Енраеом. Сборник. М. ГолосПресс, 2015. 368 с. Isbn 9785711707400
 Скачать 1.91 Mb.
|
|
282 283 кажется, даже и не желал лучшего, чем имел. Веро- ятно, он довольствовался бы всем, что бы ему ни дали, и не запротестовал бы даже в том случае, если бы ему пришлось умирать от голода. Впрочем, это было лишь первое впечатление от общения с Хоровым, сложив- шееся у Сизова, и Иван отдавал себе отчет в том, что оно могло оказаться поверхностным. Сизов и Хоров легко сошлись и продолжали часто общаться. Иван был заинтересован тем, как одиноче- ство словно бы приподняло Хорова над его уровнем, вывело за рамки обыденности, придало ему ориги- нальность и даже своеобразный блеск: нынешнее ис- каженное восприятие сформировало у него необыч- ную картину мира, дало способность к неординарным и неожиданным жизненным выводам. Поначалу каза- лось, что Хоров туго соображал, однако, познакомив- шись с ним ближе, Иван обнаружил, что этот человек приобрел черты своего рода «деревенского философа». Его позиция спокойного принятия жизни такой, какая она есть, несмотря на то, что выглядела пассивной и пораженческой, импонировала Сизову. Общаясь с Хо- ровым, он словно бы заражался его флегматичным спокойствием, несшим в себе необычную оптимисти- ческую ноту. Этот мотив был приятен Сизову. Хоров быстро ввел Ивана в общество верующих, которые, как выяснилось, уже давно обратили на него внимание. Сам Егор занимал в общении с ними несколько отстраненную позицию, как и Сизов: он не любил рассуждать о вере, затрагивая в разговорах с другими прихожанами лишь нравственные, жиз- ненные, более практические вопросы. Такое отно- шение сближало его с Иваном. Хоров был вхож в обособленный кружок прихожан, которые так же, как и Сизов, в своих посещениях храма искали общения не только с богом, но и с людьми. По- знакомившись с ними, Иван был несколько разочаро- ван: его первое впечатление о прихожанах, как нео- быкновенных, возвышенных людях не оправдывалось. Какое-то время верующие представлялись ему своего рода «аристократами духа» – избранными, тонко и сложно чувствующими бога и глубоко проникнувшими в суть вещей. Теперь же ощущение Ивана было про- тивоположным: прихожане показались ему все чем-то похожими на Хорова, глуповатыми и простоватыми, робкими, неумелыми, слабыми, занимающими неза- видное социальное положение. Казалось, что они вос- принимают религию в первую очередь как щит, закры- вающий их от ужасов окружающего мира, принимают ее бездумно, словно поддавшись обаянию красивой и утешительной сказки. Глядя на них, Сизов склонен был согласиться с точкой зрения, что религия – это костыль, который может пригодиться лишь ослабленному, трав- мированному или больному человеку. Вместе с тем он видел, что в каждом из его новых знакомых есть и что-то необычное, что не укладыва- лось в такое представление. Кроме того, Иван чув- ствовал, что среди верующих должны быть и люди совершенно другого склада. Так, глядя на лицо свя- щенника, он убеждался, что это человек сильный и волевой; лица некоторых из прихожан, которые не входили в круг общения Хорова и которых он пока не знал, также производили впечатление твердости и решительности. Вообще, лица в церкви были измен- чивы; они подчас казались высеченными из камня, а затем словно бы размягчались, плавились, как свечи, меняли свои очертания и делались неузнаваемы. Иван Сизов был слабохарактерным человеком, вы- росшим в обеспеченной семье и толком не знавшим, «не научившимся» жизни. Он представлял собой яр- кий пример деградации поколений – когда в семье успешных, состоявшихся в жизни людей растет сла- бый, не получающий привычки к самостоятельности ребенок, неприспособленность которого к жизни по- 284 285 степенно приводит к неполноценности. При этом слу- чай Сизова даже на общем фоне подобных ситуаций был чем-то из ряда вон выходящим: он оказался не просто хуже и слабее своих родителей, не просто опу- стился, а практически перестал существовать. Сложно сказать, что было в положении Ивана про- явлением наследственности или каких-то болезнен- ных отклонений, а что – результатом воспитания и условий, в которых он рос. В детстве поначалу ничто в нем не предвещало грядущего «дефекта развития»: он неплохо учился, проявлял сообразительность и выделялся лишь своей замкнутостью и склонно- стью к постоянному бессмысленному фантазирова- нию. Это был ребенок, для которого воображение в болезненной, раздутой степени заменило окру- жающую действительность: он выдумывал десяти, сотни собственных миров, каждый из которых был в чем-то своеобразен, но получал выражение лишь в форме коротких отрывочных описаний либо набро- сков карандашом или красками. Его воображение было настолько сильным и бурным, что общение со сверстниками на этом фоне представлялось чем-то бледным, скучным, однообразным и теряло всякую привлекательность. Оно не нуждалось в какой-либо внешней подпитке. Родители Сизова однажды были поражены, узнав, что у мальчика есть выдуманные друзья, каждого из которых он описывал в таких бесчисленных подробностях, какие трудно было бы собрать и о настоящих людях. Из объяснений Вани можно было сделать вывод, что речь идет о детях, наделенных необыкновенными, а то и сверхъесте- ственными способностями. Рассказывая о них, он подчас демонстрировал необычные познания, каких не мог проявить на уроках в школе. Так, случалось, что на контрольной работе он был не в состоянии решить тот или иной пример или задачу, а немного спустя, не занимаясь дополнительно, вдруг приво- дил решение, говоря, что это «друг ему объяснил». Маленький Сизов любил играть сам с собой в шахматы, шашки и другие игры, предполагавшие со- ревнование, представляя, что партнерами являются его воображаемые друзья. Такие «состязания» могли захватить его на несколько часов, причем, проигры- вая кому-то из «друзей», он мог долго потом нахо- диться не в духе. Представляя точку зрения кого-то из них, он изображал разные голоса, старался менять почерк, причем иногда еще и начиная писать левой рукой, что выходило у него не хуже, чем правой. По- мимо всего этого, у Вани развилась странная склон- ность уходить в себя; он мог надолго замолчать, застыть, и, чтобы вывести его из этого положения, мальчика приходилось буквально расталкивать. Окружающий мир не удовлетворял маленького Си- зова, казался ему слишком строго и просто устроенным; ему для всего хотелось найти какое-то новое, необыч- ное применение, что-то изменить, внести в происхо- дящее элементы неожиданности, непредсказуемости. На уроках географии вместо того, чтобы раскрашивать контурные карты, он рисовал собственные миры с дру- гим расположением континентов и государств, пробо- вал по-разному видоизменять существующую картину либо создавать на ее основе что-то новое. Изучая исто- рию, он додумывал от себя события, несуществующих политических лидеров и персонажей, новые народно- сти и даже новые формы государственного устройства. Познакомившись с пантеоном греческих богов, он при- нялся изобретать новые божества, записал несколько выдуманных историй сотворения мира, даже сочинил новые мифы с участием уже известных и новых, при- бавленных им самим персонажей. Особенно захватив- шие его сюжеты, как, например, ход Троянской войны, он видоизменял десятки раз. Рисунки Сизова на уроках изобразительного ис- кусства пугали учителя. В натюрморты, пейзажи, изо- бражения людей и животных он вставлял безобразные пятна и кляксы – иногда налепленные словно бы бес- 286 287 порядочно, а иногда идущие в странной последователь- ности. Одни предметы у него наезжали на другие, иные лежали на боку или были изображены перевернутыми, вывернутыми наизнанку, различным образом искажен- ными, некоторые были бессмысленно заштрихованы. В выборе цветов у Вани тоже зачастую нарушалась логика: он отказывался хотя бы формально следовать привычному окрасу вещей, а для всего выбирал свой, самый неожиданный оттенок. Часто в его рисунки не- уместно вкраплялись орнаменты, геометрические фи- гуры; в дополнение всего, он любил оставлять в листе дыры либо криво обрезать его. Настоящий, материальный мир всегда находился для Ивана словно бы на периферии сознания, суще- ствовал как бы между прочим, был лишь одним из элементов его жизни, причем далеко не самым важ- ным. Долгое время он покорялся силе своего вооб- ражения, действуя бездумно и считая все происхо- дящее естественным; с возрастом же он начал пони- мать ненормальность сложившегося положения и со- гласился ввести свою жизнь в определенные рамки, которые можно было назвать нормой. Его родители, видя это, испытывали облегчение; однако Сизов в действительности вовсе не отказался от своей преж- ней жизни, да и не был в состоянии этого сделать. Он лишь научился скрывать ее от посторонних глаз. По мере того, как Иван взрослел, становилась все более очевидной его неприспособленность к практи- ческой стороне жизни. Он почти не общался со свер- стниками и не знал самых элементарных вещей, отно- сящихся к повседневной жизни, быту и просто физио- логии, которые ему давно уже было необходимо усво- ить. Осознание того, что такая ситуация ненормальна, приходило к нему медленно, однако он не чувствовал необходимости как-то наверстывать упущенное: он привык, что все, относящееся к практической, быто- вой стороне существования, происходит как-то само собой. Его родители были преуспевающими, состоя- тельными людьми, которые полностью обеспечивали Ивана, но не могли уделять ему много времени и не по- нимали всей серьезности сложившегося положения. Они пробовали водить его к врачам, однако в целом считали капризным, своенравным ребенком, который пока увлекается своими сумасбродными фантазиями, но со временем так или иначе поймет, что к чему. Отец Ивана, Яков Сизов, считал своего сына «творческой натурой» и в чем-то даже радовался его необычности, считая ее проявлением таланта, который в будущем еще сформируется и обязательно проявится. Он не представлял себе, насколько далеко зашли изменения в натуре Ивана и какими последствиями они грозят. Осознание своей оторванности от жизни и непри- способленности к ней было для Ивана болезненным и пугающим. Оно приходило к нему постепенно: в средних классах школы он считал свои особенности лишь «элементами взросления», чем-то временным и преходящим. Иван осознавал, что отстал в раз- витии, в знании и понимании жизненной практики от своих сверстников, но думал, что это отставание можно еще наверстать. Однако время шло, а ситуа- ция только усугублялась. Излом натуры Сизова можно было бы назвать «обломовщиной», но только получившей странные, искаженные формы. Иван не был душевным и мяг- ким человеком, как Обломов, не был настолько ле- нив; но сходство проявлялось в оторванности Сизова от жизни, его катастрофической непрактичности, и связанным с этим стремлением жить в воображае- мом мире, отгородившись от окружающего. Случай Сизова имел в конечном счете другие последствия: не просто неподвижность, а полную изоляцию, едва ли не прекращение существования. Иван с детства привык жить один, без общения, – его связь с родителями носила поверхностный харак- 288 289 тер, внутренне между ними сохранялась большая дис- танция, – и лишь с возрастом понял, насколько этот укоренившийся уклад вредит ему и пришел к стрем- лению что-то исправить. Глядя со стороны на отно- шения между людьми и пытаясь их анализировать, он долгое время не мог усвоить даже элементарную ме- ханику разговора: для него оставалось неясным, что уместно или излишне говорить в той или иной ситу- ации, когда общение является для собеседника инте- ресным, а когда – скучным и раздражающим. Сам ход беседы между людьми представлялся Сизову хаоти- ческим: разговор мог начаться со случайной, на пер- вый взгляд бессмысленной реплики, не имеющей от- ношения к происходящему вокруг, а затем сумбурно перескакивать с одной темы на другую. Этот процесс никак не удавалось упорядочить и осмыслить. Для Ивана оставалось загадкой, какое удовольствие люди находят в общении друг с другом, что побуждает их о чем-то рассказать, подать ту или иную реплику. Ему представлялось, что такой вещи, как «нить раз- говора», в действительности вообще не существует. Общение напоминало ему детскую игру с мячом, ко- торый беспорядочно, без всяких правил перекидыва- ется от одного человека к другому. Он чувствовал, что эти правила в действительности есть, однако не мог установить, в чем они заключаются. Когда он пытался докопаться до сути, у него от напряжения начинала болеть голова – до того задача была сложной. Осознав в подростковом возрасте необходимость перестроиться, Иван вступил в мучительный пе- риод социализации. Самые простые вещи, которые воспринимаются обычно как нечто само собой раз- умеющееся, для Ивана оказывались в новинку, при- чем он быстро пришел к выводу, что возникающие у него при этом вопросы «зачем?» и «почему?» не имеют никакого ответа. Во многих случаях объясне- нием могло было лишь «так принято», однако даже свод элементарных правил, регулирующих взаимо- действие между людьми, не был усвоен Иваном во- время. Он чувствовал, что упустил нечто очень важ- ное, и теперь ему оставалось лишь зазубрить то, что должно было быть понято и усвоено гораздо раньше. Что бы ни происходило вокруг него, Иван оста- вался лишь зрителем, сторонним наблюдателем, а не участником процесса. В школе одноклассники пред- ставлялись ему какими-то условными фигурами, не- одушевленными формами или контурами; ему с тру- дом удавалось приучать себя смотреть на них, как на живых людей, хотя он все равно не был в состоянии увидеть в них равные себе личности. Случаи, когда кто-то из них пытался вторгнуться в его жизнь, – заве- сти с ним разговор, пошутить над ним, а то и ударить или толкнуть, – оказывались для него неожиданно- стью и вызывали недоумение. К его счастью, Сизов в детстве был крупным, физически сильным ребен- ком, ему легко удавалось дать сдачи и отбить у одно- классников охоту иметь с ним дело. Кроме того, сама манера поведения Ивана способствовала тому, что на него переставали обращать внимание: он самоустра- нялся, поскольку так чувствовал себя комфортнее, словно бы не выказывал никаких претензий на суще- ствование. Если к нему не обращались, он мог часами молчать, а на обращения реагировал далеко не сразу, как будто не мог понять, что тот или иной вопрос или реплика действительно адресованы именно ему. По мере того, как усилилась осознанность его действий и самоконтроль, Иван усвоил ряд правил, помогавших ему существовать в рамках общеприня- тых норм. Он понял необходимость притворяться та- ким же, как все, но такое притворство ему удавалось лишь поверхностно – до тех пор, пока с кем-нибудь не возникало более глубокого и личного контакта. Такие ситуации Ивану представлялись угрожаю- щими и экстраординарными: в них быстро обнару- живалась его неосведомленность в элементарных 290 291 жизненных вопросах. В случаях близкого общения его «маскировка» оказывалась неэффективной; он не мог предсказать, как отреагируют люди на ту или иную реплику, не знал, что можно, принято гово- рить, а что нельзя, и в связи с этим держался с ка- кой-то подчеркнутой, преувеличенной скованностью и старался скорее вновь остаться один. Ко времени, когда Сизов осознал всю ненормаль- ность своего положения, ему уже поздно было «бе- жать за поездом» и надеяться, что ситуация разре- шится сама собой, естественным путем. Он понял, что, сталкиваясь с необходимостью жить в социуме, должен знать ответы на множество вопросов, которые уже не мог никому задать: делать это было непри- лично, неуместно, это вызвало бы недоумение. Иван даже не знал, как относиться к сложившейся ситуа- ции, и долгое время не решался с кем-нибудь посо- ветоваться на этот счет; он пришел к выводу, что ее необходимо скрывать и решать лишь собственными силами. Для этого нужно было пройти своего рода «курс жизни», получить дополнительное образова- ние, причем сделать это можно было, лишь используя открытые источники информации, в том числе книги. Сизов стал много читать, осваивая множество новых для него, самых различных тем: правила эти- кета, человеческую физиологию, устройство города Москвы, элементарные правовые нормы. Однако его самообразование не было систематическим. Общий массив фактов казался огромным, его невозможно было переварить: вопросы громоздились один на другой, и из того, что удавалось узнать Сизову, можно было соорудить только упрощенную, иска- женную, схематичную конструкцию, имеющую с настоящей жизнью очень мало общего. Он понимал, что ликвидировать свое «отставание в развитии» можно только практической интеграцией в социум, постоянным общением, но долгое время не в силах был преодолеть этот барьер. В конечном счете Сизов сумел переломить себя и начал постепенно двигаться к цели. Ему пришлось отбросить свои многочисленные детские фантазии, которые продолжали «затягивать» его, причем даже больше, чем прежде: от вымышленных миров он пе- решел в вымыслу собственной жизни, придумывая самые разные варианты ее возможного развития. Неоднократно он излагал суть проблем, с которыми столкнулся, тому или иному воображаемому собе- седнику; представлял, как ему удается справиться с ситуацией и, прекратив топтаться на берегу, с голо- вой «окунуться в жизнь». Наконец, собравшись с силами, он заставил себя подробно обсудить ситуацию с родителями. Ему трудно было объяснить, что и как произошло, по- добрать образы и аргументы для объяснения своего положения. Ему пришлось напомнить отцу и матери, что он никогда в жизни не имел друзей и серьезной практики общения, не покидал пределов Москвы, практически ничего не видел и не знал. Это стало для них открытием: занятые люди, привыкшие к тому, что их ребенок «как-то живет», ходит в школу и справляется с учебой, они не представляли себе всей серьезности ситуации. Этот шаг Сизова был правильным, и объяснение дало необходимый толчок хотя бы для каких-то пере- мен. Родители познакомили его с несколькими детьми своих друзей, осторожно подготовив их к тому, что они могут встретить в Иване. Оказалось, что про- блемы его не столь драматичны, как он в определен- ный момент представил себе: поддержка близких лю- дей вернула ему ощущение здорового хода жизни, по- могла перестроиться и воспринимать происходящее спокойнее. Приобретя определенный опыт общения, он смог немного улучшить и свое положение в школе. В этот период Сизов сумел преодолеть несколько ступеней жизненного развития, которые обыкно- венно человек проходит еще в детстве: приобрел пер- |