убедительным. Смеяться, собственно, — нельзя; но не смеяться — сил никаких нет». Это отмечено в фольклоре и истории нравов, это буквальный признак взросления: вырасти — значит стать серьёзным. Иван- дурак здесь выступает образом-перевёртышем, вывернутым наизнанку стандартом. Не случайно и то, что в горячих жанрах юмора, эротики и интриги в России чаще всего преуспевали иностранцы по крови или по духу, а самый весёлый отечествен- ный политик, Пётр Алексеевич Романов, был таким беспощадным импортёром нездешнего. Умеренность была ему чужда и в шутках, и в пытках. Есть известное предание: в бальзамической мастер- ской самодержец так растрогался, что поцеловал заспиртованного младенца в уста, а когда заметил скривившихся от этой картины придворных, то заставил их жрать чей-то труп. Хорошая история о том, как легко может ворваться в жизнь хтоническая магма восторга и крови. *** Георгий Гачев, осмыслявший тему национального космоса, выразил глобальную механику русской культуры как слияние «огромной белоснежной бабы, расползающейся вширь» с жаром чужестранной идеи: от греческого православия до западного марксизма. Для него это было гармоническим стремлением холодной земной стихии Руси встретиться с редким на её широтах огнём, в облике формы и закона. Если смотреть с этих космогонических позиций, неудиви- тельно, что, несмотря на идеологические перестройки, на то, что эпоху Москвошвея сменила эра торговых галерей, духи сдержан- ности, официоза и дисциплины по-прежнему сильнее воздушного племени неги и легкомыслия. Таков расклад первородных сил и характер эпохи: тон задаёт земля, взывающая к умеренности и порядку. Лёгкость и восторг вторичны, они нужны не для |