Енраеом. Сборник. М. ГолосПресс, 2015. 368 с. Isbn 9785711707400
 Скачать 1.91 Mb.
|
|
218 219 адекватно реагировать, мы вынуждены будем бросить его на произвол судьбы. Взаимопомощь в Искре огра- ничена, поскольку ведь нужно выживать и самому». Зима в Искре была наиболее тягостным, унылым временем, когда весь поселок словно вымирал; воз- вращаясь по вечерам домой, Егор пугался скрипа снега от собственных шагов – до того он звонко и далеко разносился. Это скрип как будто прогрызал, разъедал тишину, лишал окружающее пространство целостности и законченности, и оттого неизменно обращал на себя внимание. Поскольку к нему не примешивалось никакого иного звучания, он казался чистым и ясным, как звон колокольчика, и представ- лялось, что каждый шаг берет определенную ноту. Однако в результате получалась не мелодия, а не- стройное, неладное звучание, беспокоившее Егора. После перехода на пилораму Таций как-то очень быстро перестал общаться со своими прежними кол- легами по станции. Происходящее обидело и испу- гало его: он уже привык считать себя частью того коллектива, ему казалось, что он сроднился с сослу- живцами, которых знал уже долгие годы. Теперь же ему стало казаться, что прежде их сплачивало лишь отношение к железной дороге, станции, да еще вы- пивка; без этого скрепляющего материала у Егора даже не находилось тем для разговора с бывшими коллегами. Возникшее отчуждение было таким явным и сильным, что он не решался посетить ко- го-либо из них: Тацию представлялось, что его появ- ление было бы нежданным, неуместным, что он не сумеет отыскать подходящего повода, чтобы объяс- нить свой приход, возникнет какая-то мучительная неловкость и общения не получится. Страх попасть в подобную ситуацию был в нем до того силен, что Егор старался вообще не встречаться с кем-либо из бывших коллег: ведь пока он не видел их, остава- лась еще возможность, что его опасения окажутся напрасными. Если же они бы оправдались, по само- чувствию и внутреннему равновесию Егора был бы нанесен ощутимый удар. Этого он хотел избежать. В целом Егор ощущал, что зима сковывает его словно бы ледяным панцирем, давит, загоняя в по- зицию пассивного сопротивления, что он последова- тельно теряет жизненные силы. Казалось, что он при- ходит к некоему промежуточному состоянию между жизнью и смертью, между человеком и предметом. Однажды в выходной день, когда Егор, вымотан- ный недельной работой, долго нежился в постели, к нему ввалился Дмитрий Сиволап. Таций обрадо- вался ему – даже трудно передать, как обрадовался: из всех бывших коллег по станции именно Сиволап наиболее ему импонировал и был наиболее близок, и без общения с ним в последние месяцы Егор ощу- щал, что лишился серьезной внутренней поддержки. Однако в Дмитрии чувствовались перемены. Его всегдашняя энергия не угасла, бушевала в нем, как прежде, но теперь в нем ощущалась тяжелая внутрен- няя озлобленность, доходящая до какого-то остерве- нения, до умопомрачения. Уже с утра он был пьян, настроен агрессивно, нервно передергивал плечами и то сжимал кулаки, то неприятно хрустел пальцами, разминая их. Войдя в дом Тация, он не поздоровался, а только молча уселся на стул, обмахиваясь шапкой. Он тяжело дышал, но не так, словно запыхался, а как будто от злости, которую с трудом сдерживал. «Ты что, дружище?», – недоуменно спросил его Таций, приподнимаясь с подушки и опираясь на ло- коть. Сиволапа тут же прорвало: он принялся орать – видимо, только и дожидался подходящего случая. Он заявил, что жизнь в Искре ему осточертела, что он сыт всем этим по горло, проклинает и самого себя, и мать, которая его родила; что он не понимает, как и почему он вообще оказался в этом болоте. «Я тоже не понимаю, – признался Егор. – Мне до сих пор в 220 221 это не верится». В этом и в самом деле было что-то странное: сейчас, когда Тация резко вырвали из вя- лого, полусонного состояния, действительность по- казалась ему как никогда хрупкой. Ему представи- лось, что можно, сжав кулак, разом скомкать все, что его окружало, а затем, аккуратно расправив, сложить из этого нечто новое. «Может, на самом деле мы никогда и не жили в Искре? – заметил Егор. – Ведь есть же люди, кото- рые живут по-человечески – хотя это и трудно пред- ставить, но мы знаем, что это так, это должно быть так. Может, все, что происходит с нами – это какое-то недоразумение, которое легко исправить, если только догадаться, как?» «Мне кажется, я знаю способ, – сказал Сиволап. – Я бы хотел все это сжечь. Мне представляется, что стоит только подпалить один из заброшенных домов, как займутся соседние, потом окрестные, потом и весь поселок… но это не должно стать концом; я воображаю, как из пепла нашей ста- рой, больной жизни, стиснутой между железной до- рогой и шоссе, которые и построены-то не для нас, восстанет новая – настоящая, полная, яркая, на какую мы всегда надеялись». «Не стоит понимать это так уж буквально, – встревоженно поправил его Таций. – Не думаю, что если Искра бы сгорела, кто-нибудь стал бы восстанавливать наше жилье или переселять нас в новое. Мне кажется, мы оказались бы брошены на произвол судьбы. Кто вообще о нас знает, кто о нас помнит, кто станет о нас заботиться, устраивать наши дела? На такое нет смысла рассчитывать. Уж если поджигать дома, лучше сразу сгореть и самим». Сиво- лап согласился с ним, сказав, что выразился образно. После этого приятели ударились в воспоминания. Знакомы они были с детства, хотя близко сошлись только уже работая на станции. Сейчас, пытаясь вос- становить в памяти годы юности, Таций и Сиволап заметили, насколько то время смазалось, стерлось в воспоминаниях, насколько происходящее тогда пред- ставлялось размытым, расплывчатым, нереальным. Они припомнили, что росли на одной улице, иду- щей вдоль шоссе, причем Дмитрий в то время жил в длинном двухэтажном каменном доме, который позже расселили из-за его аварийного состояния. Мальчи- ками они помногу играли на автотрассе; вероятно, ее соседство заложило некий излом в их восприятии, поскольку они привыкли воспринимать шоссе как нечто естественное и при этом загадочное и важное, окруженное сияющим ореолом тайны. Из-за этой трассы они, живя в захолустье, в детстве даже толком и не дышали свежим воздухом: в комнатах их было пыльно, они с удовольствием грызли яблоки, расту- щие на придорожных деревьях. Они выросли в усло- виях постоянного автомобильного движения, но сами год за годом оставались на месте. Постепенно в них сформировалось понимание какого-то особенного своего положения в жизни; они были как бы заранее подготовлены к будущим мучениям людей, прикован- ным к небольшому клочку пространства, живущим в условиях жестокой, суровой ограниченности. Движе- ние машин как будто символизировало саму жизнь, проходящую мимо, но вместе с тем создавало иллю- зию того, что вырваться из своей тюрьмы легко, что путь в мир находится рядом. Впоследствии оба – и Дмитрий, и Егор – учились в колледже железнодорожного транспорта в городе Камни, который позднее был закрыт. Таций недавно наведался в здание колледжа – оно стояло заброшен- ное, с пустыми окнами, обросло бурьяном; внутри его воняло, прилегающая спортивная площадка была усыпана битым стеклом, снаряды на ней заржавели. Проходя по бывшим учебным классам, Егор видел на стенах надписи, оставленные, видимо, выпускниками, приходившими после закрытия колледжа; его удивило тогда, что в них не было ругательств, агрессии – они свидетельствовали лишь о горечи и отчаянии, тоске об утраченной достойной жизни. В помещении муж- 222 223 ского туалета был нарисован повесившийся человек, в кабинете географии – земной шар, перечеркнутый жирным черным крестом, а также человек, который был заключен в тесный квадрат и бился головой об одну из его граней. В помещении, где проходили пре- жде занятия по истории, Таций наткнулся на пятна засохшей крови, размазанной по партам и школьной доске. Создавалось впечатление, что кто-то медленно, задумчиво и старательно водил окровавленным паль- цем, желая передать таким образом некое послание – выразить свои тяжелые, гнетущие эмоции. У Егора осталось от этой картины крайне неприятное впечат- ление: в какой-то момент его словно пронзило отчая- ние неизвестного – с такой внезапной силой, что у Та- ция закружилась голова и подкосились ноги, так что он вынужден был присесть на одну из парт. Наконец, в бывшем кабинете ручного труда Егор наткнулся на пьяного, который дремал на расстелен- ном картоне и тряпье. Таций при входе споткнулся о порог и чертыхнулся, разбудив этим незнакомца; тот приподнялся на локте, и Егор с удивлением увидел, что на голове у него надета засаленная, грязная фу- ражка железнодорожника, а на груди прикреплен зна- чок, свидетельствующий об этой же профессиональ- ной принадлежности. Это приятно удивило Тация; он сделал шаг вперед и дружелюбно протянул руку незнакомцу в знак приветствия. Однако тот спьяну, вероятно, не соображал, что происходит; он заворо- чался, стал подниматься, бормоча угрозы, и, достав из-за спины половину кирпича, замахнулся ей, тре- буя, чтобы Егор «убирался». Было видно, что он на- строен решительно, и Таций предпочел ретироваться; однако он до сих пор вспоминал об этом человеке, к которому, несмотря на его угрюмую злость, проникся странной внезапной симпатией. Егору хотелось бы встретить того незнакомца еще раз; ему представля- лось почему-то, что тот может каким-то образом по- влиять на его жизнь, изменить ход событий, направив его в лучшую сторону. Это было одно из многочислен- ных суеверий, от который Таций, ориентировавшийся на здравый смысл, безуспешно старался отделаться. От воспоминаний о колледже разговор Тация и Сиволапа перешел к последним событиям на станции «Искра». Выяснилось, что на станции в конце концов закрылся зал ожидания: в железнодорожном руковод- стве наконец обратили внимание на упоминания о нем в отчетах бухгалтера Елизаветы Кораблевой, после чего было признано нецелесообразным использовать его и дальше. Зал отключили от света и отопления и заперли. Как рассказал Дмитрий, это событие стало причиной негативных перемен в коллективе станции: он и Анна Заречная после этого разозлились на Кора- блеву и всячески старались ей отомстить. На ее сто- рону, однако, встали начальник станции Корноухов и сторож Шапкин, которые считали, что Дмитрий на- прасно обижает женщину, обращается с ней неоправ- данно грубо. Таким образом, коллектив станции рас- кололся, между двумя противоборствующими груп- пами происходили постоянные стычки. Нейтралитет соблюдали лишь Ксения Волкова и новый сотрудник, пришедший на место Тация. Последние двое стара- лись наладить испортившиеся отношения между со- служивцами, но пока обстановка лишь ухудшалась. «Может быть, и в самом деле незачем нападать на Кораблеву, – осторожно заметил Таций, выслушав рас- сказ друга. – В конце концов, сделанного не воротишь, а вам, вероятно, еще долгие годы предстоит вместе работать в Искре. Зачем же создавать невыносимую обстановку, когда дела и без того плохи?». «Я не могу сдерживаться, – с досадой махнул рукой Сиволап. – Да и суть дела, причина наших бед, вовсе не в этом. Об- становка ухудшилась из-за самого события – закрытия зала ожидания. Оно стало как бы символом, открыло глаза, развенчало иллюзии относительно железной дороги, и все работники станции пришли теперь при- 224 225 мерно к тем же выводам, о каких ты говорил перед тем, как покинуть нас – о том, что близость железной дороги никогда нам не поможет. Разумеется, это было в действительности ясно и прежде, однако нам удава- лось как-то отодвигать осознание этого на второй план, отгораживаться от него; теперь не то чтобы изменился наш образ мыслей, а скорее сошло на нет какое-то вну- треннее ощущение. Мы и рады были бы поддерживать наш прежний невинный самообман, но это больше не выходит; в наших склоках мы «спускаем пар» и чув- ствуем себя после них только легче». «Может быть, не стоит драматизировать, ведь в сущности ничего не из- менилось, можно жить, как прежде, – заметил Егор. – К тому же вы всегда можете утопить свои неприятности в водке. Ведь мое прозрение было связано с тем, что я лишился этого утешения, так что природа произо- шедшего во мне иная». «Жить по-прежнему не полу- чается, – объяснил Дмитрий. – Даже Ксения, которая держится подчеркнуто мягко и как будто старается уте- шить нас, оказалась подвержена переменам не меньше других. Такое впечатление, что сама картина, панорама железной дороги разом изменилась: она предстает те- перь холодной и отчужденной, как будто отторгает нас. Те вещи, которые прежде вызывали чувство умиления и облегчения, незаметные подробности повседневной работы, которые успокаивали, больше не оказывают благотворного воздействия. Ход поездов больше не убаюкивает, не вызывает сладких мечтаний об огром- ном мире, который, может быть, еще ждет нас; напро- тив, представляется, что составы лязгают, грохочут, дребезжат, отпугивая. Когда мимо проезжают пасса- жирские составы, я испытываю небывалую зависть и боль: лица людей в вагонах представляются мне над- менными, я вижу гримасы презрения или равнодушия; мне кажется, что для этих людей я не существую, как и для всего внешнего мира, от которого мы отгорожены. Раньше, в молодости, я махал поездам рукой, иногда даже бежал за ними, а если они останавливались – заго- варивал и знакомился с пассажирами, и как будто встре- чал дружелюбное отношение. Теперь же во мне растет ненависть к ним; мне хочется зайти в один из поездов и наброситься на кого-нибудь из едущих с ножом». «Но ведь ты отдаешь себе отчет в том, что эти эмоции неа- декватны?» – спросил Таций. «Конечно, но это не по- могает мне избавиться от них. Мне приходится контро- лировать, подавлять их; в результате агрессию, которая поднимается во мне неприятной, тяжелой волной, я выплескиваю на Кораблеву, Шапкина, Корноухова, даже и на остальных сотрудников станции, которые не настроены против меня. Меня подавляет чувство ка- кой-то фундаментальной мировой несправедливости, жертвой которой я стал; я чувствую себя обделенным, загнанным в угол животным, и чувствую, что даже в этом углу должен обороняться. Но во мне есть силы, я не буду защищаться пассивно, я хочу выскочить и на- пасть, укусить руку, которая кормит других, не остав- ляя мне ни крошки». «Однако есть же логика, здравый смысл, не только эмоции; в конце концов, мы люди, а не звери, и самые тяжелые жизненные условия можно выносить, сохраняя достоинство», – заметил Таций. «Я не считаю, что достоинство – в том, чтобы стиснуть зубы и молча терпеть. Когда меня бьют, мне хочется от- ветить», – парировал Дмитрий. – «Но кому ты будешь отвечать? Остается либо грозить кулаком небесам, либо бить по тем, кто заведомо не виноват. Чем они за- служили удар с твоей стороны?» – «Конечно, я все это понимаю, – вздохнул Сиволап. – Но мне хочется как-то выразить свой протест. Он растет во мне и фактически подминает меня под себя, становится больше и силь- нее чем я сам. Кроме того, его подпитывает водка. Под ее действием я чувствую буквально костер, горящий в моей груди, и возвращаюсь к мысли об огне. В та- ком состоянии я не раз уже подпаливал заброшенные строения или заборы; мне нравится видеть огонь, чув- ствовать его жар, слышать треск. Мне тогда представ- ляется, что огонь выходит из меня, освобождая меня 226 227 от навалившейся тяжести, и я могу ненадолго свободно расправить плечи. Затем мой груз возвращается и да- вит со все возрастающей силой, но я все-таки найду способ сбросить его». В заключение разговора Сиволап пригласил Та- ция посетить станцию: ему представлялось, что Егор, может быть, сумеет внести в отношения в кол- лективе позитивную и здоровую ноту – ведь вышло так, что именно после его ухода обстановка стала ухудшаться. Кроме того, Егор был первым, кто осоз- нал крушение «великой иллюзии» о значимости же- лезной дороги, и тогдашнюю его перемену настро- ения сотрудники станции воспринимали теперь как некое предвидение. Они чувствовали, что с уходом от водки он сделался как будто более серьезным и ответственным, и вместе с тем – более проницатель- ным человеком, и ждали от него теперь какого-то утешительного и успокаивающего довода относи- тельно жизни в Искре. Им представлялось, что Та- ций может дать им надежду – ведь было ясно, что, покинув станцию, он пришел к новой оценке ситуа- ции, нащупал некий путь выхода из нее. Егор отправился на станцию на следующий же день. Очутившись на площади перед зданием, он с удивлением увидел незнакомого человека в форме железнодорожника, который очищал от снега памят- ник Ленину, зимой не скрытый за кустами. Таций опешил; он не сразу сообразил, что незнакомец – но- вый работник, сменивший его. Услышав хруст снега от шагов Егора, этот чело- век обернулся и теперь ожидал, приветливо огляды- вая его и заранее протянув руку, готовясь к знаком- ству. Перед тем, как пожать ее, Таций успел заме- тить, что у нового работника станции длинные, гряз- ные ногти; кожа на тыльной стороне его ладони была шершавая, словно чешуя, и шелушилась на морозе. Его тщательно выбритое лицо посередине странно выпирало вперед и казалось гладким, скользким; оно имело неприятный зеленовато-серый оттенок. Со своим тупым, закругленным на конце носом и выпу- клыми глазами незнакомец был похож на рептилию; это ощущение усиливалось еще и тем, что, откры- вая рот, он странно высовывал между зубами кончик языка. Казалось, что он готовится зашипеть. «Илья Петрович Ногтёв, – представился сотруд- ник станции, делая шаг навстречу Тацию. – Мы уже встречались; я вас помню, хотя вы, вероятно, меня не узнали». Егор при этом подумал о странной связи фа- милии этого человека с его ногтями, обращающими на себя внимание, и как-то не сразу осознал смысл его слов. Растерявшись, он недоуменно, с напряженным вниманием посмотрел на Ногтева: Таций почему-то решил, что в словах его собеседника есть какой-то намек или скрытый подтекст, смысл которого ему не удавалось уловить, что его реплику следует понимать не буквально. «Встречались?» – переспросил наконец Егор, ожидая какого-то пояснения. «Да, – ответил Ног- тев. – Вы видели меня в железнодорожном колледже в городе Камни, когда в прошлом году посещали его». «Но ведь колледж тогда уже не работал, – заметил Та- ций, все еще не понимая, где он мог видеть тогда своего собеседника. – Как бы вы могли там оказаться?» «Че- ловек в железнодорожной фуражке, замахнувшийся на вас обломком кирпича, – напомнил Ногтев. – Это был я». «Так вот оно что! – воскликнул Таций с некоторым недоверием: ему было сложно увязать для себя глад- кий, как будто вылизанный облик нового знакомого с агрессивным оборванцем, пытавшимся напасть на него в колледже. – Вас теперь не узнать!» «Да, я очень старался, – заметил Ногтев с печальным вздохом. – Но вышло у меня это только внешне». Таций после этого также представился и рассказал, что прежде работал на станции. Он с интересом изучал правильные, только лишь несколько излишне плавные черты Ногтева: Илья производил впечатление холод- |