Енраеом. Сборник. М. ГолосПресс, 2015. 368 с. Isbn 9785711707400
 Скачать 1.91 Mb.
|
|
Возвращение к жизни Иван Сизов, вот уже несколько лет оставшийся в жизни совсем один, чувствовал, что теряет связь с действительностью. Ему начинало казаться, что его присутствие в жизни – это какая-то странная ошибка, недоразумение, что он потерял свое место в ней и вместе с тем утратил и само свое право на жизнь; при этом он продолжал существовать – непонятно, почему и зачем. В этом факте было что-то пугающее; он не поддавался осмыслению. Из-за длительного одиночества, в котором ока- зался Сизов, у него появилось ощущение, что он разучился разговаривать. Иногда случалось, что в самых простых ситуациях – в парикмахерской, мага- зине, в общественном транспорте – он не мог подо- брать даже одной-двух необходимых фраз. В таких случаях на его лице появлялось растерянное выра- жение, он мялся и медлил, пока необходимые фор- мулировки с трудом не подбирались. Иван замечал, что сам его словарный запас все более оскудевал: не только при общении, но и в мыслях он часто стал- кивался с трудностями при попытке вспомнить те или иные названия или эпитеты. Подчас он начинал чувствовать себя как человек, для которого русский язык – подзабытый иностранный; разница заключа- лась лишь в том, что у Сизова не было и другого, родного языка. Он был похож на человека, который эмигрировал и спустя длительный срок вернулся на родину, где у него уже не осталось друзей, а привыч- ные раньше места изменились до неузнаваемости. Ивана пугало при этом, что он ведь никуда не уез- жал; ему казалось, что он погружается вглубь себя, и с ужасом видит, что там, внутри, в действительности ничего нет. Он проваливался в пустоту. 272 273 Пытаясь анализировать свое положение, Сизов приходил к выводу, что ему необходимо восстано- вить связи с жизнью – конечно, уже не начинать ее сначала, для этого было поздно, но хотя бы немного приблизиться к ней. Он отчаянно нуждался хотя бы в одном близком человеке, с которым можно было бы поговорить; для него это уже был не вопрос ин- тереса, а буквально выживания. Ивану казалось, что мир день за днем отдаляется от него, как бы отслаива- ется, теряет свою плотность и вещественность, пре- вращаясь в мираж. Но Сизов знал, что на самом-то деле мир оставался таким же прочным и крепким, как прежде; терялся, растворялся, исчезал он сам. Контуры окружающего мира размывались только в его собственном восприятии, по мере того, как на- рушался строй и последовательность его мышления. Этот процесс необходимо было остановить. Одновременно с тем, как Сизов уходил в себя, росла его зависимость от смены сезонов и погодных условий. Так, всю последнюю осень и зиму он прак- тически проспал. Чувства его настолько притупились, мышление сделалось таким вялым и слабым, что Иван подчас вовсе терял осознание собственной личности. Сизов занимал должность архивариуса и в большин- ство дней не перекидывался с сослуживцами и парой слов. Дни его проходили с каким-то затягивающим однообразием, которое не раздражало и не казалось тягостным; ему казалось, что он погружается в каку- ю-то мутную, темную грезу. Если с ним заговаривали, он отвечал лишь после длинной паузы: ему трудно стало даже осознать, что в окружающей жизни может еще происходить нечто, имеющее к нему отношение. В этом было что-то странное и неуместное. Весной же Сизов словно бы начал оживать. Воз- можно, связано это было с тем, что он постепенно утрачивал индивидуальность, и вследствие этого легко поддавался влиянию окружающей обстановки: по мере того, как возвращалась к жизни природа, проявлял большую активность и он сам. Его спина и плечи словно бы расправлялись вместе с ветвями деревьев, сознание прояснялось вместе с небом. Иван чувствовал медленный приток жизненных сил. Контуры окружающей действительности в его восприятии словно бы проступали с большей четко- стью и выпуклостью, предметы становились ближе, ярче, не таились в тенях, как прежде, а выставлялись напоказ и громко заявляли о себе. Сизов стал ощущать интерес к себе, исходящий извне. Так, за предыдущие «темные» осень и зиму к нему ни разу не обратились на улице, и в целом люди, проходящие мимо, как будто вовсе не замечали его существования; теперь же он то и дело ловил взгляд, обращенный к нему, причем неоднократно случалось, что его разглядывали долго и настойчиво. Люди, раздающие на улицах реклам- ные объявления, с каким-то особенным упорством старались сунуть свою бумажку в руку именно Си- зову. Кроме того, прохожие неоднократно останавли- вали его. У него узнавали, как пройти на ту или иную улицу, просили мелочи, обращались с различными во- просами: верит ли он в бога, к какому относится знаку зодиака, какую политическую партию поддерживает. В этом непривычном внимании Иван видел агрессию: ему казалось, что вопросы были лишь поводом, чтобы заговорить, и что продолжение разговора могло бы иметь далеко идущие последствия. Он старался отде- лываться одним-двумя словами, а то и вовсе игнори- ровал обращавшихся к нему, но все-таки испытывал беспокойство. В окружающей обстановке он чувство- вал нарастающую угрозу. Вместе с тем, в целом происходящие с ним пере- мены были положительными: он начинал чувство- вать вовлеченность в жизнь, занял в ней хотя бы какое-то место. Некоторое время Иван ощущал, что словно бы уже не имеет права на жизнь, что он вы- черкнут из нее, перестал в ней участвовать; теперь 274 275 это право как будто снова было ему возвращено, причем без каких-либо усилий с его стороны. В новом состоянии Сизова можно было говорить, что он опять присутствует в жизни, – это было для него своего рода вторым рождением, – но пока что это присутствие было пассивным, почти что формаль- ным: для того, чтобы полноценно участвовать в ней, ему необходимо было установить контакт хотя бы с одним человеком. Ивану казалось, что он проснулся после долгого и глубокого сна; в чем-то это было по- хоже на воскресение. Он все еще не мог поверить, что способен не просто двигаться, есть, спать, но еще и мыслить, рассуждать, делать какие-то выводы и ока- зывать влияние на происходящее вокруг него. Сравнение своего состояния с воскресением под- толкнуло Сизова к мысли о том, каким путем он может вновь установить связь с людьми и вернуть себе полноправное место в жизни. Идея об этом пришла ему, когда он по пути с работы вечером за- думчиво разглядывал находящуюся неподалеку от его дома недавно выстроенную церковь. Она была расположена на возвышении у обочины широкого проспекта и напоминала крепостное укрепление на берегу реки или коренастый дуб, глубоко уходящий в землю мощными корнями. «Вот кто прочно стоит на земле», – с завистью думал, глядя на нее, Сизов. Его тянуло к церкви, но он не решался зайти туда из робости и деликатности: сам он был человеком неверующим, и ему представлялось, что своим по- явлением он может помешать молящимся, нарушить какую-то особенную атмосферу единения, которая, как он представлял, должна была сложиться в храме. Однажды вечером, как раз в тот момент, когда Иван приближался к церкви, ее двери распахнулись. Это на- поминало пригласительный жест, и Сизов, невольно остановившись, повернулся в сторону здания. Он видел маячивший внутри неясный, тусклый огонек – как будто бы единственный – который сразу завладел вниманием Ивана. Сизов сделал несколько шагов по лестнице по направлению к открытым дверям, когда из них начали, крестясь, выходить верующие. Иван удивился и невольно залюбовался тем, какие у них были открытые и красивые лица: бледные, со стро- гими, правильными чертами, они словно бы сияли в сумерках, выглядели сосредоточенными и одухотво- ренными. Ивана так и тянуло заговорить с кем-то из них, но он совладал с собой и промолчал; и тут же, как результат этого внутреннего перелома в нем, уми- ление и восхищение этими красивыми людьми уга- сло в Сизове. Он ощутил сильную вспышку зависти и агрессии по отношению к ним, такую острую, что это напоминало какой-то болезненный приступ. Этот импульс также быстро погас в нем, и Иван ушел, чув- ствуя неприятную пустоту внутри. Несмотря на то, что эпизод с церковью не полу- чил определенного логического завершения, он стал поворотным в состоянии Сизова. Иван ощутил, что вера, даже в том случае, если осознанно он не раз- деляет ее, может стать своего рода цементом, кото- рый объединит его с людьми и окружающим миром, крепко и прочно привяжет его к жизни. Более того, необходимая для этого перемена уже произошла в Сизове; ему оставалось теперь лишь следовать изме- нениям своего внутреннего состояния, новым дви- жениям, возникшим в нем. Иван словно бы попал в течение, несшее его к жизни и к людям, и его даль- нейший путь был легким. В своем новом состоянии Иван пока что многого не понимал. Он чувствовал только, что церковь, рас- положенная на возвышении, стала своеобразным центром его мира. Его отпустило тяжелое душевное оцепенение, владевшее им в течение длительного времени и мешавшее ему сделать даже шаг вперед; 276 277 легкость и относительная свобода, которыми он те- перь мог пользоваться, были так новы и необычны для него, что Иван даже испугался. Ему казалось, что это состояние непрочно и будет недолгим, и он со дня на день ожидал возвращения прежней гнетущей, па- рализующей вялости и апатии. Его второе рождение оказалось в определенной степени более важным, чем первое: ведь если при появлении на свет осознание происходящего приходило к нему постепенно, есте- ственно и гармонично, рождение и развитие казалось чем-то само собой разумеющимся, то теперь он был возвращен к жизни практически одним рывком. Иван далеко не сразу решился переступить порог церкви, огни которой представлялись ему теперь своего рода «путеводной звездой» и которая стала в его глазах «средоточием жизни». Но однажды он все-таки оказался внутри, причем произошло это как-то незаметно, само собой, не потребовало от него собранности или воли. Иван пропустил тот мо- мент, когда он миновал дверной проем и не мог даже утверждать, что это вообще произошло; вероятно, в это время он просто ушел в себя, задумался о другом, а ноги как-то сами собой принесли его в церковь. Вполне возможно даже, что он осознал свое присут- ствие внутри нее уже не в первый раз: по крайней мере, обстановка церкви показалась ему знакомой, словно он уже бывал в этом помещении. В происходящем с Сизовым, вместе с тем, не было никакого чуда. Он не обрел веру и не чувствовал со- причастности происходящему в храме. Обстановка церкви, в сущности, представлялась ему обычной и приземленной, тем более, что здание было сооружено совсем недавно и не несло на себе печати времени, способствующей мистическому восприятию происхо- дящего. Более того, некоторые элементы обстановки храма даже раздражали Ивана: ему не нравился так и не выветрившийся из помещения со времени строи- тельства неприятий запах свежей краски, не нравились грубо и просто нарисованные иконы, теснота, духота, низкий, бубнящий голос священника. Сами верующие, показавшиеся ему сначала людьми необыкновенными, сразу после того, как он оказался среди них, утратили черты романтической таинственности: лица их вблизи оказались грубыми, мрачными и застывшими, как каменные маски. Их лбы поблескивали от пота, они кашляли, чихали, толкались локтями и громко пере- говаривались. В какие-то моменты Иван не понимал даже, зачем он, собственно говоря, присутствует в церкви, и все-таки он оставался растерянно и как-то испуганно стоять на своем месте. Подчас ему начинало казаться, что ему просто некуда больше идти; храм представлялся ему своего рода Ноевым ковчегом, за бортами которого бушевал страшный, безумный мир. Иван выстаивал до конца службы, не ощущая пробуж- дения в себе религиозного чувства, не проникаясь ее духом и не пытаясь осмыслить содержание; он стоял на месте, как прикованный, просто потому, что чувство- вал себя напуганным и одиноким. Ему страшно было выходить из храма одному. Люди, регулярно посещавшие церковь и встре- чавшиеся там Сизову, долгое время казались ему чу- жими. Подчас во время молитвы в них проступали черты красивой одухотворенности, оставившие в Иване неизгладимое впечатление, когда он в первый раз обратил внимание на посетителей этой церкви, но тогда молящиеся казались недоступными; в моменты же, когда лица их закрывала «земная», холодная и застывшая маска, они выглядели окаменевшими, словно бы закованными в панцирь, погруженными в собственную жизнь, как в плотный кокон, куда по- сторонним не было доступа. Особое место среди них занимал священник: Сизов неоднократно испытывал желание заговорить с ним, но тот и во время, и после службы казался напряженным и полностью занятым 278 279 делом, от которого Ивану не хотелось его отвлекать. Создавалось впечатление, что на этого человека ока- зывает физическое давление возложенный на него груз ответственности за души прихожан. Хотя он ста- рался быть открытым и приветливым, он не мог сбро- сить сильного напряжения, владевшего его телом и заставлявшего сутулиться и нервно кутать кисти рук в рукава рясы. Во время службы смуглое, твердо очер- ченное лицо его, словно бы висевшее в пространстве церкви, казалось бронзовым; по нему стекли крупные капли пота, глаза наливались кровью, на лбу, в углах глаз и рта с особенной четкостью проступали резкие короткие морщины, похожие на надрезы. Священник оставался для Сизова тайной; ему казалось, что этот человек ведет тяжелую внутреннюю борьбу, и Ивану не хотелось отягощать его еще и грузом своих про- блем и сомнений. Вместе с тем, по мере того, как Сизов обвыкал в обстановке церкви, собравшиеся словно бы станови- лись ему ближе. Он начинал ощущать странное вну- треннее родство с этими людьми, с которыми до сих пор не перемолвился и словом; по мере того, как это чувство росло в нем, его охватывало почти физическое облегчение. Нервное напряжение Ивана, связанное с его длительной изоляцией, в такие моменты ослабе- вало; он даже не нуждался в разговоре с людьми, чтобы ощутить общность с ними, от которой ему становилось легче. При этом внутреннее состояние Ивана как будто было странным образом связано с тем, что чувствовал священник: в те моменты, когда Сизов ощущал сопри- частность происходящему в храме, священник словно бы позволял себе расслабиться. Плечи его расправля- лись, он читал легче, свободнее, словно бы с меньшим трудом и большим чувством; даже морщины на его лбу в такие минуты были меньше заметны. Возможно, ду- мал Сизов, этот эффект внутренней общности паствы и есть то, чего священник добивается с огромным тру- дом, механика и результаты которого в полной мере только ему самому и понятны. Следствием новых со- стояний для Сизова, во всяком случае, было то, что он полюбил находиться в церкви. Ему уже не составляло сложности простаивать службы до конца; страх пе- ред окружающим миром, охватывавший его прежде в храме с какой-то особенной силой, ослабевал, все про- исходящее казалось более простым, понятным и есте- ственным. Иван, однако же, чувствовал, что суть происходя- щего в храме остается чуждой для него. Его новые ощущения не были связаны с верой, вопросы соб- ственно религии оставались для него чем-то дале- ким, неясным и условным. По мере того, как Сизов запоминал прихожан церкви, регулярно посещавших ее вместе с ним, ему уже не казалось страшным или сложным заговорить с ними. Вовлечение его в общество этих людей про- изошло без усилий с его стороны, как-то само собой. Как показалось Ивану, они приняли его за человека, перенимающего вместе с ними определенный духов- ный опыт, и поэтому легко открывались ему и готовы были его принять. Первые после долгого перерыва разговоры с людьми, в которых принимал участие Сизов, несли в себе что-то очень простое и детское. Так, однажды в дождь он обменялся с прихожанами, пережидаю- щими его вместе на церковном крыльце, несколь- кими репликами о погоде. Затем, поскольку весна уже вступила в свои права и день ото дня станови- лось теплее, он как-то стал участником разговора о даче. Каждое слово – наименование того или иного предмета или явления – Иван перед там, как произ- нести, словно бы катал за щекой, пробовал на вкус, прислушиваясь к ощущениям чего-то давно потерян- ного, что теперь возвращалось к нему. Ему достав- ляло огромное удовольствие говорить об огороде – грядках, теплицах, помидорах, огурцах, репе, горохе, 280 281 семенах тех или иных овощей или цветов – причем каждый предмет, который Иван упоминал, он еще успевал как-то особенно ярко и отчетливо себе пред- ставить. У него было такое ощущение, словно он не просто называл предметы, а давал им имена, заново включал их в свою жизнь, в свой обиход. Однажды, входя в лифт в своем подъезде, Сизов лицом к лицу столкнулся с одним из людей, которых уже неоднократно видел в церкви. Это был мужчина примерно одного возраста с Иваном – лет тридцати пяти – низкий, лысоватый, с большим выпуклым лбом и мутными голубыми глазами навыкате, в ко- торых было что-то рыбье. Взгляд их казался бес- смысленным, словно этот человек был сильно пьян. Он, видимо, узнал Сизова, поскольку замешкался и в упор посмотрел на него; затем, ни слова не говоря, резким движением протянул ему руку. Пожатие его было вялым и каким-то неуверенным, словно он рас- терялся, сомневался в своих действиях. Иван представился; его примеру последовал и не- знакомец. Выяснилось, что звали Егором Хоровым, он жил этажом ниже Сизова и работал водителем го- родского троллейбуса. С первых его слов Иван почув- ствовал, что это простой, открытый человек, причем, вероятно, такой же одинокий, как он сам: это ощуща- лось в странной манере поведения Хорова, в его не- ловкости, в том, как он долго подбирал слова, переми- нался с ноги на ногу и в целом делал много лишних жестов, выдававших его волнение, непривычку к раз- говору и обращенному на него вниманию. Хоров много, охотно, хотя и с трудом говорил о себе: казалось, что он даже ждал случая рассказать о своих обстоятельствах и был рад, что такая возмож- ность теперь представилась. Ради того, чтобы про- должить разговор с Сизовым, он даже изменил свои планы, отказавшись от намерения пойти в магазин за хлебом и приняв приглашение отправиться к Ивану. Выяснилось, что Хоров большую часть жизни про- вел в деревне, где был шофером и грузчиком при продуктовом магазине (хотя этот рассказ с точки зре- ния Сизова несколько не вязался с вялостью и хилым телосложением Егора). Хоров перебрался в Москву около десяти лет назад вместе со своими родствен- никами – братом и его женой – но здесь постепенно перестал с ними общаться и фактически остался в одиночестве. Он едва сводил концы с концами, сни- мая крошечную квартиру и не позволяя себе лишних расходов, довольствуясь лишь самым необходимым. Это было незавидное существование, однако Егор, по его выражению, «втянулся», привык к нему и не предпринимал серьезных попыток что-то изменить. Он давно собирался вернуться в родную деревню, но боялся брать расчет, не будучи уверен, что сумеет вновь там устроиться и подыскать себе место; в ре- зультате нерешительности и пассивности Хорова его возвращение год за годом откладывалось. Ивана удивила в Хорове открытость и непосред- ственность восприятия, какая бывает свойственна де- тям и для взрослого человека кажется даже излишней. Было видно, что Егор принимает свою жизненную си- туацию такой, какой она сложилась, находя ее есте- ственной и не высказывая недовольства или возмуще- ния. Казалось, что он принимает свои обстоятельства как-то бездумно, не допуская даже мысли о том, что он мог бы жить лучше, быть богаче или иметь больше возможностей. Эта позиция показалась Сизову ка- ким-то «простецким фатализмом»: Хоров принимал как должное все, что происходило с ним в жизни. В своем взгляде на вещи он исходил из свершившихся фактов, словно не допуская и мысли, что на ход со- бытий можно как-то повлиять. В этом была какая-то тупая, апатичная, почти животная покорность обсто- ятельствам, которая странным образом не раздражала Ивана в Хорове, а наоборот, производила приятное впечатление. Это был человек, который «не роптал», |