Енраеом. Сборник. М. ГолосПресс, 2015. 368 с. Isbn 9785711707400
 Скачать 1.91 Mb.
|
|
302 303 Морозова любила язвить и была подвержена внезап- ным бессмысленным вспышкам гнева. Если ей в та- кие минуты попадался под руку ее двенадцатилетний сын, она могла даже пустить в ход свои пудовые ку- лаки: она любила награждать его тычками и затрещи- нами, однако этот крепкий, угрюмый и злой ребенок не оставался в долгу – колотил ее по плечу и норовил укусить за руку. Их стычки, которые Сизов неодно- кратно имел возможность наблюдать, походили на возню медведицы с детенышем. Мужа у Александры не было, но Иван, глядя на нее, думал, что эта огром- ная неповоротливая женщина может успешно заме- нить обоих родителей – уж очень ее было много. Ивану было странно, как эта старообразная жен- щина (она была незначительно старше его, но по своей внешности и манерам казалась принадлежа- щей к другому поколению) органично входила в одну компанию с другими членами кружка. Морозова была молчалива и нередко погружалась в тяжелую, неподвижную задумчивость, напоминая в такие ми- нуты каменное изваяние, горгулью, сошедшую со стены готического собора. Сизову сначала казалось, что она туго соображает, но постепенно он понял, что эта женщина отличается острым умом: ее замечания и рассуждения на религиозные темы, в которые она, бывало, пускалось, отличались продуманностью и точностью. Кроме того, общее впечатление от ее ока- меневшего лица изменяли блестящие, живые глаза и тонкий подвижный рот: когда Александра гово- рила, они привлекали к себе внимание, а само лицо вокруг них расплывалось, теряло свои черты и пре- вращалось словно бы лишь в неопределенный фон для них. В своей речи Александра чеканила хорошо выстроенные фразы; если она решала высказаться, ее реплики обычно были полными, содержали в себе за- конченную мысль. Под впечатлением ее речи, когда Морозова была «в ударе», в ней вовсе терялись черты, связанные с возрастом. В результате ее образ в вос- приятии Сизова постепенно размылся, преобразился, и Морозова стала представляться ему уже просто ин- тересным и глубоким собеседником. Наконец, последней участницей их кружка была Нина Кудрявцева – девушка примерно лет двадцати, значительно младше остальных. В ее облике многое было противоположностью Морозовой: тоненькая, похожая на птичку (это впечатление дополнял длин- ный острый нос, напоминающий клюв), она выгля- дела младше своих лет, совсем девочкой, и отлича- лась необычайной вертлявостью и подвижностью. Говорила она взахлеб, двигалась торопливо и резко, перескакивала с места на место, словно воробей с ветки на ветку, все время куда-то неслась. По харак- теру она была стеснительной и робкой, но очень ча- сто, словно бы под влиянием какого-то механического завода, сбрасывала эту робость и начинала тараторить без умолку, невпопад, не давая себе труда заканчивать фразы и мысли. Иногда такая манера Нины казалась Сизову следствием какого-то испуга перед людьми, который можно было заглушить лишь безостановоч- ной болтовней; это впечатление подтверждалось и тем, что Нина была очень избирательной в общении, в основном выбирая людей православных, которым больше доверяла, и чуралась сверстников, предпочи- тая людей старшего возраста, выглядевших спокой- ными. Вместе с тем, иногда она неожиданно выка- зывала какую-то бессмысленную, дикую храбрость, доходящую до безрассудства, не знающую преград, и странно было подумать, как Нина вообще может чего-то бояться. Так, Хоров рассказал Ивану случай, произошедший на его глазах: когда в парке на гуляв- шего ребенка набросилась огромная рассвирепевшая собака, Нина внезапно кинулась ей наперерез, когда никто другой еще не успел среагировать. Ее движе- ние было таким решительным, что собака не посмела на нее напасть. Вообще, Нина была средоточием ка- ких-то болезненных контрастов, которые пока не под- давались объяснению Сизова. 304 305 Размышляя о своих новых знакомых, Иван отме- чал, что все они относятся к людям, находящимся как бы «на окраине жизни», не вовлеченным в нее полностью. Ему приходило в голову сравнение че- ловеческой жизни с костром. Нормальную, здоро- вую жизнь можно сопоставить с широким, уверенно горящим костром, с ярким, ясным пламенем; жизнь человека сильного и талантливого, оказывающего в той или иной степени существенное влияние на окружающий мир – уже с пожаром, с чем-то сти- хийным, с бушующим огнем, который может рас- пространиться на огромные пространства; жизнь же таких людей, как сам Сизов и члены его нового кружка, представляла собой пламя, которое так и не сумело разгореться и в любой момент может потух- нуть окончательно. Иван понимал, что в какой-то момент его огонь уже практически угас, едва тлел; сейчас в него по каким-то причинам попало легко воспламеняющееся топливо, костер ожил, появи- лось пламя, но оно оставалось небольшим, слабым и могло быстро потухнуть. Такому же мерцающему, едва проявившемуся огоньку можно было уподобить и жизни других его новых знакомых. Вероятно, рассуждал Сизов, нет никакой четкой, определенной грани, которая позволяла бы разделить людей на «живущих» и «не живущих». Существовало большое и непрерывное «переходное» пространство людей, жизнь которых по тем или иным причинам была неполна, но и здесь всегда оставалось вопро- сом, что является критерием полноты жизни. Ответ, который напрашивался в первую очередь, – ее эмоци- ональная насыщенность, глубина вовлеченности во взаимоотношения с другими людьми, а также само- реализация, занятие каким-то важным делом, значи- мым для окружающих. Однако такой вывод вызывал у Ивана внутренний протест, что-то вроде обиды. Ему хотелось бы найти доводы в пользу того, что «вну- тренняя жизнь», связанная с работой воображения и впечатлениями человека, может быть более значимой, чем внешняя, даже в том случае, если она не дает ни- каких практических плодов. Но никаких существен- ных аргументов в пользу такой точки зрения он не мог подобрать; признать это можно было только как субъ- ективный взгляд, опираясь исключительно на свои ощущения. Иногда Сизов действительно приходил к такому взгляду, однако впоследствии «захваченность» своими внутренними ощущениями представлялись ему неадекватной и болезненной. Обычно подобное состояние было связано с изоляцией от других людей и, следовательно, с утратой объективности, искаже- нием восприятия. В сущности, эти размышления Ивана были лишь попытками оправдать собственное существование, подыскать для него какой-то смысл, но в конечном счете все они оказывались бесплодными. Ему прихо- дилось признать, что «уход в себя» является посте- пенным саморазрушением, имеет лишь негативные результаты. Так или иначе оказывалось, что нужно возвращаться к людям, к общению с ними и к прак- тической, будничной стороне жизни. В связи с этими вопросами Сизова особенно ин- тересовался верой и религией, которая словно бы лежала в иной плоскости и могла дать новые от- веты. Ведь если вместо внутренней жизни, связан- ной с воображением и уходом в себя, выбрать веру и общение с богом, получался совершенно новый путь – наполненный смыслом и содержанием, хотя и не связанный с «внешней», практической стороной существования. Такой выбор не только признается и считается оправданным, но и как будто может стать настоящим путем к счастью. Но как было встать на этот путь? Возможно ли это было для Сизова? Ему представлялось, что нет: он чувствовал себя до такой степени опустошенным, далеким от веры, что можно было даже представить, будто бог просто отвергает его. У Ивана отсутствовало религиозное чувство. Веру он мог воспринять только 306 307 как некий комплекс абстрактных, умозрительных по- строений, согласиться с которыми Иван не мог просто в силу их противоречия законам логики. Преодолеть эти противоречия можно было, очевидно, только на уровне чувств: перестать сомневаться в существовании бога можно было, только ощутив, почувствовав его. И здесь выходило, что Сизов словно бы возвращается к корням своего рассуждения: получалось, что у него отсутствуют определенные способности к тому, чтобы почувствовать бога, точно так же, как отсутствовали сильные эмоции и энергия, необходимые для вовле- ченности в практическую жизнь. Возможно, оба этих пути – «внешняя» жизнь и религиозная – в действи- тельности были не двумя различными путями, а чем-то взаимосвязанным, или вовсе одним и тем же. Так или иначе, Ивану пока казалось, что оба этих направления закрыты для него. Вместе с тем, во вто- ром, связанном с религией, было намного больше не- определенности, больше возможностей узнать что-то новое и прийти к определенному «внутреннему пере- вороту», который открыл бы ему путь к вере. Кроме того, Сизов осознавал, что попытки пойти по вто- рому пути в действительности могли помочь ему и освоить первый. В сущности, это уже происходило: именно церковь помогла ему вернуться к людям в той ситуации, когда он чувствовал себя разбитым и беспо- мощным и нашел в себе силы только для того, чтобы войти в ее двери. В каком-то смысле, произошедшее уже было чудом и воскрешением мертвого. К неболь- шой белой церкви, несмотря на всю «прозаичность» ее расположения на обочине шоссе, Иван и сейчас относился с восхищением и удивлением: она стала для него важным символом, своего рода «воротами в жизнь». Ежедневно проходя мимо нее, Сизов ощу- щал странный заряд энергии, своего рода «подпитку», приходящую к нему словно бы от самого этого здания; он чувствовал себя приободренным и обнадеженным, словно услышал слова поддержки от близкого чело- века. Он и сейчас ожидал от церкви новых «чудес» или, по крайней мере, чего-то необычного, что могло бы повлиять на дальнейший ход его жизни. Иногда Ивану начинало казаться, что он уже находится на пути к вере, что самое главное – его воскрешение – уже свершилось, и что дальнейшая дорога его «воз- вращения к жизни» будет на самом деле не такой уж сложной. В другое время, впрочем, он осознавал, что здесь вновь сказывается мощная работа его воображе- ния, склонность додумывать и фантазировать. Новые знакомые Сизова занимали невысокое социальное положение и жили скромно, а часть из них – даже бедно. Так, Хоров, работавший водите- лем троллейбуса, с трудом сводил концы с концами, перебиваясь от зарплаты до зарплаты, и совершенно не думал о будущем. Егора не тревожила отдаленная перспектива существования на нищенскую пенсию: он был уверен, что сопьется и не доживет до старо- сти, хотя Сизов не мог взять в толк, откуда у него взялась такая убежденность: в действительности Хоров не любил пить, терпеть не мог водки и лишь изредка с отвращением проглатывал немного пива. Возможно, подобные фантазии о будущем были лишь своеобразным способом утешения, успокое- ния самого себя, уходом от тревоги. Егор был простым, неприхотливым человеком, для которого, как в старозаветные времена, было счастьем иметь у себя на столе каждый день кашу и картофель и раз в неделю – щи с мясом. Он был привержен самой простой пище, которую неизменно поглощал с отменным аппетитом, а к деликатесам, которыми его пробовал потчевать Сизов, относился, как к вредным излишествам. Было видно, что Хоров вырос в деревне; иногда он поражал Сизова своей наивностью и невежеством, хотя в других случаях был способен на сложные и глубокие рассуждения. Это был человек до такой степени консервативный и ограниченный, что Иван про себя прозвал его «ду- бом»; однако он придерживался здоровой системы 308 309 жизненных правил и ценностей, и зачастую для Ивана было удовольствием с ним согласиться. Егор смотрел на жизнь словно бы глазами ребенка, с каким-то наивным любопытством; мир казался ему загадочным и полным открытий. Сизов подозревал, что вера в бога Хорова связана с его необразованно- стью: он казался человеком «темным», который, как в старину, просто не обладает достаточными позна- ниями о мире, чтобы ему в голову пришли какие-то логические доводы, противоречащие тем или иным религиозным догматам. Он принимал все, что гово- рил священник, охотно и с готовностью, не имея же- лания сопоставить эти слова с происходящим вокруг него, принимая их за данность. Эта черта Хорова иногда раздражала Ивана, поскольку тот подчас про- сто начинал говорить глупости; однако в той картине мира, которую Егор выстроил для себя, было что-то уютное и доброе, и Сизову не раз хотелось самому отбросить все свои сомнения и просто согласиться с ним эмоционально, в каких-то общих примиряющих словах, не пытаясь рассуждать и спорить. Девятиэтажный дом Сизова располагался на склоне широкого пологого оврага, по дну которого протекал ручей. На некоторых своих участках овраг был благоустроен и превращен в подобие городского парка, а на других оставался грязным и заброшен- ным. Почти от самого подъезда Ивана по склону оврага шла лестница, ведущая наверх к шоссе, на противоположной стороне которого располагалась церковь. В один из апрельских дней Сизов прогуливался по парку, находясь в прекрасном расположении духа; он чувствовал странную возросшую остроту восприя- тия. Панорама парка – обычно грязноватого и мрачно- ватого, но сегодня в ярком, сильном солнечном осве- щении выглядевшего красивым – казалась ему неожи- данно новой. Он словно бы смотрел на эту привычную уже картину с иной точки зрения, и ощущение было таким, словно он видел ее впервые. Иван заинтере- совался тем, как прихотливо располагались деревья и кусты в парке – они были высажены длинными плав- ными волнами, формирующими вдоль склона оврага сложные орнаменты, рассмотреть которые в деталях можно было только сверху. Ветви деревьев и кустов, которые еще недавно неприятно и резко топырились, выглядели сухими, тощими, ободранными, сегодня словно бы налились соком, казались жирными и даже словно бы мясистыми. Еще недавно они представля- лись мертвыми, застывшими, сегодня же как будто на- питались жизнью: они стали толще, блестели и даже словно бы слегка колыхались, хотя ветра не было. Первые проклевывающиеся почки на них казались свидетельством избытка жизненных сил. По дну оврага шел в извилистом русле ручей, кото- рый на небольшом отрезке был забран в трубу. Здесь была устроена насыпь и асфальтовая дорожка с лест- ницами, соединявшая концы оврага, по сторонам ко- торого располагались разные районы города. Прибли- зившись к этому перешейку, Иван обратил внимание, какими радостными были лица встречавшихся на нем людей. Они выглядели необычайно чистыми и глад- кими, словно на них была тщательно промыта и раз- глажена каждая складочка и морщинка, светлыми и даже словно бы сияющими. Казалось, что в глазах лю- дей отражается солнечный свет. На лицах выделялись широкие улыбки. Даже волосы людей, которые в этот теплый день уже вышли на улицы без шапок, были все чистыми, пушистыми и тщательно зачесанными. Вгля- дываясь в лица, Иван обратил внимание на то, какие аккуратные и правильные черты у встречавшихся ему людей: давно он видел таких приятных, умных, при- ветливых лиц. Один из прохожих, впрочем, как было видно еще издали, выделялся в общем потоке. Он шел сжавшись, ссутулившись, глубоко засунув руки в карманы и тре- вожно оглядываясь по сторонам, словно опасался пре- следования. Его длинная и тонкая фигура имела из-за 310 311 согнутости форму вопросительного знака; казалось, что он подвергает сомнению общее ощущение радости и свежести, отраженное в облике и поведении других людей. Когда он приблизился, Иван смог разглядеть его испуганное лицо с расширенными от страха глазами, нижняя половина которого была закрыта длинным во- ротником пальто. Волосы прохожего неопрятно тор- чали, словно он только недавно оторвался от подушки; он казался растерянным и шел неуверенно, как будто не мог сориентироваться или сомневался, стоит ли ему вообще продолжать движение. Только поравнявшись с прохожим, Сизов понял, что это Андрей Краюхин. Узнать его было трудно не только из-за того, что он спрятал подбородок за во- ротником, но также и по той причине, что Иван ни разу не видел его одного, без сестры, и не ожидал его встретить. Вероятно, подумал Иван, Краюхин оттого и выглядит испуганным, что идет в одиночестве: было ясно, что у него сформировалась болезненная привычка к обществу сестры. Краюхин узнал Сизова и остановился рядом с ним, но нервно замялся, как будто не мог подобрать правильных слов, чтобы с ним поздороваться, или не был уверен, что тот узнает его. Только когда Иван по- приветствовал его сам, Андрей наконец отреагиро- вал, причем сначала расстегнул верхнюю пуговицу пальто и высвободил из воротника свой рот, сказал «здравствуй», и только затем пожал протянутую руку Сизова. Было видно, что он сконфузился этой своей неловкости и не знал, как ее оправдать. «Не ожидал тебя встретить здесь, да еще одного», – заметил сразу же Иван. Андрей сбивчиво объяснил, что, действительно, редко остается один, однако счи- тает, что временами это просто необходимо. «Я ведь осознаю всю ненормальность своего положения, – признался он. – Моя слишком тесная внутренняя связь с Катей мешает и ей, и мне. К сожалению, это положение не исправить, но его можно хотя бы ста- раться не ухудшать. Если бы ты знал, как неуверенно я себя чувствую без нее! Иногда в такой ситуации мне представляется, что я слепой, который остался без по- водыря и вынужден отыскивать себе дорогу наощупь. Особенно это сказывается в общении с людьми: я привык, что в присутствии сестры она часто выска- зывается за меня, и временами не могу подобрать са- мые простые необходимые в той или иной ситуации фразы». «Может быть, и не стоит пытаться ослабить эту вашу связь?», – заметил Сизов. Он сам не знал, зачем это сказал, поскольку в действительности пони- мал, что делать это нужно. «Напротив, иногда мне ка- жется, что ее вообще стоило бы попытаться порвать, – вздохнул Андрей. – Я чувствую, что превратился в об- узу для сестры, в камень на ее шее, и в то же время сам стал неполноценным, зависимым человеком, так и не смог повзрослеть. Эта ситуация очень сильно вредит нам обоим, даже неизвестно еще, кому больше. Я ча- сто думаю о том, чтобы хотя бы попробовать жить от- дельно от нее, но никак не могу решиться. Даже раз- мышления об этом пугают меня, и я радуюсь, когда вновь вижу сестру рядом с собой и могу, образно говоря, прятаться за ее юбкой. Окружающая жизнь представляется мне полной угроз, ни с одной из кото- рых я не в состоянии справиться сам. Я слишком мно- гого в жизни не видел и не знаю, не решал самосто- ятельно никакой практической проблемы». «Как же ты живешь? – спросил, задумавшись, Сизов. – Ведь в этой ситуации, вероятно, есть и положительные сто- роны?». – «В каком-то смысле есть, хотя не всякий назвал бы их положительными. Я живу, завернувшись в множество слоев своего страха, как капуста. Мой страх – это призма, сквозь которую я смотрю на мир. Картина его приходит ко мне искаженной, преломлен- ной в множестве стекол, и разглядеть в этом выверну- том изображении действительность очень трудно. Я вижу мир как композицию из экзотических и причуд- ливых образов, которые пугают меня; но вместе с тем они настолько яркие и разнообразные, что невольно захватывают и вызывают восхищение. Случается, что |