Философия. Учебнометодическое пособие ЙошкарОла, 2017
 Скачать 1.85 Mb.
|
|
И. Лакатос. Фальсификация и методология научно-исследовательских программ 1 Догматический (натуралистический) фальсификационизм . Эмпирический базис Существо разногласий станет яснее, если мы восстановим про- блемную ситуацию, как она возникла в философии науки после кра- ха «джастификационизма». «Джастификационисты» полагают, будто научное знание состоит из доказательно обоснованных высказываний. Признавая, что чисто логическая дедукция позволяет только выводить одни высказывания из других (переносить истинность), но не обосновывать (устанавли- вать) истинность, они по-разному решают вопрос о природе тех вы- сказываний, истинность которых устанавливается и обосновывается внелогическим образом. Классические интеллектуалисты (в более узком смысле – «раци- оналисты») допускают весьма различные, но в равной мере надежные типы «внелогического» обоснования – откровение, интеллектуальную интуицию, опыт. Любые научные высказывания могут быть выведе- ны логически из подобных оснований. 1 Лакатос И. Фальсификация и методология научно-исследовательских программ. – М.: Медиум, 1995. 160 Классические эмпирицисты считают такими основаниями только сравнительно небольшое множество «фактуальных высказываний», выражающих «твердо установленные факты». Значения истинности таких высказываний устанавливаются опытным путем, и все они об- разуют эмпирический базис науки. Если требовать, чтобы в основа- ниях науки не было ничего, кроме узкого эмпирического базиса, то для доказательного обоснования научных теорий нужны более эф- фективные логические средства, чем дедуктивная логика, которой ограничиваются интеллектуалисты, например, «индуктивная логика». Все джастификационисты, будь то интеллектуалисты или эмпирици- сты, согласны в том, что единичного высказывания, выражающего твердо установленный факт, достаточно для опровержения универ- сальной теории; но лишь немногие осмеливаются утверждать, что конечной конъюнкции фактуальных высказываний достаточно для «индуктивного» доказательного обоснования универсальной теории. Джастификационизм, считающий знанием лишь то, что доказа- тельно обосновано, был господствующей традицией рационального мышления на протяжении столетий. Скептицизм не есть отрицание джастификационизма; скептики только полагают, что нет (или не мо- жет быть) доказательно обоснованного знания и поэтому нет знания вообще. Они видят в »знании» только разновидность веры, свойст- венной всем одушевленным существам. Тем самым скептицизм, ос- тающийся джастификационистским, дискредитирует знание, откры- вая дверь иррационализму, мистике, суевериям. Поэтому понятны исключительные усилия, предпринимаемые клас- сическими рационалистами, чтобы спасти синтетические априорные принципы интеллектуализма, и классическими эмпирицистами, спа- сающими определенность эмпирического базиса и значимость ин- дуктивного вывода. Они верны кодексу научной чести, требующему воздерживаться от необоснованных высказываний. Но и те, и другие терпят поражение: кантианцы – от удара, нанесенного неэвклидовой геометрией и неньютоновской физикой, эмпирицисты – от логи- ческой невозможности положить в основание знания чисто эмпири- ческий базис (еще кантианцы заметили, что никакое научное выска- зывание не может быть вполне обосновано фактами и индуктивную логику (никакая логика не может увеличить содержание знания, гаран- тируя вместе с тем его безошибочность). Отсюда следовало, что все теории в равной степени не могут иметь доказательного обоснования. 161 Философы неохотно признавали это по очевидным причинам: классические джастификационисты страшились вывода, что если теоретическая наука не имеет доказательного обоснования, то она есть не что иное как софистика и иллюзия, если не бессовестное на- дувательство. Философское значение пробабилизма (или «неоджа- стификационизма») состояло в попытке избежать такого вывода. Пробабилизм возник благодаря усилиям группы кембриджских философов, полагавших, что хотя научные теории равно необоснован- ны, они все же обладают разными степенями вероятности (в том смыс- ле, какой придан этому термину исчислением вероятностей) по отно- шению к имеющемуся эмпирическому подтверждению. С этой точки зрения, кодекс научной чести не так суров, как кажется: он требу- ет только высокой вероятности научных теорий или хотя бы того, чтобы в каждом конкретном случае были указаны эмпирические подтверждения данной теории и определена вероятность этой тео- рии по отношению к этим подтверждениям. Конечно, замена доказательной обоснованности вероятностью была серьезным отступничеством джастификационистского мышле- ния. Но и оно оказалось недостаточным. Вскоре было показано, главным образом благодаря настойчивым усилиям Поппера, что при весьма общих условиях все теории имеют нулевую вероятность, независимо от количества подтверждений; все теории не только равно необоснованны, но и равно невероятны. Многие философы все еще полагают, будто бы, потерпев неудачу в попытках найти хотя бы пробабилистское решение проблемы ин- дукции, мы тем самым вынуждены »отвергнуть все то, что наукой и здравым смыслом рассматривалось как знание». На этом фоне особенно видна незаурядная роль фальсификационизма, решившего- ся на радикальное изменение способов оценки научных теорий и, шире, канонов интеллектуальной честности. Фальсификационизм тоже стал, так сказать, новым и значитель- ным отступничеством рационализма. Но это было отступлением от утопических идеалов последнего, оно обнажило путаность и лице- мерность многочисленных попыток отстоять эти утопические идеа- лы и, следовательно, сыграло прогрессивную роль. Остановимся вначале на наиболее характерном виде фальсифи- кационизма: догматическом (или «натуралистическом») фальсифи- кационизме. Согласно этой концепции, все без исключения научные теории опровержимы, однако существует некий неопровержимый 162 эмпирический базис. Это – строгий эмпирицизм, но без индуктивиз- ма; неопровержимость эмпирического базиса не переносится на тео- рии. Поэтому догматический фальсификационизм можно считать более слабым вариантом джастификационизма. Очень важно подчеркнуть, что само по себе признание (подкреп- ленного) контрпримера решающим свидетельством против данной теории еще не определяет методолога как догматического фальси- фикациониста. С этим согласится любой кантианец или индуктивист. Но и тот, и другой, почтительно склоняя голову перед отрицатель- ным результатом решающего эксперимента, в то же время озабоче- ны прежде всего тем, как получше укрепить пока еще не опроверг- нутую теорию, отсидеться в ее окопах под критическим обстрелом со стороны другой теории. Например, кантианцы верили в то, что евклидова геометрия и ме- ханика Ньютона неприступны; индуктивисты верили, что вероятность этих теорий равна 1. Но догматический фальсификационист прежде всего верит эмпирическому контр-свидетельству, считая его единст- венным арбитром, выносящим приговор теории. Поэтому догматического фальсификациониста отличает то, что для него все теории в равной степени гипотетичны. Наука не может доказательно обосновать ни одной теории. Но, не будучи способной доказательно обосновывать, наука может опровергать: «с полной логи- ческой определенностью отрекаться от того, что обнаружило свою лож- ность», а это означает, что допускается существование фундаментально- го эмпирического базиса – множества фактуальных высказываний, каждое из которых может служить опровержением какой-либо теории. Фальсификационисты предлагают новый, надо сказать, довольно умеренный кодекс научной чести: они склонны считать «научными» не только те высказывания, которые доказательно обоснованы фак- тами, но и те, которые всего лишь опровержимы, то есть противоречат некоторым фактуальным высказываниям, другими словами, «науч- ные» высказывания должны иметь непустое множество потенциаль- ных фальсификаторов. Таким образом, научная честность требует постоянно стремиться к такому эксперименту, чтобы, в случае противоречия между его резуль- татом и проверяемой теорией, последняя была отброшена. Фальсифи- кационист требует, чтобы опровергнутое высказывание безоговорочно отвергалось без всяких уверток. С нефальсифицируемыми высказыва- ниями, если это не тавтологии, догматический фальсификационист 163 расправляется без проволочек: зачисляет их в «метафизические» и лишает их права гражданства в науке. Догматические фальсификационисты четко различают теоретика и экспериментатора: теоретик предполагает, экспериментатор – во имя Природы – располагает. По логике догматического фальсификационизма, рост науки – это раз за разом повторяющееся опрокидывание теорий, наталкивающихся на твердо установленные факты. Например, согласно этой концепции, вихревая теория тяготения Декарта была опровергнута – и отброше- на – тем фактом, что планеты движутся по эллиптическим орбитам, а не по картезианским кругам; теория Ньютона успешно объяснила известные в ее время факты, как те, что объяснялись теорией Декарта, так и те, что служили опровержением последней. Точно так же, если следовать рассуждениям фальсификационистов, теория Ньютона, в свою очередь, была опровергнута – доказана ее ложность – фактом аномальности перигелия Меркурия, а теория Эйнштейна справилась с объяснением и этого факта. Все это означает следующее: наука занимается тем, что выдвигает смелые предположения, которые ни- когда не бывают ни доказательно обоснованны, ни даже признаны вероятными, зато некоторые из них впоследствии устраняются твер- до установленными, решительными опровержениями, а на их место приходят еще более смелые, новые и покамест неопровергнутые – по крайней мере, на первых порах – гипотезы. Однако догматический фальсификационизм уязвим. Он зиждется на двух ложных посылках и на слишком узком критерии демаркации между научным и ненаучным знанием. Первая посылка – это утверждение о существовании естественной, вытекающей из свойств человеческой психики, разграничительной линии между теоретическими или умозрительными высказывания- ми, с одной стороны, и фактуальными (базисными) предложениями наблюдения, с другой. (Вслед за Поппером, я назову это натурали- стической концепцией наблюдения). Вторая посылка – это утверждение о том, что высказывание, ко- торое в соответствии с психологическим критерием фактуальности может быть отнесено к эмпирическому базису (к предложениям на- блюдения), считается истинным; о нем говорят, что оно доказатель- но обосновано фактами. Эти две посылки предохраняют от смертельной для догматическо- го фальсификационизма возможности опровержения эмпирического 164 базиса, ложность которого могла бы переноситься дедуктивными процедурами на проверяемую теорию. К этим посылкам добавляется критерий демаркации: «научны- ми» считаются только те теории, которые исключают некоторые до- ступные наблюдению состояния дел в исследуемой предметной об- ласти и потому могут быть опровергнуты фактами. Иначе говоря, теория «научна», если у нее есть эмпирический базис. Однако обе посылки ложны. Психология опровергает первую, логика – вторую, и, наконец, методологические рассуждения говорят против критерия демарка- ции. Рассмотрим все это поочередно. Даже беглый обзор нескольких характерных примеров показывает несостоятельность первой посылки. Галилей утверждал, что он мог «наблюдать» горы на Луне и пятна на Солнце, и что эти «наблюдения» опровергли прославленную в веках теорию, согласно которой небес- ные тела должны быть непорочно чистыми сферами. Но его «наблю- дения» не соответствуют критериям, по которым «наблюдаемым» считается только то, что видят невооруженным глазом. Возможно- сти галилеевских наблюдений зависели от возможностей его теле- скопа, а следовательно, и от оптической теории, на основании кото- рой этот телескоп был изготовлен, что вызывало сомнения у многих современников Галилея. Аристотелевской теории противостояли не галилеевские наблю- дения, чистые, без теоретической примеси, а »наблюдения», прове- денные Галилеем на основе принятой им оптической теории. Имен- но эти «наблюдения» и противоречили «наблюдениям» Аристотеля, основанным на теории небесных тел Стагирита. Кое-кто из эмпири- цистов мог бы согласиться с этим и признать, что «наблюдения» Га- лилея не были настоящими наблюдениями; но все же они верят в то, что можно провести «естественную демаркацию» между предложе- ниями, продиктованными пассивному и не имеющему собственного содержания уму чувствами-только так, якобы, образуется настоящее «непосредственное знание», и теми предложениями, которые сфор- мированы теоретически-нагруженными, «нечистыми» ощущениями. Дело в том, что все разновидности джастификационистских теорий познания, считающие источником (единственным или данным) знания чувства, оказываются в тесной зависимости от психологии наблюдения. Именно психология определяет, что такое «правильное», «нормаль- ное», «здоровое», «неискаженное», «точное» или «научно значимое» 165 состояние чувств – или даже состояние души как таковой, – при ко- тором возможно истинное наблюдение. Например, Аристотель и стоики под правильным сознанием по- нимали сознание человека, здорового с медицинской точки зрения. Современные мыслители признают, что правильное сознание есть нечто большее, чем просто «здоровый дух». У Декарта – это сознание, закаленное в горниле скептического сомнения, выжигающего все, кроме cogito, чтобы затем возродить из него ego, способное с помощью Бога познавать истину. Для всех школ современного джастификаци- онизма характерна особая психотерапия, посредством которой они намерены приуготовлять сознание к восприятию блаженства доказан- ной истины через мистическое соприкосновение. Так, для классиче- ских эмпирицистов правильное сознание есть tabula rasa, лишенная всякого первичного содержания, свободная от любых теоретических предрассудков. Но ошеломляющий для классического эмпиризма вывод, следующий из работ Канта и Поппера, а также психологов, испытавших влияние этих мыслителей, заключается в том, что по- добная эмпирицистская психотерапия не может быть успешной; Причина в том, что нет и не может быть ощущений, не нагруженных ожиданиями, и следовательно, нет никакой естественной (то есть психологической) демаркации между предложениями наблюдения и теоретическими предложениями. Но даже если бы такая есте- ственная демаркация существовала, вторая посылка догматического фальсификационизма была бы ниспровергнута логикой. Дело в том, что значения истинности предложений «наблюдения» не могут быть однозначно определены: никакое фактуальное предложение не мо- жет быть доказательно обосновано экспериментом. Можно только выводить одни предложения из других, но нельзя их вывести из фак- тов; попытаться доказывать предложения, ссылаясь на показания чувств, все равно, что доказывать свою правоту, «стуча кулаком по столу». Это элементарная логическая истина, но даже сегодня она усвоена совсем немногими. Если фактуальные предложения недоказуемы, то они могут быть ошибочными. Но если они могут быть ошибочными, то конфликт между теориями и фактуальными предложениями не обязательно означает «фальсификацию», это может быть просто несогласован- ность. Быть может, воображение играет более важную роль при формулировании теорий, чем «фактуальных предложений», но оши- бочными могут быть и те, и другие. Следовательно, мы не можем 166 не только доказательно обосновывать теории, но и опровергнуть их. Никакой демаркации между рыхлыми, недоказуемыми «теория- ми» и жесткими, доказательно обоснованными предложениями «эм- пирического базиса» не существует: все научные предложения яв- ляются теоретическими и, увы, погрешимыми. Наконец, если бы даже существовала естественная демаркация между предложениями наблюдения и теориями, а истинностное зна- чение первых могло бы быть однозначно установлено, догматиче- ский фальсификационизм все же был бы бессилен устранить наибо- лее значимые теории, обычно называемые научными. Ведь если даже эксперименты могли бы доказательно обосновывать свои ре- зультаты, их опровергающая способность была бы до смешного ни- чтожной: наиболее признанные научные теории характеризуются как раз тем, что не запрещают никаких наблюдаемых состояний. Чтобы убедиться в этом, рассмотрим одну поучительную исто- рию, прежде чем перейти к общим выводам. Это история о том, как неправильно вели себя планеты. Некий физик «доэйнштейновской» эпохи, пользуясь ньютоновской меха- никой и законом всемирного тяготения (N) при некоторых данных условиях (I), вычисляет траекторию только что открытой малой пла- неты Р. Но планета не желает двигаться по вычисленному пути, ее траектория отклоняется. Что делает наш физик? Может быть, он за- ключает, что, поскольку такое отклонение не предусмотрено теори- ей Ньютона, а с упрямым фактом ничего поделать нельзя, то, стало быть, теория N опровергнута? Ничуть не бывало. Вместо этого наш физик выдвигает предположение, что должна существовать пока еще неизвестная планета Р’, тяготение которой возмущает траекторию Р. Он садится за расчеты, вычисляет массу, орбиту и прочие характеристики гипотетической планеты, а затем просит астронома-наблюдателя проверить его гипотезу. Но планета Р’ слишком мала, ее не удается разглядеть даже в са- мые мощные из существующих телескопов. Тогда астроном- наблюдатель требует построить более мощный телескоп, без которо- го успешное наблюдение невозможно. Через три года новый телескоп готов. Если бы ранее не известная планета Р’ была бы открыта, ученые на весь мир раструбили бы о новом триумфе ньютонианской теории. Но ничего подобного не произошло. Что же наш физик? Отверг ли он ньютоновскую теорию вместе со своей гипотезой о причине отклонения планеты от вычисленной 167 траектории? Отнюдь! Вместо этого он уверяет, что планета Р’ скры- та от нас облаком космической пыли. Он вычисляет координаты и параметры этого облака и просит денег на постройку искусствен- ного спутника Земли, наблюдениями с которого можно было бы про- верить его вычисления. Предположим, что установленные на спут- нике приборы (возможно, самые новейшие, основанные на еще мало проверенной теории) зарегистрировали бы существование гипотети- ческого облака. Разумеется, это было бы величайшим достижением ньютоновской науки. Но облако не найдено. Отбросил ли теперь наш ученый теорию Ньютона вместе со сво- ими гипотезами о планете-возмутительнице и облаке, превращаю- щем ее в планету-невидимку? Ничего подобного. Теперь он уверяет, что существует некое магнитное поле в этом районе вселенной, из-за которого приборы спутника не могут обна- ружить пылевое облако. И вот построен новый спутник с другими приборами. Если бы теперь магнитное поле было обнаружено, ньютонианцы праздновали бы головокружительную победу. И снова – увы! Может быть, теперь уже можно считать ньютоновскую теорию опровергнутой? Как бы не так. Тотчас выдвигается новая еще более остроумная ги- потеза, объясняющая очередную неудачу, либо вся эта история по- гребается в пыльных томах периодики и уже больше никем не вспо- минается. Эта история ясно показывает, что даже самые респектабельные научные теории вроде ньютоновской динамики и теории гравитации могут терпеть неудачу, запрещая какие-либо наблюдаемые положе- ния вещей. В самом деле, научные теории исключают какие-либо события в определенных (ограниченных в пространстве и времени) уголках Вселенной («сингулярные» события) только при условии, что эти события не зависят от каких-либо неучтенных (быть может, скрытых в отдаленных и неизвестных пространственно-временных закоулках Вселенной) факторов. Но это значит, что такие теории никогда не могут противоречить отдельному «базисному» предложению; они могли бы противоречить только полной конъюнкции всех базисных предложений, описывающих данное сингулярное событие в прост- ранственно-временных параметрах, и некоторого универсального пред- ложения о несуществовании, то есть такого предложения, в котором 168 утверждалось бы, что никакая неизвестная причина, где бы она ни располагалась во Вселенной, не имеет никакого отношения к данно- му событию. Но догматический фальсификационист вряд ли станет утверждать, что подобные универсальные предложения о несущест- вовании могли бы относиться к эмпирическому базису, то есть мог- ли бы проверяться наблюдением и приобретать таким образом дока- зательную обоснованность. Можно по-другому сказать, что в структуру научных теорий вхо- дит, как правило, ограничение ceteris paribus (при прочих равных условиях); в таких случаях теория может быть опровергнута только вместе с этим ограничением. Но если взять теорию без этого ограни- чения, она уже не может быть опровергнута, так как, заменяя ceteris paribus, можно получить уже иную теорию и, следовательно, ника- кие проверки не могут считаться решающими. А это значит, что «безжалостная» стратегия опровержения, кото- рой следует догматический фальсификационизм, в этих случаях про- валивается, даже если бы мы допустили существование абсолютно непоколебимого эмпирического базиса, как пусковой площадки для разрушительных залпов modus tollens; ведь цель, по которой велся бы огонь, оказывается совершенно неуязвимой. И когда такими це- лями оказываются наиболее значительные, «зрелые» теории, знаме- нующие собой целые этапы в истории науки, они prima facie приоб- ретают репутацию «неопровержимых». Но более того, по критериям догматического фальсификационизма под эту категорию подпадают и все вероятностные (probabilistic) теории, ибо никакая конечная подборка фактов не может опровергнуть универсальную вероят- ностную теорию; такие теории, как и теории с ограничением ceteris paribus, не имеют эмпирического базиса. Но тогда догматический фаль- сификационист, в соответствии со своими правилами, должен отне- сти даже самые значительные научные теории к метафизике, где нет места рациональной дискуссии – если исходить из критериев рацио- нальности, сводящихся к доказательствам и опровержениям, – поскольку метафизические теории не являются ни доказуемыми, ни опровержи- мыми. Таким образом, критерий демаркации догматического фаль- сификациониста оказывается в высшей степени антитеоретическим. Кроме того, можно было бы легко показать, что ограничение ceteris paribus является не исключением, а правилом в науке. В конце концов, наука – не сувенирная лавка, где выставляются напоказ вся- ческие местные или привозные диковинки. Возьмем высказывание 169 «Все жители Брайтона умерли от саркомы легких в период между 1950 и 1960 годами». Оно не содержит в себе ничего логически не- возможного и даже может быть истинным. Но поскольку в нем ут- верждается нечто имеющее лишь микроскопическую вероятность, то оно могло бы заинтересовать какого-нибудь чудака, коллекцио- нирующего курьезы, или иметь ценность черного юмора, но никак не научную ценность. Можно сказать, что высказывание является научным, если только оно выражает какую-либо причинную зависи- мость; но вряд ли можно предположить, что причиной смерти от сар- комы легких является жительство в Брайтоне. Точно так же следовало бы считать чистейшим курьезом выска- зывание «Все лебеди белые», даже если бы оно было истинным, при таком его понимании, когда «лебединость» полагалась бы причиной «белизны». Тогда наблюдение черного лебедя не могло бы опроверг- нуть это высказывание, поскольку оно указывало бы только на то, что помимо «лебединости» существуют и другие причины, из-за ко- торых данный лебедь почернел, поэтому высказывание «Все лебеди белые» – либо курьез и легко опровержимо, либо научное высказы- вание с ограничением ceteris paribus, а потому – неопровержимое. Так мы приходим к выводу, что чем упорнее теория сопротивляется эмпирическим фактам, тем больше оснований считать ее «научной». «Неопровержимость» превращается в отличительную черту науки. Итак: классические джастификационисты допускают только до- казательно обоснованные теории; неоклассические джастификацио- нисты допускают вероятностно-обоснованные (probable) теории; догматические фальсификационисты приходят к тому, что никакие теории ни в коем случае не могут считаться допустимыми. А ведь они начинали с того, что теории допустимы, если опровержимы, то есть противоречат конечному числу наблюдений. Но если бы даже такие теории существовали, с логической точки зрения, они были бы слишком близкие к эмпирическому базису. Например, с позиции догматического фальсификациониста, тео- рия «Все планеты движутся по эллиптическим орбитам» может быть опровергнута пятью наблюдениями, следовательно, она является на- учной. Теория «Все планеты движутся по круговым орбитам» может быть опровергнута четырьмя наблюдениями, поэтому догматический фальсификационист будет считать ее еще более научной. И уж самой научной будет теория «Все лебеди белые», опровержимая одним единственным наблюдением. Но при этом еще придется отрицать 170 научность всех вероятностно обоснованных теорий, включая теории Ньютона, Максвелла, Эйнштейна – поскольку никакое конечное чис- ло наблюдений не может их опровергнуть. Если принять критерий демаркации догмагического фальсифика- ционизма, а также ту идею, что «фактуальные высказывания» дока- зательно обосновываются фактами, те придется признать, что самые значительные если не все, теории, когда-либо принятые в науке, яв- ляются метафизическими, что большая часть, если не все, из того, что считалось научным прогрессом, на самом деле было псевдопро- грессом, что почти все, если не все сделанное в науке является ирра- циональным. Если же мы, приняв этот критерий, вместе с нашим догматическим фальсификационистом все же признаем, что научные высказывания не могут доказательно обосновываться фактами, то нам угрожает полный скептицизм: вся наука превращается в несомненно иррациональную метафизику и должна быть отброшена. Тогда на- учные теории не только равно недоказуемы и невероятны, но также и равно неопровержимы. Если признать еще и то, что не только тео- ретические, но любые высказывания в науке погрешимы, то это зна- чит, что приходит конец всем разновидностям догматического джа- стификационизма как теории научной рациональности. Методологический фальсификационизм. «Эмпирический базис» Крушение догматического фальсификационизма под напором фал- либилистских аргументов заставляет вернуться к его предпосылкам. Если все научные предложения суть не что иное как опровержимые теории, их можно подвергать критике только за их логическую непо- следовательность. Тогда в каком смысле (если вообще можно найти такой смысл) наука является эмпирической? Если научные теории не могут считаться ни доказуемыми, ни вероятностно-обоснованны- ми, ни опровержимыми, то выходит, что скептики, в конечном счете, правы: наука есть не что иное, как напыщенная спекуляция и нет никакого прогресса научного знания. Можем ли мы еще как-нибудь противостоять скептицизму? Можем ли мы спасти научный крити- цизм от фаллибилизма? Возможна ли фаллибилистская теория науч- ного прогресса? Ведь если даже научная критика погрешима, то на ка- ком основании можно было бы признать падение научной теории? Термин «фаллибилизм» (калька английского fallibilism) был, по- видимому, введен в философию науки Ч. Пирсом, который так назы- вал тезис о принципиальной «погрешимости», то есть подверженно- сти ошибкам и заблуждениям человеческого знания. Не является 171 исключением и научное знание, однако, в отличие от иных, форм познания, наука, утверждал Ч. Пирс, обладает способностью «само- коррекции»; это значит, что свои заблуждения наука преодолевает, опираясь на выработанные ей же методы и критерии. Поэтому мето- дология науки выступает теоретической основой теории познания. Приближение к истине в науке возможно только через непрерывное исправление ошибок, улучшение результатов, выдвижение все более совершенных гипотез. Фаллибилизм является, согласно Пирсу, оп- равданием индукции как метода научного исследования. К. Поппер, развивая свою концепцию методологического фальсификационизма, столкнулся с проблемой: допустимо ли распространение фаллибилизма не только на корпус научного знания и методов науки, но и на мето- дологию науки? Если фальсификационизм есть научная доктрина, он погрешим и может быть «исправлен». Если принципы фальсификации не погрешимы, то они суть метафизические догмы, которым нечего делать в структуре «научной философии». Попытки У. Бартли и дру- гих «пан-критицистов» распространить действие фальсификации на сферу принципов рациональной критики не привели к убедитель- ным результатам, ибо остались неясными критерии, согласно кото- рым можно было бы считать «опровергнутыми» такие принципы. В то же время И. Лакатос, исправляющий недостатки «догматиче- ского» и методологического» фальсификационизма, действует в ду- хе первоначального фаллибилизма Ч. Пирса. Наиболее интригую- щий ответ дает методологический фальсификационизм. Поскольку это разновидность конвенционализма, нам придется вначале рассмот- реть, что такое конвенционализм. Имеется важное различие между »пассивной» и »активной» тео- риями познания. «Пассивисты» полагают, что истинное знание – это тот след, который оставляет Природа на совершенно инертном со- знании; активность духа обнаруживается только в искажениях и от- клонениях от истины. Самой влиятельной школой пассивистов явля- ется классический эмпирицизм. Приверженцы «активной» теории познания считают, что Книга Природы не может быть прочитана без духовной активности, наши ожидания или теории – это то, с помощью чего мы истолковываем ее письмена. Консервативные «активисты» полагают, что базисные ожидания врождены, благодаря им окру- жающий нас мир становится «нашим миром», в котором мы отбыва- ем пожизненное заключение. Идея о том, что мы живем и умираем, не покидая тюрьмы своих «концептуальных каркасов», восходит 172 к Канту; кантианцы-пессимисты полагают, что из-за этого затворни- чества реальный мир навсегда остается непознаваемым для нас, а кантианцы-оптимисты уверены в том, что Бог вложил в нас такой «концептуальный каркас», который в точности соответствует этому миру. «Революционные активисты» верят, что концептуальные кар- касы могут развиваться и даже заменяться новыми, лучшими; мы са- ми строим наши «тюрьмы», но сами же и перестраиваем их. Путь от консервативного к революционному активизму, на кото- рый ступил Уэвелл, был затем продолжен Пуанкаре, Мильо и Леруа. Уэвелл считал, что развитие теорий идет путем проб и ошибок, ко- гда разыгрываются «прелюдии к индуктивным эпохам». Затем, когда наступают «индуктивные эпохи», лучшие из теорий получают дока- зательное обоснование – главным образом за счет априорных сооб- ражений, называемых им «прогрессивной интуицией». Затем насту- пают «последствия индуктивных эпох»; наращивание разработок вспомогательных теорий. Пуанкаре, Мильо и Леруа питали недове- рие к идее доказательства через «прогрессивную интуицию» и пред- почитали объяснять непрерывные успехи ньютоновской механики методологическим решением ученых. Это значит, что, находясь под впечатлением длительного периода эмпирических успехов этой теории, ученые могут решить, что опровергать эту теорию вообще непозво- лительно. В соответствии с этим решением, ученые стараются лик- видировать явные аномалии (либо не пытаются сделать это) с помощью вспомогательных гипотез или иных «конвенционалистских уловок». Такой консервативный конвенционализм имеет, однако, тот недо- статок, что не позволяет освободиться из построенных нами же тюрем, когда первоначальный период проб и ошибок уже пройден и вели- кие решения приняты. Проблема элиминации теорий, торжество- вавших в течение длительного времени, таким образом не решается. Согласно консервативному конвенционализму, у экспериментов достает сил, чтобы ниспровергнуть молодые теории, но со старыми, прочно обосновавшимися, это уже не проходит: а это значит, что по мере того, как растет наука, сила эмпирических доводов уменьшается. Критики Пуанкаре отвергли его идею, сводящуюся к тому, что, хотя ученые сами строят свои концептуальные каркасы, приходит время, когда эти каркасы превращаются в тюрьмы, которые уже нельзя разрушить. Из этой критики выросли две соперничающие шко- лы революционного конвенционализма: симплицизм Дюгема и мето- дологический фальсификационизм Поппера. 173 Как конвенционалист, Дюгем считает, что никакая физическая теория не может рухнуть от одной только тяжести «опровержений», но все же она обрушивается от «непрерывных ремонтных работ и мно- жества подпорок», когда «подточенные червями колонны» больше не могут удерживать «покосившиеся своды»; тогда теория утрачива- ет свою первоначальную простоту и должна быть заменена. Но если так, то фальсификация теории зависит от чьего-либо вкуса или, в луч- шем случае, от научной моды; слишком многое решается тем, насколь- ко сильна приверженность ее некритически мыслящих сторонников. Поппер вознамерился найти более объективный и более точный критерий. Для него был неприемлем выхолощенный эмпирицизм, от которого не был свободен подход Дюгема, и он предложил мето- дологию, позволяющую считать эксперимент решающим фактором даже в »зрелой» науке. Эта методология соединяет в себе и конвен- ционализм, и фальсификационизм, но, пишет он, «от (консервативных) конвенционалистов меня отличает убеждение в том, что по соглаше- нию мы выбираем не универсальные, а сингулярные высказывания (пространственно-временные)», а от догматических фальсификацио- нистов – убеждение в том, что истинностные значения таких выска- зываний не могут быть доказательно обоснованы фактами, но, в не- которых случаях, устанавливаются по соглашению. Консервативный конвенционалист (или, если угодно, методоло- гический джастификационист) провозглашает неопровержимость некоторых (пространственно-временных) универсальных теорий, ис- ключительных по своей объяснительной силе, простоте или красоте. Наш революционный конвенционалист (или «методологический фаль- сификационист») провозглашает неопровержимость некоторых (прост- ранственно-временных) сингулярных предложений, замечательных тем, что, если существует «соответствующая методика», то всякий, кто обучится ей, приобретает способность решать вопрос о »прием- лемости» данного предложения. Последнее может быть названо «предложением наблюдения» или «базисным предложением», но лишь в кавычках. Действительно, от- бор всех таких предложений зависит от решений, в основе которых лежит не одна только психология. Каждое такое решение сопровож- дается еще и другим решением, связанным с выделением множества принятых базисных предложений. Эти два типа решений соответствуют двум посылкам догматиче- ского фальсификационизма. Но между ними есть важное различие. 174 Прежде всего, методологический фальсификационист не является джастификационистом, у него нет иллюзий относительно «экспери- ментальных доказательств» и он вполне осознает и возможную оши- бочность своих решений, и степень риска, на который идет. Методологический фальсификационист отдает себе отчет в том, что в »экспериментальную технику», которой пользуется ученый, вовлечены подверженные ошибкам теории, «в свете которых» интер- претируются факты. И все же «применяя» эти теории, он рассматри- вает их в данном контексте не как теории, подлежащие проверке, а как непроблематичное исходное знание, «которое мы принимаем (условно, на риск) как бесспорное на время проверки данной теории». Он может назвать эти теории, как и предложения, истинностные значе- ния которых определяются им в свете тех же теорий, «наблюдательны- ми», но это только манера речи, унаследованная от натуралистиче- ского фальсификационизма. Методологический фальсификационист использует наиболее успешные теории как продолжения наших чувств, и перечень теорий, которые он готов допустить к проверке дру- гих теорий, шире, чем список тех, наблюдательных в строгом смысле, теорий, какие включил бы в него догматический фальсификационист. Например, представим, что открыта радиозвезда с системой спутни- ков, вращающихся вокруг нее. Проверка теории тяготения на этой планетарной системе, безусловно, представляла бы большой инте- рес. Допустим, что обсерватория Джодрел Бэнк получила ряд про- странственно-временных координат планет, входящих в эту систему, которые несовместимы с данной теорией. Можно рассматривать эти данные как множество потенциальных фальсификаторов. Конечно, эти базисные предложения не являются наблюдениями в прямом смысле, но их можно считать «наблюдениями» в кавычках. Ведь этими предложениями описываются положения планет, не доступные ни че- ловеческому глазу, ни оптическим инструментам. Их истинностные значения зависят от определенной «экспериментальной техники». Последняя же основывается на применении хорошо подкрепленной радиооптической теории. Назвать такие предложения «наблюда- тельными» – не более, чем манера речи; в данном контексте это означает только то, что при проверке теории тяготения методологи- ческий фальсификационист относится к радиооптике как к «исход- ному знанию», некритически. Для этого вида методологического фальсификационизма характер- на необходимость принятия решений, которыми проверяемая теория 175 отграничивается от непроблематичного исходного знания. Все это очень похоже на то, как Галилей «наблюдал» спутники Юпитера. Как было верно замечено уже современниками Галилея, он опирался на оптическую теорию, которая, если и существовала, то во всяком случае была и менее подкреплена, и даже менее разработана, чем нынешняя радиооптика. С другой стороны, когда зрительные ощу- щения человека называют «наблюдениями», это означает только то, что мы «полагаемся» на сомнительную психологическую теорию человеческого зрения. Это говорит о том, что конвенциональный элемент, как он пони- мается в данном контексте, позволяет считать теорию «наблюда- тельной» (в методологическом смысле). Аналогично конвенциональный элемент присутствует в решении вопроса, какое значение истинности должно быть приписано базис- ному предложению, принятому уже после того, как мы решили, какую теорию использовать как »наблюдательную». Единичное наблюде- ние может быть случайным результатом простой ошибки. Чтобы уменьшить риск, методологический фальсификационист рекоменду- ет принять меры безопасности. Простейшая из них состоит в том, чтобы повторять эксперименты (сколько раз – это дело соглашения), другая мера – «усиливать» потенциальные фальсификаторы «хоро- шо подкрепленными фальсифицирующими гипотезами». Методологический фальсификационист также принимает во вни- мание, что фактически такого рода соглашения приобретают инсти- туциональный характер и одобряются научным сообществом; какие фальсификаторы «принимаются», а какие нет, зависит от вердикта ученых-экспериментаторов. Конечно, если теория приходит в столкновение с таким «эмпири- ческим базисом», она может быть названа «фальсифицированной» но «фальсификация» здесь не означает опровержения. Методологи- ческая «фальсификация» сильно отличается от догматической фальси- фикации. Если теория фальсифицирована в смысле догматического фальсификациониста, это значит, что она ложна; но «фальсифициро- ванная теория» все же может быть истинной. Если мы вслед за «фаль- сификацией» еще и »элиминируем» теорию, то вполне можем элими- нировать истинную теорию или сохранить ложную (это как раз то, что должно вызвать праведный гнев у старомодного джастификациониста). Но тем не менее методологический фальсификационист совету- ет делать именно это. Он понимает, что если мы хотим примирить 176 фаллибилизм с рациональностью (не джастификационистской), то обязаны найти способ элиминировать некоторые теории. Если это не получится, рост науки будет ни чем иным, как ростом хаоса. Поэтому методологический фальсификационист призывает: «Чтобы заставить метод отбора посредством элиминации работать и обеспе- чить выживание только самых добротных теорий, надо создать для них условия суровой борьбы за жизнь». Раз теория фальсифициро- вана, она должна элиминироваться, несмотря на связанный с этим риск: «мы работаем с теориями только до тех пор, пока они не пада- ют под проверками». С методологической точки зрения, элиминация должна быть окончательной: «в общем случае интерсубъективно про- веряемую фальсификацию мы считаем окончательной… Подкрепляю- щая оценка, совершаемая в более поздний период времени…, может заменить позитивную степень подкрепления негативной, но не наобо- рот». Выбраться из ложной колеи можно лишь с помощью экспери- мента, который «помогает нам сойти с дороги, которая ведет в тупик». В отличие от догматического фальсификациониста, методологи- ческий фальсификационист различает простое отбрасывание и опро- вержение. Он фаллибилист, но его фаллибилизм не ослабляет его кри- тический запал: подверженные ошибкам высказывания он превращает в «базис», чтобы продолжать свою; твердую политику. На этом осно- вании он предлагает новый критерий демаркации: только те теории, то есть высказывания, не являющиеся «предложениями наблюде- ния», которые запрещают определенные «наблюдаемые» состояния объектов и поэтому могут быть «фальсифицированы» и отброшены, являются «научными». Другими словами, теория является «науч- ной» (или «приемлемой»), если она имеет «эмпирический базис». В этом критерии четко видна разница между догматическим и ме- тодологическим фальсификационизмом. Методологический критерий демаркации куда более либерален, чем догматический. Методологический фальсификационизм рас- крывает перед критицизмом новые горизонты: гораздо больше тео- рий квалифицируются как »научные». Мы уже видели, что «наблю- дательных» (в кавычках) теорий больше, чем наблюдательных (без кавычек), и, следовательно, «базисных» (в кавычках) предложений больше, чем базисных (без кавычек). Кроме того, вероятностные теории тоже могут теперь квалифи- цироваться как «научные»: хотя они не фальсифицируемы, они лег- ко превращаются в «фальсифицируемые» посредством принятия 177 добавочного решения (третьего типа). Это решение ученый может принять, уточнив некоторые правила отбрасывания, которые могут сделать статистически интерпретированное подтверждение «несов- местимым» с вероятной теорией. Но даже эти три решения недостаточны для «фальсификации» теории, которая не может объяснить что-либо «наблюдаемое» без огра- ничения ceteris paribus. Никакого конечного числа «наблюдений» не достаточно, чтобы «фальсифицировать» такую теорию. Однако, если это так, то можно ли разумно защищать методологию, которая пре- тендует «интерпретировать законы природы и теории как… высказы- вания, которые частично разрешимы, то есть они – по логическим ос- нованиям – не верифицируемы, но асимметричным образом только фальсифицируемы?» Как можем мы интерпретировать теории, подоб- ные теории тяготения и динамике Ньютона, в терминах «частичной разрешимости?» Как в таких случаях, не кривя душой, пытаться «из- бавиться от ложных теорий, – найти в теории слабые места, чтобы от- вергнуть ее, если она в результате проверки оказывается фальсифициро- ванной?» Как мы можем включить их в сферу рациональной дискуссии? Методологический фальсификационист решает эту проблему, принимая новое решение (четвертого типа): когда мы проверяем теорию вместе с ограничением ceteris paribus и находим, что эта конъюнкция опровергнута, мы должны решить, считать ли это опро- вержение также и опровержением специфической теории. Например, можно принять «аномалию» перигелия Меркурия как опровержение конъюнкции из трех элементов: теории Ньютона, известных граничных условий и ограничения ceteris paribus – N 3. Затем «сурово» проверить граничные условия и, может быть, пере- вести их в ранг «непроблематичного исходного знания». Из этого будет следовать, что опровергнута иная конъюнкция, уже из двух элементов – теории Ньютона и ограничение ceteris paribus – N 2. Теперь надо принимать главное решение: снести и ограничение ceteris paribus в общий котел «непроблематического исходного зна- ния». Это тоже можно сделать, если ограничение ceteris paribus хо- рошо подкреплено. Что означает «суровая» проверка ограничения ceteris paribus? Надо предположить что существуют другие факторы, воздействую- щие на данное событие, определить эти факторы и проверить конкрет- ные допущения о них. Если многие из этих допущений опровергнуты, ограничение ceteris paribus может считаться хорошо подкрепленным. 178 Но если принято решение о »приемлемости» ограничения ceteris paribus, то это влечет за собой очень рискованные последствия. Если это входит в «исходное знание», та предложения, описывающие пе- ригелий Меркурия, рассматриваются уже не как эмпирический базис N 2, а как эмпирический базис самой теории Ньютона, и, следова- тельно, то что было простой «аномалией», становится решающим свидетельством против N, eе фальсификацией. Поскольку наш суровый фальсификационист считает опроверже- ния окончательными, он должен принять судьбоносное решение: элиминировать теорию Ньютона; дальнейшая работа в рамках этой теории объявляется нашим методологом иррациональной. Если же ученый не пойдет на столь смелое решение, он »не сможет извлечь из опыта какую-либо пользу», оставаясь при мнении, что в его зада- чу «входит защита столь успешно действующей системы от критики до тех пор, пока эта система не будет окончательно опровергнута». Тогда он рискует превратиться в апологета, который всегда готов заявить, что «расхождения, которые, мол, существуют между данной теорией и экспериментальными результатами, лежат на поверхности явлений и исчезнут при дальнейшем развитии нашего познания». Но для фальсификациониста это означало бы поступать «вразрез с той критической установкой, которая… должна характеризовать ученого», что недопустимо. По излюбленному выражению методологического фальсифика- циониста, теория должна «сама лезть на рожон». Даже в хорошо определенном контексте методологический фаль- сификационист оказывается в очень затруднительном положении, когда должен принять решение: где же проходит граница между проблематичным и непроблематичным знанием. Затруднение осо- бенно драматично, когда это решение касается ограничения ceteris paribus, когда одно из сотен «аномальных явлений» возводится в ранг «решающего эксперимента» и объявляется, что именно в данном случае эксперимент был «управляемым». Таким образом, с помощью этого решения четвертого типа наш методологический фальсификационист в конечном счете получает право считать любую теорию, чья судьба похожа на теорию Ньюто- на, «научной». В самом деле нет никаких причин, почему бы не сделать и сле- дующий шаг в принятии решений. Что мешает решить, что некая тео- рия, которую даже все эти четыре типа решений не могут превратить 179 в фальсифицируемую, все же должна считаться опровергнутой, если она войдет в противоречие с другой теорией, столь же научной (на тех же, да к тому же предварительно уточненных основаниях) и столь же хорошо подкреплена? Далее, если мы отбрасываем одну теорию из-за того, что ее по- тенциальные фальсификаторы кажутся истинными в свете некоторой «наблюдательной» теории, то почему бы не отбросить другую тео- рию из-за того, что она непосредственно входит в столкновение с тем, что может быть отнесено к непроблематическому исходному знанию? Это уже пятый тип решения, позволяющий элиминировать даже «формально метафизические» теории, то есть утверждения с кванто- рами «все» и »некоторые» либо чисто экзистенциальные утвержде- ния, поскольку они по самой своей логической форме не могут иметь (пространственно-временных) сингулярных потенциальных фальси- фикаторов. Подведем итоги. Методологический фальсификационизм предлагает интересное решение проблемы – как соединить постоянный критицизм с фалли- билизмом. Он не только предлагает философское основание для фаль- сификации после того, как фаллибилизм выбил почву из-под ног догматического фальсификационизма, но и значительно расширяет горизонты критицизма. Представив фальсификацию в новом облике, он спасает притягательный кодекс чести догматического фальсифи- кациониста, согласно которому научная добросовестность в том, чтобы задумать и осуществить такой эксперимент, что, если его ре- зультат противоречит теории, теория должна быть отброшена. Методологический фальсификационизм представляет собой за- метный шаг вперед по сравнению с догматическим фальсификацио- низмом и консервативным конвенционализмом. Он рекомендует принимать рискованные решения. Но риск в какой-то момент может перейти в безрассудство, и возникает вопрос, нельзя ли как-то его уменьшить? Мы рассмотрели проблему объективной оценки научного разви- тия, используя понятия прогрессивного и регрессивного сдвигов про- блем в последовательности научных теорий. Если рассмотреть наи- более значительные последовательности, имевшие место в истории науки, то видно, что они характеризуются непрерывностью, связы- вающей их элементы в единое целое. Эта непрерывность есть не что иное, как развитие некоторой исследовательской программы, начало 180 которой может быть положено самыми абстрактными утверждения- ми. Программа складывается из методологических правил: часть из них-это правила, указывающие каких путей исследования нужно избегать (отрицательная эвристика), другая часть – это правила, ука- зывающие, какие пути надо избирать и как по ним идти (положи- тельная эвристика). Даже наука как таковая может рассматриваться как гигантская исследовательская программа, подчиняющаяся основному эвристи- ческому правилу Поппера: «выдвигай гипотезы, имеющие большее эмпирическое содержание, чем у предшествующих». Такие методо- логические правила, как заметил Поппер, могут формулироваться как метафизические принципы. Например, общее правило конвен- ционалистов, по которому исследователь не должен допускать ис- ключений, может быть записано как метафизический принцип: «Природа не терпит исключений. Но прежде всего меня интересует не наука в целом, а отдельные исследовательские программы, такие, например, как »картезианская метафизика». Эта метафизика или механистическая картина универ- сума, согласно которой вселенная есть огромный часовой механизм (и система вихрей), в котором толчок является единственной причи- ной движения, функционировала как мощный эвристический прин- цип. Она тормозила разработку научных теорий, подобных ньюто- новской теории дальнодействия (в ее »эссенциалистском» варианте), которые были несовместимы с ней, выступая как отрицательная эври- стика. Но с другой стороны, она стимулировала разработку вспомо- гательных гипотез, спасающих ее от явных противоречий с данными (вроде эллипсов Кеплера), выступая как положительная эвристика. |