Учебноправовая деятельность. Альманах «Принятие». Сборник эссе, объединенных темой принятия, жизни, смерти, общества и реальности как таковой. Содержание
 Скачать 1.08 Mb.
|
|
• 41 40 они кажутся бесконечными. Удалившийся от всего субъект оказывается наедине с собой, а с собой у проклятого не всё в порядке. Равно как сталкивается он и с полчищами демонов, которые роем обрушиваются на того, кто не сумел ещё властво- вать над ними. Именно властвовать, а не изгонять, потому что затруднительно изгнать демонов из Ада. Но эти страдания субъекта, пусть порой они бывают убийственны (в смысле саморазрушительности) — это далеко не то же, с чем сталкивается субъект вовне. Потому что это его собственные страдания, с которыми, каким бы невыносимо тяжёлым это ни казалось, можно совладать и через это возвыситься в своих пропахших серой чертогах. Ад — это не место вне Бога, но место вне власти и взора Демиурга и его ангельских легионов. И будучи максимально, но безопасно отдалённым от этого мира, Ад оказывается ближе всего к Истинному Богу свободы и милосердия, равно как и к Хаосу возможностей. И лишь организовав личный Ад, проклятый приближается к пониманию, что он может быть свободен и счастлив в той же мере, в какой он проклят. И неважно, насколько стабильно это место в реальности. Будь то родовое гнездо, в котором проведена вся жизнь, или десятки съёмных комнат — Ад всегда пламенеет в сердце прокля- того и может вынесен его вовне, где бы тот ни оказался. 42 Альманах «Принятие» СОСТОЯНИЕ ТВЁРДОЙ РЕАЛЬНОСТИ Автор: Виктор Вилисов Скучно. Так скучно, что нужно разобраться с этой скукой, проникающей в быт и искусство. Смотреть на неё в афоризмах, фрагментах и ощущениях — идти за ней, абсолютным злом, чувством, провоцирующим прогресс, ментальным мироощущением. Вот про это. • 43 42 СОСТОЯНИЕ ТВЁРДОЙ РЕАЛЬНОСТИ Афоризмы и соцопросы Что, собственно, произошло? Мне стало скучно. Не помню, что я делал, — скорее всего, писал; и мне стало скучно. Поскольку это совсем нехарактерное для меня ощущение, я обратил на него внимание, потыкал в него палкой. Скука не является проблемой для меня, но является для ряда имеющих отношение ко мне людей. Для человека, зарабатывающего деньги на записывании слов в определённом порядке, есть один наиближайший способ разобраться с проблемой — написать о ней. И вот я обнаруживаю себя в состоянии трепетного невроза — пишущего эссе о скуке. Для людей в поисках идей, думалось мне, есть такое занятное упражнение: в поисковой строке я печатаю «цитаты про скуку». Легко представить, какое феноменальное количество сайтов с «афоризмами», «высказываниями мудрых людей» и «цитатами великих писателей» предлагается к ознакомлению. Нужна, конечно, определённая смелость, чтобы добровольно погрузиться в эти потоки, но всегда себя обнадёживаешь: в любой помойке да найдёт ищущий. Оказывается — не найдёт. Помимо того, что это такая антология мировой пошлости (независимо от составителей и включённых туда авторов: сам контекст и форма таких подборок сжирают любую креатив- ность — стоит только представить, что в рамках одного списка рядом могут оказаться Ролан Барт и Евгений Гришковец, пусть даже и выбранные мысли обоих одинаково оригинальны), посте- пенно вскрывается ещё одна, более губительная проблема. Так называемые афоризмы, цитаты, высказывания — это удиви- тельно безыдейный жанр. Дело, видимо, не в форме — жанр записных книжек, например, при той же сжатости и краткости может быть очень насыщенным, я убеждаюсь в этом, вспоминая записки Чехова, или Венедикта Ерофеева, или Сьюзен Сонтаг, где на каждый квадратный сантиметр текста давит плотность 44 Альманах «Принятие» идей, эмоций или образов. Дело, видимо, в вырывании фраз из контекста: взять из цельного текста высказывание и превратить его в афоризм — то же самое, что выпотрошить из лисы внутрен- ности и набить шкуру опилками, — получится симпатичное чучело, на которое, вероятно, можно смотреть, но которое вообще ничего не значит. И тут же происходит превращение свободной части (вырванного предложения) свободной системы (цельного текста) в поразительно несвободную тоталитарную единицу: афоризм заключён сам в себе, работает по собственным правилам и давит на читателя не только своей безапелляционностью, но и отсутствием пространства для плюрализма: внутри цитаты нет ничего, кроме цитаты, а за рамками цитаты вообще ничего нет. Пролистывая высказывания великих философов и мудрых писателей про скуку, я постепенно понимал, что отсюда, из этих списков, нет никакой возможности вырваться в поле продуктив- ного размышления и продуктивного высказывания; идеи провоцируют мышление, афоризмы же его дискредитируют. Хуже того: все цитаты были, так или иначе, об одном и том же: скука — абсолютное зло. Академические исследования скуки на сегодняшний день находятся в зачаточном состоянии. Скуке так или иначе посвя- щено довольно много работ философского и культурологического толка, однако клинические исследования организма в состоянии скуки совсем не распространены и только начинают набирать оборот. Показателен в этом смысле текст в журнале Британского психологического общества, основная идея которого сводится к «могу копать, могу не копать» — скука может сделать вас креативным, а может и не сделать, кто знает? Такое состояние может заставить вас двигаться дальше и насыщать свою жизнь смыслом, а может и не заставить, как повезёт. Здесь, вероятно, закралась неверная предпосылка и неверный вопрос: к чему может подвигнуть скука? Да как любое генеральное чувство — к чему угодно. К чему может подвигнуть страстная любовь? Вы можете пристрелить мужика, застав его с другим/другой, • 45 44 а можете написать лучший в своём десятилетии роман-посвящение. Всё зависит от неизмеримого количества малопрогнозируемых факторов: социального контекста, психофизических особенностей человека, его интеллектуального бэкграунда и тому подобного. Наиболее убедительными выглядят попытки привязать к скуке преступность. Существуют множество локальных исследований вроде этого, в которых, на основе ряда опросов, вроде бы доказы- вается, что куча подростков, грабивших магазины и убивавших бездомных, в ответ на вопрос «отчего да почему?» честно призна- ются, мол, дело было вечером, делать было нечего. Наверное, это должно стать поводом для всё большего создания спортивных секций или кинотеатров в регрессивных районах — чего там массовому человеку ещё нужно? — однако всё это имеет мало отношения к скуке как культурному феномену и интеллекту- альной позиции. Есть тривиальное умственное упражнение, направленное на выяснение действительной ценности предмета: представить, что его не существует; все слышали вот эти расхожие квазифи- лософские байки на тему «представьте, что тени нет», «представьте, что мир избавлен от зла» и тому подобное. Так вот действительно интересно представить, что из наших культурных практик и психических реакций изъяли скуку. Что мы будем чувствовать, сидя на уроке алгебры, от которой нас, допустим, воротит? Ничего? А как мы поймем, что нужно заняться чем-то другим, перестать штопать ортопедические стельки на конвейере? Скука — это наиболее общее чувство, провоцирующее перемены и прогресс. Это один из вариантов, в которых скука может быть продуктивной. Обходя глазами сантиметр за сантиметром пустые стены, выучивая наизусть расположение цветов на обоях или трещин в штукатурке, человек неизбежно натыкается на зеркало, заявля- ющее о себе посреди пространства, как кротовая нора в центре галактики. В состоянии жгучей скуки требуется только немного 46 Альманах «Принятие» пристального внимания, чтобы увидеть в этой плоской глубине самое интересное, что у человека нельзя отобрать, — его самого. Довольно очевидным представляется рассуждение о том, что в скуке, если мышление не занято внешними предметами, у человека появляется шанс посмотреть в себя и на себя; это объект, до которого ближе всего тянуться, и, кажется, именно поэтому к нему так редко дотягивается массовый человек. Глупо в этом массового человека обвинять: массовый человек любит майонез и кетчуп в качестве приправы к пельменям, и случается так, что кетчуп дорожает, а майонез заметно ухудшается в качестве, да и пельмени какие-то резиновые, то есть внешняя жизнь норовит выдернуть из-под ног коврик с надписью «comfort». Именно поэтому так хочется сходить в кино на «Фантастических тварей», именно поэтому после кино скорей бы завалиться спать, не пролистывая новости, именно поэтому так болезненно массо- вому человеку испытывать скуку, потому что тогда ты остаёшься наедине с собой и, даже не испытывая к этому никакого желания, ненароком роняешь взгляд внутрь, а там — там бездны, и бездны всё сплошь чудовищные, и если их всерьёз воспринять, то совер- шенно непонятно, как можно дальше заправлять пельмени кетчупом и ходить на фэнтези. И потому этот мой деликатный призыв обращён скорее к так называемым интеллектуалам, равно как и к желающим быть к ним приписанным, то есть людям по определению более изобретательным в борьбе со скукой: ежедневное поглощение haute culture — это, конечно, хорошо, и я прекрасно понимаю, как многие из нас не могут представить без этого существование; но следует пользоваться состояниями твёрдой реальности, когда скучно и из-под двери не дует переменами, чтобы обратить своё внимание на себя. Здесь можно позволить себе агро-метафору, за достоверность которой я, впрочем, не отвечаю: если на невспа- ханную землю только и делать, что кидать удобрения, — получится понятно что, удобрения засохнут без всякой пользы для чернозёма. Человек, видимо, действительно представляет собой сумму • 47 46 прочитанных им книг, просмотренных им спектаклей и прослу- шанных им концертов, но чтобы внезапно не выяснилось, что автор афоризма заблуждался, нужно иногда отвлекаться от книги и прислушиваться к себе. Скука для этого — самое подходящее состояние. Скучно как в опере Пару лет назад я в компании родителей смотрел фильм Киры Муратовой «Вечное возвращение». Для людей, не готовых обменять два часа на моё обещание ценного опыта, следует пояснить: фильм построен на многократном повторении одной и той же сцены разными актёрами: повторяется одна и та же ситуация, проговаривается один и тот же текст с минимальными расхож- дениями. Эмоции поделились: родители очевидно заскучали уже на третьем повторе, я смотрел с восторгом. Что занятно: это была скука непонимания, но и восторг непонимания. Моя радость была радостью малограмотного идиота, понимающего, что с ним играют в игру, и самому факту участия в этой игре радующегося. Я имел некое смутное представление о правилах концептуального искусства, и вот я увидел что-то похожее, и на фоне «узнавания приёма» (какого?) был удовлетворён. Разница в эмоциях моих и родительских не была обусловлена разницей в интеллектуальном опыте. Приём такого топорного издеватель- ства над зрителем — это, вероятно, довольно прямой и простой приём, хотя и требующий художественной смелости. Если воспринять этот фильм без фанатизма, есть шанс понять, что, возможно, честным его восприятием — в соответствии с авторским замыслом — было бы как раз впустить в себя скуку. Когда люди говорят «боже, какой скучный фильм», они, очевидно, хотят сказать, что фильм не получился. Они подразумевают расщелину между задумкой создателей и конечным результатом. Мало кто осмелится предположить, что писатель может захотеть написать скучную книгу, а режиссёр может захотеть снять скучный фильм, что та же Муратова намеренно сделала скучный фильм, созна- тельно этого желая. 48 Альманах «Принятие» Здесь на горизонте появляется толпа авторов афоризмов: восставшие из мёртвых и вполне себе живые художественные критики, литературоведы, историки кино и члены союзов писателей разноголосьем кричат одну тривиальную мыслишку: настоящее искусство не может быть скучным! В этих выражениях транслируется конвенциональное понятие некоего мифического искусства для широких народных масс, которое в своей брилли- антовой простоте понятно любой кухарке, а поскольку близко к народу, к тому же и страшно увлекательно. То есть существует, по распространённому мнению, такого рода искусство, которое и наполнено оригинальными идеями, и рассказывает новаторские истории, и поражает высокой духовностью, а вместе с этим обёрнуто в простейшую форму занятного нарратива — в сущности, идеальное искусство. Под это дело принято подвёрстывать иконостас «русских классиков» — любой чиновник вам скажет: «Зачем вешать матрац на стену галереи и обливать его краской? А что это у вас за заумная поэзия? Вот возьмите нашего Александра Сергеевича — писал просто, а какой гений, а?» Народу и его заинтересованным представителям нужен какой-то легитимный художественный корпус помимо матерных частушек, но нельзя было апроприировать сложную литературу без создания мифа о её простоте и не-скучности. В итоге получилось так, что каждый токарь и слесарь в России знает Достоевского почти лично, с ходу может вспомнить заголовки трёх-пяти его книжек, но не читал ни одной, а если и читал, то остался поражённый в основном той аурой магического ритуала, сформированной вокруг «прикосно- вения» к классикам. Стоит ли говорить, что заявление о невоз- можности скучного искусства — сплошная спекуляция, если не банальная ложь? Во-первых, следует иметь в виду самоочевидную вещь: часто скука при знакомстве с культурным продуктом вызвана его непониманием. Я не могу зафиксировать те микроперемены, которые происходят в музыке Беата Фуррера, и поэтому мне скучно. Это такая простая скука первого порядка, о ней говорить в целом малоинтересно, хотя стоит отметить, что определение • 49 48 скуки в позитивной психологии несколько удлиняет цепочку её генезиса в столкновении со сложным искусством: «скука является ответом на задачу, для решения которой у субъекта есть больше знаний, умений и возможностей, чем необходимо». В таком случае, по простой логике, при соприкосновении субъекта с комплексным произведением, которое не поддаётся расшиф- ровке на раз-два, у него должен вместо скуки появляться интерес к его пониманию. Другое дело, что далеко не все любят решать сложные задачки. Во-вторых, крайне интересно поговорить о скучном искусстве. В своих дневниках Сьюзен Сонтаг пишет: «Функции скуки. Хорошие + плохие <…> Люди говорят „это скучно‟ — будто это конечный стандарт привлекательности и никакое произведение искусства не имеет права быть скучным. Но самое интересное искусство нашего времени — скучное. Джаспер Джонс скучный. Беккет скучный. Роб-Грийе скучный. И т. д., и т. п. Может быть, искусство должно быть скучным сегодня. Что, конечно, не значит, что скучное искусство обязательно хорошо, — очевидно. Мы больше не должны ожидать, что искусство будет нас развлекать или отвлекать. По крайней мере, высокое искусство». Почему что-то, протяжённое во времени, бывает скучным? Если не брать особенности восприятия каждого человека в отдельности, видимо, потому, что на определённый промежуток времени происходит недостаточное для привлечения внимание количество перемен. Но как можно не иметь в виду особенности восприятия каждого отдельного человека? Выходит, что объект не может быть скучен сам по себе, максимум — он может быть скучен по консенсусному мнению. Скука имеет отношение, прежде всего, ко времени и ко вниманию. Среди людей воспри- ятие времени и модели управления вниманием разнятся, соответственно разнится и скука. И всё-таки то самое консен- сусное мнение вполне подходит для точки отсчёта. Какой тип «высокого искусства» в массовом сознании представляется эталонно скучным? 50 Альманах «Принятие» Конечно, опера. Про оперу интересно говорить вообще, не касаясь даже её отношений со скукой: в последние лет тридцать современная опера питается и от новаций в академической музыке, и от постдраматического театра. В итоге каждый год появляются совершенно поразительные образчики как традиционной оперы с удивительно авангардной режиссурой, так и современной оперы, интересной самой по себе. То есть представление массового человека об опере не имеет ничего общего с её текущим состоя- нием: вряд ли массовый человек рискнёт себе представить оперную постановку, в которой хор на сцене полностью раздели, или постановку, для которой режиссёр разыскал девушку в псевдокоме после аварии и в рамках спектакля рассказывает её историю, пока музыка из театра в онлайн-режиме передаётся ей в наушники в больницу за городом; также тяжело ему будет представить оперу, написанную для медного таза, крупных стеклянных бус, трёх целлофановых пакетов и тому подобной подручной ерунды, вокальная партия к которой состоит из распевки одной единствен- ной ноты. Но это пример почти крайний, всё-таки, несмотря на прогресс, опера в её магистральном виде не до конца избавилась от своей жанровой специфики, которая подразумевает высочай- шую степень условности в постановке и некоторые длинноты в музыке (не говоря уже о среднем времени общего звучания). Эта самая условность и эти самые длинноты прежде всего и заставляют зрителей засыпать, если это, конечно, не «Кармен». В большинстве случаев это обусловлено простым непониманием, например, сонатной формы или вообще оперного языка: музыка не ложится на ухо, звучит как однообразное пиликанье, поэтому и хочется дремать. Американец Роберт Уилсон, последние пару десятилетий работающий почти исключительно в Европе, является, пожалуй, лучшим театральным режиссёром современности. Трудно вспомнить кого-то ещё, кто так сильно обновил бы театральный язык и вместе с этим создал настолько оригинальный собствен- • 51 50 ный стиль в театре. Его спектакли, в основном, увлекательные и даже чересчур, но нас сейчас интересуют его оперные поста- новки. Даже на прославленной записи его постановки оперы Филипа Гласса «Einstein on the Beach», длящейся почти пять часов, любой желающий запросто сможет уснуть. Говорю «даже» — потому что в этом спектакле вообще нехарактерно часто меняются сцены, а декорации хоть и минималистичные, но исключительно выразительные. И тем не менее, под музыку Гласса (которую тоже, к слову, можно рискнуть назвать скучной) перформеры по пятнадцать-двадцать минут повторяют набор одних и тех же движений, например, ходят по сцене вперёд- назад по диагонали. Это прямое выражение скуки — длительный повтор. Ещё страшнее дело обстоит с другими постановками: «Альцеста», «Орфей и Эвридика», «Пеллеас и Мелизанда», «Аида». Эти четыре в его исполнении очень похожи друг на друга: глубокий тёмно-синий свет, минимальное количество декора на сцене, максимально абстрактные костюмы, очень медленно движущиеся исполнители, которые представляют собой чистый звук. Приём Уилсона — доводить до максимума условность и формалистичность оперного жанра, он сам по природе режис- сёрского метода — формалист. И несмотря на всю его гениальность и выразительность такого способа ставить оперу, чтобы высидеть два часа над таким за экраном (в театре, конечно, живые люди ставятся более интенсивным фактором внимания), нужно обладать недюжинной любовью к театру. Однако же: один мой товарищ сказал, что вообще не чувствует скуки, о которой я писал в постах о подобных постановках: он, напротив, чувствовал бы дискомфорт, если бы перемены в действии происходили слишком часто. Почему так? Он сосредотачивается на звуке. И это одна из важнейших вещей, о которых следует сказать. Об этом после приведённого выше отрывка писала Сонтаг: может быть, мы используем неверные модели внимания? Или же не умеем между ними переключаться. Например, мы ждём изменения смысла, неких семантических сообщений, кусков |