Енраеом. Сборник. М. ГолосПресс, 2015. 368 с. Isbn 9785711707400
 Скачать 1.91 Mb.
|
|
292 293 вых друзей (по крайней мере, хороших знакомых), совершил поездки на природу и в несколько других городов помимо Москвы, откуда до сих пор не вы- езжал. Каждый из этих шагов расширял его мир, по- могал освоиться в жизни, способствовал тому, что знания, приобретенные ранее из книг, «утряслись» в его голове и получили связь с действительностью. Это был для Сизова период своеобразного и скорого «открытия жизни» – опыт, который у других людей обыкновенно отсутствует. После окончания школы он поступил на филологический факультет: Иван решил для себя, что в ситуации, когда ему трудно изучать окружающую жизнь, он должен узнавать ее хотя бы по литературе, которая вобрала в себя опыт и переживания лучших, самых умных и талантливых людей. Знакомство с классикой литературы действи- тельно помогло ему: на основе ее он составил своео- бразную схему того, как устроены человеческие вза- имоотношения. Эта модель, хотя и искаженная, ото- рванная от действительности, все же стала важным шагом в его развитии, дала ему некоторые правиль- ные понятия и помогла чувствовать себя увереннее. У Ивана достало здоровья, воли, ума и терпения, чтобы переварить огромное количество новых впе- чатлений, принять новую картину мира и как-то в ней разобраться. Однако для завершения этого процесса потребовалось предельное напряжение всех сил его существа. Кроме того, переживания болезненного подросткового периода, когда Иван ощутил себя ото- рванным от жизни, потерявшим связь с ней, поддался ужасу и отчаянию, оставили в нем болезненный след. У Сизова закрепилось восприятие себя как человека, занимающего особую позицию, играющего в жизни роль наблюдателя, а не участника, не являющего пол- ноценным членом общества. Он остался замкнутым, скрытным, подверженным своей болезненной впечат- лительности; в нем не прекращалась работа мощного воображения, сила и развитость которого оказалась деструктивной для Ивана. Достигнутые успехи ему трудно было закрепить, разрушительные процессы, начавшиеся в нем в детстве, не прекращались. Необхо- димые в жизни связи с другими людьми Сизову удава- лось сохранять лишь ценой постоянного напряжения. Пытаясь осмыслить ход своей жизни, Сизов не- однократно возвращался к сопоставлению себя с Обломовым, в котором его интересовали в первую очередь черты не физической лени, а неосведом- ленности и патологической непрактичности. Иван много размышлял над словами Обломова на этот счет, хорошо передающими суть их сходства: «Я не знаю, что такое барщина, что такое сельский труд, что значит бедный мужик, что богатый; не знаю, что значит четверть ржи или овса, что она стоит, в каком месяце и что сеют и жнут, как и когда продают; не знаю, богат ли я или беден, буду ли я через год сыт или буду нищий – я ничего не знаю! Говорите и сове- туйте мне, как ребенку». Что же, размышлял Сизов, мешало Обломову уз- нать все это? Ивану представлялось, что в этом при- знании Обломова на самом деле содержался ключ к пониманию сути проблемы. Возможно, Обломов го- тов бы был заняться решением стоящих перед ним задач, если бы знал, как за них взяться, если бы су- мел овладеть огромной массой практического жиз- ненного материала, которую «пропустил», не усвоил вовремя. Но почему другие люди знали все это, а Об- ломов – нет? Сумел бы он овладеть материалом, если бы осознал эту необходимость раньше? Ведь его во- просы были сформулированы четко и прямо, на них существовали конкретные и ясные ответы. Если бы их было не так много (очевидно, что Обломов озвучил лишь небольшую их часть, что это была лишь вер- шина «айсберга» его невежества), можно ли было еще узнать ответы и как-то применить их на практике? И, наконец, если согласиться с предположением, что Об- 294 295 ломов просто неспособен был по всему складу своей натуры усвоить этот материал, то могло ли случиться и по-другому: что на его месте оказался человек, ко- торый в состоянии был справиться с материалом, но просто в силу тех или иных обстоятельств слишком многого вовремя не узнал? Ведь с другим складом ха- рактера в подобной ситуации еще можно было навер- стать упущенное. Но как было определить, может ли справиться с такой задачей сам Сизов, оказавшийся в похожем положении? Существует ли какая-то грань, разделение между людьми, которые могут, пусть с за- позданием, приспособиться к жизни, и теми, кто не в состоянии этого сделать? Другой литературным персонажем, сопоставле- ние с которым буквально напрашивалось Сизову в его раздумьях, был герой «Записок из подполья» До- стоевского. Эта параллель была для Ивана особенно важна, поскольку «Записки из подполья» давали единственный пример жизни человека в такой же глубокой изоляции, в какой находился и сам Сизов. Однако описание героя «Записок», который «всегда был один», «жил в углу», «больше всего читал» и предавался бесконечным размышлениям, ставило перед Иваном больше вопросов, чем давало ответов. Был ли герой «Записок» (и сам Иван) здоровым че- ловеком, или постоянное одиночество все-таки было следствием болезни? Есть ли возможность в подоб- ном случае избежать одиночества, изменить ситу- ацию? Если речь идет о болезни, есть ли способы вылечить ее или хотя бы облегчить свое положение? Ивану представлялось, что случаев, подобных ему, должно было накопиться множество в психологиче- ской практике, что подобные случаи должны давно уже быть подробным образом изучены, описаны, и должны быть разработаны методы помощи людям, оказавшимся в подобной ситуации. Однако ему не удавалось найти ничего подобного в специальной литературе и произведение Достоевского оставалось для него единственным свидетельством того, что его случай, по крайней мере, не уникален. Одним из свойств Сизова, отталкивающим от него людей, была его эмоциональная холодность. Иван не раз ловил себя на том, что не испытывает таких же эмоций, как окружающие, в ситуациях, когда они были бы естественны были необходимы проявления их. Кроме того, в силу его замкнутости, флегматич- ности и неразвитой мимики эти эмоции ему не уда- валось даже сымитировать. Так, Сизову было трудно представить себе, как и почему одни люди скучают по другим, когда долго не видятся; после долгой разлуки с близкими людьми он не чувствовал и не мог изобразить той радости, кото- рую они испытывали при встрече с ним и которой ему также следовало бы ответить. Он не чувствовал любви и нежности к родителям; он был привязан к ним, но это была по сути лишь благодарность за их помощь и привычка к ним. Холодность Ивана подчас станови- лась даже противоестественной, ему не раз пеняли на нее, но изменить положение вещей ему было не под силу. Вследствие его глубокой погруженности в себя, обращенности к собственным ощущениям ему и во- обще было сложно поддерживать в себе какой-либо интерес к окружающему миру, эмоции же были еще более глубокой, живой, сложной для него материей. Поддерживать отношения с людьми Сизов мог лишь на определенной дистанции, поскольку близ- кие отношения предполагали эмоциональную связь, необходимость отдачи с его стороны, на которую он был неспособен. Он оставался словно бы полужи- вым, и люди, в которых эмоции били ключом, пугали и отталкивали его, как свидетельство его собствен- ной омертвелости. Анализируя это явление, – разум и логика оставались основными инструментами познания мира для Сизова, – он вновь возвращался к уже испытанному ранее ужасу перед обстоятель- 296 297 ствами своей жизни и загадкой собственного суще- ства. Учитывая эти свои особенности, Иван организовал свою жизнь так, чтобы по возможности чувствовать себя комфортно. Несколько его связей с женщинами были мимолетны, кратковременны и не оставили в его душе заметного следа: он воспринимал их лишь как эпизоды, необходимые шаги в познании устрой- ства жизни, меры, без которых не удалось бы обой- тись. Круг его общения оставался немногочислен- ным и фактически с годами постепенно сокращался; работа была сидячей, однообразной, практически не связанной с общением. Иван не справлялся с силой собственного воображения, которое буквально по- жирало его. С годами он вновь все больше уходил в себя, погрязал в тусклой, бессобытийной жизни, по- степенно терял разработанные в «активный период» навыки общения, обрастал странностями, чудаче- ствами и приобретал образ «человека в футляре». Многие люди сочли бы, что Иван вовсе и не живет, оценили бы его существование как серое, жалкое и незавидное. Он и сам чувствовал себя как бы наполо- вину мертвым; за «футляром», панцирем закрытости, наросшем на нем, нарастал ужас перед окружающей жизнью. При всем внешнем однообразии его существова- ния Сизов не испытывал недостатка в сильных ощу- щениях: он переживал длительные периоды страха и отчаяния, сменявшиеся облегчением и надеждой. Много читая и еще больше фантазируя, он в своем воображении переживал десяти и сотни жизней. Его фантазии обладали умопомрачительной яркостью. Практически он снова возвращался к «воображае- мым друзьям» своего детства, с которыми теперь мог поделиться своим ужасом. Он осознавал всю не- адекватность своего положения, но не всегда нахо- дил достаточно сил, чтобы бороться с собой и как-то действовать. Напряжение, росшее в нем, сделалось настолько сильным, что включился своеобразный психологиче- ский защитный механизм: Сизов абстрагировался от окружающей действительности, словно бы «выклю- чился». Он сделался вялым, апатичным, расхлябан- ным, много ел и спал, мало двигался и практически перестал разговаривать. Финалом этой тенденции стала пережитая им полугодовая «спячка», когда жиз- недеятельность Ивана практически прекратилась. Он сам не понимал того, что происходило в это время в его организме и психике: это был период восстанов- ления, накопления сил, необходимой для новой по- пытки возвращения к жизни. Только накопленным ресурсам он и был обязан своим новым состоянием весной: к нему вернулась ясность мышления, актив- ность и энергия. Теперь Ивану необходимо было вос- пользоваться данной ему новой возможностью. В новом круге общения Ивана, состоящем из при- хожан местной церкви, выделялось своеобразное «ядро» из пяти человек. Эти люди регулярно собира- лись и общались на темы, относящиеся не только к вере и религии, и Сизов, получивший рекомендацию Хорова, с удовольствием примкнул к ним. Первое время для него было «периодом облегче- ния» после длительного одиночества. Только сейчас, находясь среди людей, он понял, каким счастьем мо- жет быть человеческое общество. Поначалу в обще- стве прихожан он очень мало разговаривал и больше слушал, узнав постепенно их истории. Все пятеро, включая Хорова, относились к людям, в определенном смысле потерявшим свое место в жизни, и это обстоятельство роднило их с Сизовым. Ему при- ятно было, что они не относятся к людям практическим и, таким образом, понимают и принимают его соб- ственные проблемы и слабые стороны. Для каждых из них вера была своего рода убежищем, хотя «оттенки» ее у них, а возможно и суть, различались. 298 299 В этот кружок входили, в том числе, брат и сестра Краюхины – близнецы, отличавшиеся поразительным сходством. В их простых и правильных чертах была заложена странная бесполость; не раз случалось, что Сизов путал их, принимая Катю Краюхину за мужчину, а Андрея – за женщину. Брат с сестрой оба носили во- лосы до плеч, имели гладкие овальные лица, похожие по форме на яйцо, и были похожи друг на друга даже в мимике и характерных жестах. Вместе с тем, узна- вая их лучше, Иван убеждался в их существенных вну- тренних различиях. Если Андрей был чем-то похож на него самого – был вялым, нерешительным челове- ком, который, казалось, ни по одному вопросу не имел определенного мнения, – то Катя, наоборот, отличалась живостью и бойкостью. Создавалось впечатление, что она считала своим главным предназначением тащить, буквально волочить брата по жизни. У этих людей, перешагнувших уже тридцатилетний возраст, сложи- лись странные отношения: Катя во многом заменила Андрею жену. Она готовила ему, мыла за ним посуду, выбирала для него одежду и в разговоре зачастую даже отвечала на вопросы, адресованные брату. Брат с се- строй все время ходили парой; ведущая роль в этом дуэте явно принадлежала сестре, но вместе с тем она относилась к брату со странным восхищением, которое казалось Сизову неоправданным и неуместным. Лучше узнав Краюхиных, Иван сделал вывод, что Андрей был «человеком страха»: страх являлся до- минирующим ощущением в его жизни, вокруг ко- торого выстраивалась вся его картина мира. Андрей не скрывал этого и, как ни странно, не встречал в людях порицания: его слова звучали настолько есте- ственно, что казалось, что он имеет право бояться и, более того, что такое восприятие мира – нечто само собой разумеющееся. Описаниями своих ощущений, связанных со страхом, который имел у него множе- ство различных оттенков и слоев, он даже вызывал у людей интерес. Так, его сестра Катя считала его человеком тонко чувствующим и понимающим; она заявляла, что у Андрея «нервная система совсем не такая, как у других», словно это было каким-то нео- бычайным достоинством. У Сизова позиция Андрея вызывала раздражение, но тем не менее ему не при- ходило в голову посмеяться над Краюхиным, выска- заться по отношению к нему пренебрежительно или назвать его трусом: тот отличался странным умением поставить себя и вызвать у собеседника симпатию, не имеющую даже оттенка жалости. В какой-то мере Сизов понимал взгляд Краюхина. Он сам неоднократно испытывал ощущение ужаса пе- ред окружающим миром, но это был в первую очередь страх перед неизвестностью: Иван слишком многого не знал и свои пробелы в знаниях заменял домыс- лами – искаженными, зачастую преувеличенными картинами испытаний, с которыми ему предстоит столкнуться при попытке «погружения в жизнь». Од- нако Иван все-таки боролся со своими страхами: его мышление в первую очередь было рациональным, он при любых обстоятельствах сохранял критический подход. Случалось, что ему приходилось буквально опрокидывать, разбивать владевшие им фантазии, связанные с какими-то возможными проблемами или даже бедствиями в будущем, с мучительным усилием освобождаться от влияния таких фантазий. Если это не удавалось ему самому, он старался получить объек- тивную информацию, которая развеяла бы его опасе- ния, в том числе общаясь с другими людьми. Андрей же с детства привык подчиняться своему страху и зачастую даже делал это охотно, с готовно- стью, поскольку это снимало с него ответственность за свои действия. Он находился в удобном положении, поскольку мог прятаться за юбку сестры, которая при- выкла помогать ему и делала это зачастую даже и без его просьбы, с каким-то особенным удовольствием. Таким образом, оба они практически на всю жизнь во- 300 301 шли в свои роли защитницы и подопечного. Доходило до того, что Катя в детстве готовила за Андрея уроки и не давала в обиду сверстникам в школе, а позднее, когда близнецы уже выросли, стала зарабатывать для него деньги, без единого слова упрека позволяя брату годами бездельничать. Это положение было в опреде- ленном смысле выгодно и для нее самой, поскольку она обретала смысл жизни, получала какую-то цель, возможность ради кого-то трудиться и хлопотать. Она привыкла к тому, что Андрей «слабенький» и его нужно постоянно опекать. Это стало чем-то само собой разумеющимся не только в глазах Андрея и Кати, но и для всех людей, кто их знал. К их ситуации относи- лись особенно из-за их необычайного внешнего сход- ства, вследствие которого половая принадлежность как-то терялась и роли мужчины и женщины легко могли меняться. Правда, в конечном счете сложивши- еся тенденции привели и брата, и сестру к жизненному тупику: Андрей потерял возможность жить самостоя- тельно, сделался никчемным человеком, все с большей полнотой и болезненностью погружаясь в свой страх, а Кате пришлось жить с обузой на шее и мириться с постоянным присутствием брата. Она не упрекала его, но выбранным поведением как бы сама себя лишила права на личную жизнь; их эмоциональная связь вслед- ствие этого постепенно достигла необычайного накала и глубины. Развиваясь ненормально, оба они сделались одинокими чудаками, живущими в собственном стран- ном и искаженном мире. Лишь вера в определенном смысле стала для них спасением: она гасила наиболее острые вспышки страха у Андрея и помогала Кате не терять надежды на лучшую жизнь. Катя еще в школе училась плохо и постоянно чув- ствовала умственное превосходство брата, которое, правда, не мешало ему бездельничать и заставлять сестру учиться за двоих. Она считала себя недалекой и глупой девушкой, не способной на какие-то неор- динарные чувства и рассуждения. Однако под вли- янием одиночества и постоянного ненормального состояния брата, все время находящегося рядом и за- ставлявшего ее подчас и саму переживать его ужас, в том числе связанный со смертью, она сделалась болезненно суеверной. Начав посещать церковь, оба Краюхиных со временем стали увлеченными, рев- ностными верующими. Их вера, которая стала для них надеждой и защи- той, доходила до бессмысленного восторга, состояния нервной экзальтации, приобретала подчас преувели- ченные и даже гротескные формы. Так, брат с сестрой любили покупать иконы, которыми заставили у себя всю квартиру; их было так много, что они, словно сувениры, заполнили все полки, в том числе загора- живая книги на стеллажах, стояли даже на подокон- никах и кухонном столе. Весь их обиход был связан с религиозной атрибутикой: они использовали право- славные календари, тарелки и кружки с написанными на них изречениями на христианскую тематику, дер- жали на холодильнике магниты с молитвами и видами монастырей. Оба, впрочем, так искренне радовались этим предметам, что серьезным отношением к ним невольно проникались и их гости, в том числе Сизов. Еще одной участницей кружка прихожан церкви была дородная, крупная женщина, выглядевшая старше своих лет, – Александра Морозова, которую знакомые прозвали «боярыня Морозова». Тяжеловес- ная, суровая, любившая кутаться в большие теплые платки, она казалась сошедшей с картины о жизни царской России. Хотя весна на дворе была уже в раз- гаре, Сизов привык видеть ее в шубе, кофте и длинной юбке, причем с шубой даже в теплую погоду она рас- ставалась весьма неохотно. Всем своим обликом Мо- розова выражала монументальность и величие; она восседала на стуле, как на пьедестале, держала свой твердый подбородок гордо приподнятым, двигалась медлительно, говорила с расстановкой, тщательно произнося слова. В целом по натуре флегматичная, |