Енраеом. Сборник. М. ГолосПресс, 2015. 368 с. Isbn 9785711707400
 Скачать 1.91 Mb.
|
|
28 29 я чувствовал бы, что в любом случае исчезаю из мира не полностью, что какая-то часть меня, возрожденная, остается. В этом случае мой страх смерти был бы сла- бее. Усыновление же не дает мне такого спокойствия, и в результате бездетность иногда кажется мне каким-то фатальным, критическим дефектом. Я чувствую себя лишенным возможности исполнить свое естественное предназначение». «Не стоит драматизировать, – заме- тил Моисеев. – Вообще, такое рассуждение уместно скорее в устах женщины, ведь речь идет именно об ее природном предназначении. Я вот, например, не хотел бы иметь детей, хотя и не лишен такой возможности, и не вижу в этой ситуации ничего страшного». Доводы эти, однако, не успокаивали Кирилла; он чувствовал, что находится перед лицом какого-то фундаменталь- ного жизненного противоречия, и возможностей Мои- сеева осмыслить эту ситуацию было недостаточно для того, чтобы предложить выход. Несмотря на долгие годы, прожитые бок о бок с женой, Федоров так и не сумел понять, что ее фи- зическая и эмоциональная вялость является не за- щитным механизмом, а следствием ее естественного стремления жить внутренней, а не внешней жизнью. Бездетность супругов не была для Марии такой же драмой, как и для Кирилла; скорее, она восприни- мала ее как какую-то болезненную помеху, негатив- ное, но терпимое жизненное обстоятельство, о кото- ром постоянно приходится вспоминать. В этом отно- шении супруги как бы поменялись ролями: Федоров страдал и переживал, словно женщина, лишенная в жизни самого важного и дорогого, а Мария остава- лась относительно спокойной, как мужчина, у кото- рого существуют какие-то свои, посторонние инте- ресы, не позволяющие биологической, физиологиче- ской сфере стать в жизни доминирующей. Мария всегда ощущала себя как бы не вполне встроенной в жизнь, лишь косвенно участвующей в происходящем вокруг нее. Этот эффект приводил ее к отчужденности от других людей, и проявления силь- ной любви или родственных чувств не могли найти у Марии настоящего отклика: в таких ситуациях ее ох- ватывало недоумение и даже испуг, поскольку ей ка- залось, что она не испытывает каких-то переживаний, которые должна, обязана была бы проявить. Кирилл и не догадывался, что жена до сих пор воспринимала его практически как чужого, постороннего человека, и нередко удивлялась, когда он появлялся дома по вече- рам: она как-то не сразу могла расставить все по по- лочкам, вспомнить, кто этот человек, что он делает в ее доме, на что имеет право, а в чем ему можно отка- зывать. В личностных взаимоотношениях ей трудно было провести поведенческие грани, которые другим людям представлялись естественными; случалось, она просто отбрасывала какие-либо попытки это делать и просто поступала как ей заблагорассудится, не счи- таясь с желаниями и волей других людей. Особенно удобно ей было так поступить с мужем: она привыкла к своей привлекательности для него и влиянию на него, и вследствие его покорности и неумения настоять на своем утвердилась во мнении, что ничем ему не обя- зана. Он представлялся ей элементом мира вещей, ка- ким-то жизненным обстоятельством, в котором есть как преимущества, так и неудобства: с одной стороны, он обеспечивал ее, с готовностью и удовольствием удовлетворял ее небольшие жизненные потребности, но с другой – его присутствие все-таки приходилось учитывать, он зачастую мог надоедать своими ласками или рассказами. Мария привыкла принимать все это, абстрагируясь, как стараются не обращать внимания на какой-нибудь неприятный фоновый шум. В случае же, если присутствие Кирилла начинало мешать ей чрез- мерно, она умела отмахиваться от него с таким прене- брежением, что он невольно прерывался на полуслове и уходил, демонстративно обижаясь и хлопая дверью. Федоров не мог представить, до какой степени были безразличны жене какие-либо проявления его эмоций; в случае, если бы у него и вправду возникла связь с дру- 30 31 гой женщиной, ни одна струна души Марии не была бы затронута. Само понятие «измена» в ее глазах было лишено смысла: она не видела ничего плохого в том, чтобы иметь половые отношения с разными людьми. Если бы ей стало известно о том, что муж ее спал с другой женщиной, она в худшем случае испытала бы легкую брезгливость, какая может возникнуть, если, например, ешь с другим человеком из одной тарелки; никакого другого негативного ощущения в связи с из- меной она даже и вообразить себе не могла. Ей было ясно, что, например, убийство или кража является гре- хом, поскольку эти действия причиняют вред и страда- ния другим людям; но вся система взаимоотношений и даже выражений, определений, связанных с супру- жеством и супружеской верностью, представлялась ей своего рода устаревшим, потерявшим смысл ритуалом, какой-то данью социальным условностям, не имею- щим разумного основания. Кирилл так и не разобрался в этих ощущениях своей жены; прав он был лишь в своем предположении о том, что Мария слишком ле- нится, чтобы завести какую-то связь на стороне. Она не делала этого только потому, что не чувствовала по- требности начинать. Настоящую жизнь Марии заменяло сильное во- ображение, но не яркое, образное, плодотворное, которое искало бы выхода в творчестве, а какое-то размытое и неорганизованное, не рождающее четких ассоциаций, картин или форм. Существенную часть своего свободного времени она проводила, уходя в себя, погрузившись в какую-то тяжелую, глубо- кую, но неопределенную и безрезультатную задум- чивость, из которой сложно было выбраться. Она словно бы никак не могла осознать, что она живой человек, не могла поставить себя с другими людьми на одну доску, как-то отождествить или даже срав- нить себя с ними; собственное существование пред- ставлялось ей аморфным, не имеющим ни какой-то глубокой сути, ни смысла, ни направления. Сама ее женская природа слабо сказывалась в Марии; этот вопрос казался ей второстепенным на фоне того, что она вообще не могла в полной мере ощутить себя че- ловеком. Несмотря на глубокую пассивность Марии и свойственную ей зачастую медлительность, нельзя было сказать, что она была глупа или туго сообра- жала. «Погружение в себя», которое представляло собой своего рода абстрагирование, отход от дей- ствительности, накатывало на нее волнами, в разное время, с разной продолжительностью и помимо ее воли; в другое же время она была способна увлечься каким-то вполне определенным делом, и бывала даже рада такому увлечению: уход в практическую деятельность уводил ее от неразрешенных вопросов, от напряженной, но тщетной внутренней работы, рождавшей в ней чувство, что она бьется как рыба об лед. Мария, как и ее муж, была по образованию эко- номистом; ее должность бухгалтера на небольшом предприятии хорошо соответствовала ее характеру. Тем, кто видел хаос и разброд, царящий в доме су- пругов Федоровых (особенно в периоды отъезда Кирилла), поразился бы образцовому порядку на рабочем месте Марии. Казалось, что служба и дом в ее сознании в определенном смысле поменялись местами: по ее комфортной, расслабленной позе, приветливому, оживленному обращению и даже лег- ким движениям тонких пальцев, уверенно переби- равших документы, было видно, насколько она на работе чувствует себя естественно и уютно. В этой стабильной обстановке, где Мария всегда знала, чего ожидать, она чувствовала себя защищенной, как бы находящейся в тихой гавани; это ощущение психо- логически усиливалось еще и тем, что она сидела спиной к стене, в наполовину отгороженном отсеке, и могла издали видеть, кто входит в помещение. В противоположность этому, обстановка в доме всегда казалась ей в чем-то враждебной и угрожающей; от 32 33 мужа, недостаточно уравновешенного человека, она зачастую ждала удара или окрика, и, хотя привыкла осаживать его и не считаться с его мнением, все-таки подспудно ощущала, что их отношения выстроились неправильно, болезненно. Они казались ей как бы поврежденными, и подчас это повреждение образно представлялось ей в виде трещины в здании, которая в любой момент могла с хрустом расшириться. Когда Мария думала об этом, ей представлялось, как пото- лок их с мужем спальни обрушивается ей на голову. Несмотря на бездетность, Мария была домосед- кой и не искала развлечений. Она не любила физиче- скую активность, любые формы быстрого движения, в том числе танцы: само ее тело, казалось, стреми- лось к неподвижности. Глядя на нее, можно было подумать, что она, двигаясь, экономит силы; соот- ветствовала этому впечатлению и ее речь – медли- тельная, с подбором по возможности коротких слов, формулировок, фраз. В общении она предпочитала задавать вопросы, предполагающие развернутый ответ, который при этом далеко не всегда слушала, а сама при этом не любила что-либо рассказывать. Стремление к скупому расходу энергии в любой ее форме – движении, эмоциях, словах – составляло самую суть существа Марии. Казалось, что вся ее жизнь подчинена неодолимой тяге к накоплению ре- сурсов, которой и было обусловлено нежелание Ма- рии тратить, давать, и любовь к тому, чтобы брать, получать, питаться. Можно было подумать, что она всю жизнь копит силы для какого-то одного реши- тельного действия, либо убеждена, что вся накоплен- ная энергия каким-то образом понадобится ей после смерти. Впрочем, стоит отметить, что Мария не была жадной; ее страсть к накоплению ограничивалась лишь телесной, эмоциональной сферой и областью человеческих взаимоотношений, но не касалась ма- териальных ценностей. Потребности ее были весьма скромны, в чем-то доходили даже до аскетизма: она довольствовалась самой простой пищей, вплоть до того, что могла кусок за куском сжевать целую бу- ханку или батон хлеба, редко и неохотно обновляла гардероб, практически не пользовалась косметикой, не задумывалась об обстановке квартиры, автомо- биле или каких-либо предметах роскоши. Бездеятельность и практически полное отсутствие интересов с годами привели к первым проявлениям у Марии социальной дезадаптации: в замкнутости в небольшом, строго ограниченном мирке и холодной бесцеремонности с мужем она стала переходить вся- кие разумные рамки и уже не считала нужным никак корректировать свое поведение. Так, она практиче- ски перестала готовить, в еде перешла в основном на полуфабрикаты; зачастую она целыми сутками и не подходила к плите, а в тех случаях, когда Кирилл брался наконец приготовить что-нибудь сам, не за- думываясь съедала его обед или ужин. Поскольку ей неприятно было мыть посуду, она нередко стала есть прямо со сковородки или из кастрюли, стоя, не разогревая пищу; при этом она совершенно не рас- считывала порции и могла подчас умять за троих. Особенно Мария пристрастилась к сладкому; она постоянно грызла печенье, причем брала его с собой даже в постель и крошила там. На работе она пере- шла на полставки, поскольку практически ничего не покупала и не нуждалась в деньгах; при этом сво- бодное время она проводила в праздности, бессмыс- ленно слоняясь по квартире. Кирилл не мог понять, что с ней происходит, а в разговорах с женой не мог добиться от нее ни слова объяснения. Ему все каза- лось, что она день за днем, месяц за месяцем чего-то терпеливо ждет. Отчасти это действительно было так, только Мария ждала не какого-то человека или события, а скорее внутренней перемены, какого-ни- будь мощного импульса к действию. Она чувство- вала, что в ее внутреннем состоянии назревает ра- дикальный перелом – крушение установившегося с годами порядка, которое должно было произойти не- 34 35 пременно, поскольку в нынешней ситуации не было равновесия. Мария ощущала, как в ней нагнетается напряжение; в какой-то момент оно должно было прорваться, и в период внутренних перемен ей как раз могла пригодиться вся ее накопленная энергия, все нерастраченные ресурсы. Она чувствовала шед- шую в ней постепенную, последовательную работу, однако не отдавала себе отчета в происходящем и действовала как бы по наитию. Мария и Кирилл хотя и не в состоянии были по- нять друг друга, но отчасти все-таки воспринимали ситуацию схожим образом. Так, бесплодное супру- жество рождало у них обоих ощущение некоей вну- тренней пустоты, незаполненности жизни, и вместе с тем – чего-то противоестественного. Бездетность и разделяла их, поскольку им не на чем было постро- ить прочный закрепляющий фундамент семьи, и роднила, поскольку представляла собой своего рода их общую болезнь. Она сделалась как бы подтекстом всего их существования, навязчивым фоном, влия- ющим на восприятие любого события. Вследствие этого ощущения мужа и жены все-таки приобретали некую общность, и подчас они, хотя и не говоря об этом, чувствовали себя как будто заговорщиками, хранящими общий секрет, ключ к иному видению мира. И для Марии, и для Кирилла бездетность была безусловно дестабилизирующим фактором, не да- ющим им погрузиться в мелочи будничной жизни, расшатывающим основы повседневности. Свой- ственная им обоим душевная вялость, однообразие и размеренность их жизни, связанная, в том числе, с родом их занятий, длительное время помогали су- пругам сохранить сложившуюся ситуацию; однако история с прозвучавшим детским смехом стала как бы вехой на их пути, точкой невозврата, после кото- рой невозможно уже было делать вид, что все в по- рядке. Каждый из них по-своему защищался от чув- ства чего-то ненормального и неправильного, проис- ходящего в их жизни: Кирилл допоздна засиживался на работе, чаще проводил время в обществе друзей, активизировал занятия спортом, Мария читала, ста- ралась как можно больше спать и даже стала выпи- вать, чтобы сбить завладевающее ей напряжение. Она выдумывала себе странные, бессмысленные за- нятия: рисовала на листах бумаги бесконечные видо- изменяющиеся узоры или по-разному их заштрихо- вывала, раскладывала пасьянсы, играла сама с собой в шахматы. От безделья и растущего ощущения страха ее нако- нец потянуло к общению. Руководствуясь своим всег- дашним принципом наименьшего расхода усилий, Мария не стала далеко ходить: она начала проводить время со своей старой подругой, бывшей однокласс- ницей, жившей в другом подъезде того же дома. Софья Угулова, которую Мария втайне презирала и пренебрежительно называла Софкой или Софоч- кой, была одинокой матерью. Уже несколько лет после развода она жила одна с дочерью, учившейся сейчас в пятом классе школы. Мария и Софья долгое время не общались, и это, безусловно, так и остава- лось бы, если бы Мария со свойственной ей бесце- ремонностью как-то вечером не заявилась к подруге домой. Та поначалу несколько опешила, не знала, как себя вести, и даже разозлилась этому непрошенному вторжению; однако после нескольких стаканов пива разомлела и почувствовала, что рада неожиданному возобновлению знакомства. Софья была простой, непосредственной в обраще- нии женщиной, и легко вновь сошлась с подчеркнуто грубой, неряшливой Марией. С первых же минут их общения Софья «разошлась» и потом уже трещала без умолку, практически не давая подруге и слова вставить. Это было удобно Марии, которая предпо- читала обходиться лишь редкими лаконичными ре- пликами. У Марии от одиночества и пустоты дома 36 37 уже звенело в ушах, и ей была приятна веселая ак- тивность этой женщины, ее вовлеченность в жизнь, внимание к бесчисленным бытовым мелочам, и даже ее хриплый, почти мужской смех, который, хотя и на- поминая собачий лай, был всегда искренним и зараз- ительным. Особенное внимание Марии дома у Софьи при- влекла ее дочка Даша: странным образом, в этой внешне вялой, склонной к полноте десятилетней девочке Федорова ощущала что-то близкое себе. Не- смотря на то, что Мария, даже отправившись в го- сти, по своему обыкновению небрежно и неопрятно оделась, Даша сразу же высказала горячее восхи- щение ее красотой – еще большее, чем сама Софья. При этом если в словах Софьи Мария почувствовала приятную ей зависть, то Дашу, казалось, просто ис- кренне тянуло ко всему красивому, и поэтому она с первой же встречи искреннее привязалась к Марии и ни на шаг не отходила от нее. Это вызвало даже удив- ление и ревность ее собственной матери, которая не привыкла к такому отношению своей обыкновенно замкнутой, немногословной, погруженной в каки- е-то странные игры дочери к незнакомым людям. Мария сразу почувствовала в Даше совершенно иную натуру и манеру поведения, чем в ее матери; однако дело здесь, вероятно, было не в наследствен- ности, а во влиянии трудных условий, в которых при- ходилось расти девочке. Общаясь и играя с Дашей, Мария ощутила ее преждевременную взрослость и необычное сочетание одновременно пришибленно- сти и высокомерия: слишком рано столкнувшись во время развода родителей с грязной стороной жизни, Даша, защищаясь, выработала в себе брезгливость ко всему бытовому. В ее натуре чувствовался излом, повреждение, которое делало ее уязвимой, зажатой, заставляло, убегая от действительности, уходить в себя, но одновременно с этим – позволяло воспри- нимать вещи в необычном свете и более тонко и глубоко, чем способна была даже ее мать со своим богатым жизненным опытом. У Марии было свое повреждение – бездетность, и общее чувство обо- собленности, искаженного восприятия роднило ее с девочкой. В вечер первого визита Марии Софья после боль- шого количества выпитого пива задремала прямо на кухонном диване, и Даша, словно бы со всей серьезно- стью принимая на себя обязанность развлекать гостью, позвала Марию в свою комнату и принялась показы- вать свои рисунки. Они разговорились; расспрашивая девочку, Мария выяснила, что ей живется несладко – Софья пила и водила домой мужчин, которые нередко располагались в квартире по-хозяйски, позволяли себе кричать на девочку, подолгу запирали ее в своей ком- нате. Рассказывала обо всем этом Даша без гнева и возмущения, а брезгливо сморщившись, как говорят, например, о неприятном запахе, с которым приходится мириться. Из разговора с ней Мария поняла, что де- вочка считает сложившуюся ситуацию не страшной, а, напротив, нормальной, обыденной; привыкнув к ссо- рам родителей, которые несколько раз расходились, сходились снова и наконец распрощались совсем, она считала, что у людей всегда так и бывает и все так жи- вут. В ее рассказе слышалось только недоумение, удив- ление тому, почему человеческие отношения устро- ены так безобразно; про мужчин вообще она говорила с гадливостью и заявила, что всегда будет жить одна. Мария поняла, что Даша считает себя как бы исклю- чением, стоящей выше половых отношений, которые представлялись ей чем-то чудовищным. Этот взгляд был обоснован всем ее опытом, прежде всего наблюде- ниями за жизнью родителей, о которых она говорила с презрением, называя их свиньями и в целом об их от- ношениях говоря: «этот свинарник». В общении Даша была почти так же медлительна и немногословна, как и Мария, причем иногда, начав что-то рассказывать, останавливалась на половине фразы, как бы сбившись с мысли. Она могла внезапно уйти в себя, как, например, проваливаются в глубокий 38 39 снег; казалось, что она не следит за собственной ре- чью и поведением, а даже на людях, участвуя в беседе, думает о чем-то своем. Во время разговора с Марией она сидела на стуле, повернувшись боком к столу, и рассеянно перекладывала цветные карандаши: сна- чала вынимала их из упаковки, а затем возвращала обратно. Было видно, что она делает это машинально и не может сосредоточиться ни на этом действии, ни на предмете разговора. Об этом свидетельствовало и то, что Даша не запоминала содержание беседы, не- сколько раз повторялась, а при уточняющих вопросах Марии терялась, стараясь скрыть, что уже не помнит, о чем речь шла минуту назад. Эта ее манера напоми- нала поведение ученицы, не подготовившей домаш- нее задание и вызванной к доске, которая пытается не показать свое незнание материала. Чтобы избавить Дашу, которая явно расстроилась после разговора о ее родителях, от неловкости, Ма- рия взяла со стола ее рисунки и принялась их рас- сматривать. Девочка уже и забыла, что рисунки были поводом позвать гостью в комнату: она рассеянно смотрела на Марию, затачивая карандаш так невни- мательно и неаккуратно, что он дважды сломался в точилке. Стружки и крошки от красного грифеля сы- пались ей на платье, она пыталась их смахнуть, но только распылила их и испачкала руки. Разглядывая картинки, Мария все больше удив- лялась им. Здесь было около десятка мужских пор- третов, выполненных достаточно грубо и прими- тивно, но ярко и образно; в выражениях лиц было что-то животное и угрожающее, выделялись креп- кие подбородки, большие зубы, резкие линии скул. Чувствовалось, что от них исходит угроза. Судя по всему, Даша предавала бумаге образы, тревожившие ее; однако сейчас, в присутствии Марии, девочка не высказывала беспокойства, смотря на женщину чи- стыми, ясными глазами, словно ожидая похвалы. «Какие они страшные! – не выдержав, восклик- нула Мария, которую поразили даже не столько сами пугающие образы, сколько невозмутимое внимание, с которым смотрела на нее Даша. – Неужели ты сама их не боишься?» «А мне говорили, что я хорошо ри- сую», – с огорчением ответила девочка, восприняв отзыв своей гостьи как неодобрительный. «Конечно, и даже удивительно хорошо, – поспешила ободрить ее Мария. – Но я не понимаю, откуда ты берешь эти мужские лица. Эти люди напоминают преступни- ков». «Обычно я рисую гостей своей мамы, – отве- тила Даша. – Хотя она ругает меня и говорит, что по- лучается совсем не похоже, в школе меня хвалят и у меня всегда по рисованию хорошие оценки». «И как тебе только не страшно!» – повторила свой вопрос Мария, теперь в форме восклицания. «А чего мне бояться? – с удивлением спросила девочка, неожи- данно рассмеявшись каким-то искренним и нежным смехом, напомнившим Марии тот, что был слышен у них с Кириллом на кухне. – Я знаю, что со мной ничего не будет, потому что я хорошо себя веду и бог любит меня». Эта фраза еще больше заинтриговала Марию. Рас- спрашивая свою новую знакомую, она выяснила, что Даша употребила это выражение в совершенно бук- вальном смысле; оказалось, что девочке свойственна странная, смутно осознанная, но сильная религиоз- ность, причем не переданная кем-то из взрослых, а возникшая в ней сама собой, непонятно откуда. Это открытие показалось Марии необъяснимым, граничащим с чудом. Она в своей жизни практиче- ски никогда не общалась с верующими людьми, но даже если бы и встретила их, то всегда сумела бы подобрать какое-то объяснение их взглядам, уклады- вающееся в рамки здравого смысла. Здесь же имело место как будто феноменальное явление: девочка имела развитое представление о боге, которое было у нее словно бы врожденным, данным от природы. «Она не верит, она знает», – с чувством какого-то мистического ужаса подумала Мария. Она, правда, пыталась объяснить это представление Даши своего 40 41 рода психологическим защитным механизмом: дей- ствительно, идея о боге, который не даст ее в обиду, могла возникнуть у нее как следствие страха и напря- жения в ситуации угрозы, когда помочь ей было не- кому. Однако эта версия не выглядела убедительной. Уверенность девочки казалась откровением. Беседа с ней вызывала у Марии смешанное чувство острого страха и радости: ей хотелось верить Даше и она не- вольно начинала относиться к ней словно как к стар- шей, как к более мудрому и опытному человеку, но вместе с тем Мария и боялась ошибиться, поддаться внезапной вспышке чувств, ослепившей ее, очарова- нию умопомрачительной и прекрасной иллюзии. Общение с Дашей стало для Марии тем самым катализатором перемен, изломом в ходе событий, ко- торого она ждала и появление которого предчувство- вала. Разговоры с девочкой все больше убеждали Марию в том, что Даша действительно чувствует бога, точно так же, как сама женщина могла видеть цветы на обоях у себя дома или слышать шум авто- мобилей на трассе. Вопрос существования бога для девочки не стоял вовсе, поскольку у нее не было ни- каких причин не доверять своим чувствам; при этом она была уверена в том или ином его отношении к ней в зависимости от ее поступков. Из ее слов можно было даже заключить, что у нее идет своеобразный невербальный диалог с богом, который в определен- ном смысле заменил ей родителей; она говорила об этом так же просто и естественно, как об общении с подругами в школе. Многие вопросы Марии ставили девочку в тупик, но лишь потому, что она в силу возраста не задумывалась о каких-то философских, абстрактных понятиях; для нее речь шла о чем-то почти обыденном, само собой разумеющемся и не требующем разъяснений. Наиболее убедительным и пугающим по своей значительности открытием для Марии стало то, что, общаясь с Дашей, она как бы впитывала ее картину мира, принимала ее как нечто совершенно есте- ственное и словно бы начинала тоже чувствовать бога. С Дашей невозможно было спорить, поскольку она была ребенком, но Мария не испытывала по- требности приводить какие-либо аргументы и воз- ражения даже самой себе – так просто, радостно и прекрасно было то, во что она начинала верить. Она с изумлением понимала, что потрясение, к которому она готовилась всю жизнь, оказалось не трагиче- ским, мучительным, а радостным и светлым; в ней постепенно таяло мешавшее ей всегда ощущение дисгармонии, неслаженности в устройстве окружа- ющего мира, связанной с ее бездетностью: перед по- ниманием ичувством присутствия бога в жизни этот вопрос отходил на второй план, становился вовсе не столь существенным, поскольку и без детей жизнь наполнялась смыслом. Мария испытывала почти му- чительное в своей силе чувство исцеления, огром- ного облегчения, до того полного и внезапного, что от этого захватывало дух. На все ее прежние во- просы нашлись неожиданные ответы, проблемы на- ходили неожиданное решение; окружающий мир, казавшийся прежде хаотичным, теперь складывался в стройную и целостную картину, обретавшую глу- бокую, неисчерпаемую осмысленность. Это было сродни прозрению слепого. Вместе со всей радостью от происходящего, Ма- рию все-таки не оставляло ощущение того, что исце- ление было дано ей как чудо, что оно могло и не при- йти. Особенно символичным было то, что помощь была оказана ей через ребенка и она прониклась чистотой и непосредственностью восприятия, свой- ственными ребенку, – теми самыми качествами, ко- торых искал ее муж Кирилл. Она понимала теперь его чувства и осознавала, что обрела именно то, чего он жаждал и не мог найти; однако она не могла пе- редать ему свое видение мира, не могла поделиться с ним полученным даром, хотя и хотела бы этого. Сло- жившаяся разница в их нынешнем положении вызы- 42 43 вала у Марии все новые и новые сомнения, не давала ей покоя. Эта ситуация порождала вопрос о том, по- чему она сама была удостоена чуда, нового видения, а Кирилл – нет? Ведь, сравнивая себя с мужем, Ма- рия не находила в себе каких-то преимуществ перед ним. Более того, она осознавала, что он всегда му- чился из-за ситуации с бездетностью сильнее, чем она, и больше нее желал обрести успокоение. Что же мешало ему последовать ее пути? Мария несколько раз пыталась заговаривать с мужем о произошедших в ней переменах, однако он воспринял ее слова в штыки, с каким-то злым и глухим раздражением. Если сама Мария теперь ка- залась себе прозревшей, то Кирилл, напротив, был как будто ослеплен. Он оказался не только не готов выслушать свою жену, не только обругал ее словами, каких прежде не позволял себе, заявив, что она «со- всем спятила», но и проникся к ней искренней зло- стью и отторжением, доходящими до ненависти. Его словно бы подменили. Прежде любивший красоту своей жены, падкий на ее ласку, он сам теперь от- казался с ней спать и практически перестал разгова- ривать. Ее присутствие раздражало его, действовало ему на нервы; при этом было видно, что он старается сдерживаться и контролировать себя, но раз за разом срывается, что он не может сам уяснить причину своей злобы. Сам вид Марии как будто стал ему фи- зически неприятен. Мария чувствовала, что если что-то и может убе- дить Кирилла в истинности ее слов, то, несомненно, лишь общение с Дашей, через которое произошли перемены в ее собственном восприятии. Она попы- талась осторожно, деликатно объяснить мужу, через каждое слово перебивавшему ее, суть произошед- шего с ней; ей удалось уговорить его отправиться с ней к Угуловым, однако видно было, что Кирилл настроен скептически, раздражен и не ожидает ка- ких-то особенных открытий. Из его слов следовало, что он ожидает сам разубедить жену, показать ей ложность ее нового видения, и Мария опасалась даже, не будет ли он вести себя с Дашей агрессивно. Однако она чувствовала необходимость хотя бы ис- пытать силу убеждения девочки. Тревоги Марии оказались необоснованными: Кирилл в ходе визита вел себя спокойно и даже сам принялся расспрашивать Дашу – словно чтобы по- скорее покончить с какой-то возложенной на него обязанностью. Однако чувствовалось, что у него не установилось контакта с девочкой. Было видно, что Даша побаивается Федорова, хотя Мария зара- нее предупредила ее, что приведет мужа, и просила «рассказать о боге». Даша действительно стара- лась давать насколько можно более подробные от- веты, но сбивалась, терялась, путалась. Она сама хотела, но не могла восстановить искренность и открытость, установившуюся в ее общении с Ма- рией, держалась напряженно, внимательно разгля- дывая Кирилла и словно готовясь в любой момент убежать в случае, если он вдруг решит напасть на нее. В результате те же самые фразы об ощущении бога и его любви, которые в устах Даши прежде так поразили Марию, в общении с Кириллом словно бы утратили свой смысл и глубину. По причине ли недоверия девочки, снисходительного отношения Кирилла, вмешательства Софьи или еще каких-то особенностей ситуации, но теперь слова Даши ка- зались лишь фантазией, описанием детского выду- манного мира. Мария поймала себя на том, что и сама так воспринимает их, и даже испугалась. В ре- зультате разговор вскоре прекратился, Кирилл пе- реключился на общение с Софьей, а жена его ушла с девочкой в другую комнату. «Я расстроила тебя, да? – огорченно старалась Даша. – Я вижу это. Я старалась, но не могу разговаривать с ним так же, как и с тобой». «Не переживай, – сказала Мария, скорее отвечая на собственные мысли, чем на ре- плику девочки. – Видимо, просто не всем это дано, либо его время еще не пришло. Рано или поздно он 44 45 осознает смысл твоих слов, и я надеюсь, что тогда ты поможешь ему». Мария не сразу поняла, что новое поведение Ки- рилла было обусловлено главным образом его чув- ствами зависти и мучительной душевной боли, под- час приобретавшей характер почти физической. Он сам не до конца отдавал себе в этом отчет. Он видел только поверхность произошедшего – что его жене было дано то, что необходимо было ему самому, а он был не в состоянии пройти открытым ей путем. В сущности, желания обоих супругов изначально определялись стремлением не к самим детям, а к ду- шевному комфорту, гармонии, умиротворению, ко- торое могли дать дети. Теперь Мария добилась этой главной цели, причем каким-то непостижимым для Кирилла способом, переступив через порог, через который он сам не мог перешагнуть. Прежде Федо- ров считал, что сделать этого, может быть, и вовсе не удастся ни одному из них; теперь же, когда он знал, что цель достижима, неспособность добиться ее стала для него вдвойне мучительной. В нем словно бы созревал какой-то нравственный гнойник, вос- паление, мешающее ему жить и сосредоточиться на чем-либо кроме постоянного саднящего неприят- ного ощущения, которое было не очень острым, но доводило до белого каления своей постоянностью и назойливостью. Постоянное присутствие внутрен- ней боли мешало ему, в том числе, последовать за Марией и вникнуть в суть слов и поведения Даши, осмыслить происходящее с ней. Пытаясь это сде- лать, он раз за разом наталкивался на глухую стену непонимания, и не имел сил преодолеть ее. Помимо всего прочего, Кириллу не давала покоя еще и идея о том, что невозможность для него ис- целиться подобно жене как будто ставила под со- мнение и настоящую результативность исцеления и самой Марии. Для них обоих оставалось неясным, почему это исцеление оказалось словно бы изби- рательным; отсутствие ответа на этот вопрос было как бы брешью, пустотой в целостной картине мира, выстроенной Марией, трещиной, которая грозила в перспективе развалить все здание. Сама Мария, не находя ответа на этот вопрос, старалась уйти от него, закрыть на него глаза, но Кирилл в разговорах с ней возвращался к нему снова и снова с какой-то злорад- ной назойливостью. Она отшучивалась, говоря, что он «перекладывает с больной головы на здоровую», но в глубине души все же испытывала беспокойство. Марии удалось подобрать объяснение происходя- щему, однако смутное и не очень стройное и убеди- тельное, оставляющее простор для сомнений; но, не- смотря на всю его расплывчатость, интуитивно она ощущала, что в нем есть определенный смысл. Объ- яснение это заключалось в том, что для душевного переворота, произошедшего в Марии, необходим был предельный уровень внутреннего напряжения, которое и копилось в ней годами, поскольку, внешне спокойная, она ни с кем не обсуждала происходящее с ней и, таким образом, это напряжение не ослабля- лось. Кирилл же всегда много злился, жаловался, ныл, и таким образом получал облегчение, но одно- временно лишался собранности, как бы оставался расхлябанным. Кроме того, Марии почему-то каза- лось, что определенную роль в произошедшем с ней перевороте сыграли и накопленные в ней внутрен- ние ресурсы, энергия. Таким образом, переход от не- верия к вере представлялся ей своего рода взятием барьера, преодолеть который при желании может любой человек, но только приложением огромного усилия, которое удалось собрать ей, но не удава- лось Кириллу. Нынешнее же его раздражение лишь больше ослабляло его, рассеивало его внимание, и шансы на то, что ему удастся пройти путем Марии, только снижались. Разумеется, это объяснение было достаточно по- верхностным и примитивным, и Кирилл, когда жена попыталась передать ему суть его, поднял ее на 46 47 смех. Сам он не мог согласиться с таким взглядом. Ему произошедшее представлялось результатом ка- кого-то глубокого и сложного психологического про- цесса, постичь суть которого в любом случае было невозможно из-за недостатка знаний и понимания человеческого устройства. В сущности, он оценивал перемену, произошедшую в Марии, не как обретение веры, а просто как приход к спокойствию, причем, возможно, вследствие самовнушения или самооб- мана. Федорову хотелось разоблачить иллюзию, ко- торую, как он считал, Мария выстроила для себя; бо- лее того, он сам не отдавал в себе отчета в том, что в нем росло желание просто любым способом причи- нить ей боль, ранить ее. Кириллу казалось, что жена его каким-то сложным образом предала или исполь- зовала; подчас ее рассуждения он воспринимал даже уже не как самообман, а как намеренный обман его. В ее словах, в выражении ее лица, в мутной глубине ее темных глаз он искал признаки лжи, и, даже не находя их, цеплялся за любое противоречие, которое мог отыскать в ее словах, интонации, жестах, манере речи. Он убедил себя в том, что Мария хитрит, разы- грывает роль, толком не понимая при этом, зачем бы ей могло понадобиться. В сущности, главными при- чинами его обвинений были растущие в нем злость и зависть к жене, которые он, сам не осознавая ясно, старался замаскировать и от нее, и от себя. Подчас во время их разговоров, уже не зная, как уличить ее во лжи, Кирилл чувствовал растущее желание про- сто ударить ее кулаком по лицу, оттаскать за волосы. Ему стоило все большего труда сдерживаться. Ох- ваченная воодушевлением, которое Федоров считал фальшивым, Мария в беседах иногда подавалась к нему и дотрагивалась до его руки, и в эти моменты его охватывала острая, практически бесконтрольная злоба, доходящая до ненависти. Ему казалось, что жена намеренно пытается довести его до белого ка- ления, напрашивается на удар. Отношения между супругами коренным образом изменились и в чем-то даже перевернулись. Так, после обретения веры Мария словно бы оттаивала: прежде замкнутая и холодная в обращении, она те- перь позволяла себе все более свободное выраже- ние эмоций, подчас даже показных и преувеличен- ных. Общение с Дашей стало для нее своего рода терапией, исцелением, которое постепенно вело ее к здоровой, полнокровной жизни; однако, общаясь одновременно и с матерью девочки Софьей, Мария как-то незаметно переняла от нее манеру «бытового притворства», включавшую, например, выражение радости, удивления или восхищения по самым не- значительным поводам, обильное использование уменьшительно-ласкательных эпитетов. В сущно- сти, это был временный эффект: чувствуя себя сво- бодной, Мария как бы примеряла на себя эту ма- неру, не придавая этому значения. Однако Кириллу, который знал и хорошо помнил прежнюю Марию, спокойную и немногословную, ее новое поведение казалось ярким примером фальши во всем, что она говорит и делает. В частности, он распространял это представление о фальши и на ее слова о вере. «Зачем она притворялась холодной, если может быть ласко- вой, как теперь?» – думал он. Ее прежнее поведение, длившееся годами, казалось ему какой-то изощрен- ной формой издевательства над ним: ведь он привык к ее холодности, и прежде, переживая из-за нее, счи- тал все-таки, что Мария просто не может иначе, что у нее «натура такая». Теперь представление о жене у Кирилла изменилось – обогатилось, но одновре- менно с этим стало искаженным. Он приписывал ей дурные черты характера и наклонности, которых у нее не было. В сущности, он мог бы разобраться в ситуации, если бы не был ослеплен своей злостью и не чувствовал необходимости найти предлог для проявления ее. Несмотря на свое нынешнее как будто более глу- бокое понимание жизни, Мария не стала более про- 48 49 ницательной и внимательной к людям и не смогла понять, что происходило с ее мужем. На его раздра- жение, чтобы успокоить его, она старалась отвечать нежностью, не чувствуя, что Кирилл восприни- мает ее ласки как пощечины: она не задумывалась о контрасте между своим нынешним и прежним поведением и думала, что муж должен радоваться произошедшим в ней переменам. Ей казалось, что спокойствием, терпением, мягким и деликатным от- ношением можно постепенно погасить его злость, а разговорами, передачей своих ощущений и опыта – помочь ему нащупать верный путь и прийти к тому же результату, как сама Мария. Однако ее поведение имело эффект, обратный ожидаемому. Одна из причин этого была в том, что, как по- няла теперь Мария, она не любила мужа достаточно, чтобы помочь ему. Прежде она жила словно в тумане: ее устраивала жизнь с Кириллом и она не пыталась анализировать свое отношение к нему, предпочитая как бы замалчивать этот вопрос и для себя лично, и в общении с мужем. Теперь же этот туман рассеялся с приходом ясного света веры. Мария осознала, что ее отношение к Кириллу является лишь привязан- ностью, делом привычки, однако считала за лучшее скрывать от него эту подоплеку происходящего; в результате в ее нынешние отношения с ним действи- тельно закрадывалась фальшь, которую он, ставший зорким на такие вещи, чувствовал. Как ни странно, обретение веры углубило трещину, прошедшую в от- ношениях между супругами, а не помогло устранить ее: в новой ситуации углубилось различие в их вос- приятии, мироощущении, системе ценностей. Они оказались как бы по разные стороны баррикад. Агрессия и нежелание понять, которые испыты- вал Кирилл по отношению к жене, переносились им и на Дашу. Мария сделала несколько попыток свести их вместе, чтобы муж мог, как и она сама, проник- нуться мироощущением девочки, услышать истину в ее словах; однако у Кирилла эти ситуации вызы- вали лишь глухое раздражение, которое своей си- лой даже удивляло его. В гостях у Угуловых он чув- ствовал себя неловко и находил развлечение лишь в общении с матерью девочки, Софьей: эта простая, бесхитростная женщина с ее непосредственным, прямолинейным восприятием, каким-то простодуш- ным и искренним цинизмом в отношениях с мужчи- нами, импонировала ему. Кирилл поймал себя даже на том, что с Софьей ему легче, чем с собственной женой; помимо этого, ему было приятно, что Софья напропалую кокетничала с ним, не стесняясь при- сутствием его супруги. В сущности, в обращении и манерах Софьи было больше детского, чем у ее до- чери, Даши. В результате получалось, что в общении Кирилла и Софьи устанавливался какой-то ребяче- ски шутливый тон, свойственный школьникам, в то время как Мария с Дашей разговаривали серьезно, вполголоса, словно находились в церкви. Их общая отстраненная, медлительная манера речи с длин- ными паузами, потерями мысли и неожиданными перескоками с одной темы на другую не нравилась Кириллу, наводила на него тоску. Близость, установившаяся между Дашей и его женой, казалась ему болезненной и неестественной. Ему странно было видеть, как в общении женщины с девочкой устанавливается какой-то мистический и философский тон, совсем не вязавшийся с возрастом Даши. Происходящее представлялось ему стран- ным спектаклем, который оба актера разыгрывали неумело, с грубыми ошибками, путаясь в своих ре- пликах; такое представление не могло убедить его. После нескольких посещений Угуловых он оконча- тельно разочаровался в дашиной вере, которую так расхваливала и насаждала ему Мария, и продолжал ходить только ради того, чтобы поболтать с Софьей. После общения с ней он испытывал облегчение, сбрасывалось напряжение, копившееся в его испор- ченных отношениях с женой. 50 51 Кирилл, искавший случай выплеснуть душившую его злость, в общении с женой намеренно стремился к конфронтации, однако нельзя сказать, что он один был виновником их разлада. Свою роль играло и от- ношение Марии, которая до такой степени привыкла воспринимать мужа пренебрежительно, как посто- роннего, чуждого человека, что и теперь, с обрете- нием веры, не могла найти для него достаточно ду- шевного тепла. В сущности, ясный свет веры лишь выявил фундаментальную ошибку их супружества, которое было сожительством с признанием житей- ской, практической ответственности друг между другом, но лишенным духовной близости. Их пози- ция внутреннего отдаления настолько закрепилась, что не в их силах уже было ее изменить. И здесь ве- лика была в первую очередь вина Марии, поскольку отчуждения, независимости, отделения от мужа до- бивалась именно она своими многолетними старани- ями, когда своей безэмоциональной манерой отгора- живалась от него. Она этим выстроила между ними такую крепкую стену, что теперь не имела права даже и на ревность – и она признавала это, готова была махнуть рукой на эту безнадежную ситуацию. Муж был для нее просто человеком, нуждающимся в по- мощи, которому она и пыталась оказать эту помощь. Но он сам желал другого: теперь, видя преображение Марии, он с какой-то особенной ясностью осознал ее многолетнее пренебрежение к нему, и хотел ото- мстить ей за ее холодность. Он пришел к выводу, что Мария долгие годы лишь притворялась, что воспри- нимает его как мужа, обманывала его, в действитель- ности желая лишь легкой, практически праздной жизни и материального благополучия. Ее прежний образ женщины, которая страдает от бездетности и от этого погружена в себя, нуждается в утешении, но при всем этом все-таки любит его, был разрушен в его глазах. Если Кирилл для Марии все прошедшие годы не был близким человеком, то у него такое же отношение появилось только сейчас. Подоплека ее отношения к нему стала для него страшным откры- тием, и он хотел наказать ее за лицемерие и ложь. Сама Мария не могла понять причины и меха- низмов внутреннего перелома, совершившегося в Кирилле. Его агрессия вызывала у нее искреннее не- доумение и подчас даже жалость; она не знала, как реагировать на его внезапные вспышки злобы, когда он кричал и замахивался на нее: прежняя тактика хо- лодного равнодушия уже не годилась, и Мария те- рялась, пыталась приласкать его или оправдаться. Однако это ни разу не находило в душе ее мужа ка- кого-либо теплого отклика. Помимо всего прочего, Марию удивляло и бес- покоило презрение, которое чувствовалось в тоне Кирилла по отношению к ней именно теперь, после обретения веры. Оно казалось в его словах настолько искренним и естественным, что она и сама засомне- валась в смысле произошедшей в ней перемены. Действительно ли к ней пришла вера, или это была лишь иллюзия, как был уверен Кирилл? В сущности, этот вопрос оставался открытым, и Мария разре- шала его лишь исходя из фактически сложившейся ситуации: раз она изменилась, раз к ней пришло внутреннее спокойствие, значит вера истинна. Этих аргументов было достаточно для нее, но не для Ки- рилла, и каждый из них с уверенностью оставался на своих позициях. Такое развитие отношений между супругами не могло не привести к взрыву. Это произошло не нео- жиданно – наоборот, напряжение нагнеталось плано- мерно, последовательно. Они находились в тупике, обусловленном всем пройденным путем, всеми сот- нями и тысячами ошибок, допущенных по отноше- нию друг к другу, и кризис был неизбежен. Новое, более зрелое видение Марии уже не могло исправить ситуацию. Мария, несмотря на грубость Кирилла, испыты- вала чувство вины перед ним: не объясняя себе этого 52 53 логически, но на уровне интуиции, ощущений она представляла, что напряжение, скопившееся в ней прежде, в результате произошедшей в ней перемены как бы выплеснулось наружу, в ее отношения с му- жем. Таким образом выходило, что он как бы стра- дает за нее. Вместе с тем, и ее терпение не было ан- гельским, и по мере того, как агрессия в поведении Кирилла принимала более жесткие и радикальные формы, Мария ощущала, как в ней поднимается страх и ответная злость по отношению к нему. Она уже не могла реагировать на его выпады спокойно, кротко: в ней срабатывал инстинкт самосохранения, и она, сама того не желая, отвечала на его нападки своими обвинениями и угрозами. После таких слу- чаев она неизменно испытывала чувство вины, од- нако, поскольку злоба Кирилла была слепой, и он не был готов к диалогу или компромиссу, все хорошее по отношению к нему в Марии постепенно закупори- валось, уходило глубже внутрь нее, а плохое – напро- тив, лезло наружу. У нее недоставало самоконтроля, чтобы сдерживаться. Подчас доводы, связанные с ее верой и новой системой отношений к людям, кото- рой Мария старалась придерживаться, при общении с Кириллом, уже уходили на второй план или вовсе исчезали: оставалась только почти животная потреб- ность активно защищаться, отвечать ударом на удар. Мария чувствовала, что не может следовать христи- анской заповеди и подставить другую щеку: этому мешал страх, мучительное чувство уязвимости. Эта собственная реакция заставляла ее вновь и вновь со- мневаться в искренности своей веры. Кирилл замечал определенные проявления этой внутренней борьбы в поведении Марии, однако трактовал их по-своему, искаженно: в первую оче- редь, они казались ему признанием Марией вины во лжи и притворстве. Он искал все новые поводы для конфликта и оправдания своей агрессии, и сумел убедить себя, что его чувства обоснованны. Однажды Кирилл отказался в очередной раз от- правиться с Марией к Угуловым, заявив, что они ему «осточертели». «Но ведь тебе интересно было с Софьей, я заметила», – сказала Мария. Эта фраза вызвала у Кирилла вспышку странного, противоре- чивого раздражения: с одной стороны, упоминание о Софье показалось ему проявлением ревности, на которую, как он подумал, Мария не имела права, а с другой – спокойный тон фразы показался ему, напро- тив, признаком отсутствия ревности и равнодушия к нему со стороны жены, которое она, в его представ- лении, скрывала. Он не отдавал себе отчета в том, насколько нелогично в этот момент мыслит: его не- гативные эмоции требовали выхода, он был захвачен ими и не следил за связностью своих аргументов. «Какое тебе дело? – огрызнулся Кирилл. – Я, ка- жется, не давал повода меня в чем-то подозревать». «Милый, успокойся, – удивленно и растерянно отве- тила Мария, приближаясь к нему и дотрагиваясь до его руки – жест, который в последнее время он воз- ненавидел. – Я не имела в виду ничего плохого, если не хочешь идти – я не настаиваю». Надеясь смяг- чить его, она наклонилась к мужу и поцеловала его в щеку, однако этот физический контакт подействовал на него, как ожог: странно дернувшись, он внезапно оттолкнул жену обеими руками, так что она отлетела к стене и больно ударилась спиной об угол книжного шкафа. Она взвизгнула и, с какой-то словно показ- ной, нарочитой неловкостью взмахнув руками, пова- лилась на пол. «Ах ты дрянь, – воскликнул Кирилл. – Что ты мне изображаешь?» Он подошел к жене и пнул ее ногой, как пинают собаку, которую хотят прогнать. Удар был не сильным, но в нем проявился весь страшный накал презрения и злобы, которые Федоров испытывал к Марии. Этот невольный жест разом снял последнюю необходимость какого-го либо притворства, терпения, выяснения отношений: было ясно, что это разрыв. Мария медленно подня- лась с пола и с изумлением взглянула на мужа: она была настолько растеряна и поражена, что сначала не 54 55 ощутила даже всей меры своего унижения, не могла осознать, что случилось. Она чувствовала только необходимость оказаться как можно дальше от Ки- рилла, скрыться от опасности, которую он мог для нее представлять; лишь когда она собрала несколько предметов первой необходимости и деньги, ее вдруг что-то кольнуло, и она разрыдалась. Надевая пальто, она давилась всхлипами, и со стороны можно было подумать, что она закашлялась. Спустя несколько лет после разрыва Мария, гуляя в парке со своим новым мужем – вдовцом с тремя дети, с которым она сошлась скорее ради них, чем ради него самого, – была удивлена, встретив Кирилла под руку с Софьей. Даша – поразительно повзрослев- шая, но словно бы еще более холодная, отрешенная от происходящего вокруг, чем прежде – следовала в нескольких шагах за матерью. Она сжалась, смо- трела себе под ноги, шла с нарочитой медленностью и всем своим поведением подчеркивала свое отчуж- дение от Кирилла и Софьи. Впечатление было такое, словно ее привязали к матери невидимым канатом, и она теперь волочится на этом канате, упираясь и силясь его разорвать. За прошедшее время Мария вновь разительно переменилась. Необходимость воспитания прием- ных детей преобразила ее: она открыла в себе свое- образный талант, призвание быть матерью, и заботы, связанные с детьми, отодвинули для нее на второй план даже веру. Религиозное чувство, раз вспыхнув в ней и приведя к коренному перелому в ее воспри- ятии, затем постепенно угасало; Мария отдалилась от вопросов веры, старалась просто не думать о них, тем более, что для этого не оставалось времени. Она чувствовала, что сомнения, связанные с исходом ее взаимоотношений с Кириллом, так и не были разре- шены, но сумела просто отделаться от них, закрыть на них глаза. Вид Даши в момент встречи как бы всколыхнул в ней эти сомнения: Мария ощущала, что, несмотря на изменения во внешности, Даша остается «на той же волне», с прежним мироощуще- нием, и казалось, что в конечном счете это вредит ей. Она явно замкнулась в себе; в ее облике, манере двигаться появилось что-то болезненное. Мария, заинтересованная, чувствуя, что вид Федо- рова оставляет ее спокойной, остановилась и оклик- нула его. Кирилл посмотрел на нее, прищурившись, и узнал не сразу: бывшие супруги давно не общались, не знали о событиях в жизни друг друга, и увидеть Марию, похорошевшую, оживленную, с незнакомым мужчиной, было для него неожиданностью. Написан- ное на его лице раздражение, относившееся к Софье и Даше, с которыми у него шла вялая перепалка, не сразу сменилось выражением какого-то неприязнен- ного удивления. Казалось, он колебался – не пройти ли мимо Марии, демонстративно проигнорировав ее; однако, видимым усилием справившись с собой, он остановился и нехотя, угрюмо буркнул «здравствуй». Познакомив Кирилла со своим новым мужем и на- чав расспрашивать, Мария отмечала перемены, про- изошедшие в облике и всей манере Федорова. Было видно, что со времени их разрыва в Кирилле усили- лись черты раздражительности, мрачности, желчно- сти, ослабились прежние спокойствие и сдержан- ность. Марии было ясно, что общение с Дашей, под- черкнуто отчужденной, не приносит ему того удов- летворения и успокоения, которое она получает от воспитания своих приемных детей. Однако, наряду с явной неприязнью, между Кириллом и Дашей уста- новилась странная связь, выражавшаяся во внешнем сходстве их напряженной и скованной жестикуля- ции, привычке тихо и ворчливо говорить, как бы цедя слова, манере в разговоре смотреть себе под ноги, а не на лицо собеседника. Мария чувствовала, что эти проявления – не только следствие конфликтов в их семье, но осознанно выбранный стиль поведения, указывающий на состояние сосредоточенности на своих внутренних переживаниях, отгороженности от 56 внешнего мира. Казалось, что Кирилл и Даша знали что-то и хотели скрыть это общее знание от посто- ронних. «Неужели она все-таки «заразила» его ве- рой? – подумала Мария. – Или они нашли какую-то новую общность, новую идею, которая роднит их?» Ей интересно было это выяснить, но разговор шел исключительно поверхностный, и ей неудобно было задавать вопросы более личного характера. Кирилл отвечал на расспросы Марии односложно и рассеянно; было видно, что встреча вызвала у него не интерес, а негативные ощущения, и он ищет пред- лога уйти. Кроме того, Мария с каким-то злорадным удовольствием отмечала взгляды, которыми Федоров обменивался с женой: было видно, что между супру- гами произошла ссора, которая еще не завершилась примирением, и они готовились возобновить прер- ванную перепалку. Вообще, в отношениях между ними чувствовался глубокий разлад. «Это наказа- ние ему», – подумала Мария, вспомнив безобраз- ную сцену расставания с Кириллом, однако затем одернула сама себя: ведь в ее жизни все сложилось благополучно, зачем же желать зла Федорову, перед которым, в сущности, она была виновата? Что каса- ется Даши, то она вовсе не отреагировала на встречу с Марией, с которой когда-то много общалась; она не выходила из-за спины матери, как бы давая понять, что происходящее ее не касается, и принялась ковы- рять носком ноги небольшую ямку в земле. Разговор не клеился, и Мария поняла, что нет смысла пытаться его поддерживать. Она стала про- щаться. Обменявшись взглядами, Мария и Кирилл ощутили вдруг сожаление об утраченной близости, которая все же была когда-то прекрасной; но ни один из них не выдал своих чувств. |