Учебноправовая деятельность. Альманах «Принятие». Сборник эссе, объединенных темой принятия, жизни, смерти, общества и реальности как таковой. Содержание
 Скачать 1.08 Mb.
|
|
52 Альманах «Принятие» нарратива, а обращать внимание нужно на поступающие звуки, на образы. Это замечание кажется безусловно верным, однако вопрос о том, как научиться переключать модели внимания, остаётся довольно проблематичным. А потом появляются все эти тексты с заголовками «искусству не обязательно быть скучным» — это не только пошлейшее заигрывание с массовым человеком, но и такая нервозная забота индивида, решившего под давлением среды окунуться в мир «серьёзного искусства». И вот он всех остальных, и прежде всего себя, убеждает в том, что академическая музыка или современный театр «могут быть весёлыми». В среде людей понимающих об этом вообще речи нет. Весёлый/скучный — это такой же критерий, как длинный/ короткий, минималистичный/избыточный, это слово из словаря художественного критика, оно одно не может само по себе определить отношение к предмету искусства, и оно не может закрыть к нему доступ для человека любопытного. Массовый же человек зачастую решает для себя, знакомиться с произведением или нет, как раз на основании критерия «скучно/увлекательно». Сонтаг цитирует одно из эссе Антонена Арто: «Только изможда- ющее может быть действительно интересным» («Only the exhausting is truly interesting»). Это такой типичный интеллектуальный радикализм, его можно принимать всерьёз, и тогда он окажется правдой в пятидесяти процентах случаев, а можно воспринимать как умственную игру и высказывание ради высказывания. Здесь, к слову, возникает интересная параллель со словами британского философа и математика Бертрана Рассела, который тоже писал про скуку в книге «The Conquest of Happiness»; в главе «Скука и возбуждение» Рассел отмечает: «A life too full of excitement is an exhausting life, in which continually stronger stimuli are needed to give the thrill that has come to be thought an essential part of pleasure». По Арто, измождающее интересно, следовательно, привлекая Рассела, жизнь в ускользании от скуки интересна, но что более измождает — бесконечное чередование удовольствий или же кристальная скука? • 53 52 Русская жизнь и русская скука Российское устройство окружающего быта — всё сплошь фабрики по производству и воспроизводству скуки. Даже к концу десятых годов двадцать первого века мы так и не смогли изба- виться от очередей: на почтовых отделениях, в поликлиниках, в магазинах. Чисто теоретически это должно объединять людей в кратковременные сообщества, развивать эмпатию и коммуни- кабельность. В действительности же скука в очередях (как скука по природе своей вообще) формирует тревожность и беспокойство, эмоции негативные, которые часто становятся поводом для конфликтов. Транспортная инфраструктура в России оставляет страстно желать ну хотя бы чуточку лучшего: бесконечные ожидания автобусов и поездов (не потому что они так страшно всегда запаздывают, а просто потому что такова природа заблаговременного прибытия на вокзал), переносы отбытия самолётов — это всё временные промежутки, в которые человек как бы не принадлежит самому себе, он застрял в пространстве между принятым и осуществлённым решением и находится в нерешительности и тоске. В таких положениях, к слову, культи- вируется пошлейшее отношение к культуре: почитать книжку «от скуки», «что-то скучно, посмотрю-ка фильм». Обратить своё внимание на культуру уже нельзя просто так, как самоценное действие, культура отделена от жизни и становится предметом интереса только тогда, когда может выступать в качестве момен- тального средства от скуки, как таблетка «от головы», — не потому что скучно, а чтобы вылечить. Скука является единственным адекватным мироощущением в условиях современной России. В современной России остано- вилось время и ничего не происходит. Если быть точнее — на конкретный фиксируемый отдельным человеком промежуток общественного времени приходится ничтожно малое число перемен, что заставляет глаза леденеть в невесомости полити- ческой стабильности и с нервозной тоской ждать непонятно чего. 54 Альманах «Принятие» Скука появляется тогда, когда человек вынужден делать то, чего ему делать не хочется — ходить на монотонную низкооплачи- ваемую работу, сидеть в российском СИЗО, где против всех законов бесконечно продлевают сроки содержания, видеть, что социаль- ные проблемы твоих соседей не решаются и не планируют решаться, бесконечно писать про одно и то же в средства массовой информации и бесконечно там про одно и то же читать. Люди скучают тогда, когда остаются одни. Практики российской государственности подразумевают давление на независимые микро- и макросообщества, наша совместная активность по большому счёту может осуществляться только виртуально, что радикально снижает её качество. Дэвид Салли, американский художник-неоэкспрессионист, в одном из своих изданных альбо- мов с работами подмечает: «Скука наступает тогда, когда о чём-либо нельзя сказать правду». Стоит ли говорить, какое это отношение имеет к современной России? Когда я говорю, что скука — это единственно адекватное мироощущение в сегодняшней России, это не значит, что испыты- вать по поводу всего этого веселье, или меланхолическую тоску, или равнодушие было бы неверным. Просто с эпохой, в которой ты существуешь, — пусть эта эпоха локальная и ограничивается примерно рамками одного государства — совпадать можно в разной степени. А можно вообще не совпадать. А от совпадения с окружающей реальностью зависит многое: качество жизни, качество принимаемых решений. И вот мне думается, что для совпадения с тем, что сегодня вокруг нас, наиболее резонным было бы испытывать скуку. Совершенно очевидно, что невозможно каждому отдельному человеку всё время испытывать скуку. Пускай это будет такая скука, тонким слоем размазанная по тарелке. Когда речь заходит о том и о сём, кажется важным встать и сказать: знаете, ребята, это всё довольно скучно, что вы говорите и что делаете; мне не интересно. Каждый выбирает собственную стратегию в борьбе с агрессивным временем, почему бы не занять • 55 54 интеллектуальную позицию скучающего горожанина? К тому же наш согражданин Бродский призывал почти к тому же: «Причина, по которой скука заслуживает такого пристального внимания, в том, что она представляет чистое, неразведенное время во всем его повторяющемся, избыточном, монотонном великолепии. Скука — это, так сказать, ваше окно на время, на те его свойства, которые мы склонны игнорировать до такой степени, что это уже грозит душевному равновесию. Короче говоря, это ваше окно на бесконечность времени, то есть на вашу незначи- тельность в нем. Возможно, этим объясняется боязнь одиноких, оцепенелых вечеров, очарованность, с которой мы иногда наблю- даем пылинку, кружащуюся в солнечном луче, — и где-то тикают часы, стоит жара, и сила воли на нуле». Всё верно: не надо пытаться захлопнуть это окно. 56 Альманах «Принятие» ПОЧЕМУ Я СКОРЕЕ ХРИСТИАНИН Автор: Артур Крумин Критический текст, казалось бы, перемывающий кости институту и конъюнктуре вероучений, на деле оказывается довольно личными размышлениями, особое внимание которых приходится на острые углы толкования христианства. • 57 56 ПОЧЕМУ Я СКОРЕЕ ХРИСТИАНИН Несмотря на название, это эссе почти не является полемикой с Бертраном Расселом и его богоборческим текстом. Но оговорю сразу, что пресловутый труд Рассела мне кажется однобоким, а его «История западной философии» вызывает впечатление, что её писали по идеалам марксизма, а самого Рассела всё детство били Библией по голове злобные иезуиты. Как о специалисте в своей области я о нём ничего особенного не знаю, кроме истории о чайнике. Допустим, что он был добрейшим человеком и отличным логиком, но как историк философии он кажется сомнительным. В остальном этот текст не столько анализ заданной темы, сколько возможность поделиться личными впечатлениями и попытка обосновать моё отношение к деликатной теме религии, и, в частности, христианства. Вопрос отношения к религии и её вариациям был и остаётся для большинства людей крайне щекотливым. Совершенно нормальная ситуация, потому что мировоззрение, в отличие от секса, — нечто очень личное. Это способ, которым субъект пытается структурировать себя; нити картины мира тянутся в неведомое нутро человека, а люди традиционно дорожат своим нутром. Поэтому мировоззрение другого человека имеет мало общего с тем, что указано на странице его профиля; и совсем немного, а тем более что-то правдивое, можно выяснить, прямо спросив о предмете веры. Исключение составляют религиозный фунда- ментализм и исчезающе редкие случаи столь проработанного мировоззрения, что им уже жаждут или не стесняются поделиться. Впрочем, даже правда о собственном мировоззрении не дана в чистом виде, и чтобы узнать её, требуются время и усилия. Хотя для всего стоящего требуются время и усилия. По умолчанию смертные перенимают мифологию своего авторитетного окружения и пытаются существовать более-менее в соответствии с ней. Иногда соответствовать получается удачно, и человек может прожить так хоть всю жизнь без особых проблем. 58 Альманах «Принятие» Но иногда, если схема оказывается неподходящей, соответство- вать не получается, и тогда возникают недовольство собой и негодование окружения. Такой исход может обернуться большими бедами, если субъект не поймёт, что происходит. Кроме того, изначальная трансляция бывает достаточно слабой, и тогда никакого чёткого мировоззрения не формируется вовсе. Изначальная слабость мировоззрения открывает обширные возможности для собственного выбора или мифотворчества, но до этого момента смертному приходится крайне туго. Ведь тогда субъект интроецирует всё, с чем встречается, и не способен достаточно успешно совладать ни с внешними, ни с внутренними силами, которые делают с ним что хотят. Но людей чаще всего мало волнует, во что они верят. То, что они заявляют по этому поводу, оказывается либо идеальными, либо вовсе случайными конструкциями, которые не имеют ничего общего ни с их повседневными мыслями и поступками, ни с общим устройством субъекта. Они могут уверять, что вопрос мировоззрения или, упаси Господи, веры их в принципе не касается; хотя с тем же успехом они могли бы заявить, что их не волнует политическая ситуация в их стране или состав вдыха- емого газа. Верования, о которых не знаешь и которые не выбирал, продолжат детерминировать судьбу без ведома обладателя, и не всегда в лучшую сторону. Мировоззрение субъекта кажется ему чем-то само собой разумеющимся или слишком сложным, чтоб в этом можно было разобраться. И правда, выяснить этот вопрос за обеденный перерыв не получится. Но я не призываю всех окунуться в рефлексию, хотя она ещё никому не вредила. Однако это критически важное понимание себя, слишком существенное, чтобы им пренебрегать. Более того, это одна из немногих проблем, решение которых доступно в домашних условиях. Покуда же вопрос верований не становится значимым, мы получаем православных, которые, невзирая на усилия Лютера, • 59 58 так и не ознакомились с Библией и не знают, чем отличается их конфессия от прочих; получаем язычников с мешаниной идей о мире, которым нравится бунтарская оригинальность проис- ходящего вкупе с правом наряжаться и гулять по лесам и полям (оргии, к сожалению, не так уж распространены); получаем агностиков, пребывающих в вечном недоумении и с подозри- тельным упорством отвергающих любые возможности понять, что здесь происходит; а также атеистов, сражающихся в худшем случае с собственными фантазмами, а в лучшем — с другими носителями фантазмов, но фантазмов ещё более диких и дремучих. Религия людей нашего времени волнует не слишком часто и не слишком сильно, разве что в негативном смысле. Во всяком случае, в моём окружении интересующихся религиозными вопросами субъектов наберётся исчезающе мало. Само слово «религия» за предшествующий век деконструкции пострадало особенно сильно, едва ли не сильнее, чем «искусство». Никто не желает связываться с обломками, отсылающими разве что к скандалам, актам насилия и фантастической глупости самых заметных представителей. Если же до самоопределения в вопросе веры дело всё же доходит, то первым, чему отказывают даже в возможности рассмотрения, становится если не христианство в целом, то уж точно наше местячковое, так называемое ортодок- сальное христианство. В почёте православие преимущественно у специфической категории людей, которые едва ли будут читать этот текст. Основная часть соискателей отбрасывает подальше от себя то, что представляется либо кровавым деспотом, либо шутом- инвалидом. Привлекает же их то, что находится поодаль, будь то расстояние пространственное или временное. Истина должна быть либо далекой экзотикой, либо забытой древностью, которую чудесным образом забросило к нам на берег. Страждущие переключаются в основном на восточные учения или, реже, на менее популярные европейские течения мысли: оккультизм, эзотерику и доживающий своё нью-эйдж. 60 Альманах «Принятие» Что же до более распространённых в наши дни нерелигиозных идеологий, то за это всё ещё отвечают субкультуры, особенно на ранних этапах. Это относительно локальные культы, которые неизбежно предполагают некую картину мира и систему отноше- ний в своей основе. В противном случае они бы распадались сразу после появления, что тоже порой происходит. И чем больше смысловой наполненности в общественном движении, тем дольше оно сможет существовать, и это очень легко проследить самосто- ятельно. Понятно, что это лишь эрзац-мировоззрения, пробные версии полноценных и развёрнутых мифологических, а если мы говорим о светском жанре, то философских систем, которыми они в прин- ципе могут стать. Но свою роль они выполняют в основном успешно: с их помощью субъект уже может понять, что ему ближе, стоит ли двигаться дальше или развивать свои воззрения прямо здесь. Развитие воззрений, замечу, это процесс бесконечный; так что если вам кажется, что вы уже всё поняли, то либо вы заблу- ждаетесь, либо вам следует немного подождать, пока мысль продолжит свой путь. Однако выбор осуществляется зачастую в зависимости от того, кому какая субкультура покажется ближе по совершенно случайным признакам; порой это просто то, что оказывается под рукой. Будь то веганы, настойчивые в прозелитизме, как свиде- тели Иеговы; не-мёртвые панки, чья субкультура действительно больше похожа на живого мертвеца; самозваные шаманы- алхимики; виртуальные поклонники великой матери и рогатого бога; вечно бурчащие нигилисты; предпоследние битники; знатоки вед среднего возраста; гностические низвергатели мирового порядка; «впишите ваш вариант». Безудержная пестрота вариантов выбора часто скверно сказывается на субъекте. Неблизкий по умолчанию к чему-то в отдельности он впадает в ступор от одного факта того, что выбор столь велик. К тому же для постороннего наблюдателя все • 61 60 эти культурные течения акцентированы на выразительной составляющей, а не на смысловой наполненности. А если все варианты предстают как взаимозаменяемые, а истины не существует, то можно предположить, что всё это попросту чушь (спойлер: многое действительно ею является). Пришедшие к подобному выводу субъекты если не откладывают решение, то становятся сами себе современными философами. Что же до меня, то продолжительную часть своей жизни я не верил ни во что эдакое, во всяком случае системно и с пониманием дела. Так что эта область моей жизни сосуществовала со мной отдельно от меня; иногда наши пути неожиданно пересекались, что крайне озадачивало. Прежде всего мне всегда была близка обрядово- эстетическая сторона христианства. Это не очень лестно обо мне говорит, но что поделать. Хотя на православных службах я бывал только мимоходом и совершенно ими не проникся, а до сравни- тельно позднего возраста не был на католической мессе, заочно во всём этом было что-то привлекательное. В основном именно в католическом ключе. Меня завораживало распятие, хотя и смущал (и не случайно, как выяснилось позже) висящий на нём персонаж; что-то во мне задевали упоминания христианства в произведениях, в особенности столь колоритно обставленные кинематографом ритуалы экзорцизма. Отзывалась во мне и строгая истинность кафедральных соборов. Будоражили Достоевский и Де Шарден, а тот же Ницше хотя и казался в чём-то правым, но скорее раздражал своими назойливыми потоками желчи, которые никогда не попадали в цель. Точно так же мне всегда были ближе мысли Ясперса, Кьеркегора и Хайдеггера, чем Сартра и Камю, хотя последние действительно написали замечательные вещи. Позитивизм, а тем паче материализм всегда воспринимались как идеологии в лучшем случае смехотворно наивные, а в худшем — как угрожающе безапелляционные. К более подробному рассмотрению христианства вернёмся позже. Тем временем у меня с детства были довольно яркие фантазии на тему анимизма и политеизма. Возможно, это нечто 62 Альманах «Принятие» касающееся именно меня, или детям в принципе близки идеи о множестве могущественных божественных фигур и об анимизме в самом хрестоматийном смысле, как это даже у диких племён давно не встречается. Не стану вдаваться здесь в подробности, но переживания эти выстраивались в примитивную систему, были искренними в смысле достоверности происходящего, но при этом не галлюцинаторными. Сильно позже наполнение этих фантазий было подкреплено встречей с викканством и тому подобным, после чего юнгианские тексты придали им весомость. Впрочем, то же знакомство с юнгианством впоследствии если не рассеяло эти фантазии, то заметно снизило их значимость. Что-то напрягало меня во всей этой языческой суете с персо- нажами, которые бесконечно дробятся, заполняя собой мир. Особенно же неприязнь проявилась при встрече с так называемой архетипической психологией. Среди юнгианских авторов вообще распространены разного рода одержимости, и я не уверен, что это так уж хорошо. При всей правомочности теории, есть нечто решительно неправильное в преклонении перед сонмом великих и малых духов, которыми авторы заселили коллективное бессоз- нательное. Это аналогично поклонению компьютеру, водопроводу, физическому закону, селезёнке или воздушным потокам за то, что они так прекрасно устроены и так ладно функционируют. Это одновременно и абсурдно, и как-то мелко. Более того, у меня нет сомнений, что человечество не напрасно отошло от своих примитивных в негативном смысле верований. Даже если в них есть нечто важное (а скорее всего так и есть), то это не повод пытаться вновь их практиковать. Так и до жертвоприношений дойти недолго. Духи, если мы допустим, что они существуют, — это эгоистичные, узконаправленные в своих целях чудовища, бесчеловечные и опасные; это явно не те силы, которым следует служить, хотя и стоит эти интересы учитывать. Но лучше гнать подальше от себя то, от чего бед больше, чем пользы — пусть своими делами занимаются. |