Енраеом. Сборник. М. ГолосПресс, 2015. 368 с. Isbn 9785711707400
 Скачать 1.91 Mb.
|
|
228 229 ного, отстраненного человека, и при этом весь облик его дышал какой-то глубокой внутренней убежденно- стью, наделявшей его спокойствием и гармонией. «Так что же вы делали там, в колледже? Пьянствовали? И если да, то почему в фуражке?», – спросил Таций. «Ви- дите ли, я скитался, – попытался объяснить Ногтев, разводя руками в знак того, что сделать это будет не- легко. – Я искал какой-то поддержки, опоры, но при этом вера в железную дорогу не покидала меня, и поэ- тому я оставался в той фуражке». «Разве об этом можно говорить всерьез?», – заметил Таций. «Мне рассказы- вали о вас, о том, как вы разочаровались в благотвор- ном воздействии железной дороги, в том, что она мо- жет как-то изменить жизнь в Искре, – сказал Ногтев. – Однако я не согласен с вами, так же как и с оставши- мися членами коллектива станции, которые сейчас вслед за вами разуверились в возможности каких-то перемен. Я верю в возможность перемен и считаю, что в нынешних бедах мы должны винить не государство или правителей, не каких-то абстрактных людей, допу- стивших нынешнюю ненужность и заброшенность Ис- кры, и, тем более, не железную дорогу, а в первую оче- редь самих себя. Я исхожу из элементарного соображе- ния: железная дорога в действительности может спасти любого из нас, если только кто-то найдет в себе силы ей воспользоваться. Ведь теоретически любой из нас мо- жет уехать отсюда и обосноваться где-то в большом го- роде, открыв для себя мир». «Есть только иллюзия та- кой возможности, – возразил Таций. – Ведь в другом городе нужно было бы на что-то жить, по крайней мере на то время, пока не найдешь работу, а ни у кого из нас нет сбережений. Кроме того, мы здесь преимуще- ственно люди необразованные, мало что можем и умеем и слишком с ранних лет погружаемся в алкого- лизм. Кому могут быть нужны такие работники?» «Вся беда в том, что жизнь здесь слишком ограничена и зам- кнута, вы быстро теряете перспективу и проникаетесь каким-то фаталистическим суеверием, ощущением об- реченности на жизнь в Искре, – возразил Ногтев. – И это общее для всех отношение сродни какому-то массо- вому заболеванию. Видимо, тяжелые условия здешнего существования, сопряженные с беспробудным пьян- ством, приводят к какому-то параличу воли, к тому, что картина действительности искажается в ваших глазах; вы уже не в состоянии взглянуть на вещи здраво и счи- таете, что живете в отдельном маленьком мирке, из ко- торого невозможно бежать. Возможно, здесь срабаты- вает и некий страх перед внешним миром с его безгра- ничными возможностями: привыкнув к здешней заку- поренности, вы начинаете бояться свободы, простора, неизвестности, подобно заключенному, который бо- ится покинуть свою камеру и выйти на волю, даже если его согласятся освободить. В сущности, ваше нынеш- нее рассуждение об «иллюзии железной дороги» уже говорит о постепенной утрате здравого смысла, о том, что вы поддаетесь болезненным, необоснованным, не- внятным суевериям. Вероятно, это нужно вам для за- щиты, для того, чтобы оправдать собственное бездей- ствие, но это тупиковый путь». «Но почему же вы тогда не уехали отсюда, а, напротив, из Камней перебрались в Искру – в самый дальний медвежий угол, в самое за- холустье? – спросил Таций. – Ведь этот результат про- тиворечит вашим же собственным заявлениям». « К сожалению, я из тех людей, у кого не хватает сил вы- браться, – печально ответил Ногтев. – Однако я считаю, что не стоит драматизировать ситуацию, а восприни- мать ее нужно спокойно и здраво. Да, я в конечном итоге вернулся сюда, поскольку у меня есть дом в Ис- кре и я как раз сумел добыть здесь хорошее место на железнодорожной станции – то, которое прежде зани- мали вы. Но я не воспринимаю случившееся так, словно окончательно здесь похоронен, не думаю, что на мне можно ставить крест. Я хотя бы повидал другие города, поездил по разным краям России; мне не уда- лось где-то обосноваться, но все же мой кругозор шире вашего, мой опыт помогает мне воспринимать здеш- 230 231 нюю жизнь более легко и объективно. Я бы описал суть дела так: на бога надейся, да сам не плошай. Железная дорога в любом случае является преимуществом, пу- тем, которым можно воспользоваться, так же, как и об- разование, полученное в колледже – я тоже там учился. И я в результате сумел его использовать: мне удавалось устроиться проводником, я работал на поездах даль- него следования, и это время до сих пор вспоминаю, как лучшее в своей жизни. Собственно, я и сейчас на- мерен накопить денег и попытаться снова вернуться на такую должность, к прежнему образу жизни, когда я был счастлив». «Конечно, по сравнению с нашей здеш- ней жизнью это открывает буквально необозримые перспективы, – задумчиво заметил Таций. – Однако по- чему же вы когда-то перестали быть проводником?» «Меня уволили за пьянство, – объяснил Ногтев. – Для меня это было страшным событием, казалось, что аукнулось какое-то проклятье из жизни в Искре, где я провел детство, что какие-то силы зла словно бы попы- тались ввергнуть меня обратно в бездну – а здешнюю жизнь я воспринимаю именно как всепоглощающую бездну, в которую проваливаешься, трясину, которая за- тягивает тебя. Последствия того удара я до сих пор не могу окончательно преодолеть, но чувствую, что по- немногу восстанавливаюсь от него. После того случая я страшно, горько пил, считал себя пропащим, кончен- ным человеком; собственно говоря, в тот день, когда вы встретили меня в колледже в Камнях, я пришел туда умирать. Но воля к жизни пересилила. Я долго ски- тался, питаясь объедками, подчас не гнушаясь и воров- ством; однако странным образом именно с момента посещения колледжа я стал чувствовать, что как будто бы выздоравливаю, что мои внутренние раны затягива- ются. Кажется, на меня благотворно воздействовали воспоминания, вызванные обстановкой колледжа: я вспомнил свою юность, надежды, все лучшее, что ви- дел за время работы проводником и тот внутренний пе- реворот, который принесла мне эта деятельность после долгих лет бессодержательной, бессобытийной, отяго- щенной многочисленными ограничениями жизни в Искре и Камнях, – и понял, что во мне еще есть ка- кой-то резерв внутренних сил для сопротивления, что я могу и хочу восстановиться и жить дальше. Я надеюсь, что смогу вовсе вырваться из Искры, забыть ее, как страшный сон о болоте, наполненном нечистью – ле- шими и кикиморами, – как тягостную и мрачную грезу, порожденную годами тяжелого пьянства. У меня есть силы, чтобы попытаться вырваться, и железная до- рога – именно тот реальный путь, которым ничто не мешает воспользоваться. Именно потому, что с ней свя- зана моя надежда, я всегда носил и ношу свои фуражку и значок. Я не понимаю, как можно разочароваться в ней, назвать ее иллюзией; это лишь сложное оправда- ние собственной слабости, переходящей к болезни, едва ли не к помешательству». «Пожалуй, я готов со- гласиться, что это более здравый взгляд на вещи, чем сложившийся у меня, – сказал Таций. – Но ведь не за- бывайте, что более сильные люди уже покинули Искру, а остались те, кому в силу различных обстоятельств наиболее трудно это сделать. Разумеется, нам нужно какое-то оправдание, и если нет никаких объективных доводов, невольно сооружаешь своего рода утешитель- ный самообман. Если он не выдерживает критики, что-то вдруг с особенной остротой и ясностью указы- вает на то, что это все-таки искусственная конструкция, искажающая истинное положение дел, то такой само- обман разрушается, но ведь потребность в защите остается, – и на руинах одной иллюзии тут же созда- ется новая. К сожалению, я, например, просто не могу принять правду, не могу принять вещи такими, как они есть; я это признаю, отдаю себе в этом отчет, однако делаю вывод, что я должен считаться с этим обстоя- тельством, что какая-то спасительная иллюзия мне все- таки нужна, поскольку с ней я могу жить и чувствовать себя сносно, а иначе – нет. Силам каждого человека есть определенный предел, и если выходит, что задача 232 233 вырваться из Искры – за этим пределом, приходится все-таки выстраивать в существующих рамках такую жизнь, которая будет наименее болезненна. Тщательно конструируя свои рассуждения и выводы, собирая свои иллюзии, я, как и другие сотрудники станции, да и практически все жители Искры, создаю себе щит – и затем укрываюсь им, живу под ним, загораживаюсь им от действительности. При этом, разумеется, более сильный и свободный человек, как, например, вы, мо- жет указать нам на несостоятельность наших доводов – однако этим можно очень сильно повредить. Я-то, на- пример, уже привык к разрушению своих иллюзий, я просто понимаю их необходимость и воспринимаю каждую как своего рода временное укрытие; однако есть люди, которые, вероятно, не смогли бы жить без своей защиты, и в таком случае уничтожение ее может привести к крушению их жизни, к самоубийству или тяжелому заболеванию – поскольку психологическая травма может вылиться и в своего рода физиологиче- ское повреждение. Поэтому не стоит так уж стараться «открыть нам глаза»; по меньшей мере, делать это нужно очень осторожно, понимая, к каким послед- ствиям это может привести». «Отчасти вы правы, од- нако я вижу здесь и обратную сторону медали, – заме- тил Ногтев. – Ведь вполне возможно, что всеми этими бесконечными оправданиями и иллюзиями вы только лишь вредите сами себе, что они вам помогают тянуть время и мешают раскрыться, жить полноценной жиз- нью, собраться с силами и разрушить цепи, сковываю- щие вас. Более того, для многих людей такого рода «утешительный самообман» в конечном счете является лишь оправданием для того, чтобы продолжать беско- нечное пьянство, чтобы окончательно врасти корнями в землю, закостенеть, ограничиться не просто Искрой, а своей кроватью, лишь вздыхая и переворачиваясь с боку на бок. На мой взгляд, все это в конечном итоге парализует и приводит к безнадежному медленному умиранию. Я считаю, что в любом случае нельзя опу- скать руки и сдаваться, что в конечном счете действие всегда лучше бездействия. И я иду даже дальше: мне представляется, что возможная травма, о которой вы говорите, все-таки лучше оцепенения, тупого бездея- тельного прозябания. Вполне возможно, что во многих ситуациях единственным выходом является своего рода «негативный стимул» к действию – ведь позитив- ный не всегда есть. Для окостеневшего, плотно заку- тавшегося, вросшего в свой кокон человека единствен- ный способ вырваться – разом все это разодрать, проло- мить свою скорлупу. Да, это сопряжено со страданием, здесь неизбежен травматический шок, здесь надо ре- зать по живому. Но не лучше ли хотя бы попытаться все это перебороть? Ведь другого выхода нет. Может быть, если даже и сил не хватит, лучше сразу погибнуть в борьбе, не выдержав ее, чем долгие годы деградиро- вать и умирать парализованным, опустившимся, поте- рявшим любые нравственные ориентиры и человече- ский облик? Не лучше ли достойно погибнуть в порыве к борьбе, к чему-то высшему и лучшему, чем умереть, утонув в собственном дерьме, захлебнувшись соб- ственной рвотой? Я настолько уверен в своей правоте, что все-таки собираюсь открыть вам глаза. Я хочу не только вырваться сам, но вытянуть и вас, пусть даже через стоны, скрежет зубов, слезы, кровь и страдание». «Конечно, эта идея возвышенная, но не забывайте, что нужно рассчитывать свои силы и силы других, что можно надорваться, – осторожно заметил Таций. – А умирать сломленным, беспомощным инвалидом, уми- рать с переломленным хребтом – гораздо больнее и страшнее, чем мягко переноситься из нашего мира в алкогольном забытье. Подумайте о том, хотят ли люди вашей помощи, нужна ли она им, готовы ли вы взять ответственность за боль другого человека и вынести собственную. Ведь вполне может случиться, что в определенный момент вы потеряете самообладание и контроль над происходящим, заварите кашу, которую некому будет расхлебывать». «Я не верю, что этим все 234 235 кончится, – сказал Ногтев. – Я верю, что мы для чего-то были рождены, что в жизни есть смысл и справедли- вость, есть истина, есть счастье, к которому нужно стремиться и которое недостижимо без борьбы». «Но ведь это может быть и не так, – уже более уверенно воз- разил Таций, поскольку получил теперь возможность изложить мысли, давно грызшие его. – Что, если жизнь – это своего рода не совсем совершенный меха- низм, который в основном работает гладко, но может и давать сбои, как, например, в нашем случае? И что, если за ход этого механизма никто не несет ответствен- ности, если некому наладить, настроить, подправить его? Тогда попытка вмешаться в его работу может при- вести к еще большим повреждениям, катастрофе, кото- рая обернется для людей мучениями – и уже некому будет хоть как-то им помочь. На мой взгляд, сам ход жизни нередко свидетельствует о верности именно та- кого представления. И если это действительно так, вы с вашей самонадеянностью принесете людям лишние, сильные и напрасные страдания, которых они иначе могут избежать». «Все эти доводы в конечном счете приводят к тому же – оправдывают бездействие и пьян- ство, – угрюмо возразил Ногтев. – Меня это не убеж- дает». Желая что-то возразить на это, показать, что суть дела – в другом, Таций описал Ногтеву собственную жизнь, в которой уже не было места бутылке; при этом он рассказал и о своем лозунге «труда и дисциплины», а также о своих ощущениях от работы на пилораме и наблюдениях за Борисом Красновым. «Я бы сказал так: это все своего рода казуистика, рассуждения, не имею- щие под собой практической основы, которые ведут в итоге к искаженному представлению о действительно- сти, – ответил на это Ногтев. – И пусть у вас обходится без водки, все равно, суть дела остается в том же: вы упорно и последовательно идете на поводу у собствен- ной слабости, все делаете ради того, чтобы избежать необходимости рывка, болезненного и продолжитель- ного напряжения. Так называемые «труд и дисци- плина» – это лишь иная форма пьянства, другой путь ухода от реальности, добровольного заключения себя в узкие рамки ради того, чтобы закрыть глаза на велико- лепие окружающего мира и не страдать из-за того, что вы не в состоянии воспользоваться им. Вы выбираете продолжительную слабую боль, чтобы не пришлось по-настоящему переломить себя, приложить все имею- щиеся силы для достижения счастья. Вами движут ду- шевная лень и страх – те же мотивы, которые приводят других людей к бутылке. Ваш способ сложнее, он бо- лее изощренный и хитрый, но вместе с тем – менее на- дежный; вы не выдержите того груза, который хотите взвалить на себя, вы придете к крушению. Разве ваши собственные ощущения не говорят о том же?» «Но ведь Краснов добился успеха на том же пути, который вы- брал я», – возразил Таций. – «Он добился не успеха, а лишь временного, не очень устойчивого равновесия. И для него такой выбор – еще более постыдный, чем для вас, ведь он более сильный человек, который легче мог бы справиться с обстоятельствами. Такой выбор – это бегство от жизни, капитуляция, это равносильно тому, чтобы живьем копать себе могилу. Уверяю вас, здесь нечему завидовать». «И все-таки, я уверен в своей пра- воте, – уже раздраженно возразил Таций. – Я чувствую себя в положении человека, который стоит перед не- подъемным грузом, и пытаться найти какой-то выход лучше, чем переть напролом и надорваться». Разговаривая, Егор и Илья вошли в здание стан- ции. Здесь чувствовались перемены: казалось, за те несколько месяцев, которые Таций тут не был, сюда проник дух заброшенности и запустения, властвую- щий в Искре. В холле, прежде аккуратно прибранном, было намусорено, лежала груда неизвестно зачем по- надобившихся пыльных старых досок; на стене неожи- данно оказалась доска почета станции, относящаяся к 80-м годам, с выцветшими фотографиями неизвестных Егору пожилых людей. «Это тут еще зачем?» – оша- 236 237 рашено спросил Таций. Илья пояснил, что после за- крытия зала ожидания Андрей Шапкин и Елизавета Кораблева стали как будто погружаться в прошлое, словно бы в поисках какой-то защиты в нем от нынеш- ней действительности. Так, они стали носить непри- ятно замызганную, латанную-перелатанную одежду, сохранившуюся у них с советских времен, а недавно разобрали склад выброшенного хлама, хранившийся на чердаке станции, откуда и извлекли на свет божий доску почета, картинки, вырезанные из «Огонька», и еще целую груду различной рухляди, которая теперь буквально наводнила собой здание. Действительно, при входе в станционную кухню Егор смог убедиться в этом: на вешалке он увидел ста- рую ветровку и сломанный зонтик, под ней стояли две пары калош, а на стене висел календарь 1986 года, на котором зачем-то было обведено красным кружком 26 апреля – дата Чернобыльской аварии. На столе среди неубранных объедков лежали книги: «Перестройка и новое мышление для нашей страны и для всего мира» Горбачева и «Исповедь на заданную тему» Ельцина. «А это достал с чердака Корноухов, – пояснил, указы- вая на них, Ногтев. – Мне кажется, он пытается что-то переосмыслить». «Оригинальный способ», – рассе- янно заметил Таций. Только в этом момент он обратил внимание на то, что за столом сидит Ксения Волкова: она так странно сгорбилась и скорчилась, что сна- чала, не посмотрев толком в ту сторону, он принял ее за скомканный на стуле старый плащ. Она апатически ковыряла под ногтями и никак не отреагировала на по- явление Тация – не только не поздоровалась, но даже головы не повернула. Она походила на глухонемую и производила сейчас пугающее, почти отталкивающее впечатление. «Так-то ты встречаешь друзей, – удивленно обра- тился к ней Таций. – Поздороваться со мной, видимо, не судьба?» Ксения с трудом подняла голову и рас- терянно посмотрела на него, как будто мучительно стараясь сообразить, что происходит и что от нее тре- буют. Она несколько раз перевела взгляд с Егора на Илью, и только после этого заметила: «А, это ты!» – с такой натянутой интонацией, словно не представляла, что еще можно было бы добавить к этой реплике, и хо- тела дать это понять. «Разумеется, я, – сказал Таций. – Но, кажется, мне тут не рады». «Я рада», – ответила Ксения с таким выражением, словно искренне хотела это показать, но ничего не получалось. «Она в послед- нее время несколько ушла в себя, – заметил Ногтев таким тоном, словно речь шла об отсутствующем человеке. – Все время приходится по нескольку раз окликать, переспрашивать». Таций и Ногтев подсели за стол к Ксении и пытались как-то ее расшевелить; постепенно и не без труда она очнулась от тяжелого оцепенения, как будто обволакивающего, затягиваю- щего ее. «Вы меня извините, – оправдывалась она. – Я как будто засыпаю сидя, стоя, на ходу, не знаю, что с этим поделать». «И видишь сны?» – спросил Егор. «Даже не знаю, – ответила она, задумчиво потерев указательным пальцем подбородок. – Возможно, это не сны, а просто повторяющиеся воображаемые кар- тины, почти видения. Как и прежде, мне часто ви- дится поезд, который проезжает совсем близко, почти касаясь меня своим боком, но я, протягивая руки, не могу его нащупать. Я не знаю, где в нем дверь, не могу попасть внутрь». «Что это за поезд?» – уточнил Ногтев. – «Он видится мне размытым, мне как будто трудно сфокусироваться, сосредоточиться на нем, но я знаю, что он большой, красный и с мощным локомо- тивом – возможно, даже паровозом. Его гудки пред- ставляются мне призывными, напоминают стоны; иногда мне кажется даже, что он едет не мимо, а как бы в меня, и растворяется во мне. Но главное, что я не могу сесть на него и уехать. Особенную горечь это вызывает у меня после того, как на станции закрыли зал ожидания; после своих видений я даже не сразу могу оправиться, сижу разбитая, не могу пошевелить |