Енраеом. Сборник. М. ГолосПресс, 2015. 368 с. Isbn 9785711707400
 Скачать 1.91 Mb.
|
|
196 197 Искра раскинулась перед ним, умирающая, об- реченная. Сухая осенняя трава по обочинам дороги, несмотря на безветрие, торчала смешно и страшно, она напоминала седую щетину на лице умершего. Дома, преимущественно дощатые, тупо, с затаен- ным ужасом таращились на Егора; некоторые из них покосились, почти заваливались на бок, другие врастали в землю, а третьи совсем облезли, обес- цветились, так что их даже трудно было разглядеть. Казалось, что они прекращают свое существование, попросту улетучиваясь. Егору от этого впечатления сделалось до того не по себе, что он стал прика- саться к древесине, чтобы убедиться что здания еще здесь, что они крепки, осязаемы. При этом он за- нозил палец и, поднеся его ко рту, стал осторожно кусать его, чтобы выдавить занозу. Двое пьяных мужчин, шедших навстречу, решили, что он что-то ест и окликнули Егора, но он лишь отмахнулся и ускорил шаг. Заморосило. Егор надеялся, что влажная Искра будет восприниматься мягче, но оказалось все на- оборот: краски сгустились, контуры стали более выпуклыми и четкими. Дома, попадавшиеся те- перь Тацию по пути, были черными, как жирный уголь. Казалось, что все вокруг раздается, запол- няет больше и больше пространства, выходит за отведенные рамки. От этой насыщенности у Егора даже заболели глаза; он закрыл их и, споткнув- шись, чуть не ударился головой о фонарный столб. При этом дети, стоявшие группой неподалеку, громко и пронзительно рассмеялись; этот смех длился и длился, перейдя у некоторых ребят в ка- кой-то сиплый лай, а других – в кашель, хриплый, резкий, болезненный и жалкий. Обернувшись, Та- ций увидел, что одна из девочек пустила слюну с кровью. Лицо у нее было перекошенное, глаза – широко раскрыты, почти круглые; она уставилась куда-то сквозь Егора, словно увидела что-то за его спиной. «Вероятно, она прикусила язык и сейчас терпит боль», – решил Таций. Теперь он проходил по более густонаселенной части Искры, здесь все отмечали День народного единства. Из маленького, в два окна дощатого дома слева от него раздавались взрывы хохота, женский визг, песни; казалось, что люди там прямо ки- шат, было непонятно, как их может поместиться так много в маленьком здании. Кто-то бренчал на гитаре, но играть, видимо, совсем не умел, а про- сто мазал кистью по струнам, чтобы создать ак- компанемент пению. Потом прямо на глазах у Та- ция дверь дома распахнулась и изнутри вывалила группа полуголых мужчин и женщин. Они продол- жали смеяться, но были до того пьяны, что лица их почти не двигались; они смазались в розова- тые пятна, центр напряжения в которых, в районе рта, был как будто охвачен спазмом. Они затеяли бездумную, животную игру: валили друг друга на землю, щекотали, возили в грязи, зачерпывали ее комьями и кидались ей. Егору было и противно, и завидно: ему хотелось бы тоже ни о чем не думать, больше не осознавать себя, забыться, не понимать, что он делает. Он чув- ствовал себя запертым в клетке, из которой другим сейчас удалось выбраться; при мысли об этом ему стало до тоскливо, до того тошно, что он закричал, почти взвыл. Этот вой выплескивался из него, из- мотанного от постоянного нервного перенапряже- ния, которое стало своеобразным фоном его жизни после утраты утешения в бутылке. Егор чувство- вал большое и сильное облегчение; исторгая свой вопль, он побежал по улице, виляя, беспорядочно молотя руками в воздухе. Молодежь, высыпавшая из дома, решила, что это какая-то игра, и подхва- тила его вой; люди запрокидывали головы, мычали, стонали, подражали различным животным – кто во что горазд. В этот момент Егора догнали и дети; 198 199 они также загалдели, заулюлюкали, залаяли. Та- ций только сейчас с ужасом понял, что даже и эти малыши тоже пьяны; от осознания этого ему стало так жутко, что он умолк и остановился, но безум- ный гвалт, начатый им, уже не утихал. К общему крику присоединялись все новые и новые люди: не- которые думали, что кричат «ура!», другие – про- сто драли горло, радовались возможности распах- нуться, раскрыться, заорать во всю силу легких. Весь этот шум в итоге свивался в один общий стон, тяжело и медленно поднимавшийся к низкому тем- ному небу. Но оно, налитое, разбухшее, оставалось незыблемым и безмолвным. Когда Таций добрался до станции, уже вечерело; здание лежало в негустых тенях, как будто зата- ившись, казалось более маленьким и низким, чем обычно. Площадь перед ним была пустынна. От этого запустения Егора охватило беспокойство, ему показалось, что из теней кто-то наблюдает за ним; при этом он и сам как будто посмотрел на себя со стороны и обратил внимание на то, что, оказывается, резко шаркает ногами при ходьбе. Вероятно, это было связано с тем, что его кроссовки были ему велики – а приобрести новую обувь или одежду в Искре было целой историей, для этого необходимо было доби- раться на автобусе в небольшой близлежащий город Камни, куда Егор выезжал в лучшем случае раз в год. Таким образом, выходило, что Таций шаркал ногами, вероятно, уже не первый год, не замечая этого; при мысли об этом ему стало неприятно, он обругал сам себя. «А впрочем, не все ли равно?», – подумал Егор, уже входя в здание. В самом деле: какое значение могло иметь шарканье ногами в зияющей, великой, всеобъемлющей пустоте жизни в Искре? В станции было тихо; и если на улице безмолвие было разлито в воздухе, пропитывало его, то здесь, в ограниченном пространстве, казалось сконцентри- рованным, насыщенным, буквально стояло столбом, давило на голову, плечи и спину. От этого Тацию, когда он входил в помещение, служившее сотруд- никам станции кухней, вдруг представилось, что на обеденном столе его может ждать гроб с мертвым телом. При этом он вспомнил выражение «когда ка- жется, креститься надо», однако тут же осознал, что не знает, как креститься правильно: в детстве ему это показывала бабушка, но сейчас он мог лишь верно сложить пальцы щепотью, и не мог восстановить в памяти, нужно ли креститься правой или левой рукой и каков должен быть порядок крестного знамения. От собственного невежества Егору стало совестно. «Вот придется мне предстать перед Страшным судом, а я даже не знаю, как правильно перекреститься», – ви- новато и даже с испугом подумал Таций. Вместе с тем, перебирая в памяти своих знакомых, он не мог представить, кому можно было бы задать этот во- прос. «Придется это сделать при следующей поездке в Камни», – решил Егор, но и здесь засомневался: в Камнях, как и в Искре, не было церкви, а среди его знакомых в этом городе были лишь водитель авто- буса, водитель грузовика, перевозившего продукты, владелец торговой палатки и несколько продавщиц. Все они не только не могли разрешить его затруд- нение, но и, вероятно, не сумели бы назвать ему че- ловека, который мог бы помочь ему. Единственная мысль, пришедшая Егору в голову, заключалась в том, чтобы останавливать на улице, например, всех пожилых людей подряд и спрашивать у них, как кре- ститься – люди в возрасте с большей вероятностью могли бы дать ему необходимые пояснения. Но Та- ций вряд ли решился бы на такое: он был челове- ком застенчивым. «Может быть, это можно узнать по телевизору или по радио?» – со смутной надеждой подумал Егор. Однако и здесь он одернул себя: он знал, что на некоторых каналах действительно есть передачи, посвященные религии, но ведь там не 200 201 стали бы рассказывать, как креститься, предпола- галось, что зрители и слушатели сами должны это знать, там разъяснялись более глубокие и сложные вопросы. «Просто чертовщина какая-то», – сделал вывод Таций. Его, между тем, удивляло запустение в станции: возможно, поездов в ближайшее время не предвиде- лось и Ксения отдыхала, однако как-то же ее присут- ствие должно бы было проявляться. «Уж не заснула ли она?», – подумал Егор. Он заглянул в комнату дежурного – там были аккуратно сложены сумка, зонтик и пальто Ксении, но самой ее не было; затем вышел из здания в сторону путей. Железнодорожное полотно в мягких сумерках развертывалось мирно, равномерно, плавно и как будто мерцало; рельсы в сгущавшейся темноте отливали темно-синим и си- реневым. Вся панорама была безжизненна, пути за- стыли, казались давно покинутыми; красный глаз семафора вдалеке смотрел спокойно и пристально, не мигая и без угрозы, с которой обычно ассоции- ровался у Тация запрещающий движение сигнал. На макушке тополя, растущего недалеко от путей, ви- днелся силуэт вороны – резко очерченный, словно вымаранный черным в сером. В тот момент, когда Егор взглянул на нее, ворона каркнула, забила кры- льями, тяжело поднялась в воздух и принялась мед- ленно кружить над путями. Тацию показалось поче- му-то, что она больна. Недоумевая, Егор вернулся в здание и продол- жил там поиски Ксении. Он обошел одно за другим все помещения, которые использовались в работе, включая даже кабинет начальника станции, но жен- щины нигде не было; наконец, догадавшись прове- рить и зал ожидания, он сразу увидел там Ксению. Она сидела в первом ряду деревянных откидных стульев, напоминавших о школьном актовом зале, забравшись на сидение с ногами, обхватив себя ру- ками и прижав колени к подбородку. Она прямо и внимательно смотрела на голую стену перед собой, словно там разыгрывалась увлекательная сцена, ви- димая только ей. «Что ты делаешь?», – спросил Таций. «Жду, – не удивившись, сразу ответила Ксения. – Ведь это же зал ожидания. Я жду». «Я пришел спросить, – ска- зал Таций, приближаясь к ней, охваченный каким-то странным чувством, которое ему трудно было оха- рактеризовать, – как правильно креститься». Только после этих слов Ксения повернула голову к нему. Егор видел ее лицо уже близко и как-то по-новому, с необычной детальностью, обратив внимание на то, что линии его несколько несимметричны, а глаза, хотя и широко раскрыты – необычно маленькие и круглые. К ее нижней губе прилипла крошка белого хлеба: видимо, она недавно ела. «Я не знаю», – растерянно ответила Ксения, и в этот момент в ее взгляде блеснул страх: казалось, будто вопрос Тация открыл ей глаза на какое-то ужасное, оставшееся прежде незамеченным об- стоятельство, на близкую беду, которой уже нельзя было избежать. В этот момент Егор ощутил вдруг вспышку желания – не очень сильную, но настолько внезапную, что он, не успев отреагировать созна- тельно, поддался ей. Он схватил Ксению за плечи, дернул на себя и рванул ее кофту, верхняя пуговица которой слетела и, звякнув, покатилась по полу. Ксе- нию не покидала вялая растерянность; она не сопро- тивлялась и только с пассивным недоумением по- смотрела на Егора, словно не могла понять и оценить происходящее. Он прижал ее к стене, и, обхватив, жадно поцеловал. Перед глазами его плясали цвет- ные круги, во рту пересохло, и он чувствовал, что во рту Ксении – тоже сухо и горячо. Таций не отдавал себе отчета в том, что и зачем он делает; его жела- ние было, по сути своей, и не желанием женщины, его страсть была направлена на то, чтобы сломать установившийся ход вещей, вырваться из течения, 202 203 затягивающего в черный провал, в глубине которого пульсировало страшное, холодное бордовое пятно. Им двигал ужас. Он сжал Ксению крепче, чтобы за- щититься от холода ее теплом, но в этот момент она, резко вздрогнув, закашлялась. Это привело Егора в чувство. Он отстранился. «Ты ждала не этого, – сказал он, видя, что Ксе- нию так и не оставила какая-то мучительная, почти болезненная растерянность. – Чего же ты ждала?» «Ведь мы на железной дороге, – ответила она, про- водя руками по лицу, как бы показывая, что собира- ется с мыслями. – Я ждала поезда, который увезет меня из Искры». «Он не приедет, – сказал Таций. – А если и приедет, то не за нами. Напрасно ты ждешь». Ксения не придала значения его словам; она, присев на корточки, принялась осматривать пол в поисках своей пуговицы. Таций заметил ее первым и подал Ксении. Ситуация сейчас показалась им обоим чем-то будничным, заурядным, не требующим осмысле- ния; Егор чувствовал себя спокойнее и увереннее, чем днем в доме у Корноухова. Произошедшее явно сблизило его и Ксению, установило между ними странную внутреннюю связь, однако к этому при- вела вовсе не мимолетная вспышка желания, а страх перед жизнью в Искре, который, как выяснилось, был у них общим. «Что же, пусть поезд не приедет, – задумавшись, признала Ксения. – Но, может быть, в действитель- ности он не нужен? Может, и в жизни в Искре есть нечто большее, чем кажется на первый взгляд? Мо- жет, и в самой Искре найдется нечто равновеликое всему, что есть вне ее?» «Нет, – возразил Егор. – Это тоже бесплодное ожидание, это иллюзия. Ты пыта- ешься за нее ухватиться, увидеть нечто бесценное в грязном болоте, но это все равно, что искать жемчу- жину в навозе. Чем больше ты укрепишь этот свой самообман, тем более горьким будет потом разоча- рование». «Но что же еще делать? Ведь какое-то уте- шение нужно», – заметила Ксения. «Пей вместе со всеми! – ответил Егор. – Я пил бы и сейчас, если бы мог; это сладкое, верное утешение». – «И все-таки, я не могу. Люди усыпляют себя, притупляют свои чув- ства, чтобы ослабить боль, но я хочу осознавать, что происходит, пусть это и больно. Кто-то должен ви- деть, фиксировать происходящее; кто-то должен сто- ять на страже». «Пустые рассуждения, напрасный труд, – махнул рукой Таций. – Из всего, что я видел и знаю, я верю лишь в водку, но никак не в отвлечен- ные представления, миражи и иллюзии». Этот разговор с Ксенией стал для Тация своего рода кнутом, «негативным стимулом», подтолкнув- шим его к действию. То, что он объяснял девушке, предстало и для него самого с какой-то небывалой ясностью; он понял, что на железной дороге лишь напрасно теряет время, что смутные надежды, кото- рые он питал в связи с близостью железнодорожных путей – этого «выхода в большой мир» – необосно- ванны. Эти чаяния, упования приводили к своего рода «параличу воли», оправдывали бездействие, бесконечное повторение одного и того же; однако тя- нуть больше было нельзя, да и некуда. «Если рассуждать здраво – поезда, конечно же, приходят, – думал Таций. – Но нужно ведь отдавать себе отчет в том, что до какой степени все это чуждо мне. С таким же успехом поезда могли бы останав- ливаться на другой планете. Разумеется, я могу сесть в электричку и уехать на другую станцию – когда-то я неоднократно и поступал так – но все равно вы- нужден буду вернуться: мне некуда, не к кому ехать, меня нигде не ждут, мне негде приютиться. Желез- нодорожное полотно только кажется «лестницей в небеса», на самом деле в нем нет ничего неземного. Нужно освободиться от власти бесплодных мечта- ний и начать хоть как-то шевелиться». 205 Очевидно, что выходом для него было реализо- вать на практике идею относительно «труда и дисци- плины». Как раз в то время, когда Таций обдумывал, как осуществить это намерение, ему повезло: в Искре начали набирать бригаду для работы на пилораме. Несмотря на мизерную заработную плату, желаю- щих было хоть отбавляй, и все-таки Егора приняли на должность помощника оператора: его главным преи- муществом было то, что он не пил. Это уникальное для Искры свойство делало его ценным работником. Когда Егор объявил о своем уходе со станции, кол- леги сочли это шуткой; впоследствии они все никак не могли взять в толк, почему он принял такое реше- ние. Усугублялось это все еще и тем, что Таций не мог толком объяснить свои мотивы. Коллектив станции не менялся уже более пяти лет; положение это считалось выгодным, едва ли не лучшим в Искре, железнодорож- ным работникам все завидовали, и решение Егора, по словам Корноухова, «граничило с безумием или самоу- бийством». «Это слишком уж радикальная трактовка, – заметил Таций. – Конечно, работа на станции имеет свои преимущества, и, безусловно, я прижился здесь и привык ко всем вам; но я меняюсь с тех пор, как по- терял возможность пить, и чувствую необходимость каких-то внешних перемен. Возможно, они окажутся несоответствующими внутреннему состоянию, но все равно мне нужны хоть какие-то». «От добра добра не ищут», – назидательно заметил на это Корноухов. «Для меня даже новое зло сейчас лучше старого добра. Железная дорога больше мне не помогает, не держит меня, и положение, которое прежде казалось привиле- гированным, теперь опостылело, стало невыносимым. Повторение прежнего как будто жжет меня», – объ- яснил Таций. Корноухов твердил, что все это пустые разглагольствования, досужие домыслы, что за хоро- шую позицию в Искре нужно держаться руками и но- гами, намертво вцепившись. У Егора не было желания посвящать его в свои сомнения, но сейчас, видя, как 206 207 искренне переживает за него старый товарищ, он ре- шился на откровенность и попытался вкратце обрисо- вать Корноухову свою теорию «труда и дисциплины». «У меня есть ощущение, что я сейчас вижу дальше и глубже, чем ты, – сказал Таций Евгению. – Что я про- зрел после того, как перестал пить, пусть это было и вынужденно, а ты, не расставаясь с бутылкой, вместе с тем остаешься слепым. По меньшей мере, твое зрение затуманено». Этот аргумент смутил Корноухова, пре- жде рассуждавшего с уверенностью: будучи человеком проницательным, он осознавал, что в словах Тация есть смысл. «Что же, не буду тебя отговаривать, – за- метил Евгений. – Но учти, что если ты теперь счита- ешь себя зрячим, тебе и придется полагаться исключи- тельно на твои вновь открывшиеся глаза. На твое место на станции мы возьмем другого человека, и, хотя ты всегда можешь рассчитывать на мою дружескую под- держку, пути назад уже не будет». «Я понимаю», – с тоской сказал Таций. Он чувствовал страх и далеко не был убежден, что поступает правильно. Страх подсте- гивал его, заставлял сорваться с насиженного места, но продолжал преследовать Егора. Члены бригады, работавшей на пилораме, – Бо- рис Краснов, Алексей Козлов и Сергей Ивашкевич – были искрянами, которых Таций знал (в поселке все друг друга знали), однако не поддерживал с ними отношений. Они недолюбливали его, как и всех же- лезнодорожников, которые в Искре держались обо- собленно, «с претензией» и занимали практически единственные рабочие места с регулярной зарпла- той. Кроме того, неприязнь членов бригады к Тацию и отчуждение между ним и новыми коллегами усу- гублялись еще и тем, что Егор не пил. Совместное пьянство было в Искре основным путем сближения между людьми, и Тацию отказывались верить, когда он объяснял, что пить не может. Таким образом, по- мимо тяжелого физического труда Егору предстояла другая, не менее сложная работа: завоевать располо- жение своих новых товарищей по бригаде. Взявшись за дело, Таций быстро понял, что не справляется с задачей. Обязанности его были самыми незамысловатыми: разгружать, таскать и подавать пильщикам бревна, при необходимости очищать их от сучьев, а также складировать готовые доски. Од- нако Егор оказался неумелым, нерасторопным работ- ником, за что Краснов, Козлов и Ивашкевич то и дело его попрекали. Их неприязнь стала перерастать в от- кровенную враждебность: они ополчились на Тация, ругая его за медлительность, неловкость, пытались приказывать ему, заставить подносить им обед; когда он отказывался, дело едва не доходило до драки. Егор болезненно переживал свои неудачи и не знал, как на- ладить отношения с товарищами, не видел, как к ним подступиться. Единственным путем могла быть лишь все та же заветная бутылка: к ней раз за разом все воз- вращалось, к ней вели все дороги, это был настоящий заколдованный круг. Один раз, не выдержав, Егор глотнул водки вместе с другими членами бригады, но его пронзила до того острая резь в животе, что он ис- пустил стон и повалился на землю. У него в глазах по- темнело, выступили слезы; стоя на коленях, обратив лицо к небу, закатив глаза, он напоминал молящегося, охваченного религиозным экстазом. Лейтмотивом работы Егора на пилораме стала физическая боль: болели его ободранные до крови, покрытые мозолями руки, спина, ломило все тело. Однако эта боль была не очень сильной, ее нельзя было назвать серьезным страданием; глухая, вялая, она как будто притупляла все прочие ощущения, концентрировала на себе внимание, ослабляя чув- ство реальности. Во многом она напоминала опья- нение. В определенном смысле, эта боль была для Тация спасительной, поскольку приглушала страх и тоску, приносившие ему прежде значительно боль- |