Енраеом. Сборник. М. ГолосПресс, 2015. 368 с. Isbn 9785711707400
 Скачать 1.91 Mb.
|
|
ДМИТРИЙ НИКИТИН трещина «Голос-Пресс» Москва 2015 3 УДК 82-31 ББК 84 (2Рос-Рус)6 Н 62 Никитин Д. В. Н 62 «Трещина». Сборник. М.: Голос-Пресс, 2015. – 368 с. ISBN 978-5-7117-0740-0 «Густое желтое освещение обшарпанных кухонь, невзрачные люди, чьи жизни – интереснейшие в своей заурядности и серости истории, тонкая ко- рочка быта, скрывающая за собой бурлящий клубя- щийся деготь хтонического бессознательного. Потрясающая точность самых тонких нюансов человеческих чувств и эмоций, недюжинная внима- тельность к аспектам бытия и великолепный язык – вот главное оружие Дмитрия Никитина». «Заглавные» иллюстрации и обложка – А. Мендингер Иллюстрации, чертежи и эскизы – Юрий Плохов, Екатерина Плохова, Алексей Кочуркин Портрет автора – Татьяна Ухова Вступительная статья – Иван Смех ISBN 978-5-7117-0740-0 © Никитин Д.В 2015 © Издательство «Голос-Пресс». Дмитрий Никитин Мироощущение и стилистика Дмитрий Никитин начал писать в 2003 году, но до настоящего времени оставался практически неиз- вестен; данную книгу можно рассматривать как его первое, спустя 12 лет с начала творчества, серьезное высказывание. Эти годы не прошли даром: книга вы- глядит совершенно зрелой, стиль, язык и тематика – отработанными и устоявшимися. А значит, простор для анализа творчества Дмитрия Никитина открыт, и пришло время вдумчиво разобраться в нем. Первое, что бросается в глаза при чтении прозы Никитина – это ощущение безвременья, в котором, если можно так выразиться, разворачивается дей- ствие всех его текстов. Поймав это ощущение, чи- татель начинает выискивать конкретные приметы, которые позволили бы хоть как-то датировать про- исходящее. Многих привычных для современности явлений тут не встретить: герои не пользуются не то что какими-нибудь новыми модными устройствами или интернетом, но и мобильными телефонами – и дальше, вплоть до кассетных плееров и видеомагни- тофонов. Основных ярких проявлений 90-х, которые уже тщательно отрефлексированы отечественной культурой – бандитизма, интереса к западным цен- ностям и попыток их перенять – тут нет. Увидев это, читатель склоняется к версии, что действие проис- ходит еще в Советском Союзе, но текст опровергает и ее – вопросы советской идеологии не стоят на по- вестке дня, церковь уже восстановилась, а по отдель- ным признакам складывается впечатление, что даже и ельцинские дни прошли. Именно это особое, я бы 4 5 сказал, стерилизованное время, вобравшее в себя при- меты последнего полувека жизни нашей страны, ока- зывается идеальным фоном для того, чтобы Дмитрий Никитин мог решать свои художественные задачи и сосредоточиться на внутренней жизни персонажей. А персонажи эти, в основном, – классические «маленькие люди», которые и в наше время продол- жают существовать где-то на обочине жизни, никак не задействованные в ее процессе. Хотя ссылки непо- средственно на «Шинель» Гоголя тут и не встретить, но сам Дмитрий Никитин упоминает «Обломова», «Записки из подполья» и «Человека в футляре». Данный ряд стоило бы дополнить как минимум еще «Подлиповцами» Федора Решетникова, «Мелким бе- сом» Сологуба и чем-нибудь из Леонида Андреева, ведь время идет вперед и под его воздействием «ма- ленькие люди» изменяются, но, что странно, – по- ставить в этот ряд какие-то более поздние произве- дения отечественных авторов у меня не выходит. Из всех текстов настоящей книги только «У железной дороги» позволяет проводить более широкие по вре- менному периоду аналогии – тут, например, «Серая Мышь» Виля Липатова и «Елтышевы» Романа Сен- чина. Но вернемся к персонажам Дмитрия Никитина. Эти люди судорожно пытаются понять, как сложи- лась их жизненная ситуация, где и когда они оши- блись. Да, они не стремились многого добиться, они не очень умели общаться с окружающими, они были погружены в себя, но, по сути, они ничем не хуже других и имеют такое же право если не на счастье, то хотя бы на помощь в преодолении одиночества. Но где найти для этого силы? «Нам всем катастро- фически не хватает здоровья и сил. Мы похожи на чахлые растения, тонкие, кривые, не находящие до- статочной подпитки в болоте, которое постепенно поглощает нас», – говорит один из героев. «Я ис- пытываю потребность укрыться в себе, поскольку это единственное убежище; меня как бы затягивает вовнутрь. Мне хочется спрятаться в этом своеобраз- ном коконе, отдаться его сырому уюту и теплу, пусть даже я начну в нем загнивать», – вторит ему героиня. В итоге кто-то из персонажей Никитина не находит в себе сил для того, чтобы даже начать борьбу, кто-то начинает и проигрывает, отдельные – выигрывают. Сам процесс осознания и попыток описан с деталь- ной точностью. Дмитрий Никитин продолжает традиции класси- ческой русской литературы не только в плане пер- сонажей, но и языка – о последнем можно было бы писать отдельную статью. При этом его тексты обла- дают особенной атмосферой. С одной стороны, все его герои однозначно выглядят живыми людьми, ка- ких можно встретить сегодня на улице. А с другой, и в этом заключается особенность творчества Никитина, происходящее в его произведениях подчас начинает скатываться в абсурд и приобретает болезненный и странный оттенок. Граница реальности размывается, образы становятся все более яркими, ослепительно яркими, но герои продолжают следовать своей ло- гике и бытовым привычкам так, будто ничего не произошло. В такие моменты читатель теряет почву под ногами, его начинают мучить вопросы. Где же граница с реальностью? Что из описанного является слишком уж странным и никогда не случилось бы на самом деле? Может быть, вот это? Но неужели, если приглядеться, такого в жизни совершенно нет? Хотя бы отдельных элементов, если вся их комбинация ка- жется невозможной? Но если элементы возможны, то почему невозможна комбинация? В итоге ответы на эти вопросы оказываются самыми неудовлетвори- тельными: случиться могло все. Описанное безумие 6 взято из самой жизни, просто люди научились его не замечать. И это производит очень сильный эффект. Для того, чтобы понять, как он достигается, надо рассмо- треть книгу в целом. Во-первых, этому способствует сама стилистика Дмитрия Никитина, его умение ху- дожественно, с поразительной проработкой рисовать самые невероятные картины. Во-вторых, играет свою роль расположение текстов в книге. «Детский смех» и небольшой набросок, «Тусклая Боль», совсем не отходят от реализма; вводный текст, «Трещина», еще совсем не дает читателю сориентироваться, в «Сана- тории» абсурд начинает проступать почти сразу, но незаметно, и его накал постепенно нарастает по ходу повести, а в текстах «У железной дороги» и «Возвра- щение к жизни» граница реальности нарушается со- вершенно внезапно. И третье – достижению эффекта способствуют иллюстрации. Рисунки А. Мендингера помогают прочувствовать атмосферу текстов, погру- зиться в нее, представить себе происходящее кон- кретнее. А чертежи Юрия Плохова, Екатерины Пло- ховой и Алексея Кочуркина еще больше выбивают читателя из колеи. Самые необычные, казалось бы, немыслимые в жизни объекты, описанные в книге, выглядят на них настолько реально, что не остается сомнений в возможности их существования. Завершить это небольшое введение мне бы хоте- лось цитатой одного из персонажей текста «Возвра- щение к жизни», которая хорошо выражает не только его мироощущение, но и общее настроение книги: «Я вижу мир как композицию из экзотических и при- чудливых образов, которые пугают меня; но вместе с тем они настолько яркие и разнообразные, что не- вольно захватывают и вызывают восхищение». Иван Смех 9 Трещина За окном мело; когда ввалился отец, я, моргая, увлеченно вглядывался в ослепительно белую кру- говерть. – Ишь как швыряет, ишь как воет! – произнес он за моей спиной. – Зима выдалась зубастая. Теперь на улицу и носу не кажи – гиблое дело! Не отрывая пальцев от узкого подоконника, в который вцепился, словно меня могло даже отсюда унести, я вполоборота взглянул на него. Алексей Матвеевич Скрынников доводился мне, собственно, отчимом; я лишь по привычке называл его отцом. Именно вслед за ним, гидро- инженером, мне пришлось отправиться в этот захолустный городок. Неженка, домосед, я здесь все время мерз и не расставался с клетчатым шерстяным пледом, зябко кутаясь в него, словно больной. Широкоскулое лицо Алексея Матвеевича имело округлый лоб и прямоугольную челюсть. Костлявое, с большими зубами, оно напоминало маску щелкун- чика: таким прозвищем я мысленно и наградил его. Сейчас он никак не мог выковырять льдинки из бо- роды, и наконец смущенно оставил это занятие. Он вскинул на меня глаза, и мне показалось, что белки их – фиолетовые. Пальцы его плохо гнулись; пришлось помочь стащить шубу и сапоги. Глядя на его непривычно бледные корявые, волосатые руки, я впервые поймал себя на том, что не чувствую холода. – Едва не отморозил, – с удовлетворением ска- зал он, разминая ладони. – Вовремя успел вернуться. Сейчас начнут чесаться, болеть, потом пройдут. Пока Скрынников ел, я во все глаза глядел на него. Когда он подносил ко рту ложку гречневой каши, мне померещилось, что у него рассечено лицо; 10 11 потом я убедился, что это не так, но эффект еще не- сколько раз повторялся. Здоровый, прожорливый мужик, он громко чав- кал; каши набирал столько, что часть падала, в том числе ему за пазуху и на наручные часы. Ну и лицо: тяжелое, расширяется книзу. Сидит, словно истукан: грузный, на полскамьи, только плечи и голова воро- чаются. Наедаясь, он словно наливался краской. Блед- ность исчезла, сквозь черные волосы на щеках про- ступил сытый румянец. Вытерся вместо салфетки рукавом – и на боковую, сразу захрапел, медведь эта- кий. «Ну какой он мне отец, – подумал я, – с его-то свинскими повадками!» Я вновь припал в тоске к оконному стеклу и снова заморгал. Аж глаза засле- зились – так там все сияло. Жизнь здесь проходила отрывками. Все зава- лено снегом, никуда не сунешься, скучаешь. Скрын- ников днем возился со своими проектами – чаще уходя в контору, а иногда и прямо здесь. А я что? Я то проваливался в воспоминания, как все было до него, то выныривал – и жил между двумя этими со- стояниями, прежним и новым. Прежде я жил с матерью. Отец давно умер, вме- сто него – Скрынников. Пока была мама, я с ним и не говорил. Он был – и все; я занимался своими делами. Потом не стало и мамы; мы остались с ним одни. Нехотя я, придирчивый подросток, узнавал этого скучного человека. Педант, зануда, кичив- шийся своей показной набожностью, он злил меня. В его разговорах рассуждения о боге почему-то ча- сто мешались с технической терминологией; ни- чего глупее я не смог бы и придумать. Когда я го- ворил ему об этом, он обижался, уходил, молчал. Но волей-неволей общение потом возобновлялось: мы же остались с ним вдвоем, приходилось ми- риться. Я думал об этом, чувствуя, что почему-то со- греваюсь, что здешний мерзлый холод отступает и не пробирает больше до костей; а к вечеру, подойдя к койке проверить, как там Скрынников, увидел, что тот заболел. Удивительное же это было, доложу вам, зре- лище. На его лбу проступила толстая красная ли- ния – словно вздулся сосуд; он тяжело дышал, вспотел. – Андрюха, – обратился ко мне Скрынников. – Что это со мной? Вроде и подняться не могу: все тело весом налилось, как камень! – Да, – говорю. – Тут что-то непонятное. Иду за доктором. – Стой, не ходи, к утру пройдет. Здоровье у меня крепкое, наверное, я объелся или перепил. В животе тяжело! Ты погоди пока. И я остался, потому что вьюга выла, и снова будто бы подступал холод: и впрямь к утру, думаю, как рукой снимет. Ночью Скрынников бредил. – Анна, – шепчет, – Анна! Что же это с Андрю- хой? Все он этак зло на меня косится! Я обомлел: он обращался к моей матери. Я весь – слух. – Да вот так, Алексей, – говорит Скрынников, воображая, видимо, что это мать отвечает ему. – Надо сказать ему. Зачем скрывать, что ты – его настоящий отец? Сейчас он, может, не поймет, но откладывать – для него же вреднее. Чувствуешь, как он беспоко- ится? Ребенок, а подозревает неладное. – Рано, – шепчет Скрынников. – Рано… Мне стало нехорошо. Неужели Скрынников был моим настоящим отцом? Если это правда, зачем решили это от меня утаить? Это уж ни в какие ворота не лезет! Но не выдумал ли это все Алексей Матвее- вич? Он ведь бредит: кто тут разберет? Я долго еще простоял у окна, за которым от обилия снега даже ночью было не так уж темно, вслушиваясь в слова Скрынникова; но он забормо- тал невнятно, а потом и вовсе стих. На следующее утро я увидел своего отчима в странном положении: его тело разломилось на две части, которые отпали друг друга и лежали теперь боком на пропитанной кровью кровати. Стало видно, что по всей длине его туловище было изнутри раско- лото гигантской трещиной. Я был так поражен, что даже не заплакал, а молча накрыл две его половины одеялом. 15 Детский смех Кирилл Федоров, тридцатилетний банковский слу- жащий, возвращался домой из командировки с то- скливым и тревожным ощущением. Когда он отпер дверь, собственная квартира показалось ему пустой; ему вдруг представилось, что настоящие хозяева ее – тонкие длинные тени, покоившиеся в сумерках на прямоугольниках кафельной плитки. Прибытие Федорова как будто вызвало мимолетное колебание их рисунка – словно рябь прошла по воде. Его соб- ственная тень, растянувшаяся, бледная, ползла робко и медленно, словно невольно нарушая строй какого-то орнамента. Федорову захотелось развернуться и уйти. – Маша! – позвал он, и тут же пожалел об этом: он не был рад встрече с женой, и к этому возгласу его побудила мгновенная вспышка страха, проснув- шееся желание человеческого общества. Но никто не отозвался. Федоров, не раздеваясь, прошел на кухню; стол был усыпан крошками, скатерть прожжена окурком, у плиты валялся разодранный грейпфрут, мякоть ко- торого, видимо, отщипывали пальцами. Федорову по- слышалось тихое посапывание; переведя взгляд на ди- ван, установленный вдоль стены, он увидел свою спя- щую жену. Ее большое, серое в сумеречном освещении лицо почти растворялось в тенях, смешивалось с ними и казалось бесплотным, потерявшим вещественность. Черты его расплывались, и только линии носа и скул выделялись на нем, как три прямые темные царапины. Глядя на свою жену, Федоров задумался; ее вид вы- зывал у него смешанные чувства. Супруги Кирилл и Мария жили вместе уже почти десять лет, но их отно- шения были глубоко подорваны бездетностью и дер- жались в основном на чувстве взаимной ответственно- сти, свойственной обоим этим серьезным, малообщи- 16 17 тельным людям. Жена была на год старше Федорова; красивая, но ленивая и неряшливая женщина, она в последнее время совсем перестала следить за собой. Кирилла всегда обижала ее холодность – казалось, что если она и испытывает к нему какие-то эмоции, то не дает себе труда проявлять их; но если прежде он не готов был мириться с этим, страдал, старался быть лучше, боролся за ее внимание, то со временем сам перенял вялую, медлительную манеру Марии, ее эмо- циональную скупость. При этом Кириллу не всегда удавалось выдерживать этот навязанный ему стиль, и подчас он срывался, испытывая вспышки острого раз- дражения. В целом, однако, такое существование ка- залось ему достаточно ровным и надежным; на фоне бездетности супругов, с годами обретающей форму своего рода постоянного психологического давления, подтекста, присутствующего в каждом их разговоре, эмоциональная сдержанность стала их панцирем, щитом, которым они отводили от себя удар. Тем не менее, Кирилл осознавал, что с годами давление на- растает, и искусственно сконструированная защита должна была рано или поздно дать трещину. В тех редких случаях, когда на тему детей заго- варивали открыто, и Кирилл, и Мария как будто ра- зом отпускали вожжи, переставали сдерживаться и с нажимом, с агрессией высказывали наболевшее. При этом они поочередно менялись ролями: один нападал на их же совместную жизнь, доказывал ее бессмысленность, а другой – защищал и отстаивал ее ценность. «Дети – это передача эстафеты, – гово- рил Кирилл. – Я чувствую себя в жизни участником соревнований, который на середине своего участка дистанции вдруг замечает, что впереди никого нет и эстафетную палочку передать некому. Зачем же тогда напряжение, собранность, вообще какие-либо усилия? Ведь нет смысла бежать». Эта ассоциация отражала дилемму, длительное время стоявшую перед Федоровым, – о целесообраз- ности дальнейшей совместной жизни с Марией. Ки- рилл считал, что в существовании каждого человека должны быть какие-то смысл и цель, и если он сам не в состоянии увидеть эту цель, обрести этот смысл и совершить нечто значительное, то дети становятся как бы резервным выходом для передачи ответствен- ности, именно на них возлагается исполнение пред- назначения их родителей. Бездетность супругов, причина которой так и не была диагностирована, как бы загоняла Кирилла в тупик. По мере того, как проходили годы, он утрачивал даже иллюзию осмыс- ленности своего существования; казалось, сама ре- альность растворялась вокруг него, причинно-след- ственные связи в происходящем вокруг нарушались, разлаживались. Вопрос «зачем?» раздавался в его го- лове при пробуждении и сопровождал практически каждое действие, усилие, которое необходимо было предпринять; из-за этого у Федорова зачастую опу- скались руки. С течением времени от него требова- лось все больше работы над собой и волевых усилий для того, чтобы приняться за какое-либо новое дело. Похожая внутренняя работа шла, казалось, и в Ма- рии – оба они стали пассивны, неразговорчивы, тяжелы на подъем. Сделавшись домоседами, оба они, однако, избегали друг друга, боясь увидеть в другом отраже- ние собственного недуга. И вместе с тем, их состояния развивались по-разному: если Мария делалась все бо- лее вялой и безразличной к жизни, скупой не только на эмоции, но и на движения, полюбила много есть и спать, то Кириллом овладевало нервное беспокойство. Ему все казалось, что из сложившегося положения есть простой выход, которого он до сих пор лишь по случай- ности не заметил, – и настойчивое желание найти этот выход не оставляло его. Оно напоминало мучительный зуд. В такой ситуации Федоров сделался в последнее время беспокойным, ворчливым; вид неопрятной, сон- ной, вечно что-то жующей жены, которая долгими ча- сами лежала, уставившись в потолок, или слонялась по запущенной, грязной квартире, нервировал его. У него вошло в привычку прикрикивать на нее, грубить, от- |