Енраеом. Сборник. М. ГолосПресс, 2015. 368 с. Isbn 9785711707400
 Скачать 1.91 Mb.
|
|
208 209 ший вред. Она даже помогала ему отчасти адапти- роваться в отношениях с Красновым, Козловым и Ивашкевичем: если на свежую голову он их побаи- вался и чувствовал постоянное напряжение в их присутствии, что мешало ему исполнять свои обя- занности, то под влиянием боли Тацию становилось все равно, он переставал обращать внимание на при- дирки и мог более полно отдаться самому процессу работы. В такие моменты дело у него спорилось, что отмечали и товарищи, и противоречия между ними сглаживались. Егор осознавал позитивное значение боли, отдавал ей должное; фактически, его новую «формулу защиты» можно было назвать «труд, дис- циплина и физическая боль». Сопоставляя свои прежние ощущения от водки и нынешние – от труда, Таций приходил к выводу, что между ними прослеживается много общего. Под ко- нец рабочего дня голова у него становилось тяжелой и мутной, он начинал воспринимать все происходящее как бы издалека; вместе с тем, он делался разговорчи- вее, развязнее, ловко отшучивался в ответ на придирки товарищей по бригаде, тогда как в обычном своем со- стоянии был способен лишь угрюмо промолчать или вступить в перепалку, грозившую дракой. Кроме того, и пьянство, и труд несли в себе черты некоего культа, приносили в жизнь какой-то смысл, или, по крайней мере, иллюзию смысла. Разумеется, труд приводил к более здоровому, оправданному результату, не был чреват негативной стороной пьянства – похмельем; однако, с другой стороны, он и не возносил человека над землей, не одаривал его крыльями, не давал воз- можности прийти к угару, экстазу, самозабвению. Он казался Егору своего рода ослабленным и растянутым во времени вариантом пьянства, более горьким и од- нообразным, практически настолько же вредным для здоровья (ведь Егор рисковал надорваться), но все же более достойным, приносящим моральное удовлетво- рение, которого водка не могла дать. При этом Таций все-таки отдавал себе отчет в том, что, будь у него возможность, он немедленно и с радо- стью вернулся бы обратно к бутылке. Основное преиму- щество пьянства было в том, что оно срабатывало без- отказно и затягивало, засасывало само, вводило чело- века в глубокую колею, по которой дальше можно было катиться, не боясь из нее выскользнуть. Целительного же эффекта труда необходимо было добиваться, посто- янно заставляя, понукая себя, прикладывая все новые и новые волевые усилия. Это порождало у Егора неиз- веданную еще форму страха: что в какой-то момент он сдастся, не найдет в себе больше сил для поддержания внутреннего равновесия. Он слишком хорошо и ясно представлял себе возможный день, в который это могло бы произойти: его оборона была бы сломлена в одно- часье, даже мгновенно, без всякой видимой причины, прежние отчаяние и ужас могли его скрутить прямо у пилорамы, во время работы. Он мог бы в таком случае и не бросать труда, но просто больше не ощущать от него облегчения. Такая ситуация представлялась Егору в виде какой-то черной ямы, раз свалившись в кото- рую он не сумел бы уже выбраться. Предчувствие воз- можного падения, ощущение того, что эта яма где-то близко, было у него особенно сильным в начале дня, когда еще не вступали в свои права боль и усталость, а также в преддверии и во время выходных. Тацию представлялось, что за время выходных в нем может произойти внутренний перелом, нарушиться равно- весие, и тогда в новую рабочую неделю он бы вошел уже не прежним, а внутреннее поврежденным, по- кореженным. В таком случае он сбился бы со своего пути и не смог продолжать его, нужно было бы срочно искать что-то новое (поскольку и его прежняя долж- ность на железной дороге уже была занята и пути на- зад были отрезаны) – а ничего нового Егор не видел. Он чувствовал себя канатоходцем, движущимся над широкой пропастью, дальний край которой терялся в тумане. Ощущение хрупкости собственного существо- 210 211 вания, катастрофического недостатка внутренних сил выводило его из себя, заставляло скрежетать зубами, не позволяло расслабиться: ему казалось, что удер- живаться на нынешней дороге он сможет только пре- дельным напряжением всего своего существа. В таком состоянии тяжелая усталость и боль, наваливающиеся на него по вечерам, убивавшие работу мысли, казались ему облегчением, спасением, и он с благодарностью принимал их. Руководитель бригады Борис Краснов вызывал у Тация особенный интерес и даже симпатию, не- смотря на то, что сам он относился к Егору неодо- брительно и с оттенком пренебрежения. Дело здесь было в том, что Краснов казался Тацию человеком, который как раз сумел реализовать на практике идею «труда и дисциплины», причем с такой последова- тельностью и полнотой, о которой Егор пока что мог только мечтать. На первый взгляд Краснов – коренастый, плотный, широкоплечий рыжий мужчина лет пятидесяти – про- изводил впечатление этакого добродушного балагура и горлопана, у которого должно «дело в руках гореть». Румяный, с блестящими живыми глазами, он, каза- лось, готов был того и гляди начать шутить, высме- ивать товарищей или даже запеть; в действительно- сти же, однако, ничего подобного не происходило. Обыкновенно Борис работал с какой-то тяжелой, хотя и спокойной, угрюмой сосредоточенностью. Она представлялась непрочной, нарочитой, напускной, как будто могла в любую минуту слететь, словно не- удачно подобранная маска, и странно, неестественно контрастировала со всей внешностью Краснова; од- нако за все время, что Егор работал с ним, Борис ни разу не изменил этой мрачноватой манере. Краснов установил себе строгий распорядок дня и во всем – и в работе, и в отдыхе – был пунктуален и четок, как будто вся жизнь шла по некоему состав- ленному наперед расписанию. Пил он умеренно – неизменно изо дня в день по пять стопок водки, и товарищам никак не удавалось уговорить его про- должить вместе с ними: опрокинув последнюю, он удовлетворенно вздыхал и сопел, как медведь, вскоре его начинало клонить в сон и он отправлялся на боковую. Это происходило ровно в 11 часов ве- чера. Утром Краснов с поразительной пунктуально- стью просыпался в 6:30: его организм сам как будто представлял собой часы. Противоречие во внешности и поведении Крас- нова выглядело странным, но не болезненным. Клю- чевой, определяющей чертой его характера и всего существа Тацию представлялась прочность, кре- пость, сила. Именно она как будто обуславливала его приверженность строгому, раз и навсегда заведенному порядку: этот кряжистый человек словно бы врос корнями в землю. Это, с одной стороны, наделяло его уверенностью, позволяло прочно стоять на ногах, но с другой – ограничивало его, заключало в определен- ные рамки, заставляло придерживаться повторения одного и того же. Спокойствие и рассудительность Краснова импонировали Тацию; сам того не замечая, он начал в своем поведении ориентироваться на ру- ководителя бригады, перенимать его медлительные движения, походку враскачку, долгие взрывы оглуши- тельного хриплого хохота, манеру в речи тянуть глас- ные и ударением рычать, произнося «р». В сущности, Борис стоял на верхней ступеньке лестницы, по ко- торой пытался вскарабкаться Таций, и это заставляло Егора пристально приглядываться к нему. Другого члена бригады, Алексея Козлова, Таций ха- рактеризовал прежде всего как человека отменного фи- зического и психического здоровья, наделенного боль- шим запасом внутренних сил. Для Искры это было ис- ключением, необычным явлением: царящие в поселке бедность, заброшенность, отсутствие каких-либо жиз- ненных перспектив и повальное пристрастие к бутылке 212 213 формировали нездоровый эмоциональный климат и рано или поздно надламывали человека, подрывали его здоровье, делали нервным, раздражительным, несчаст- ным и озлобленным, искажали его восприятие. Козлов же воспринимал здешнее существование непосред- ственно, естественно и просто, как некую данность. Цельность, полнота и глубокая внутренняя уравнове- шенность его натуры избавляла его от необходимости «жизненной обороны», поглощавшей все силы Тация и большую часть сил даже такого могучего, стойкого человека, как Краснов. Козлов оценивал весь уклад жизни в Искре, со- бытия, явления и людей с поразительной точностью и адекватностью. С одной стороны, он легко выделял те вещи, которые был в силах изменить, и находил верный подход для их изменения, а с другой – осоз- навал те стороны и явления здешней жизни, спра- виться с которыми было не в его силах, и без труда учился жить с ними, принимать их. Таций замечал, что реакции, слова и рассуждения Козлова казались какими-то подчеркнуто правильными, чем-то само собой разумеющимся; представлялось, что Алексей живет и действует без всякой задней мысли, исходя из здравого смысла и жизненной практики. Ключе- вым свойством Козлова было то, что он мог принять жизнь в Искре такой, какая она есть, и товарищи ста- рались этому у него научиться. «Подрывным элементом» в бригаде, противопо- ложностью цельным характерам Краснова и Козлова был Сергей Ивашкевич – несдержанный, трусливый и при этом злой человек, старавшийся скрыть свою слабость под маской своеобразного паясничания или юродства. Несмотря на то, что в основном именно Ивашкевич нападал на Тация, измывался над ним и всячески старался испортить ему жизнь, Егор жалел Сергея. Ивашкевич производил впечатление чело- века, нуждающегося в «защите от жизни» едва ли не больше, чем сам Таций: казалось, что он и сам рад бы контролировать себя, держать в узде, лучше и проще относиться к окружающим, но какой-то вну- тренний надлом, своего рода воспаление не давало ему покоя, подталкивало, подстегивало ко все новым жестоким и агрессивным выходкам. Ивашкевич был человеком недюжинной физиче- ской силы и в лучшие свои дни мог работать как вол, причем не просто упорно, а с каким-то юношеским за- дором, энтузиазмом, словно речь шла не о чем-то давно знакомом и будничном, а о замечательном и новом деле, которое может привести к поразительным жизненным открытиям. В такие дни казалось, что сила, сдавливаю- щая его изнутри, отпускает, и он весь преображается. Это была особая радость, какую испытывает человек в минуты облегчения после продолжительной, выматы- вающей боли. К сожалению, такие светлые дни выда- вались редко; однако и в неблагополучное для Ивашке- вича время Краснов и Козлов относились мягко, тер- пимо к его капризам и некрасивым выходкам. Видимо они считали, что для Сергея в его положении нужно делать некую скидку, давать ему поблажки, на которые сами они не имеют права. Тяжелое положение Ивашкевича усугублялось еще и тем, что он был запойным алкоголиком, при- чем под влиянием водки делался свирепым, как волк, и чуть ли не кидался на людей. Краснов и Коз- лов, привыкшие к таким его состояниям и умевшие управляться с Сергеем, относились к происходя- щему спокойно, но Таций не на шутку пугался, тем более, что агрессия Ивашкевича нередко обращалась именно в его сторону. Начиналось все обыкновенно с того, что Сергей требовал, чтобы Егор пил вместе со всеми, удерживал его, не давая уйти. Словно дура- чащийся ребенок, он хватал бутылку, прижимал Та- ция к сваленным бревнам или даже валил на землю и старался затем руками открыть ему рот, чтобы заставить Егора выпить водки. У Тация не хватало сил отбиваться от Ивашкевича; он просил Бориса и 214 215 Алексея помочь ему, но те реагировали вяло, лишь на словах пытались унять разбушевавшегося товарища. Работа Тация на пилораме продолжалась в тече- ние всей зимы. Трещали сильные морозы, и Егору от холода снег подчас казался голубым. Кроме того, голубоватыми становились и лица Козлова и Иваш- кевича, которые в таких условиях не краснели, как ру- мяный Краснов, а бледнели. Особенно странно выгля- дел Ивашкевич: он казался омертвелым, в лице его не осталось ни кровинки, под кожей около глаз просту- пили маленькие синеватые жилки, резко оформились многочисленные острые костные углы, формирующие очертания лица – и вместе с тем, глаза лихорадочно, оживленно блестели. С усилением холодов его ожив- ленное, возбужденное состояние лишь возрастало; он казался наэлектризованным, даже его жесткие взлох- маченные волосы словно бы стояли дыбом. Он то до- бродушно шутил с Тацием, то принимался ругать его, донимать бесконечными придирками и бессмыслен- ными мелкими поручениями. Зачастую Егор отказы- вался их выполнять, тогда Ивашкевич передразнивал его, потом начинал настаивать, напирать, грозил кула- ками. Иногда, шутя, он начинал наступать на Егора с пилой, да так рьяно размахивал ей, что однажды по- царапал Тацию щеку; Краснов и Козлов отнеслись к этой выходке спокойно, словно это было в порядке ве- щей. Егор же, однако, стал с тех пор всерьез опасаться Ивашкевича и всюду носил с собой перочинный нож, чтобы иметь хоть какое-то оружие для самообороны. В общении с Красновым, Козловым и Ивашкеви- чем Таций с какой-то особенной остротой осознал, до чего различаются психофизиологические условия существования разных людей. Так, крупный, креп- кий, коренастый Краснов отличался невероятной физической силой и неутомимостью. Казалось, что зима Искры не властна над ним: он был практиче- ски нечувствителен к холоду и как будто не обращал внимания на смену времен года, столь важную для большинства жителей поселка. Сама кожа его была толстой и прочной, не протиралась до крови, вечный румянец на щеках – ярким и сочным, почти алым; курчавые волосы быстро росли и покрывали тело почти так же густо, как медвежья шерсть. В этом человеке бурлила дикая, звериная жизненная сила. Кроме того, он практически не испытывал страха; Таций связывал это явление с высоким болевым по- рогом, свойственным Краснову. Тацию представлялось, что он и Краснов состоят из разного материала, по-разному скроены или сколо- чены. Было видно, до какой степени различаются, с одной стороны, рамки их физических возможностей – причем не только силы, но и, например, выносливо- сти, выдержки или чувства равновесия – и, с другой стороны, образ мыслей, восприятие, реакции, отно- шение к жизни и людям. Борис втянулся в ритм своего размеренного существования, практически закосте- нел в отведенном ему узком кругу, и воспринимал это как должное. Распорядок дня, установленный им для себя, нехитрый набор ежедневных занятий стали его крепостью, в которой он забаррикадировался. Удары жизни, действительно, практически не проникали в его убежище, а если все-таки и доставали до него, то лишь царапали, не пробивая его толстой шкуры; од- нако он расплачивался за эту безопасность тяжелым сознательным самоограничением. Егор понимал, что Борис, несмотря на то, что казался медлительным тугодумом, в действительности был человеком не- глупым; он намеренно пришел к нынешнему образу жизни, как к чему-то удобному и не слишком обре- менительному. Фактически он довел до своего ло- гического завершения идею «труда и дисциплины», к которой пришел и Таций. Однако было видно, что оборона Краснова несовершенна, что в ней есть сла- бые места, есть некая червоточина, что этого человека 216 217 что-то грызет изнутри. Он без труда справлялся с со- бой, с неким внутренним протестом, поднимавшимся в нем, не позволял слабому протестующему возгласу перерасти в крик, однако необходимость постоянного самоконтроля все-таки мешала ему, не давала покоя. Егор мог разглядеть в Борисе разрушительную вну- треннюю работу, сходную с той, которая происходила и в нем самом, и этот общий процесс роднил их; Крас- нов в своей борьбе пока что шутя одерживал верх, но когда-нибудь и он мог дать слабину. Иным было положение Алексея Козлова: этому человеку, не обладающему какими-либо выдающи- мися способностями, тем не менее, жилось проще, чем всем другим его коллегам по бригаде, в силу не- коего его особенного дара «принятия жизни». Крас- нов и Таций воспринимали жизнь в Искре с ее тя- желыми условиями и густо сыплющимися ударами в определенном смысле как собаку или другого хищ- ного зверя, настроенного агрессивно и готового на- пасть; Алексей же в такой аналогии представлялся человеком, который, не испытывая страха, умеет снять угрозу, дружелюбно заговорить с животным и расположить его к себе. Человек посредственный и недалекий, он вместе с тем, не имел больших по- требностей, умел найти во всякой ситуации лучшую сторону и использовать ее. К удивлению Егора, Алексей говорил, что жизнь в Искре устраивает его и даже ему нравится, что иной жизни он бы и не хотел. Таций долгое время подозревал в этих заявлениях фальшь, попытку са- мообмана; ему представлялось, что Козлов выстроил какую-то утешительную иллюзию, которая помогает ему жить, не испытывая дискомфорта и чувства не- удовлетворенности своей судьбой. Однако в опре- деленный момент Егору стало ясно, что эти слова Алексея искренни; какая-то здоровая непритязатель- ность спасала его, облегчала ему жизнь, помогала держаться на поверхности, когда другие люди тонули. Наиболее тяжелым было, очевидно, положение Ивашкевича – человека явно надломленного, воз- можно даже больного. Неуравновешенный, склонный к депрессии, он плохо работал и часто конфликтовал с товарищами, которые, однако, выносили все его вы- ходки. Краснов как-то высказался на этот счет, заме- тив в беседе с Тацием, что помнит «лучшие времена» Сергея. Выяснилось, что Ивашкевич изменился после смерти своего маленького сына, которого случайно в пьяном угаре во время семейной ссоры ударил головой о дверной косяк. Трагический эффект от случившегося значительно усугубился во время последовавшего за этим расследования: жена Сергея, возненавидевшая его после инцидента, добивалась, чтобы его посадили в тюрьму. Ему удалось отвертеться, однако в ходе раз- бирательства он выказал постыдную трусость и сла- бохарактерность; от угрозы тюремного заключения он страдал даже больше, чем от смерти сына, она-то и надломила его окончательно. Хотя Ивашкевич и спасся, он оказался раздавленным и самим происшествием, и собственной позорной слабостью, тем, что не смог сохранить в деле хотя бы какие-то остатки человече- ского достоинства, ненавистью и презрением жены и, больше всего, длительным влиянием страха, который изгрыз, истерзал его изнутри. После всего произошед- шего Сергей проникся убеждением, что больше «не имеет права на жизнь»; он жил с каким-то гноящимся воспалением внутри, которое не давало ему ни ми- нуты покоя. «Но вы сами его не презираете, не отвер- гаете?» – спросил Таций у Краснова после этого рас- сказа. «Нет, – ответил Борис. – Человек имеет право на слабость, и не нам его судить. Я чувствую сострадание, и, пока у меня есть силы, готов как-то помогать ему держаться. Хотя действенной помощи мы, разумеется, не можем оказать, мы можем лишь как-то поддержи- вать его существование – и то до тех пор, пока оно не представляет непосредственной угрозы нам. Если Сер- гей совсем перестанет работать, потеряет возможность |