Енраеом. Сборник. М. ГолосПресс, 2015. 368 с. Isbn 9785711707400
 Скачать 1.91 Mb.
|
|
165 Таций был в гостях у своего друга Евгения Корно- ухова, который пил вместе со своей четырнадцатилет- ней дочерью Евгенией. Девочка была названа в честь отца, причем родители никогда не понимали удивле- ния, высказываемого по этому поводу знакомыми: та- кое решение казалось им естественным. Оно, к тому же, удачно оправдалось: девочка и внешностью, и ма- нерами, и характером напоминала отца. В доме у Кор- ноуховых стояла фотография еще маленькой Жени с родителями, и на ней коротко подстриженная девочка казалась копией Корноухова в детстве. Таций не пил; он тоскливо смотрел на железнодо- рожные пути, видневшиеся в открытую дверь, про- ходящие от нее в каких-нибудь нескольких десятках метров. Ему тяжко было видеть пьяного друга с доче- рью; возможно, нечто подобное его тогдашним ощу- щениям могли бы испытать Адам и Ева, изгнанные из рая, при виде ангелов, остающихся с Господом. Погрузившись в свое горе, Таций перевел с желез- ной дороги взгляд на лицо девочки-подростка – по- терявшее осмысленность, покрытое красными пят- нами, словно расплывшееся. Залпом выпив очеред- ную рюмку, Женя закатила глаза и зажмурилась от удовольствия; было видно, как она смакует ощуще- ние горячей волны, проходящей по телу после водки. Таций не выдержал этого зрелища и отвернулся. Егор обратил внимание, что приближался товар- ный состав, и поймал себя на том, что никогда еще не ощущал грохот поезда с такой полновесной звуч- ностью и отчетливостью. Ему казалось, что кто-то пересчитывает его собственные ребра. Да и сами пути как будто бы придвинулись; создавалось впе- чатление, что они проходят совсем близко перед гла- зами. Таций, испугавшись, отшатнулся, так что вме- сте со своим табуретом отъехал от стола. «Едет, паскуда», – со злостью пробормотал он. Корноуховы взглянули на него с удивлением: они си- дели спиной к двери и не могли видеть, кого имел в виду Егор. Таций не стал ничего объяснять и ушел 166 167 смотреть телевизор: поскольку своего у него не было, он использовал это как предлог для того, чтобы на- прашиваться в гости к кому-нибудь из приятелей и соседей. В действительности же ему просто стано- вилось жутко от одиночества; он бежал к людям, чтобы скрыться от осознания жизни, которое на- плескивало, накатывало на него тяжелыми волнами, словно бы наваливалось на плечи, чтобы повалить, раздавить. После того, как он остался без водки, у него не было никакой защиты от этих ударов. Скоро Женя перебралась к нему, оставив отца до- пивать одного на кухне. Таций уже не в первый раз с удивлением замечал, что ее словно бы стало тянуть к нему с тех пор, как он отказался от бутылки. Сперва ему казалось, что она просто жалеет его, но тут было нечто иное; возможно, что Женю, с ее еще не сильно замутненным, огрубевшим восприятием привлекала возросшая четкость, ясность и разнообразие мыслей и суждений Тация. Одновременно с тем, как его преж- нее тупое, почти довольное равнодушие уступало место страданию, с тем, как сдвигались вокруг него тесные стены искровской жизни, в Егоре словно бы развивалось, выкристаллизовывалось более твердое и сложное представление о мире и вещах. Тяжесть его положения как бы облагородила его, выбила из одного ряда с другими жителями Искры – даже теми, кто вовсе не пил, поскольку и они уже примирились со своей ситуацией, подобрали твердую основу для безразличной отстраненности, за щитом которой только и можно было здесь чувствовать себя сносно. Кроме того, девушку интересовала большая эмоцио- нальность и живость реакций Егора, даже сама рез- кость и сила произошедшей в нем перемены; в ней еще не умерло природное любопытство, подталки- вающее Женю к общению с Тацием. «О ком ты говорил? Кто едет?», – спросила она сей- час, подсаживаясь к Тацию. «Товарный состав, – объяс- нил он. – Мне показалось, что он надвигается на меня, я даже испугался, не попаду ли под него случайно. Он был очень близко». «Но ведь ты знаешь, что такого не могло быть», – заметила Женя, ожидая объяснения. «Да, – подтвердил Таций. – Но просто он вдруг пере- несся ко мне, оказался совсем рядом – рукой подать. Это все оттого, что я не могу пить; прежде такого не было, я годами вовсе не обращал внимания на эти по- езда, в упор не видел их. Ведь они так же привычны, как земля и небо». «Может быть, он бы увез тебя с со- бой, – заметила Женя. – Зря ты ушел. Вот я обязательно уеду отсюда, как только закончу школу!». Эту мысль она высказывала уже неоднократно, даже как будто специально повторяла, превратив ее в сво- его рода присказку, которая могла стать неожиданным финалом в любом обсуждении. На самом деле до осу- ществления ее мечты было еще очень далеко: в свои четырнадцать лет Женя все еще училась в седьмом классе, а в последнее время положение дел с ее уче- бой и вовсе катастрофически ухудшилась. От природы глуповатая, медлительная и вялая, она уже оставалась однажды на второй год, но ей удавалось как-то продви- гаться в учебе благодаря упорству и усидчивости: она могла не один час просидеть над уроками и в конце концов усвоить, осилить новое для нее понятие, сде- лать очередной шаг, подняться еще на одну ступень. Ее отличала даже своего рода тяга к знаниям и хорошим отметкам, связанная именно с мечтой уехать из Искры. Однако жирный крест на ее усилиях поставила около года назад преждевременная смерть матери, которую сбил грузовик на шоссе. Этот инцидент произошел вечером, никто не видел случившегося, а водитель скрылся, даже не остановившись; жен- щина, брошенная на дороге, была найдена уже мерт- вой. Ударом ее отбросило на середину трассы, и тело пересекало разделительную полосу – ноги были с одной стороны, а голова с другой. Именно после этого начались частые совместные попойки отца с дочерью, целью которых было отго- родиться, защититься от ужаса произошедшего. Надо сказать, что в этом отношении они оказались небезу- 168 169 спешными: после продолжительных запоев у Корноу- ховых словно бы прибавлялось сил, и какое-то время они могли затем жить и действовать – мертвенно-спо- койные, погруженные в себя, с большими черными кругами под глазами. Водка стала своего рода заводом, после которого Корноуховы получали возможность погрузиться в повседневную жизнь, практически не вспоминая о своем несчастье. Однако полностью уто- пить горе в водке было невозможно, ей требовалось регулярно подкрепляться, чтобы не упасть. Происходящее не могло не отразиться на обуче- нии Жени. Она и прежде была тугодумом, с большим трудом и напряжением усваивала материал, но теперь дело пошло и вовсе из рук вон плохо: из-за пьянства с отцом она стала редко посещать уроки, а для того, чтобы самостоятельно наверстать пропущенное, у нее не было ни сил, ни способностей. Егору грустно было смотреть, как она пыталась выполнять домашние зада- ния, с усилием вглядываясь в страницы учебника, ше- веля губами при чтении, старательно выписывая буквы и цифры. Она пыталась компенсировать недостаток способностей и тяжелое отупение, обволакивавшее ее, усидчивостью и терпением, но этого оказалось недоста- точно: объяснения, правила, формулы ей не давались, ей катастрофически не хватало гибкости мышления, и даже память отказывала – ей не удавалось даже просто зазубривать те формулировки, смысла которых она не могла уразуметь. Видя ее старания, ей как-то пытался помочь учитель физики – безобидный стареющий пья- ница, неплохой человек, один из немногих в Искре со- хранивший живое любопытство и любовь к знаниям. Он предложил Жене давать ей дополнительные уроки у себя дома, однако, хотя намерения его были самыми искренними, Корноухов, заподозривший неладное, на первое же занятие явился вместе с дочерью и устроил отвратительный скандал, даже разбив нос доброму ста- рику. После этого незадачливый педагог замкнулся в себе, а ситуация в школе, и без того тяжелая для Жени, стала вовсе безнадежной. Все шло к тому, что она и в новом учебном году вновь не сможет осилить про- грамму седьмого класса. Ее жизнь катилась под уклон, подходя к страшной пропасти, и Таций, осознававший это, с жалостью смотрел на беспомощную девушку. Он не знал, чем мог бы ей помочь, и радовался, что ее вя- лость и растерянность до поры до времени не позво- ляют ей понять ужас происходящего: так она хотя бы не страдала, не испытывала страха. Глядя на то, как Корноухов мучается с дочерью, в то же время сам терзая и ее, Таций благодарил бога за то, что он один, что нет человека, за которого ему нужно было бы нести ответственность. Свое оди- ночество он воспринимал болезненно, но, глядя на Корноуховых, раз за разом приходил к заключению, что страдание в одиночестве – значительно более слабое, не достигает такой остроты и пронзитель- ности, как страдание близких людей, которые не в состоянии помочь друг другу. После «потери бутылки» Таций особенно сблизился с одним из своих сослуживцев – Дмитрием Сиволапом. Этот человек, который сам пил меньше других, нашел иной источник поддержания своих сил: лютую нена- висть к жизни в Искре. Он исповедовал ненависть как своего рода религию, возводил ее в культ, упивался ей, пожалуй, еще более глубоко и самозабвенно, чем пре- жде Таций – водкой. Объективно его ненависть была бессильной, нерезультативной, он мог лишь исходить ей, как ядовитой слюной, но не способен был ее из- лить, по-настоящему выразить; и все-таки, эта раска- ленная жижа, клокотавшая в его нутре и, кажется, в самом горле, давала ему силы переносить жизнь. Ненависть проявлялась у Сиволапа в болезнен- ном пристрастии к огню; вероятно, Дмитрий хотел бы предать ему, жадному, всепожирающему, цели- ком весь поселок с автотрассой и железнодорожной веткой. До сих пор он вместо этого лишь сжигал раз- личные мелочи, в том числе весь свой мусор – вме- сто того, чтобы выбрасывать его. 170 171 Желчный, раздражительный Сиволап теперь странно импонировал Тацию своей сухостью, вспыльчивостью, горячностью. Во всем облике и манерах этого человека было что-то резкое и болез- ненное: разглагольствуя о своей ненависти, он вски- дывал руки и всплескивал ими в воздухе, хлопал, как петух крыльями, словно готовился взлететь. Его нервная суетливость как будто раздирала, проби- вала, дырявила общую атмосферу вялого и безволь- ного умирания, разлитую в Искре. Это был человек, всегда готовый крикнуть, гаркнуть, начать бурно возмущаться; его суета не несла никакого положи- тельного результата, но даже это бессмысленное ки- пение энергии, напрасное раздражение, немощная, заключенная в низком и хилом теле Сиволапа ярость была лучше мутной пустоты, в которой тонул Таций. Пожалуй, в общении с этим человеком Егор хотел бы заразиться его острым недовольством, перенять, прочувствовать его: Тацию, раз уж он был сдавлен, стиснут, хотелось хотя бы возроптать, запротесто- вать, предъявить кому-то претензии, восстать против чего-то – пусть даже этот предполагаемый против- ник был бы фикцией, чем-то воображаемым, услов- ным. Но пока он даже не способен был почувствовать себя обиженным. Ему все казалось, что он должен за что-то терпеть, и какие бы новые бедствия на него ни свалились, все они были бы чем-то оправданы, обоснованы, а он в любом случае оставался винова- тым. От этой тупой покорности Егору хотелось изба- виться, скинуть ее с себя, как камень. Служба Тация на железнодорожной станции «Ис- кра» была одним из немногих стабилизирующих факторов, позволяющих ему сохранять присутствие духа и защищаться от гниющего болота жизни в за- холустье. Ему представлялось, что все, имеющее от- ношение к железной дороге, излучает какой-то осо- бенный свет, проникнуто духом свободы, простора, полноты существования. Искра когда-то была крупным грузоперевалочным узлом, и с тех пор здесь сохранилось депо, склады и отдельное кирпичное станционное строение. Правда, теперь все это, кроме самой станции, было заброшено, стояло без дверей и окон, постепенно разваливаясь; од- нако даже в их нынешнем запустении железнодорож- ные объекты радовали и утешали Тация. Он любил меч- тать о том, что прежняя жизнь, может быть, когда-ни- будь возродится, замершее движение возобновится с новой силой: ведь если прежде здесь было решено устроить склады, значит это было экономически целе- сообразно, значит, существование Искры было как-то оправдано. Нельзя же теперь отказывать ее обитателям хотя бы в надежде на своего рода реабилитацию, на то, что их когда-нибудь здесь «вновь откроют», признают на что-нибудь годными. Глядя на железнодорожные колеи, чернеющие на фоне пустых пространств и си- яющего неба, которое здесь было словно бы как-то особенно тяжело, густо и тщательно намазано на свой свод, Егор представлял, что эти тонкие нити – путь в неизведанное, в самую гущу бурления жизни, путь, ко- торый мог привести его в любую точку земного шара, к самым диковинным приключениям, потрясающим и ярким впечатлениям, каких сейчас он не в состоянии был бы даже вообразить. Иногда ему казалось, что по этим путям вот-вот должны начать прибывать целые ве- реницы, колонны поездов, груженых товарами и строй- материалами, везущих бодрых, энергичных людей, го- товых взяться за дело, с треском разодрать здешнюю мертвенную тишину, развеять кислый дух запойного пьянства, висящий в воздухе. Таций думал, что само название поселка, «Искра», говорит в пользу того, что здесь должна еще вспыхнуть жизнь, причем вспыхнуть сразу, в одночасье, неожиданно, на глазах разросшись в костер, в настоящий пожар. Это ожидание Егора, от которого он до сих пор не отказывался, было каким-то наивно-романтическим и напоминало представление молодой девушки о прекрасном принце на белом коне, который непременно приедет и увезет ее. 173 Станция, которую при желании можно было бы даже назвать вокзалом, была предметом особенной гордости Тация. Это было старое двухэтажное кир- пичное строение, украшенное лепниной с совет- ской символикой – красными звездами, серпами и молотами – а также цветной мозаикой, на которой были изображены поезда и рабочие-железнодорож- ники. Выход из здания с одной стороны вел прямо на перрон, а с другой – на круглый асфальтовый двор, выглядевший сейчас заброшенным. Его обступили кусты акации; сам асфальт был с многочисленными проломами и трещинами от древесных корней, ко- е-где прорастала трава. Казалось, что он расковырян большими пальцами. Обстановка этого двора, с каждым годом сдавав- шего позиции, покрывавшегося травой, была дорога Тацию. Наиболее характерным, ярким ее элементом был памятник Ленину, установленный напротив станции. Когда-то он был окружен клумбой, но она уже много лет назад заросла, так что бюст был густо скрыт кустами; лишь в солнечные дни можно было заметить, как он сереет среди коричневых стволов и зелени. Памятник этот был исполнен с какой-то осо- бенной простотой, лаконичностью, но этим и подку- пал: сам Ленин, изображенный в камне, добродушно и как будто немного испуганно щурился, так что его становилось жаль, хотелось от кого-то защитить. Даже сама короткая, крупными печатными буквами надпись «Ленин», выбитая на постаменте, с какой-то особенной четкостью отложилась в сознании Тация, ему почему-то становилось легче, когда он мыс- ленно представлял ее, фокусировал на этом образе свое воображение. Сбоку от станции на площади расположились ла- рек «Союзпечать» и автобусная остановка – серые, бледные, тусклые, как будто начавшие уже раство- ряться в дождях. В облике их, стоявших парой, было что-то печальное, даже унылое, и вместе с тем тро- 174 175 гательное. Разделяло их то, что «Союзпечать» была уже много лет заброшена и заколочена, а остановка еще использовалось: автобус приезжал раз в день, в 11:26 утра. Это время всегда казалось Тацию из-за появления автобуса особенным, как бы водоразде- лом, линией, по которой день четко разграничивался на две неравные части. Белесый выпуклый металлический щит, которым было заколочено окошко ларька «Союзпечати», на- поминал Тацию брюхо мертвой рыбы; даже на ярком солнце он не блестел, а как-то слабо, глухо отливал белым. В этом виделось что-то бессильное, немощ- ное, старческое. На всем протяжении его пересекали большие, глубокие царапины – коричневые, почти ры- жие от жирно наросшей ржавчины; они шли то мяг- кими дугами, то кривыми, острыми зигзагами, и в их расположении Егору иногда мерещилось послание, обращенное к нему из прошлого, из мутной глубины времен. На боках павильона, впрочем, действительно сохранилась и еще читалась чья-то старая надпись: «Серафима украла мою ручку». Несмотря на ее ба- нальное содержание, сочетание этого звучного имени с необычной обстановкой площади нравилось Тацию. Основные операции на станции «Искра» прежде шли с грузами, которые хранились на складах, в депо переформировывались составы, менялись и ремон- тировались локомотивы; однако по мере того, как по- селок хирел, поток товарных поездов переводился на другие направления и постепенно схлынул. Теперь они чаще всего не делали здесь остановки, стан- ция принимала всего по нескольку составов в день, включая две пассажирские электрички. «Искре» по- везло лишь в том, что она находилась на развилке железнодорожных путей; вследствие этого на стан- ции оставили персонал для регулировки движения. Коллектив станции был немногочисленным и нес- плоченным, однако между его членами все-таки суще- ствовала какая-то неоднозначная, болезненная общ- ность. Основой ее было, как ни странно, нечто вроде профессиональной солидарности: работников станции роднило чувство своей исключительности, избранно- сти по сравнению с прочими жителями Искры. В са- мом образе железной дороги было заложено представ- ление о бескрайнем внешнем мире, об избавлении, и принадлежность к сфере транспорта как будто ставила железнодорожников выше, чем «простых смертных». Таций на себе ощущал, что его деятельность дежур- ного по станции как будто даже расширяет его круго- зор, помогает яснее, легче, вернее смотреть на вещи. Сходный эффект обнаруживался и у его коллег. Помимо этого, сближало их чувство принадлежно- сти к самому станционному зданию, на которое была обращена какая-то особенная любовь, выходящая за рамки привязанности к предмету, к вещи. Глядя на же- лезную дорогу, на станцию и площадь перед ней, Та- ций любовался ими, испытывал чуть ли не благогове- ние, священный трепет перед ними, словно речь шла об объектах культа. Окидывая взглядом железнодорожное полотно, сужающееся в перспективе, Таций представ- лял иногда, что это лестница, ведущая в небеса. Руководил работой станции Евгений Корноухов, который был невзыскательным и мягким началь- ником, но, как бы в обмен на свою подчеркнутую нетребовательность, старался переложить часть от- ветственности на сотрудников. Так, считалось уже чем-то само собой разумеющимся, что Корноухов пьет, в том числе и в служебное время; он даже за- вел специальную табличку, на которой его дочь на- рисовала бутылку водки, и вешал ее на ручку своего кабинета перед тем, как приступить к выпивке. На такие случаи обязанности начальника станции были уже заранее распределены между подчиненными, все относились к этому спокойно, с пониманием; ворчали и обижались только на то, что Корноухов |