Учебник для юридических вузов Москва зерцало 2001 ббк 67. 99(2)0 м 29

• Название: Учебник для юридических вузов Москва зерцало 2001 ббк 67. 99(2)0 м 29
• Дата: 30.09.2022
• Размер: 4.5 Mb.
• Имя файла: 8ef6948.doc
• Тип: Учебник; #706395
• страница: 22 из 61

§ 4. Международное и внутригосударственное право современной России

Вопрос в характере взаимосвязи и взаимодействия междуна­родного и внутригосударственного права фактически всегда нахо­дился в поле зрения отечественных исследователей. Об этом свиде­тельствуют как многочисленные публикации по данной тематике, так и проводившиеся научные дискуссии.

В особенности интерес к проблеме взаимоотношения междуна­родного и внутреннего права России сильно возрос после принятия Конституции 1993 г. Статья 15 Конституции России впервые за всю историю развития конституционного права в нашей стране закре­пила положения, которые вызвали неоднозначную реакцию среди специалистов в области международного и внутригосударственно­го права России и послужили причиной многочисленных научных дискуссий¹.

Данная статья Конституции дословно звучит так: "Общеприз­нанные принципы и нормы международного права и международ­ные договоры Российской Федерации являются составной частью ее правовой системы. Если международным договором Российской Фе­дерации установлены иные правила, чем предусмотренные законом, то применяются правила международного договора"².

Принятие данной статьи свидетельствовало о том, что Россия прошла огромный эволюционный путь в осознании сути междуна­родного права и в решении вопроса о характере его отношений с внутренним правом России.

Отправной точкой на этом пути было безусловное признание приоритета отечественного права над международным. Широко рас­пространенными были суждения о том, что международное право "должно быть включено в систему советского права как его отрасль"³, а также размышления на тему, касающуюся "советского междуна­родного права"⁴ и приоритета советского права над международным правом⁵.

Промежуточной станцией на данном пути было признание в 60-е гг. приоритета норм международного "договорного" права и по­явление в 70-е гг., под влиянием прозападных настроений, снача­ла весьма робких, а позднее и более открытых суждений о необ-


ходимости признания примата международного права как такового над национальным правом. При этом подспудно, самий логикой рас­суждений некоторыми авторами методически проводилась мысль о том, что поскольку международное право не отделено от нацио­нального права "китайской стеной", постольку и нет смысла гово­рить об относительной самостоятельности и независимости этих двух правовых систем. Примат должен быть у международного права.

Выступая против такого рода суждений, известный ученый-международник Е. Т. Усенко вполне резонно писал, что "возраже­ния против самостоятельности двух правовых систем научно необос­нованны. Они строятся на аргументах, которые в науке логики име­нуются аргументами ad hominem, т. е. на таких доводах, которые ад­ресованы к чувствам и впечатлениям человека, не исходят из ана­лиза существа дела, не являются аргументами ad rem¹.

Наконец, последним этапом на пути выработки представления о международном праве и характере его отношения с российским правом стало усиленное формирование во второй половине 80-х — начале 90-х гг. мнения о необходимости и важности признания бе­зусловного примата международного права не только в сфере до­говорных отношений российского государства, но и в других сфе­рах взаимодействия международного и внутригосударственного права².

Апофеозом всей этой своеобразной "кампании" по установле­нию приоритета международного права перед внутригосударствен­ным правом России явилось принятие положения о включении зна­чительной части международного права во внутригосударственное и его законодательное закрепление сначала в Конституции, а затем и в других нормативно-правовых актах.

В частности, со ссылкой на Конституцию России, Гражданский кодекс Российской Федерации почти текстуально повторил основ­ное положение ст. 15 п. 4 Конституции. В статье 7 п. 1 Гражданского кодекса России говорится, что "общепризнанные принципы и нор­мы международного права и международные договоры Российской Федерации являются в соответствии с Конституцией Российской Федерации составной частью правовой системы Российской Феде­рацию"³.

В Гражданском кодексе вслед за Конституцией России повто­рилось положение, в соответствии с которым составными частями правовой системы России объявляются не только "международные


¹ См.: Усенко Е. Т. Указ. соч. С. 13.

² Конституция Российской Федерации. М., 1993. Ст. 15, п. 4.

³ Голунекий С. А., Строгович М. С. Теория государства и права. М., 1940. С. 301.

⁴ Коровим Е. А. Пролетарский интернационализм и международное право. М., 1959.

^э См.: Вышинский А. Я. Вопросы международного права и междуна­родной политики. М., 1949. С. 481.


¹ См.: Усенко Е. Т. Указ. соч. С. 14.

² См.: Гинзбург Дж. Соотношение международного и внутреннего права СССР и в России // Государство и право, 1994, № 3.

³ Гражданский кодекс Российской Федерации. Ч. I. М., 1995. Ст. 7, п. 1.





договоры Российской Федерации", но и "общепризнанные принци­пы", а также "нормы международного права". Правда, в данном нормативно-правовом акте ничего не говорится о юридической силе международных договоров России по отношению к внутренним за­конам, как это делается в Конституции России, устанавливающей безусловный приоритет международных "договорных" норм перед нормами, содержащимися в законах. И это вполне понятно, имея в виду конституционное закрепление данного, общего для всех отрас­лей права положения.

Однако гражданское законодательство в решении вопроса о характере соотношения международного договорного права и внут­ригосударственного российского права пошло дальше конституци­онного права.

В развитие конституционных положений, закрепляющих при­мат международных договорных норм, Гражданский кодекс России установил также, что международные договоры Российской Феде­рации к ряду отношений, указанных в самом кодексе (п. 1—2 ст. 2), применяются непосредственно, "кроме случаев, когда из междуна­родного договора следует, что для его применения требуется изда­ние внутригосударственного акта"¹.

Речь при этом идет об отношениях, возникающих при опреде­лении правового положения участников гражданского оборота, оп­ределении оснований возникновения и порядка осуществления пра­ва собственности и других вещных прав, отношений, касающихся исключительных прав на результаты интеллектуальной деятельно­сти (интеллектуальной собственности), защиты неотчуждаемых прав и свобод человека и других нематериальных благ гражданским за­конодательством, "если иное не вытекает из существа этих немате­риальных благ"², и др.

Конституционное закрепление положений, в соответствии с которыми общепризнанные принципы и нормы международного права, а также международные договоры Российской Федерации объявляются составной частью ее правовой системы, равно как и положения о безусловном признании примата международных до­говоров России перед ее внутренними законами, вызвали неодноз­начную реакцию и оценку со стороны различных авторов — иссле­дователей проблем соотношения международного и национального права.

Спектр мнений был и остается вплоть до настоящего времени весьма широким и неоднозначным. Им охватываются суждения как традиционного плана, безусловно поддерживающие и защищающие официальную точку зрения на характер отношений международного


и национального права, закрепленную в Российской Конституции, так и мнения некритического плана.

Представители первой позиции, отмечая, что объявив обще­признанные принципы, нормы международного права и междуна­родные договоры Российской Федерации составной частью внутрен­него права, "Конституция отдала должное международному праву", одновременно высказывают поддержку данному, официально зак­репленному положению и подвергают критике несогласных с этим авторов, своих явных или потенциальных оппонентов.

В литературе "встречаются критические замечания относи­тельно включения в правовую систему страны общепризнанных принципов и норм международного права на том основании, что они предназначены для регулирования только межгосударственных от­ношений. С подобной позицией согласиться трудно, прежде всего, потому, что все без исключения нормы международного права, включая договорные, предназначены для регулирования только межгосударственных отношений. Другое дело, что одни нормы ре­ализуются только в международных отношениях, а другие подле­жат реализации во внутренней сфере государств, пройдя соответ­ствующую процедуру"¹.

Позитивной оценки конституционного положения, допускающе­го включение общепризнанных принципов, норм международного права, а также международных договоров во внутреннее право Рос­сии, придерживаются многие отечественные авторы.

Некоторые из них считают даже, что появление такого положе­ния, как и сам факт включения Конституцией России общепризнан­ных принципов, норм международного права и международных до­говоров РФ во внутреннее право страны, "является историческим шагом огромной важности"².

Такое включение "коренным образом меняет понятие правовой системы России, ее структуру, ставит по-новому вопрос о соотноше­нии, иерархии правовых актов по их юридической силе и содержа­щихся в них правовых нормах". Конституционное признание данных принципов, норм и международных договорив составной частью правовой системы России "это не просто отсылка Конституции к международному праву, это нечто большее, что качественно изме­няет нормативное содержание нашей правовой системы"³.

Иного мнения по вопросу конституционного рассмотрения об­щепризнанных принципов, норм международного права и междуна­родных договоров России как составной части ее правовой системы придерживаются другие ученые.

'Гражданский кодекс Российской Федерации. Ч. I. Ст. 7, п. 2. ² Там же. Ст. 2, п. 1—2.


' Лукашук И. И. Указ. соч. С. 35, 48.

² Талалаев А. Н. Указ. соч. С. 10.

³ Там же.

Е. Т. Усенко, например, считает, что "достаточно однозначным выглядит утверждение, что весь этот конгломерат принципов, норм и договоров является составной частью правовой системы России"¹.

Подобное, резко критическое отношение автора к рассматри­ваемой конституционной новелле вызвано, во-первых, тем, что "да­леко не все нормы международного права по своему существу — как регуляторы межгосударственных отношений — могут найти место во внутригосударственном праве", которое в основном направлено на регулирование не межгосударственных отношений, а отношений иного рода. А во-вторых, тем, что "не каждый международный до­говор может стать источником внутригосударственного права воп­реки его национальному закону"².

Не касаясь анализа приводимых и иных точек зрения относи­тельно допустимости включения общепризнанных принципов, норм международного права и международных договоров России в ее правовую систему, следует, однако, констатировать, что речь, по существу, идет не столько о включении или невключении как тако­вом, сколько о последствиях этого процесса. А именно — о призна­нии или непризнании безусловного примата международного права по отношению к национальному российскому праву.

Это следует из логики рассуждений авторов, а также из их выводов и отдельно сделанных замечаний о том, что своим нововве­дением "Конституция России заложила основы для утверждения в правовой системе страны приоритета норм международного права, включая договорные"; что Конституция закрепила положение о "принципиальном решении в ней вопроса о соотношении междуна­родного права и внутригосударственного права, признании приори­тета международных договоров Российской Федерации над ее внут­ренними законами"³; что "сегодня перед Россией возникает проблема выбора между прежней дуалистической доктриной и монистической концепцией, исходящей из признания приоритета международного права над внутригосударственным российским правом"⁴.

Следует заметить, что если в подобных суждениях звучат по преимуществу позитивные или, по крайней мере, "нейтральные" оценки самой идеи примата международного права над российским внутригосударственным правом, то в других — просматриваются совсем иные, резко критические, негативные оценки.

Пора откровенно признать, пишет по этому поводу Е. Т. Усен­ко, что "обнаружившиеся еще в 70-е гг. попытки внедрить в нашу международно-правовую доктрину концепцию примата междуна­родного права под флагом якобы нового слова в науке были одним


из симптомов и проявлений начала разложения советской государ­ственности". Субъективно они представляли собой реакцию на "иде­ологизированную выхолощенность" нашего законодательства в об­ласти политических прав человека, трудовых отношений, многих гражданских прав. Объективно же "они были направлены против государственного суверенитета страны"¹.

Международное право может весьма позитивно воздействовать на развитие национального права и национальную государствен­ность, "если это воздействие осуществляется через и при посредстве самого национального права". Но международное право (его "стан­дарты") может использоваться и "как идеологическое средство рас­шатывания, и даже разрушения государственно-правовой системы страны, чему новейшая история, в том числе история нашей стра­ны, дает убедительные примеры"².

Указывая на теоретическую несостоятельность и научную бес­плодность доктрины примата международного права, Е. Т. Усенко в то же время акцентирует внимание на том, что в практическом плане она может сыграть и в действительности играет негативную роль по отношению к национальному праву. Она ограничивает ак­тивность национального права "во всех тех многочисленных обла­стях внутригосударственной жизни, куда проникает международ­ное право"³, низводит его, по образному выражению Я. Броунли, "до положения пенсионера международного права"⁴.

Решая вопрос о характере отношений современного междуна­родного права и внутригосударственного права России вообще и о примате международного права в частности, необходимо исходить из двух взаимосвязанных между собой, взаимодействующих и в оп­ределенной мере дополняющих друг друга факторов-посылок: а) из факта все более глубокой и разносторонней включенности россий­ского государства и его правовой системы в мировое государственно-правовое сообщество и б) из фактора его неотчуждаемой суверен­ности, с учетом которой международное право, "закрепив право государства определять свою правовую систему", вместе с тем ус­тановило, что "при осуществлении суверенных прав, включая право устанавливать законы, государства сообразуются со своими обяза­тельствами по международному праву"⁵.

При решении данного вопроса с учетом этих факторов-посы­лок не следует отходить от реальной, далеко не всегда согласующей­ся с теоретическими построениями действительности.

¹ Усенко Е. Т. Указ. соч. С. 18.

² Там же.

³Лукашук И. И. Указ. соч. С. 55; Талалаев А. Н. Указ. соч. С. 3 и др. ⁴ Хлестов О. Н. Международное право и Россия. С. 55.


¹ Усенко Е. Т. Указ. соч. С. 21.

² Там же.

³ Там же. С. 22.

⁴ Броунли Я. Международное право. Т. 1. М., 1977. С. 67.

⁵ Лукашук И. И. Конституция России и международное право. С. 29.

Это означает, прежде всего, необходимость избежания какой бы то ни было идеализации международно-правовой жизни и между­народно-правовых отношений, участником которых является Рос­сийская Федерация, а также — преувеличения, а тем более абсо­лютизации фактора включенности и реальной роли современной России в мировом сообществе.

Современная Россия, как это не прискорбно констатировать, — это далеко не та экономически, политически и в других отношени­ях мирового уровня держава, которая могла бы на равных с другими мировыми державами, и прежде всего с США, вести свои между­народно-правовые дела, как это было до распада советского государ­ства. В силу этого она фактически, а не формально-юридически не может оказывать на процесс формирования и реализации норм международного права такое же влияние, как, например, Соединен­ные Штаты или другие экономически и финансово независимые государства. Элементарная логика подсказывает, а современная международно-правовая практика подтверждает (например, расши­рение в Европе "зоны ответственности" НАТО, попытки подмены миротворческих функций ООН, гуманитарные" бомбардировки Юго­славии и т. д.), что в реальной жизни процесс формирования и ре­ализации международного права — это не всегда процесс согласо­вания действий и воль всех суверенных государств, к тому же — равноправных партнеров.

Теоретически и формально-юридически все государства — уча­стники данного процесса выступают как равные партнеры и как носители одинаково равноценных государственных воль. Фактически же воля каждого государства, ее реальное содержание, стоящие перед ней цели и задачи, ее назначение, наконец, ее реальные воз­можности и ее нереализованный потенциал напрямую соотносятся и предопределяются реальными возможностями и нереализованным потенциалом ее носителя — конкретного государства. Вполне понят­но, что чем сильнее государство, тем тверже, масштабнее и в пла­не реализации своих устремлений реальнее его воля.

Исходя из этого, не будет преувеличением сказать, что процесс согласования в формально-юридическом отношении равноправных и равноценных государственных воль, лежащий в основе междуна­родного права, — это лишь некая теоретическая схема, своего рода международно-правовой идеал, который не всегда согласуется с реальной действительностью.

А действительность эта такова, что нередко в процессе форми­рования и реализации международного права более точным было бы говорить не о согласовании, а о прямом или косвенном (с использо­ванием финансово-кредитных и иных рычагов при заключении стра­тегически важных международных договоров) давлении более силь­ных в финансово-экономическом и других отношениях государств на более слабые. Примеры подобного "согласования" воль государств —


творцов международного права далеко не единичны. Они встреча­ются практически в каждой сфере жизни мирового сообщества и, со­ответственно, в каждой области межгосударственных отношений.

С учетом всего этого, а именно не только теоретических конст­рукций, повествующих о сути международного права как о резуль­тате согласования государственных воль, но и реальной жизни, по­вседневной международно-правовой действительности в современ­ной весьма ослабленной в финансово-экономическом и других отно­шениях России, следует решать вопрос характере взаимоотношений ее внутреннего права с международным правом вообще и вопрос о примате международного права в частности.

Весьма важным при этом было бы прислушаться к мнению тех специалистов в области международного права, которые совершенно справедливо утверждают, что все существующие концепции соот­ношения международного и внутригосударственного права "возник­ли не случайно". Каждая из них несет определенную социальную нагрузку. Все они "отражают не только личные позиции тех или иных авторов, но и вполне реальные интересы тех или иных госу­дарств". Можно даже проследить сложившуюся в рассматриваемой сфере общую тенденцию, суть которой заключается в том, что "сто­ронники климата международного права чаще всего представляли интересы сильных держав, которые в течение длительного време­ни оказывали значительное влияние на развитие международного права и в силу этого в определенном смысле являлись международ­ными законодателями"¹.

Данная тенденция в определенной степени сохраняется и в современном международном праве, в период существования одно­полюсного мира и неизбежного при этом финансово-экономическо­го и иного давления одних "ведущих мировых держав" на все дру­гие, включая Россию. Как показывает современная международно-правовая, политическая и финансово-экономическая практика вза­имоотношений различных государств, в том числе и России, это отнюдь не аномалии в мировом сообществе, как бы последнее не характеризовалось теми или иными политологами и идеологами, как целостное, отражающее прежде всего общечеловеческие интересы или же, наоборот, как раздробленное, отражающее в основном внут­ригосударственные, эгоистические интересы, а повседневные жиз­ненные реалии.

Конечно, это не означает, что Россия как активный участник процесса международно-правового нормотворчества и как субъект международного права должна стремиться к самоизоляции от ми­рового сообщества и не признавать в каких бы то ни было формах и в каких бы то ни было сферах свобод граждан, международную


■Международное право / Отв. ред. Г. И. Тункин. С. 128—129.





торговлю, кредитно-финансовую и другие сферы примата между­народного права. Это отнюдь не отвечало бы интересам российско­го государства и не стимулировало бы развитие его внутригосудар­ственного права.

Однако во избежание нарушения суверенных прав России весь­ма важным в плане признания примата международного права представляется следующее.

Во-первых, чтобы трактовка примата международного права заключалась не в понимании "главенствующей роли норм между­народного права" и, в частности договора, и возможности их прямого действия во внутреннем законодательстве, а в необходимости при­ведения национальных правовых норм в соответствие с междуна­родными соглашениями, обязательными для каждого государства, и согласовании внутригосударственного права с общепризнанными принципами международного права¹.

А во-вторых, чтобы отнесение общепризнанных принципов и норм международного права, равно как и международных догово­ров России к его внутреннему праву, а следовательно, и к его пра­вовой системе в обязательном порядке сопровождалось их транс­формацией. На современном этапе развития российского государ­ства и общества обязательная трансформация — это не просто по­желание, субъективно воспринимаемая необходимость, а обуслов­ленная весьма не простыми для современной России внешнеэконо­мическими, внешнеполитическими и иными факторами объективная целесообразность.


Глава V

ПРОБЛЕМЫ КЛАССИФИКАЦИИ НАЦИОНАЛЬНЫХ ПРАВОВЫХ СИСТЕМ
§ 1. Классификация и ее необходимость

Согласно сложившемуся в отечественной научной литературе представлению понятие "классификация" (лат. classic — разряд и facerй — делать) рассматривается как "система распределения ка­ких-либо однородных предметов или понятий по классам, отделам и т. п. на основе определенных общих признаков"¹. С логико-фило­софских позиций она представляется как "особый случай примене­ния логической операции деления объема понятия, представляющий собой некоторую совокупность делений (деление некоторого класса на виды, деление этих видов и т. д.)"².

При этом особое внимание обращается.на то, что классифика­ция всегда проводится лишь в определенных целях. Она фиксиру­ет "закономерные связи между классами объектов". Способствует определению места и роли объекта в общей системе объектов. По­могает установить наиболее важные, общие для всех объектов ка­чества и свойства. "Подытоживает результаты предшествующего развития" накопившихся знаний о классифицируемых объектах и их общей системе. Способствует более глубокому познанию объек­тов и их системы. Позволяет делать обоснованные прогнозы отно­сительно путей дальнейшего развития и совершенствования как отдельно рассматриваемых объектов, так и всей их совокупности в целом³. Соответственно, в основе искусственной классификации ле­жат вспомогательные признаки.

В зависимости от характера и "степени существенности осно­ваний деления (подразделения)" объектов на виды (подвиды) или классы различают естественную и искусственную классификацию'¹. В основе естественной классификации лежат наиболее важные для классифицируемых объектов признаки.

Аналогичные представления о классификации существуют и в зарубежной литературе. С той, однако, разницей, что значительное

¹Каланда В. А. Указ. соч. С. 12.


¹ Словарь русского языка. Т. II. М., 1982. С. 54.

² Философский словарь. М., 1988. С. 157.

³ Философский энциклопедический словарь. М., 1993. С. 256—257.

⁴ Там же. С. 257.

внимание в процессе классификации уделяется не только общнос­ти классифицируемых объектов, но и их особенностям¹.

Применительно к правовой материи классификация как про­цесс "распределения" однородных объектов по классам, относитель­но самостоятельным группам, отделам и т. п. практически ничем не отличается от аналогичных действий, совершаемых применитель­но к любой иной — политической, социальной, физической, биоло­гической и т. д. — материи.

Различие при этом заключается лишь в том, что в качестве объектов классификации берутся не политические, социальные или любые иные институты, факторы, элементы, а правовые. В рассма­триваемом случае в качестве таковых выступают национальные (внутригосударственные) правовые системы.

Правовая картина мира, как известно, складывается из множе­ства существующих и функционирующих на современном этапе развития общества национальных правовых систем. Все они в той или иной мере взаимосвязаны, взаимозависимы, оказывают воздей­ствие друг на друга.

Разная степень взаимосвязи и взаимодействия их обусловле­на тем, что одни национальные правовые системы имеют больше общих признаков и черт, чем остальные. Другие же, наоборот, от­личаются доминирующим характером специфических черт и особен­ностей по отношению друг к другу; имеют между собой гораздо меньше общего, чем особенного.

Среди сотен существующих в современном мире правовых сис­тем многие из них обладают доминирующими сходными чертами. Эти сходства, как правило, обусловливаются одними и теми же или "очень близкими между собой типами общества", общими или "очень сходными историческими условиями развития общества", общей или "очень сходной религией", а также другими аналогичными им об­стоятельствами².

Наличие общих признаков и черт у разных правовых систем позволяет классифицировать их между собой или подразделять в зависимости от тех или иных общих признаков и черт — критери­ев на отдельные группы или правовые семьи. В научной и учебной юридической литературе правовые семьи понимаются в общем пла­не, как правило, в качестве совокупности национальных правовых систем, выделенных на основе общности их различных признаков и черт³. Разумеется, это не исключает других представлений о пра­вовых семьях и группах правовых систем.


Необходимость и важность классификации правовых систем вызывается следующими причинами. Во-первых, сугубо научными, познавательными и "образовательными" причинами. Ибо глубокое и разностороннее познание правовой картины мира требует не толь­ко ее общего (и с неизбежностью, в значительной мере поверхнос­тного) рассмотрения,- но и изучения ее по отдельным частям, вби­рающим в себя сходные правовые системы. Только глубокое и все­стороннее изучение последних, взятых сначала сами по себе, а за­тем — в их взаимосвязи и взаимодействии друг с другом, позволяют дать четкую, адекватно отражающую реальную действительность правовую картину мира.

А во-вторых, это обусловливается сугубо практическими целя­ми — унификации действующего законодательства и совершенство­вания национальных правовых систем. Отмечая, что сама идеи груп­пирования правовых систем в "правовые семьи" возникла в срав­нительном правоведении в 1900 г. и широко была распространена уже в начале XX в., П. Круз вполне оправданно указывает на то, что одной из важнейших причин (если не самой главной) такой класси­фикации явилось стремление юристов — теоретиков и практиков "обеспечить если не полную, то, по крайней мере, хотя бы частич­ную, но основную, наиболее существенную часть процесса унифи­кации всех цивилизованных правовых систем"¹.

Данное мнение разделяется и другими авторами. Ибо вполне очевидно, что любая — полная или частичная унификации будет проводиться тем успешнее, чем теснее она будет связана с класси­фикацией.

Последняя, объединяя правовые системы между собой по ци-вилизационному признаку (системы, находящиеся на одном уровне развития), по географическому (системы, существующие на одном континенте), по региональному (системы, функционирующие в од­ном регионе) и иным общим для классифицируемых правовых си­стем внешним и внутренним признакам, несомненно, создает для процесса унификации права самые благоприятные предпосылки и условия, делает данный процесс более динамичным и целенаправ­ленным.

Классификация, а точнее ее результаты — объединенные меж­ду собой на основе общих признаков и черт правовые системы, из­бавляет законодателей и исследователей, занимающихся проблема­ми унификации, от необходимости предварительного анализа и вы­явления правовых систем, более или менее "склонных" к взаимно­му сближению друг с другом, к глубокой унификации или лишь к внешней гармонизации своих отдельных сторон или аспектов.

Логично предположить, а реальная правовая жизнь, практика многих стран это подтверждает, что между сходными правовыми


¹ См,: Webster's New Universal Unabridged Dictionary. N.Y., 1993. P. 334; Dictionary of Sociology and Related Sciences. New Jercy, Totowa. 1988. P. 43.

²Bogdan M. Comparative Law. Kluwer, 1994. P. 82.

³См.: Синюков В. H. Российская правовая система: Введение в общую теорию. Саратов, 1994. С. 166.


¹Cruz P. A Modern Approach to Comparative Law. Boston, 1993. P. 28.





системами, относящимися к одному и тому же типу, гораздо боль­ше предпосылок к унификации, нежели между правовыми система­ми, относящимися к разным группам, видам или семьям.

Например, между правовыми системами мусульманских стран (Ливия, Иран, Ирак, Афганистан и др.) в силу самой их религиоз­ной природы и характера гораздо больше сходства, а следователь­но, и объективных предпосылок для унификации, чем, скажем, меж­ду ними, с одной стороны, и правовыми системами англосаксонских стран (Великобритания, Канада, Австрия, США, Новая Зеландия и др.) — с другой.

Однако классификация в практическом плане отнюдь не сво­дится лишь к установлению общих признаков и черт группируемых правовых систем и, тем самым, — к созданию или выявлению пред­посылок, необходимых для унификации.

В научной литературе в связи с этим совершенно справедли­во отмечалось, что это дело самого исследователя-компаративиста решать в процессе классификации правовых систем, равно как и при проведении других сравнительно-правовых "операций", на ка­кие стороны исследуемых объектов обращать внимание — только ли на их сходные черты и особенности или же одновременно анализи­ровать и те и другие¹.

Выбор того или иного подхода зависит от многих факторов и, в первую очередь, от разделяемых автором правовых ценностей, сходства или различия правовой идеологии, степени близости пра­вовых систем друг к другу, наконец — непосредственных целей сравнительного исследования правовых систем.

М. Богдан в связи с этим замечает, что иногда, особенно когда речь идет о тесно связанных друг с другом правовых системах, та­ких, например, как правовые системы соседних штатов США Нью-Йорк и Нью-Джерси, больше внимания исследователями уделяет­ся их различию, нежели сходству.

В других же случаях, особенно когда сравниваются между со­бой различные правовые системы, больший интерес могут представ­лять их общие или сходные черты, чем особенности. Например, при сравнении таких сходных между собой институтов, как свобода за­ключения контрактов, свойственных большинству правовых систем, нет необходимости говорить об очевидном — их сходстве. Гораздо больший интерес представляют их особенности — содержание, ме­ханизм их заключения и осуществления, гарантии и т. д.²

Однако не следует упускать из виду то вполне понятное и оче­видное обстоятельство, что в целях классификации правовых сис­тем как одной из предпосылок их унификации основное внимание уделяется все же выявлению их сходства, на основе которого и груп-


пируются правовые системы, нежели рассмотрению их особеннос­тей. Анализ последних, несомненно, имеет немаловажное значение как для классификации права, так и для его унификации. Тем не менее, по сравнению с анализом сходных черт и особенностей пра­вовых систем применительно к данному случаю он неизменно ухо­дит на второй план.

Помимо формирования необходимых предпосылок для унифи­кации права, классификация правовых систем имеет важное прак­тическое значение и в других отношениях. Выступая как одно из проявлений функций сравнительного правоведения, она позволяет на фоне всей совокупности правовых систем глубже и разносторон­нее исследовать отдельные правовые системы, увидеть их достоин­ства и недостатки, выработать практические рекомендации и пред­положения по их частичному совершенствованию или же полному реформированию, способствует своеобразному "обмену опытом" между различными правовыми системами в плане их наиболее оп­тимального построения и функционирования, создает предпосылки для возможного заимствования наиболее оправдавших себя норм, принципов и институтов одних правовых систем другими.

Разумеется, при всех проявлениях практической значимости процесса классификации национальных правовых систем и, в осо­бенности процесса взаимного заимствования их друг у друга, речь идет не о некой механической "операции", а о творческом подходе и учете при этом исторических, национальных, экономических, по­литических и других условий и особенностей той или иной страны. Только при таком подходе можно рассчитывать на то, что вновь вводимые или переносимые из других правовых систем институты, нормы или принципы будут не только формально значиться в струк­туре новой правовой системы, но и эффективно осуществляться.

Многовековой опыт разностороннего заимствования одних пра­вовых систем у других показывает, что в данном, вполне естествен­ном для всех без исключения стран процессе наряду с подавляющим большинством положительных примеров есть немало и отрицатель­ных или, по крайней мере, спорных моментов.

В качестве последних в отечественной литературе указывается, в частности, на неоправданность введения в современной России института президентства. Данный конституционно-правовой инсти­тут был заимствован, как известно, сначала в СССР, а затем и в России из государственно-правовой теории и практики ряда зару­бежных стран и, прежде всего, Франции и США.

Оспаривая "правомерность" и обоснованность введения данно­го института в нашей стране, его открытые противники или скры­тые оппоненты (в основном из правящих кругов) апеллируют к пози­тивному опыту работы Верховных Советов СССР и союзных респуб­лик — высших представительных органов в стране, к отсутствию каких бы то ни было "президентских" традиций и обычаев в России,


¹ Водсіап М. Ор. сії. Р. 68. ²ІЬісі.





прямо или косвенно противопоставляют "президентализм" "парла­ментаризму".

Далеко не всегда это звучит убедительно, поскольку в России до установления режима "президентализма", ассоциирующегося в сознании масс нередко с авторитаризмом, многие столетия суще­ствовал авторитарный по своей природе и характеру царизм.

Институту парламентаризма в противоположность "президен-тализму" отдается предпочтение, как известно, и многими зарубеж­ными авторами¹. Хотя, справедливости ради, следует сказать, что и у последнего немало сторонников².

В качестве других примеров и весьма спорного и противоречи­вого заимствования зарубежных государственно-правовых или су­губо правых норм, принципов и институтов в России может служить институт присяжных заседателей³, отмененный в России в 1917 г. и вновь введенный в уголовно-процессуальное законодательство РФ в 1991 г.; институт траста или доверительного управления имуще­ством, введенный в гражданское законодательство России в 1995 г., и др.

Спорность и противоречивость заимствования подобных инсти­тутов заключается в том, что они механически переносятся из од­них правовых систем в другую.

Институт присяжных заседателей, существовавший в россий­ском законодательстве с 1864 г. до 1917 г., в "чистом виде", конеч­но, нельзя считать сугубо зарубежным феноменом. Однако на мо­мент введения его в 1991 г. (под влиянием, прежде всего, современ­ного американского законодательства) правовая система России, а также экономические и все другие условия коренным образом из­менились по сравнению с прежним дореволюционным (1917) состоя­нием. Страна, общество и государство стали иными. Они радикально отличаются как от своих предшественников до 1917 г., так и от со­временных зарубежных феноменов.

Неучет данных обстоятельств при введении этого института, подвергающегося довольно резкой критике со стороны западных юристов-процессуалистов, чревато его искусственностью и неэффек­тивностью.

Весьма трудно поверить, например, что институт присяжных заседателей будет эффективно "работать" на всей территории Рос­сийской Федерации, включая Чечню и другие ее субъекты, где от-


крыто проявляются сепаратистские, националистические или экс­тремистские тенденции.

Как представляется, аналогично обстоит дело и с гражданско-правовым институтом траста. Содержание данного института рас­крывается в ст. 209, п. 4 ГК РФ, которая устанавливает, что "соб­ственник может передать свое имущество в доверительное управ­ление другому лицу (доверительному управляющему). Передача имущества в доверительное управление не влечет перехода права собственности к доверительному управляющему, который обязан осуществлять управление имуществом в интересах собственника или указанного им третьего лица"¹.

Изначально данный институт появился в системе англосаксон­ского права. В этой же специфической по своей природе и характеру системе он получил свое дальнейшее развитие и весьма широкое распространение. В других правовых системах, принадлежащих к романо-германскому праву, несмотря на попытки некоторых авто­ров-компаративистов своими теоретическими исследованиями сти­мулировать процесс "рецепции" американского права в Европе², институт траста столь широкого распространения не получил.

Перенесение его на российскую правовую и социально-эконо­мическую почву, еще более отдаленную от англосаксонской, чем романо-германская действительность³, тем более является пробле­матичным.

В отечественной юридической литературе по поводу введения института траста уже высказывалось мнение о том, что: а) это вве­дение явилось выражением "недостатка осведомленности в сравни­тельном правоведении"; б) этот институт "некстати появился в рос­сийском гражданском законодательстве" и в) это новшество не сле­дует рассматривать "как беду для нашего гражданского права", ибо "особых неудобств траст не причинит, но его смысл и жизнеспособ­ность весьма сомнительны"⁴.

С данными выводами и оценкой траста применительно к нашей стране весьма трудно не согласиться, как и с констатацией того очевидного факта, что траст — это "не просто иностранное, а ино­родное для нас явление"⁵. Не случайно "доверительная собствен­ность или управление, даже будучи новинкой, не встречают энту-


¹ Гражданский кодекс Российской Федерации. М., 1995. Ст. 209, п. 4.

² См.: Wiegang W. The Reception of American Law in Europe // The American Journal of Comparative Law, 1991, № 2. P. 229—448; Cruz P. Op. cit. P. 335—337.

³ Подробнее об этом см.: Dainow J. The Civil Law and the Common Law: Some points of Comparison // The American Journal of Comparative Law, 1966—1967, vol. 15. P. 419—435.

¹ Арановский К. В. В преддверии сравнительного правоведения // Пра­воведение, 1998, № 2 (221). С. 59. ⁵ Там же.


¹ Cm.: Pizzorusso A. Developing Trends of Parliamentarism // XIV Inter­national Congress of Comparative Law. Athens, 1994. Athens, 1996. P. 633— 651.

² Cm.: Easter G. Preference for Presidentalism // World Politics, 1997, № 2. P. 184—211.

³Cm.: Fukurai H. Race, Social Class and Jury Participation: New Dimen-sios for Evaluating Discrimination in Jury Service and July Selection // Jour­nal of Criminal Justice, 1996, № 1. P. 57—63.





зиазма и понимания ни у граждан, ни в среде юристов". Траст не имеет той почвы в виде судебной практики, какая сформировалась на его родине — в странах англосаксонского "общего" права.

Траст — это институт с обширной предысторией, которая и на­полняет содержанием те несколько фраз, что образуют его опреде­ление. В странах романо-германского права траст такой основы "ни­когда не имел и в обозримом будущем едва ли ее когда получит"¹.

Известно, что романо-германское право предлагает юристам целый комплекс аналогов в виде таких институтов, как комиссия, поручение, представительство и доверенность, опекунство, перемена лиц в обязательстве, которые давно составляют неотъемлемую часть российского и западноевропейского законодательства, прошли про­верку временем и довольно обстоятельно защищены судом. В сис­теме подобных традиционных институтов траст, по всей вероятно­сти, окажется малоперспективным².

То же самое можно сказать и о ряде других правовых инсти­тутов, искусственно вводимых за последние годы в российское за­конодательство извне.

Однако это не означает, что российская правовая система яв­ляется неким уникальным феноменом, полностью несовместимым с зарубежными правовыми системами.

С точки зрения способности ее к восприятию адекватно отра­жающих российскую действительность новых идей, принципов, норм и институтов, изначально "заложенных" и положительно себя проявивших в других правовых системах, она мало чем отличает­ся от своих зарубежных аналогов³. Исходя из этого можно с полной уверенностью сказать, что все то положительное в плане унифика­ции, гармонизации и т. п., что получают или могут получить от клас­сификации зарубежные правовые системы, целиком и полностью относится и к российской правовой системе.

Более того, поскольку современная российская правовая сис­тема рассматривается как система переходного состояния эконо­мики, общества и государств, ориентированных, согласно Консти­туции РФ, на рыночные отношения, а также на построение граж­данского общества и правового, социального государства, то она уже в силу самой своей "переходной" природы должна быть более вос­приимчива к соответствующим правовым институтам, особенно чет­ко выделяющимся в процессе классификации, чем другие правые системы.

Речь при этом идет, в частности, о таких правовых институтах, как институт юридических, материальных и иных гарантий прав


и свобод граждан, ставший особо актуальным в XX в., в век бурного развития промышленной индустрии и демократии¹.

Имеется в виду правовой и политический институт конститу­ционно признанной оппозиции правящей партии, классу, режиму². Официальное признание прав оппозиции, выступление ее в качестве реальной альтернативы существующему режиму и правительству, закрепление за лидером оппозиции — потенциальным главой госу­дарства или правительства и членами теневого кабинета конститу­ционных прав и свобод, наконец, создание конституционно закреп­ленного и гарантированного механизма преемственности власти, не­сомненно, способствовали бы становлению демократии в России и укреплению стабильности общества и государства.

Помимо названных институтов для становления и развития современной правовой и политической системы России большой ин­терес представляли бы развиваемые западными теоретиками и практиками конституционно-правовые основы обеспечения стабиль­ности и эффективности существующих в различных странах госу­дарственно-правовых режимов; институт реального разделения и взаимного сдерживания, балансирования властей; институты, обес­печивающие эффективную борьбу с так называемой корпоративной преступностью (corporate crime) и политической коррупцией; и др.³

Дальнейшей разработке и адаптации данных и подобных ин­ститутов к российской действительности в немалой степени может способствовать классификация национальных правовых систем и выделение среди них с целью последующей трансформации общих для всех, наиболее устоявшихся и оправдавших себя правовых фе­номенов.