Б. Р. Мандель. Учебное пособие для студентов высших учебных заведений бакалавриат, магистратура в помощь к подготовке к экзаменам Москва
 Скачать 4.2 Mb.
|
|
о ц которые художник нашел у разных реальных людей. Но более существен другой процесс развертывание, доведение до конца тех возможностей, которые художник усмотрел в известных ему реальных людях. В типичных характерах, в их взаимодействии, в их связи с обстоятельствами во лощается п художественное познание конкретного соотношения личности и общества. Итак, типизация 1) в литературе и искусстве – воплощение типического) в технике – обоснованное сведение многообразия избранных типов конструкций машин, оборудования, приборов, зданий, сооружений, технологических процессов и т. п. к небольшому числу. Проблема типа и типизации не является специфической проблемой теории литературы. Она, как видим, имеет место в науках разных областей знания. Вопрос о типе и типизации в литературе характеризуется своими особенностями, которые обусловлены специфичностью художественного произведения, отражающего действительность в форме образов. Отметим при этом, что когда говорят о типе и типичном в литературе, то часто имеют ввиду лишь показ человека, персонаж. Это представление узко. Автор может показать не только тип человека, но и типические обстоятельства, в условиях которых человек живет, типические действия, события. В связи с этим можно говорить также и о типе быта и о типе пейзажа. Вообще, под типичным обычно разумеют такое явление, которое заключает в себе те или иные существенные видовые черты ив силу этого служит выразителем ряда явлений. 21. Персонажи, сверхтип, герой В литературных произведениях неизменно присутствуют и, как правило, попадают в центр внимания читателей образы людей, а в отдельных случаях – их подобий очеловеченных животных, растений («Attalea princeps» В. М. Гаршина) и вещей (сказочная избушка на курьих ножках, герои сказок Андерсена и пр. Существуют и разные формы присутствия человека в литературных произведениях. Это повест- вователь-рассказчик, лирический герой и персонаж, способный явить человека с предельной полнотой и широтой. Этот термин взят из французского языка и имеет латинское происхождение. Словом «persona» древние римляне обозначали маску, которую надевал актера позднее – изображенное в художественном произведении лицо. В качестве синонимичных данному термину ныне бытуют словосочетания литературный герой и действующее лицо. Однако эти выражения несут в себе и дополнительные значения слово герой подчеркивает позитивную роль, яркость, необычность, исключительность изображаемого человека, а словосочетание – действующее лицо – факт, что персонаж проявляет себя преимущественно в совершении поступков. Персонаж – это либо плод чистого вымысла писателя (Гулливер и лилипуты у Дж. Свифта; лишившийся носа майор Ковалев у Гоголя, либо результат домысливания облика реально существовавшего человека будь то исторические личности или люди, биографи- чески близкие писателю, или он сам, либо, наконец, итог обработки и достраивания уже известных литературных героев, каковы, скажем, Дон Жуан или Фауст. Наряду с литературными героями как человеческими 282 индивидуальностями, порой весьма значимыми оказываются групповые, коллективные персонажи (толпа на площади в нескольких сценах Бориса Годунова» АС. Пушкина, свидетельствующая о мнении народном и его выражающая, солдаты и партизаны в Войне и мире Л. Н. Толстого. Персонаж имеет двоякую природу. Он, во-первых, является субъектом изображаемого действия, стимулом развертывания событий, составляющих сюжет. Именно с этой стороны подошел к персонаж- ной сфере В. Я. Пропп в своей всемирно известной работе Морфология сказки (1928). О сказочных героях ученый говорил как о носителях определенных функций в сюжете и подчеркивал, что изображаемые в сказках лица значимы, прежде всего, как факторы движения событийных рядов. Персонаж как действующее лицо нередко обозначается термином актант ( лат. действующий. Во-вторых, и это едва лине главное, персонаж имеет в составе произведения значимость самостоятельную, независимую от сюжета (событийного ряда он выступает как носитель стабильных и устойчивых порой, правда, претерпевающих изменения) свойств, черт, качеств. Персонажи характеризуются с помощью совершаемых ими поступков (едва лине в первую очередь, а также форм поведения и общения (ибо значимо не только то, что совершает человек, но и то, как он при этом себя ведет, черт наружности и близкого окружения (в частности – принадлежащих герою вещей, мыслей, чувств, намерений. И все эти проявления человека в литературном произведении (как ив реальной жизни) имеют определенную равнодействующую – своего рода центр, который 283 ММ. Бахтин называл ядром личности, а ряд ученых – доминантой, определяемой отправными интуиция- ми человека. Для обозначения устойчивого стержня сознания и поведения людей широко используется словосочетание ценностная ориентация Ценностные ориентации (их можно также назвать жизненными позициями) весьма разнородны и мно- гоплановы. Сознание и поведение людей могут быть направлены на ценности религиозно-нравственные, собственно моральные, познавательные, эстетические. Они связаны и со сферой инстинктов, с телесной жизнью и удовлетворением физических потребностей, со стремлением к славе, авторитету, власти. Позиции и ориентации как реальных, таки вымышленных писателями лиц нередко имеют облик идей и жизненных программ. Таковы «герои-идеологи» термин ММ. Бахтина) в романтической и послеро- мантической литературе. Но ценностные ориентации часто бывают и внерациональными, непосредственными, интуитивными, обусловленными самой натурой людей и традицией, в которой они укоренены. Вспомним лермонтовского Максима Максимыча, не любившего метафизических прений, или толстовскую Наташу Ростову, которая не удостаивала быть умной. Герои литературы разных стран и эпох бесконечно многообразны. Вместе стем в персонажной сфере явственна повторяемость, связанная с жанровой принадлежностью произведения и, что еще важнее, с ценностными ориентациями действующих лиц. Существуют своего рода литературные сверх- типы – надэпохальные и интернациональные. Подобных сверхтипов немного на протяжении многих веков и даже тысячелетий в художественной словесности доминировал человек авантюрно-героический, который твердо верит в свои силы, в свою инициативу, в способность добиться поставленной цели. Он проявляет свою сущность в активных поисках и решительной борьбе, в приключениях и свершениях, и живет представлением о своей особой миссии, о собственной исключительности и неуязвимости. Емкие и меткие формулы жизненных позиций таких героев мы находим в ряде литературных произведений. Например Когда помочь себе ты можешь сам Зачем взывать с мольбою к небесам Нам выбор дан. Те правы, что посмели Кто духом слаб, тот не достигнет цели Несбыточно – так говорит лишь тот Кто мешкает, колеблется и ждет У. Шекспир, Конец – делу венец. Под клобуком свой замысел отважный Обдумал я, готовил миру чудо рассказывает о себе пушкинский Григорий От- репьев. А в романе Братья Карамазовы» черт так выразил сокровенные помыслы Ивана Где стану я, там сейчас же будет первое место. Персонажи, принадлежащие к авантюрно- героическому сверхтипу, стремятся к славе, жаждут быть любимыми, обладают уникальной волей, те. склонны активно участвовать в смене жизненных положений, бороться, достигать, побеждать. Авантюрно- героический персонаж – своего рода избранник или самозванец, энергия и сила которого реализуются в стремлении достигнуть каких-то внешних целей. Сфера этих целей весьма широка от служения народу, обществу, человечеству до эгоистически своевольного и незнающего границ самоутверждения, связанного с хитрыми проделками, обманом, а порой с преступлениями и злодействами (вспомним шекспировского Макбета и его жену. К первому полюсу тяготеют персонажи героического эпоса. Таков храбрый и рассудительный, 285 великодушный и благочестивый Эней во всемирно известной поэме Вергилия «Энеида». Верный долгу перед родной Троей и своей исторической миссии, он, от первого до последнего вздоха – человек судьбы не авантюрист, не интриган, не бродяга, не карьерист, – он исполняет предназначенное ему судьбой не по принуждению или случайному указу, и уж конечно, не из жажды славы, а потому что волю свою подчинил некой высшей власти, великой цели. В ряде же других эпопей, в том числе, «Илиаде» и Одиссее, героические деяния персонажей совмещаются сих своеволием и авантюризмом (подобное сочетание ив Прометее, который, однако, на многие века стал символом жертвенного служения людям. Кстати, заметим, что авантюризм вполне может стимулироваться самодовлеюще игровыми импульсами человека (Кочкарев в Женитьбе Н. В. Гоголя, Остап Бендер у Ильфа и. Петрова, а также жаждой власти, как у пушкинских Гришки Отрепьева и Емельяна Пу- гачева. Авантюрно-героический сверхтип, воплощающий устремленность к новому во чтобы тони стало (те. динамическое, бродильное, будоражащее начало человеческого мира, представлен словесно-художест- венными произведениями в различных модификациях, одна на другую непохожих. Во-первых, это боги исторически ранних мифов и наследующие их черты народно-эпические герои от Арджуны (индийская «Махабхарата»), Ахилла, Одиссея, Ильи Муромца до Тиля Уленшпигеля и Тараса Бульбы, неизменно возвышаемые и поэтизируемые. В том же ряду – центральные фигуры средневековых рыцарских романов и их подобия в литературе последних столетий, каковы персонажи детективов, научной фантастики, приключенческих произведений для юношества, 286 порой и большой литературы (вспомним Руслана и молодого Дубровского у Пушкина, героя пьесы Э. Рос- тана «Сирано де Бержерак», Ланцелота из Дракона Е. Шварца). Во-вторых, это романтически настроенные бунтари и духовные скитальцы в литературе XIX–XX вв. – будь то гетевский Фауст, байроновский Каин, лермонтовский Демон, Заратустра у Ницше 220 , либо (виной, приземленной вариации) такие герои-идеологи, как Оне- гин, Печорин, Бельтов, Раскольников, Орест (Мухи Ж.-П. Сартра). Названные персонажи (Заратустра – знаменательное исключение) – в сущности, полугерои, а то и антигерои, как, к примеру, центральное лицо Записок из подполья и Ставрогин у Ф. М. Достоевского. В облике и судьбах персонажей этого, так сказать демонического, ряда обнаруживается тщета интеллектуального и прочего авантюризма, лишенного связей с нравственностью и культурной традицией большого исторического времени. В-третьих, героико-авантюрному началу в какой-то мере причастны романтически настроенные персонажи, которые чужды какому-либо демонизму, верят тому, что их душа прекрасна, и жаждут реализовать свои богатые возможности, считая себя некими избранниками и светочами. Подобного рода ориентации в освещении писателей, как, правило, внутренне кризисны, исполнены горестного драматизма, ведут к тупиками катастрофам. По словам Гегеля, новыми рыцарями являются по преимуществу юноши, которым приходится пробиваться сквозь мирской круговорот, осуществляющийся вместо их идеалов. Подобные герои, считают несчастьем то, что факты прозаической реальности жестоко противодействуют их идеалами бесконечному закону сердца они полагают, что надо пробить брешь в этом порядке вещей, изменить, улучшить мирили, по 287 крайней мере, вопреки ему, создать на земле небесный уголок. Подобного рода персонажи (вспомним гетевского Вертера, пушкинского Ленского, гончаровского Адуева-младшего, чеховских персонажей) героями в полном смысле слова не являются. Их высокие помыслы и благородные порывы оказываются иллюзорными и тщетными романтически настроенные персонажи терпят поражения, страдают, гибнут либо со временем примиряются с низменной прозой существования, становятся обывателями, а то и карьеристами. Герой становится носителем идеала и деградации одновременно. Таким образом, герой романтической и послеро- мантической литературы (как в его демонической, таки в прекраснодушной разновидности, сохраняя свою причастность авантюрно-героическому сверхтипу ореол собственной исключительности, воля к масштабным обретениям и свершениям, вместе стем предстал как симптом и свидетельство культурно- исторической кризисности и даже исчерпанности этого сверхтипа. Среди персонажей, принадлежащих данному сверх- типу, в-четвертых, мы находим и собственно авантюристов, еще в меньшей степени героичных, нежели перечисленные выше. От трикстеров 221 ранних мифов тянутся нити к действующим лицам новеллистики средневековья и Возрождения, а также авантюрных романов. Знаменательно критическое доосмысление авантюризма в литературе Нового времени, наиболее явственное в произведениях о Дон Жуане (начиная с Тирсо де Молина и Мольера). Последовательно анти- авантюрную направленность имеют образы искателей места в высшем обществе, карьеристов в романах Оде Бальзака, Стендаля, Гиде Мопассана. Германн в Пиковой даме Пушкина, Чичиков у Гоголя, Ракитин и 288 Петр Верховенский у Достоевского, Борис Друбецкой у Толстого – в этом же ряду. В иных, тоже весьма разных вариациях (и далеко не апологетично) запечатлен тип авантюриста в таких фигурах литературы нашего столетия, как Феликс Круль у Т. Манна, знаменитый Остап Бендер Ильфа и Петрова и гораздо менее популярный Комаровский в Докторе Живаго» Пастернака. Совсем иной, можно сказать, полярный авантюрно- героическому «сверхтип» явлен в средневековых житиях и тех произведениях (в том числе близких нам эпох, которые в большей или меньшей степени, прямо или косвенно наследуют житийную традицию или ей сродны. Этот сверхтип правомерно назвать житийно- идиллическим. О родстве житийной святости и идиллических ценностей ярко свидетельствует прославленная Повесть о Петре и Февронии Муромских. Персонажи подобного рода непричастны какой- либо борьбе за успех. Они пребывают в реальности, свободной от поляризации удачи неудач, победи поражений, а впору испытаний способны проявить стойкость, уйдя от искусов и тупиков отчаяния (что подтверждают слова об одном из терпящих несправедливость героев Шекспира: он обладает даром переводить на кроткий, ясный лад судьбы суровость – Как вам это понравится. Духовные колебания в жизни этих героев либо отсутствуют, либо оказываются кратковременными и, главное, вполне преодолимыми вспомним странную и неопределенную минуту Алеши Карамазова после смерти старца Зосимы), хотя эти люди и склонны к покаянным настроениям. Здесь наличествуют твердые установки сознания и поведения то, что принято называть верностью нравственным устоям. Подобные персонажи укоренены в близкой реальности с ее радостями и горестями, с навыками общения и повседневными занятиями. Они открыты миру 289 окружающих, способны любить и быть доброжелательными к каждому другому, готовы к роли деятелей связи и общения (ММ. Пришвин). В русской литературной классике XIX–XX вв. жи- тийно-идиллический сверхтип представлен весьма ярко и широко (Татьяна восьмой главы Евгения Онегина», групповой портрет Гриневых и Мироновых в Капитанской дочке, князь Гвидон в Сказке о царе Салтане», Максим Максимыч МЮ. Лермонтова, действующие лица семейных хроник СТ. Аксакова, старосветские помещики Н. В. Гоголя, Ростовы и Левин у Л. Н. Толстого, князь Мышкин и Макар Иванович, Тихони Зосима у Ф. М. Достоевского и огромное количество других героев. У истоков житийно-идиллического сверхтипа – персонажи древнегреческого мифа Филемон и Бавки- да, которые были награждены богами за верность в любви друг к другу, за доброту и гостеприимство их хижина превратилась в храма им самим были дарованы долголетие и одновременная смерть. Житийно- идиллический сверхтип был намечен также дидактическим эпосом грека Гесиода. В его Трудах и днях отвергалась гомеровская апология воинской удали, добычи и славы, воспевались житейский здравый смысли мирный крестьянский труд, высоко оценивались благонравие в семье и нравственное устроение, которое опирается на народное предание и опыт, запечатленный в пословицах и баснях. В становлении житийно-идиллического сверхтипа сыграла свою роль и сказка с ее интересом к ценному в неявном и безвидном, будь то падчерица Золушка или Иванушка-дурачок, или добрый волшебник, чертами которого обладает мудрец-книжник Просперо из шекспировской Бури. 290 Герои житийно-идиллической ориентации характеризуются неотчужденностью от реальности и причастностью окружающему, их поведение является творческим при наличии родственного внимания к миру ММ. Пришвин). По-видимому, есть основания говорить о тенденции развития литературы от позитивного освещения авантюрно-героических ориентаций к их критической подаче и ко все более ясному разумению и образному воплощению ценностей житийно- идиллических. Данная тенденция, в частности, с классической отчетливостью сказалась в творческой эволюции С. Пушкина (от Кавказского пленника и Цыган к Повестям Белкина» и Капитанской дочке. Она находит обоснование и объяснение в опытах философствования нашего столетия. Литературные персонажи могут представать не только носителями ценностных ориентаций, но и воплощениями безусловно отрицательных черт либо средоточием попранной, подавленной, несостоявшейся человечности. У истоков отрицательного сверхтипа, достойного осмеяния и обличения, проходящего через века, – горбатый и косой, ворчливый и насмешливый Терсит, враг Ахилла и Одиссея, о котором рассказано в «Илиаде». Это едва лине первый в европейской литературе антигерой. Слово это введено в обиход Ф. М. Достоевским Тут нарочно собраны все черты для антигероя (Записки из подполья. Подавленная человечность воплощена в мифе о Сизифе, обреченном на безысходно тяжкое своей бессмысленностью существование. Здесь человеку уже не до ценностных ориентаций Сизифа как архетипическую фигуру рассмотрел А. Камю в своей работе Миф о Сизифе. Эссе об абсурде. Названные персонажи древнегреческой мифологии предвосхищают многое в литературе более поздних и близких нам эпох. 291 В реальности, где нет места каким-либо достойным человека ориентирами целям, живут многие персонажи русских писателей XIX в, в частности – Н. В. Гоголя. Вспомним, к примеру, сумасшедшего По- прищина, или Акакия Акакиевича сего шинелью, или лишившегося носа майора Ковалева. Многие персонажи «послегоголевской» литературы всецело подчинены безжизненной рутине) омертвевшим стереотипам среды, подвластны собственным эгоистическим побуждениям. Они либо томятся однообразием и бессмысленностью существования, либо с ним примиряются и чувствуют себя удовлетворенными. В их мире присутствует, а то и безраздельно царит то, что Блок назвал необъятной серой паучихой скуки. Таковы герой рассказа «Ионыч» и многочисленные его подобия у Чехова, такова (в неповторимо своеобразной вариации) атмосфера ряда произведений Достоевского. Вспомним страшный образ, возникший в воображении Свидригайлова: вечность как запущенная деревенская баня с пауками. Человек, загнанный (или загнавший себя) в тупик скуки, неоднократно осознавался и изображался писателями как ориентированный лишь гедонистически – на телесные наслаждения, как чуждый нравственности, терпимый к злу и склонный к его апологии. Говоря о персонажах Достоевского как предваривших человеческую реальность ряда произведений XX в. можно назвать их такими словосочетаниями, как треснувшие я, расщепленные субъекты, носители разорванного сознания. Человеку которого ценностные ориентиры пошатнулись либо отсутствуют вовсе, стал предметом пристального внимания писателей нашего столетия. Это и ужасы Ф. Кафки, и театр абсурда, и образы участников массового уничтожения людей, и художественная концепция человека как монстра, существа чудовищного. |