Философия. Учебнометодическое пособие ЙошкарОла, 2017
 Скачать 1.85 Mb.
|
|
Поль Фейерабенд. Против метода. Очерк анархистической теории познания 1 «Все дозволено » Идея метода, содержащего жесткие, неизменные и абсолютно обязательные принципы научной деятельности, сталкивается со зна- чительными трудностями при сопоставлении с результатами исто- рического исследования. При этом выясняется, что не существует правила – сколь бы правдоподобным и эпистемологически обосно- ванным оно ни казалось, – которое в то или иное время не было бы нарушено. Становится очевидным, что такие нарушения не случай- ны и не являются результатом недостаточного знания или невнима- тельности, которых можно было бы избежать. Напротив, мы видим, что они необходимы для прогресса науки. Действительно, одним из наиболее замечательных достижений недавних дискуссий в обла- сти истории и философии науки является осознание того факта, что такие события и достижения, как изобретение атомизма в античности, коперниканская революция, развитие современного атомизма (кине- тическая теория, теория дисперсии, стереохимия, квантовая теория), постепенное построение волновой теории света, оказались возмож- ными лишь потому, что некоторые мыслители либо сознательно решили разорвать путы «очевидных» методологический правил, ли- бо непроизвольно нарушали их. Еще раз повторяю: такая либеральная практика есть не просто факт истории науки – она и разумна, и абсолютно необходима для разви- тия знания. Для любого данного правила, сколь бы «фундаменталь- ным» или «необходимым» для науки оно ни было, всегда найдутся обстоятельства, при которых целесообразно не только игнорировать это правило, но даже действовать вопреки ему. Например, сущест- вуют обстоятельства, при которых вполне допустимо вводить, раз- рабатывать и защищать гипотезы ad hoc, гипотезы, противоречащие хорошо обоснованным и общепризнанным экспериментальным ре- зультатам, или же такие гипотезы, содержание которых меньше, чем содержание уже существующих и эмпирически адекватных альтер- натив, или просто противоречивые гипотезы и т. п. 1 Фейерабенд П. Избранные труды по методологии науки. – М., 1986. – С. 125–467. 192 Существуют даже обстоятельства – и встречаются они довольно часто, – при которых аргументация лишается предсказательной си- лы и становится препятствием на пути прогресса. Никто не станет утверждать, что обучение маленьких детей сводится исключительно к рассуждениям (argument) (хотя рассуждение должно входить в про- цесс обучения, и даже в большей степени, чем это обычно имеет ме- сто), и сейчас почти каждый согласен с тем, что те факторы, которые представляются результатом рассудочной работы – овладение языком, наличие богатого перцептивного мира, логические способности, – частично обусловлены обучением, а частично – процессом роста, ко- торый осуществляется с силой естественного закона. В тех же случаях, где рассуждения представляются эффективными, их эффективность чаще всего обусловлена физическим повторением, а не семантиче- ским содержанием. Согласившись с этим, мы должны допустить возможность нерас- судочного развития и у взрослых, а также в теоретических построе- ниях таких социальных институтов, как наука, религия, проституция и т. п. Весьма сомнительно, чтобы то, что возможно для маленького- ребенка – овладение новыми моделями поведения при малейшем побуждении, их смена без заметного усилия, – было недоступно его родителям. Напротив, катастрофические изменения нашего физическо- го окружения, такие, как войны, разрушения систем моральных цен- ностей, политические революции, изменяют схемы реакций также и взрослых людей, включая важнейшие схемы рассуждений. Такие из- менения опять-таки могут быть совершенно естественными, и един- ственная функция рационального рассуждения в этих случаях может заключаться лишь в том, что оно повышает то умственное напряже- ние, которое предшествует изменению поведения и вызывает его. Если же существуют факторы – не только рассуждения, – застав- ляющие нас принимать новые стандарты, включая новые и более сложные формы рассуждения, то не должны ли в таком случае сто- ронники status quo представить противоположные причины, а не просто контраргументы? И если старые формы рассуждения оказываются слишком слабой причиной, то не обязаны ли их сторонники усту- пить либо прибегнуть к более сильным и более «иррациональным» средствам? (Весьма трудно, если не невозможно, преодолеть с по- мощью рассуждения тактику «промывания мозгов».) В этом случае даже наиболее рафинированный рационалист будет вынужден отка- заться от рассуждений и использовать пропаганду и принуждение 193 и не вследствие того, что его доводы потеряли значение, а просто пото- му, что исчезли психологические условия, которые делали их эффек- тивными и способными оказывать влияние на других. А какой смысл использовать аргументы, оставляющие людей равнодушными? Разумеется, проблема никогда не стоит именно в такой форме. Обучение стандартам и их защита никогда не сводятся лишь к тому, чтобы сформулировать их перед обучаемым и сделать по мере воз- можности ясными. По предположению, стандарты должны обладать максимальной каузальной силой, что весьма затрудняет установле- ние различия между логической силой и материальным воздействи- ем некоторого аргумента. Точно так же, как хорошо воспитанный ученик будет повиноваться своему воспитателю независимо от того, насколько велико при этом его смятение и насколько необходимо усвоение новых образцов поведения, так и хорошо воспитанный ра- ционалист будет повиноваться мыслительным схемам своего учителя, подчиняться стандартам рассуждения, которым его обучили, придер- живаться их независимо от того, насколько велика путаница, в кото- рую он погружается. При этом он совершенно не способен понять, что то, что ему представляется «голосом разума», на самом деле есть лишь каузальное следствие полученного им воспитания и что апел- ляция к разуму, с которой он так легко соглашается, есть не что иное, как политический маневр. Тот факт, что заинтересованность, насилие, пропаганда и тактика «промывания мозгов» играют в развитии нашего знания и науки го- раздо большую роль, чем принято считать, явствует также из анали- за отношений между идеей и действием. Предполагается, что ясное и отчетливое понимание новых идей предшествует и должно пред- шествовать их формулировке и социальному выражению. («Иссле- дование начинается с проблем», – говорит Поппер.) Сначала у нас есть идея или проблема, а затем мы действуем, т. е. говорим, сози- даем или разрушаем. Однако маленькие дети, которые пользуются словами, комбинируют их, играют с ними, прежде чем усвоят их зна- чение, первоначально выходящее за пределы их понимания, дейст- вуют совершенно иначе. Первоначальная игровая активность явля- ется существенной предпосылкой заключительного акта понимания. Причин, препятствующих функционированию этого механизма, у взрослых людей нет. Можно предположить, например, что идея свободы становится ясной только благодаря тем действиям, которые направлены на ее достижение. Создание некоторой вещи и полное 194 понимание правильной идеи этой вещи являются, как правило, ча- стями единого процесса и не могут быть отделены одна от другой без остановки этого процесса. Сам же процесс не направляется и не мо- жет направляться четко заданной программой, так как содержит в себе условия реализации всех возможных программ. Скорее этот процесс направляется некоторым неопределенным побуждением, некоторой «страстью» (Кьеркегор). Эта страсть дает начало специфическому поведению, которое в свою очередь создает обстоятельства и идеи, необходимые для анализа и объяснения самого процесса, представ- ления его в качестве «рационального». Контриндукция Подробный анализ этого принципа означает рассмотрение следст- вий из тех «контрправил», которые противостоят некоторым извест- ным правилам научной деятельности. Для примера рассмотрим правило, гласящее, что именно «опыт», «факты» или «эксперимен- тальные результаты» служат мерилом успеха наших теорий, что со- гласование между теорией и «данными» благоприятствует теории (или оставляет ситуацию неизменной), а расхождение между ними подвергает теорию опасности и даже может заставить нас отбросить ее. Это правило является важным элементом всех теорий подтвер- ждения (confirmation) и подкрепления (corroboration) и выражает суть эмпиризма. Соответствующее «контрправило» рекомендует нам вводить и разрабатывать гипотезы, которые несовместимы с хорошо обоснованными теориями или фактами. Оно рекомендует нам дейст- вовать контриндуктивно. Контриндуктивная процедура порождает следующие вопросы: является ли контриндукция более разумной, чем индукция? Существу- ют ли обстоятельства, благоприятствующие ее использованию? Каковы аргументы в ее пользу? Каковы аргументы против нее? Всегда ли можно предпочитать индукцию контриндукции? и т. д. Пролиферация идей и теорий В этой главе я представляю более подробные аргументы в защиту того «контрправила», которое побуждает нас вводить гипотезы, несовместимые с хорошо обоснованными теориями. Эти аргументы будут носить косвенный характер. Они начинаются с критики требо- вания, гласящего, что новые гипотезы должны быть совместимы с такими теориями. Это требование будет называться условием сов- местимости. 195 На первый взгляд условие совместимости можно описать в не- скольких словах. Хорошо известно, что теория Ньютона несовместима с законом свободного падения Галилея и с законами Кеплера; что статистическая термодинамика несовместима со вторым законом фе- номенологической теории; что волновая оптика несовместима с гео- метрической оптикой и т. д. Заметим, что здесь речь идет о логической несовместимости; вполне возможно, что различия в предсказаниях слишком малы для того, чтобы их смог обнаружить эксперимент. Заметим также, что здесь речь идет не о несовместимости, скажем, теории Ньютона и закона Галилея, а о несовместимости некоторых следствий ньютоновской теории с законом Галилея в той области, где этот закон действует. В последнем случае ситуация представля- ется особенно ясной. Закон Галилея утверждает, что ускорение сво- бодного падения тел является постоянным, в то время как примене- ние теории Ньютона к условиям поверхности Земли дает ускорение, которое не является постоянным, а уменьшается (хотя и незначи- тельно) с увеличением расстояния от центра Земли. Польза забытых идей Было указано на то, что проверка такой точки зрения часто нуж- дается в противоречащей ей альтернативной теории, так что совет, данный Ньютоном, откладывать обсуждение альтернатив до появле- ния первой трудности ставит, так сказать, телегу впереди лошади. Ученый, заинтересованный в получении максимального эмпириче- ского содержания и желающий понять как можно больше аспектов своей теории, примет плюралистическую методологию и будет сравни- вать теории друг с другом, а не с «опытом», «данными» или «факта- ми»; он скорее попытается улучшить те концепции, которые проиг- рывают в соревновании, чем просто отбросить их. Альтернативы, нужные для поддержания дискуссии, он вполне может заимствовать из прошлого. В сущности, их можно брать отовсюду, где удается об- наружить: из древних мифов и современных предрассудков, из тру- дов специалистов и из болезненных фантазий. Вся история некоторой области науки используется для улучшения ее наиболее современно- го и наиболее «прогрессивного» состояния. Исчезают границы меж- ду историей науки, ее философией и самой наукой, а также между наукой и не-наукой. Эта позиция, представляющая собой естественное следствие вы- сказанных выше аргументов, часто подвергается нападкам, однако не с помощью контраргументов, на которые можно было бы легко 196 ответить, а с помощью риторических вопросов. Нередко» прогресс достигался именно за счет той «критики из прошлого», которая здесь подвергается осмеянию. Так, мысль о движении Земли – эта стран- ная, древняя и «совершенно нелепая» идея пифагорейцев – после Аристотеля и Птолемея была выброшена на свалку историк и возрож- дена только Коперником, который направил ее против ее же прежних победителей. Сочинения алхимиков сыграли важную роль, которая все еще недостаточно хорошо изучена, в возрождении этой идеи; недаром их тщательно изучал сам великий Ньютон. Примеры такого рода нередки! Ни одна идея никогда не была проанализирована пол- ностью со всеми своими следствиями, и ни одной концепции не бы- ли предоставлены все шансы на успех, которых она заслуживает. Теории устраняются и заменяются более модными задолго до того, как им представится случай показать все свои достоинства. Кроме того, древние ученые и «примитивные» мифы кажутся странными и бес- смысленными только потому, что их научное содержание либо неиз- вестно, либо разрушено филологами и антропологами, незнакомыми с простейшими физическими, медицинскими или астрономическими знаниями. Плюрализм теорий и метафизических воззрений важен не только для методологии – он является также существенной частью гума- низма. Прогрессивные учителя всегда пытались развивать индивиду- альность своих учеников и выявлять специфические, а иногда совер- шенно-уникальные способности и убеждения ребенка. Однако к такому виду образования, как правило, относились как к бесплодным уп- ражнениям, пустой игре ума. Разве не должны мы готовить ребенка к такой жизни, какова она в действительности? И не означает ли это, что дети должны усвоить одно определенное множество воззрений, отбросив все остальные? А если они все-таки сохранят остатки во- ображения, то не найдут ли они свое подлинное применение в ис- кусстве или в области мечты, которая, однако, мало связана с тем миром, в котором мы живем? Не приведет ли это, наконец, к расколу между ненавистной реальностью и желанными фантазиями, наукой и искусством, скрупулезным описанием и необузданным самовы- ражением? Аргументы в пользу пролиферации показывают, что это не обязательно должно случиться. Имеется возможность сохранить то, что можно было бы назвать свободой артистического творчества, и полностью использовать ее, но не как способ бегства от действи- тельности, а как необходимое свойство открытия и, быть может, даже 197 изменения мира, в котором мы живем. Это совпадение части (отдельного индивида) с целым (с миром), чисто субъективного и произвольного с объективным и закономерным является одним и наиболее важных аргументов в пользу плюралистической методологии. Столкновение теории с фактами Ни одна теория никогда, не согласуется со всеми известными в своей области фактами, однако не всегда следует порицать ее за это. Факты формируются прежней идеологией, и столкновение теории с факта- ми может быть показателем прогресса и первой попыткой обнаружить принципы, неявно содержащиеся в привычных понятиях наблюдения. Наши результаты говорят о том, что едва ли какая-либо теория впол- не совместима с фактами. Требование принимать лишь такие теории, которые совместимы с известными и признанными фактами, вновь ли- шает нас каких-либо теорий. (Повторяю: лишает всяких теорий, так как нет ни одной теории, которая не испытывала бы тех или иных трудностей.) Следовательно, известная нам наука может существовать только в том случае, если мы отбрасываем и это требование и опять-таки пересматриваем нашу методологию, разрешая контриндукцию наряду с необоснованными гипотезами. Правильный метод не должен вклю- чать в себя каких-либо правил, вынуждающих нас осуществлять выбор теорий на основе фальсификации. Скорее его правила должны поз- волять нам осуществлять выбор теорий, которые были проверены и уже фальсифицированы. Пойдем дальше. Факты и теории не только постоянно расходятся между собой, они никогда четко и не отделены друг от друга. Методо- логические правила говорят о «теориях», «наблюдениях» и «экспе- риментальных результатах» так, как если бы это были четко выде- ленные и хорошо определенные объекты, свойства которых легко оценить и которые одинаково понимаются всеми учеными. Однако тот материал, который реально находится в распоряжении ученого, – его законы, экспериментальные результаты, математиче- ский аппарат, его эпистемологические предубеждения, его отношение к абсурдным следствиям принимаемых им теорий во многих случаях является неопределенным, двусмысленным и он никогда полностью не отделен от своей исторической основы. Этот материал всегда пронизан принципами, которые, ученому неизвестны, а если извест- ны, то их чрезвычайно трудно проверить. Сомнительные идеи отно- сительно познавательных способностей человека, в частности мысль о том, что наши чувства в нормальных обстоятельствах дают надеж- 198 ную информацию о мире, могут вторгаться даже в язык наблюдения, влияя на формирование терминов наблюдения и на различие между подлинными и иллюзорными явлениями. В результате этого язык на- блюдения может оказаться привязанным к устаревшим теориям, которые этим окольным путем оказывают влияние даже на самую прогрессивную методологию. (Пример: структура абсолютного про- странства-времени классической физики, которая была узаконена и освящена Кантом.) Даже наиболее простые чувственные впечат- ления всегда содержат в себе некоторый компонент, выражающий физиологическую реакцию воспринимающего организма и не име- ющий объективного коррелята. Этот «субъективный» компонент часто сливается с остальными и образует с ними единое целое, кото- рое можно разложить только извне, с помощью контриндуктивных процедур. (Примером этого может служить образ неподвижной звезды, создаваемый невооруженным глазом, – образ, включающий в себя субъективные эффекты иррадиации, дифракции, диффузии, ограничиваемые вторичным торможением соседних элементов сет- чатки.) И наконец, имеются вспомогательные посылки, необходи- мые для вывода проверяемых следствий и порой образующие целые вспомогательные науки. Первый шаг в нашей критике привычных понятий заключается в том, чтобы создать некоторый инструмент критики, нечто такое, с чем можно было бы сравнить эти понятия. Разумеется, позднее мы захотим узнать несколько больше о самом стандарте сравнения, лучше он или хуже, например, чем проверяемый с его помощью материал. Однако для того, чтобы такая проверка вообще могла быть начата, нужно предварительно иметь хотя бы какой-нибудь стандарт срав- нения. Поэтому первый шаг в нашей критике привычных понятий и привычных реакций есть шаг за пределы того круга, в котором мы вращаемся. Это можно осуществить либо путем изобретения новой концептуальной системы, например новой теории, которая несовме- стима с наиболее тщательно обоснованными результатами наблюде- ния и нарушает наиболее правдоподобные теоретические принципы, либо путем заимствования такой системы вне науки-из религии, ми- фологии или из идей простых и даже не вполне нормальных людей. Этот шаг опять-таки является контриндуктивным. Таким образом, контриндукция является и фактом – ибо наука не могла бы сущест- вовать без нее, – и оправданным и даже необходимым ходом в науч- ной игре. 199 Наука – миф современности Таким образом, наука гораздо ближе к мифу, чем готова допустить философия науки. Это одна из многих форм мышления, разработанных людьми, и не обязательно самая лучшая. Она ослепляет только тех, кто уже принял решение в пользу определенной идеологии или вообще не задумывается о преимуществах и ограничениях науки. Поскольку принятие или непринятие той или иной идеологии следует предо- ставлять самому индивиду, постольку отсюда следует, что отделение государства от церкви должно быть дополнено отделением государ- ства от науки – этого наиболее современного, наиболее агрессивного и наиболее догматического религиозного института. Такое отделе- ние – наш единственный шанс достичь того гуманизма, на который мы способны, но которого никогда не достигали. Мысль о том, что наука может и должна развиваться согласно фик- сированным и универсальным правилам, является и нереальной, и вредной. Она нереальна, так как исходит из упрощенного понима- ния способностей человека и тех обстоятельств, которые сопровождают или вызывают их развитие. И она вредна, так как попытка придать силу этим правилам должна вызвать рост нашей профессиональной квалификации за счет нашей человечности. Вдобавок эта мысль спо- собна причинить вред самой науке, ибо пренебрегает сложностью физических и исторических условий, влияющих на научное изменение. Она делает нашу науку менее гибкой и более догматичной: каждое методологическое правило ассоциировано с некоторыми космологи- ческими допущениями, поэтому, используя правило, мы считаем не- сомненным, что соответствующие допущения правильны. Наивный фальсификационизм уверен в том, что законы природы лежат на по- верхности, а не скрыты под толщей разнообразных помех. Эмпиризм считает несомненным, что чувственный опыт дает гораздо лучшее отображение мира, нежели чистое мышление. Те, кто уповает на ло- гическую доказательность, не сомневаются в том, что изобретения Разума дают гораздо более значительные результаты, чем необуз- данная игра наших страстей. Такие предположения вполне допусти- мы и, быть может, даже истинны. Тем не менее иногда следовало бы проверять их. Попытка подвергнуть их проверке означает, что мы прекращаем пользоваться ассоциированной с ними методологи- ей, начинаем разрабатывать науку иными способами и смотрим, что из этого получается. Анализ конкретных случаев, подобный тому, который был предпринят в предшествующих главах, показывает, что 200 такие проверки происходили всегда, и что они свидетельствуют про- тив универсальной значимости любых правил. Все методологиче- ские предписания имеют свои пределы, и единственным «прави- лом», которое сохраняется, является правило «все дозволено». Изменение перспективы, обусловленное этими открытиями, сра- зу же приводит к давно забытой проблеме ценности науки. Сначала оно приводит к этой проблеме в современной истории, так как со- временная наука подавляет своих оппонентов, а не убеждает их. Наука действует с помощью силы, а не с помощью аргументов (это верно, в частности, для бывших колоний, в которых наука и религия братской любви насаждались как нечто само собой разумеющееся, без обсуждения с местным населением). Сегодня мы понимаем, что рационализм, будучи связан с наукой, не может оказать нам никакой помощи в споре между наукой и мифом, и благодаря исследованиям совершенно иного рода мы знаем также, что мифы намного лучше, чем думали о них рационалисты. Поэтому теперь мы вынуждены поставить вопрос о превосходстве науки. И тогда анализ показывает, что наука и миф во многих отношениях пересекаются, что видимые на- ми различия часто являются локальными феноменами, которые всегда могут обратиться в сходство, и что действительно фундаментальные расхождения чаще всего обусловлены различием целей, а не методов достижения одного и того же «рационального» результата (напри- мер, «прогресса», увеличения содержания или «роста»). Образ науки XX столетия в мышлении ученых и простых людей определяется такими чудесами техники, как цветной телевизор, фо- тографии Луны, печи, работающие на инфракрасных лучах, а также смутными, хотя и весьма популярными слухами или историями о том, каким образом были созданы все эти чудеса. Согласно этим историям, успехи науки являются результатом тон- кой, но тщательно сбалансированной комбинации изобретательности и контроля. У ученых есть идеи, а также специальные методы улучше- ния имеющихся идей. Научные теории проходят проверку. И они дают лучшее понимание мира, чем те идеи, которые не выдержали проверки. Подобные выдумки объясняют, почему современное общество истолковывает науку особым образом и обеспечивает ей привиле- гии, которых лишены другие социальные институты. В идеале современное государство идеологически нейтрально. Религия, миф, предрассудки обладают некоторым влиянием, но лишь косвенно, через посредство политически влиятельных партий. 201 Идеологические принципы могут быть включены в структуру вла- сти, но только решением большинства и после длительного обсуж- дения возможных следствий. В наших школах основные религии пре- подаются как исторические феномены. Как элементы истины они преподносятся лишь в том случае, когда родители настаивают на бо- лее прямом способе обучения. Родителям принадлежит решение во- проса о религиозном воспитании их детей. Финансовая поддержка идеологий не превосходит финансовой поддержки, предоставляемой партиям и частным группам. Государство и идеология, государство и церковь, государство и миф тщательно разделены. Однако наука и государство тесно связаны. Огромные суммы от- пускаются на улучшение научных идей. Незаконнорожденные дис- циплины, подобные философии науки, которые никогда не сделали ни одного открытия, извлекают пользу из научного бума. Даже че- ловеческие отношения рассматриваются с научной точки зрения, как показывают учебные программы, предложения по совершенствова- нию тюрем, армейская подготовка и т. д. Почти все области науки являются обязательными дисциплинами в наших школах. Хотя ро- дители шестилетнего ребенка имеют право решать, учить ли его на- чаткам протестантизма или иудаизма либо вообще не давать ему религиозного воспитания, у них нет такой же свободы в отношении науки. Физику, астрономию, историю нужно изучать. Их нельзя за- менить магией, астрологией или изучением легенд. При этом школа не довольствуется лишь историческим изложе- нием физических (астрономических, исторических и т. д.) фактов и принципов. Она не говорит: некоторые люди верили, что Земля обра- щается вокруг Солнца, а другие считали ее некоторой полой сферой, содержащей Солнце, планеты и неподвижные звезды. А провозгла- шает: Земля обращается вокруг Солнца, все остальное – глупость. Наконец, способ, которым мы принимаем или отвергаем научные идеи, совершенно отличен от демократических процедур принятия решений. Мы принимаем научные законы и факты, мы изучаем их в наших школах, делаем их основой важных политических решений, даже не пытаясь поставить их на голосование. Ученые не ставят их на голосование (по крайней мере они так говорят), и, разумеется, их не ставят на голосование рядовые люди. Изредка обсуждаются и ста- вятся на голосование конкретные предложения. Однако эта про- цедура не распространяется на общие теории и научные факты. Современное общество является «коперниканским» вовсе не потому, 202 что коперниканство было поставлено на голосование, подвергалось демократическому обсуждению, а затем было принято простым большинством голосов. Общество является «коперниканским» по- тому, что коперниканцами являются ученые, и потому, что их кос- мологию принимают столь же некритично, как когда-то принимали космологию епископов и кардиналов. Даже наиболее смелые и революционные мыслители склоняются перед авторитетом науки. Кропоткин стремился разрушить все су- ществующие институты, но не касался науки. Ибсен заходил очень далеко в выявлении условий и предпосылок современного гуманиз- ма, но все-таки сохранял науку в качестве меры истины. Эванс-Прит- чард, Леви-Стросс и другие осознали, что «западное мышление», не будучи высшим этапом развития человечества, занято решением проблем, неизвестных другим идеологиям, однако они исключили науку из сферы релятивизации всех форм мышления. Даже для них наука представляет собой нейтральную структуру, содержащую позитивное знание, которое не зависит от культуры, идеологии, пре- дубеждений. Причиной такого особого отношения к науке является, разумеет- ся, наша сказочка: если наука нашла метод, превращающий зара- женные идеологией мысли в истинные и полезные теории, то она действительно является не просто идеологией, а объективной мерой всех идеологий. В таком случае на нее не распространяется требова- ние отделить идеологию от государства. Однако, как мы убедились, эта сказка – ложь. Не существует осо- бого метода, который гарантирует успех или делает его вероятным. Ученые решают проблемы не потому, что владеют волшебной па- лочкой – методологией или теорией рациональности, – а потому, что в течение длительного времени изучают проблему, достаточно хо- рошо знают ситуацию, поскольку они не слишком глупы (хотя в наши дни это довольно сомнительно, ибо почти каждый может стать уче- ным) и поскольку крайности одной научной школы почти всегда уравновешиваются крайностями другой. (Кроме того, ученые весьма редко решают свои проблемы: они совершают массу ошибок, и мно- гие из их решений совершенно бесполезны.) В сущности, едва ли име- ется какое-либо различие между процессом, приводящим к провозгла- шению нового научного закона, и процессом установления нового закона в обществе: информируют всех граждан либо тех, кто непо- средственно заинтересован, собирают «факты» и предрассудки, 203 обсуждают вопрос и, наконец, голосуют. Но в то время, как демократия прилагает некоторые усилия к тому, чтобы объяснить этот процесс так, чтобы каждый мог понять его, ученые скрывают его или иска- жают согласно своим сектантским интересам. Ни один ученый не согласится с тем, что в его области голосова- ние играет какую-то роль. Решают только факты, логика и методоло- гия – вот что говорит нам сказка. Но как решают факты? Какова их функция в развитии познания? Мы не можем вывести из них наши теории. Мы не можем задать и негативный критерий, сказав, напри- мер, что хорошие теории – это такие теории, которые могут быть опровергнуты, но пока еще не противоречат какому-либо факту. Принцип фальсификации, устраняющий теории на том основании, что они не соответствуют фактам, устранил бы всю науку (или при- шлось бы допустить, что обширные части науки неопровержимы). Указание на то, что хорошая теория объясняет больше, чем ее со- перницы, также не вполне реалистично. Верно, что новые теории часто предсказывают новые явления, однако почти всегда за счет ранее известных явлений. Обращаясь к логике, мы видим, что даже наиболее простые ее требования не выполняются в научной практи- ке и не могут быть выполнены вследствие сложности материала. Идеи, которые ученые используют для представления известного и проникновения в неизвестное, очень редко согласуются со строги- ми предписаниями логики или чистой математики, и попытка под- чинить им науку лишила бы ее той гибкости, без которой прогресс невозможен. Таким образом, мы видим, что одних фактов недоста- точно для того, чтобы заставить нас принять или отвергнуть науч- ную теорию, они оставляют мышлению слишком широкий простор; логика и методология слишком много устраняют, поэтому являются слишком узкими. Между этими двумя полюсами располагается веч- но изменчивая область человеческих идей и желаний. И более тща- тельный анализ успешных ходов в научной игре («успешных», с точки зрения самих ученых) действительно показывает, что су- ществует широкая сфера свободы, требующая множественности идей и допускающая использование демократических процедур (вы- движение – обсуждение – голосование), однако в действительности эта сфера ограничена давлением политики и пропаганды. В этом и состоит решающая роль сказки о специальном методе. Она скры- вает свободу решения, которой обладают творческие ученые и широ- кая публика даже в наиболее косных и наиболее развитых областях 204 науки, провозглашая «объективные» критерии и таким образом за- щищая разрекламированных кумиров (нобелевских лауреатов, руко- водителей лабораторий таких организаций, как Американская меди- цинская ассоциация, или специальных школ, «учителей» и т. д.) от масс (простых граждан, специалистов в ненаучных областях, спе- циалистов других областей науки). Только те граждане принимают- ся в расчет, которые были подвергнуты обработке в научных учреж- дениях (они прошли длительный курс обучения), которые поддались этой обработке (они выдержали экзамены) и теперь твердо убежде- ны в истинности этой сказки. Вот так ученые обманывают себя и всех остальных относительно своего бизнеса, однако это не причиняет им никакого ущерба: они имеют больше денег, больше авторитета и внеш- ней привлекательности, чем заслуживают, и самые глупые действия и самые смехотворные результаты в их области окружены атмосфе- рой превосходства. Настало время поставить их на место и отвести им более скромное положение в обществе. Этот совет, который готовы принять лишь очень немногие из наших благополучных современников, по-видимому, противоречит некото- рым простым и широко известным фактам. Не факт ли, что обучен- ный врач лучше подготовлен к тому, чтобы ставить диагноз и лечить болезнь, чем простой человек или лекарь первобытного общества? Не факт ли, что эпидемии и некоторые опасные болезни исчезли только после появления современной медицины? Не должны ли мы согласиться с тем, что техника добилась громадных успехов благо- даря развитию современной науки? И не являются ли фотографии Луны наиболее ярким и бесспорным доказательством превосходства науки? Таковы некоторые вопросы, которые обрушиваются на несчаст- ных, осмеливающихся критиковать особое положение науки. Эти вопросы достигают своей полемической цели только в том случае, если предположить, что те результаты науки, которых никто не будет отрицать, появились без всякой помощи ненаучных эле- ментов и что их нельзя улучшить благодаря примеси таких элементов. «Ненаучные» процедуры, такие, как знание трав колдунами и знаха- рями, астрономия мистиков, понимание болезни в первобытных об- ществах, лишены какой-либо ценности. Только наука дает нам по- лезную астрономию, эффективную медицину, надежную технику. Нужно также допустить, что успехи науки обусловлены правиль- ным методом, а не просто счастливой случайностью. К прогрессу по- знания привела не удачная космологическая догадка, а правильная 205 и космологически нейтральная обработка данных. Таковы предполо- жения, которые мы должны принять для того, чтобы придать постав- ленным выше вопросам ту полемическую силу, на которую они пре- тендуют. Ни одно из них не было подвергнуто подробному анализу. Соединяя это наблюдение с пониманием того, что у науки нет особого метода, мы приходим к выводу, что разделение науки и не науки не только искусственно, но и вредно для развития познания. Если мы действительно хотим понять природу, если мы хотим преобра- зовать окружающий нас физический мир, мы должны использовать все идеи, все методы, а не только небольшую избранную их часть. Утверждение же о том, что вне науки не существует познания (extra scientiam nulla salus), представляет собой не более чем еще одну очень удобную басню. Первобытные племена имели более разработанные классификации животных и растений, чем современные научные зоо- логия и ботаника, им были известны лекарства, эффективность которых изумляет медиков (в то же время фармацевтическая промышленность уже почувствовала здесь новый источник доходов), у них были сред- ства влияния на соплеменников, которые наука длительное время счи- тала несуществующими (колдовство), они решали сложные проблемы такими способами, которые до сих пор все еще не вполне понятны (сооружение пирамид, путешествия полинезийцев). В древнекаменном веке существовала высокоразвитая астрономия, пользовавшаяся меж- дународной известностью. Эта астрономия была как фактуально адек- ватной, так и эмоционально подходящей, ибо она решала и физиче- ские и социальные проблемы (чего нельзя сказать о современной астрономии) и была проверена очень простыми и изобретательными способами (сложенные из камней обсерватории в Англии и на островах Тихого океана, астрономические школы в Полинезии; более подробное рассмотрение всех этих положений и соответствующие ссылки см. в мо- ей работе «Введение в натурфилософию»). Было осуществлено при- ручение животных, изобретен севооборот, благодаря устранению перекрестного оплодотворения выведены и очищены новые виды рас- тений, сделаны химические изобретения; существовало поразитель- ное – искусство, сравнимое с лучшими достижениями настоящего времени. Правда, не было коллективных посещений Луны, но отдель- ные индивиды, пренебрегая величайшими опасностями для души и психики, совершали путешествия от одной небесной сферы к дру- гой, пока не достигали наконец того, что могли лицезреть самого Бога во всей его славе, в то время как другие совершали превращения 206 в животных и вновь превращались в людей. Во все времена человек смотрел на свое окружение широко раскрытыми глазами и старался понять его своим пытливым умом; во все времена он совершал уди- вительные открытия, из которых мы всегда можем почерпнуть инте- ресные идеи. С другой стороны, современная наука вовсе не столь трудна и не столь совершенна, как стремится внушить нам пропаганда науки. Такие ее области, как медицина, физика или биология, кажутся трудными лишь потому, что их плохо преподают; что существующие учебные разработки полны лишнего материала, что обучение начинается слиш- ком поздно. Во время войны, когда для американской армии потре- бовалось за короткое время подготовить большое количество врачей, оказалось возможным свести все медицинское образование к полу- годовому обучению (однако соответствующие учебники давно ис- чезли, поскольку во время войны науку можно упростить, а в мирное время престиж науки требует большой сложности). Нередки случаи, когда напыщенный и самодовольный специалист терпит фиаско перед лицом обычного человека. Многочисленные изобретатели создают «невозможные» машины. Юристы снова и снова показывают нам, что специалист подчас просто не понимает, о чем говорит. Ученые, в част- ности врачи, порой приходят к совершенно противоположным резуль- татам и, обращаясь к помощи родственников больного (или местных жителей), посредством голосования принимают решение о средствах лечения. Как часто наука совершенствуется и обращается к новым направлениям благодаря ненаучным влияниям! Нам, полноправным гражданам своей страны, нужно решить: либо покорно принять шо- винизм науки, либо устранить его общественным противодействием. В 50-е годы в Китае общественное вмешательство было использова- но против науки маоистами. В 70-х годах при совершенно иных об- стоятельствах оно было вновь использовано в Калифорнии некото- рыми противниками теории органической эволюции. Последуем же их примеру и освободим общество от удушающей власти идеологи- чески окаменевшей науки, как наши предки освободили нас от уду- шающей власти Единственной Истинной Религии! Путь к достижению этой цели ясен. Наука, претендующая на обла- дание единственно правильным методом и единственно приемлемы- ми результатами, представляет собой идеологию и должна быть отде- лена от государства, и в частности от процесса обучения. Ее можно преподавать только тем людям, которые решат сделать этот частный 207 предрассудок своим собственным. С другой стороны, наука, лишен- ная своих тоталитарных претензий, уже не будет независимой и само- достаточной; ее можно изучать в многочисленных и разнообразных комбинациях (одной из таких комбинаций может быть миф и совре- менная космология). Конечно, каждый бизнес имеет право требовать, чтобы его участники прошли определенную подготовку и, может быть, даже приняли определенную идеологию (я против такого обеднения индивидов, когда они все больше и больше становятся похожими друг на друга; тот, кому не нравится современный като- лицизм, может отвернуться от него и сделаться протестантом или атеистом, вместо того чтобы разрушать его практикой бессмыслен- ных звуков мессы, совершаемой на профессионально-церковном жаргоне). Это верно для физики, как верно для религии или прости- туции. Однако такие специальные идеологии и навыки не должны иметь места в процессе общего образования, которое готовит граж- данина к выполнению его роли в обществе. Зрелый гражданин – это не человек, который воспитан на принципах специальной идеологии (например, пуританства или критического рационализма) и который носит ее с собой, подобно духовной опухоли. Зрелый гражданин представляет собой личность, которая научилась развивать и обога- щать свое мышление, а затем приняла решение в пользу того, что представляется ей наиболее подходящим. Это личность, обладающая определенной духовной стойкостью (которая не подпадет под власть первого встретившегося ей уличного зазывалы) и, следовательно, способная сознательно избирать то занятие, которое кажется ей наиболее привлекательным. Для подготовки себя к этому выбору гражданин должен изучить главные идеологические течения как ис- торические феномены, и науку он также должен изучить как истори- ческий феномен, а не как единственно возможный способ решения проблем. Изучив ее вместе с другими сказками, например мифами «примитивных» обществ, он получит информацию, необходимую для свободного решения. Существенной частью общего образования такого рода будет знакомство с наиболее выдающимися пропаганди- стами в самых разных областях, с тем, чтобы ученик мог выработать в себе стойкость по отношению ко всем видам пропаганды, включая пропаганду, называемую «аргументацией». Лишь после такой закалки он может обратиться к решению спора рационализм – иррационализм, наука – миф, наука – религия и т. п. В этом случае его решение в поль- зу науки (если он выберет науку) будет гораздо более «рациональным», 208 чем любое решение в пользу науки, принимаемое сегодня. В любом случае наука и школа должны быть разделены столь же тщательно, сколь тщательно разделены в наши дни школа и религия. Разумеет- ся, ученые будут принимать участие в правительственных решениях в той мере, в какой каждый человек принимает участие в таких ре- шениях. При этом они не будут обладать подавляющим авторитетом. Мы услышим голос каждого заинтересованного лица, решающего такие фундаментальные вопросы, как вопрос о методах обучения или об истинности фундаментальных убеждений (например, теории эволюции или квантовой теории), а не мнение нескольких умников, прикрывающихся несуществующей методологией. Не следует опа- саться, что такой способ общественного устройства приведет к не- желательным результатам. Наука сама пользуется методами балло- тировки, обсуждения, голосования, не имея ясного представления об их механизме и искажая его. Рациональность же наших убежде- ний, безусловно, значительно возрастет. |