Умберто ЭкоПять эссе на темы этикиУмберто ЭкоПять эссе на темы этики
 Скачать 419.65 Kb.
|
|
Умберто Эко Пять эссе на темы этики Однако в ситуации разрознения властей каждая ячейка как раз и преследует именно личные ин- тересы, которые не совпадают с интересами операторов и ничего не имеют общего с самодвижущи- ми тенденциями той сети, куда ячейки входят. Следовательно, если (метафорический пример) войну представить себе в виде «нео-коннективной» системы, она будет развиваться и самобалансироваться независимо от желания обоих тяжущихся. Примечательно, что, объясняя устройство нейтральных сетей, Арно Пензиас (в книге «Как жить в мире High-Tech», Милан, Бомпиани, 1989, стр. 107–108) прибегает как раз к военной метафоре. Он пишет: «Известно, что отдельные нейроны становятся электроактивными („стреляют") в результате стимуляции через каналы инпута (так называемые ден- дриты), тончайшим образом разветвленные. В мгновение „выстрела" нейрон выпускает электриче- ские сигналы по каналам аутпута (так называемым аксонам) <…> Поскольку „выстрел" каждо- го нейрона зависит от активности множества других нейронов, не существует никакого простого способа рассчитать, что и когда должно произойти <…? В зависимости от конкретного располо- жения синаптических сцеплений (коннексий), любая стимуляция нейтральной сети из сотни нейро- нов даст, в качестве возможных равновесных результатов, тысячу миллиардов миллиардов миллиар- дов вариантов (10^30)». Если война нео-коннективна, значит, в ее системе расчет и намерения главных действователей не имеют ценности. Из-за наращивания количества властей в этой игре загрузки распределяются са- мым непредвиденным образом. Конечно, может случиться и такое, что война окончится и при этом финальная конфигурация окажется выигрышной для одного из тяжущихся; однако в принципе, по- скольку в подобной системе заведомо провален любой расчет, направленный на решение, – война всегда проигрышна для обеих сторон. В контексте нашей метафоры, лихорадочная деятельность опе- раторов по руководству цепью, непрерывно получающей противонаправленные импульсы, приведет просто к замыканию всей сети. Вероятный исход войны в этом случае – коллапс. Старинная война напоминала шахматную партию, где каждый играющий пытался не только съесть как можно больше фигур противника, но и заманить противника (спекулируя на индивидуальном типе восприятия про- тивником общих правил) в мат. А в современной войне, если представлять ее через шахматы, на дос- ке не черные и белые, а сплошь одноцветные фигуры, и игроки, воздействуя на одну и ту же сеть, едят что попадется. Самопожирание. С другой стороны, утверждать, что в конфликте взяла верх некая сторона в некий момент, – значит отождествлять некий момент с финалом войны. Но финал мог бы иметь место, если бы война все еще и ныне, как желал того Клаузевиц, оставалась продолжением политики иными средствами (и кончалась бы при достижении равновесия, позволяющего вернуться к средствам политическим). Од- нако весь послевоенный период нашего века политика была и всегда останется продолжением (лю- быми средствами) расклада, сложившегося во Вторую мировую войну. Как бы ни проходила новая война, она, спровоцировав хаотичное переразмещение загрузок, по существу не отражающее волю противников, завершится опасной политической, экономической и психологической нестабильно- стью с проекцией на грядущие десятилетия и не ведущей ни к чему иному, кроме как к «воинствен- ной политике». С другой стороны, а было ли раньше иначе? Запрещено ли считать, что Клаузевиц ошибался? Историография интерпретирует Ватерлоо как сшибку между двумя стратегиями (поскольку в конеч- ном итоге был получен результат), в то время как Стендаль описал то же самое в терминах случайно- сти. Представление, что традиционные войны вели к разумным результатам – к финальной равновес- ности, – основано на гегелевском предрассудке, будто история имеет направленность и будто результат родится из борьбы тезисов и антитезисов. Но мы не располагаем научным доказательством (и логическим тоже), что ситуация в Средиземноморье после пунических войн, или в Европе после наполеоновских, должна расцениваться именно как равновесная. Может быть, напротив, ее следует видеть как неуравновешенность, не имевшую бы места, не пройди перед тем война. Да, человечество десятки тысяч лет прибегало к войне для устранения неуравновешенности – что этим доказывается? Те же сотни столетий оно прибегало для устранения психологических перекосов к алкоголю и иным отравляющим веществам. На фоне сказанного хочется подумать о табу. Идею табу уже предлагал Моравиа: видя, что в течение многих столетий род человеческий шел и пришел к табуированию инцеста, поскольку убе- дился, что тесная эндогамия дает нежизнеспособные плоды, можно ожидать, что настанет предел, когда люди инстинктивно захотят табуировать войну. Ему резонно ответили: табу не «провозглаша- ется» путем морального или интеллектуального декрета, табу формируется тысячелетним отстаива- нием в темных глубинах коллективного подсознательного (по тем же причинам, по которым ней- тральная сеть способна прийти сама собой к эквилибру). Да, все так, табу нельзя назначать, оно Умберто Эко Пять эссе на темы этики самообозначается. Однако возможно подогнать темпы вызревания. Чтобы догадаться, что совокуп- ление с матерью или сестрой компрометирует генетический обмен, понадобились многие тысячи де- сятилетий – потому что немало лет было истрачено на то, чтобы человечество сформировало идею о причинно-следственной связи полового акта с размножением. А чтобы убедиться, что в войну авиа- компании прогорают, достаточно двух недель. Следовательно, вполне соответствует и интеллекту- альному долгу и здравому смыслу разговор о табуировании, хотя никто и не властен ни объявить та- бу, ни обозначить даты его установления. Интеллектуальный долг – утверждать невозможность войны. Даже если ей не видно никакой альтернативы. В крайнем случае всегда под рукой замечательная альтернатива войне, изобретенная в нашем веке, а именно «холодная война». Скопище непотребств, несправедливостей, нетерпимо- стей, конкретных преступлений, рассеянного террора – эта альтернатива (признаем вместе с истори- ей) была весьма гуманным и в процентном отношении мягким по сравнению с войной вариантом, и в конце концов в ней определились даже победители и проигравшие. Однако не дело интеллигенции агитировать за холодные войны. То, что некоторые восприняли в ключе: интеллигенция замалчивает войну, – вероятно, объяс- нялось нежеланием высказываться под горячую руку и через рупоры СМИ, по той очень простой причине, что СМИ – это часть войны, это ее инструмент и, следовательно, опасно использовать их как нейтральную территорию. Кроме всего прочего, у СМИ совершенно иные ритмы, не совпадаю- щие с ритмами рефлексии. Интеллектуальная же функция осуществляется либо априори (относи- тельно могущего произойти), либо апостериори (на основании произошедшего). Очень редко речь идет о том, что как раз «сейчас» происходит. Таковы законы ритма: события стремительнее, события напористее, чем размышления об этих событиях. Поэтому барон Козимо Пьоваско ди Рондо 5 ушел жить на деревья; он не спасался от долга интеллигента понимать свою эпоху и участвовать в ней, он старался лучше понимать и созидать эту эпоху. Однако даже при выборе ухода в тактическое молчание ситуация войны требует, в конечном итоге, чтобы об уходе в молчание было выкрикнуто во всю глотку. Чтобы выкрикнули, хотя всем яс- но, что громоглашение о молчании нелогично, что декларация слабости способна быть проявлением силы и что никакая рефлексия не освобождает человека от его личного долга. А первейший долг его все-таки – заявить, что современная война обесценивает любую человеческую инициативу, и ни ее мнимая цель, ни мнимая чья-либо победа не способны переменить самовольную игру «загрузок», пу- тающихся в собственных сетях. Ибо «загрузка» – тот же «груз» стихов Михелыытедтера: «…грузом виснет, вися – зависит… Скользит груз вниз, чтоб последующим разом превзойти своей низостью низость прежнего раза… В грузном паденье… неподвластен разубежденью». Так вот, подобное скольжение вниз мы не можем приветствовать, поскольку с точки зрения прав нашего рода на выживание это хуже, чем преступление: это – растрата. Вечный фашизм В 1942 году, в возрасте 10 лет, я завоевал первое место на олимпиаде Ludi Juveniles, проводив- шейся для итальянских школьников-фашистов (то есть для всех итальянских школьников). Я изо- щрился с риторической виртуозностью развить тему «Должно ли нам умереть за славу Муссолини и за бессмертную славу Италии?» Я доказал, что должно умереть. Я был умный мальчик. Потом в 1943 году мне открылся смысл слова «свобода». В конце этого очерка расскажу, как было дело. В ту минуту «свобода» еще не означало «освобождение». В моем отрочестве было два таких года, когда вокруг были эсэсовцы, фашисты и партизаны, все палили друг в друга, я учился уворачиваться от выстрелов. Полезный навык. В апреле 1945 года партизаны взяли Милан. Через два дня они захватили и наш городишко. Вот была радость. На центральной площади толпились горожане, пели, размахивали знаменами. Выкри- кивалось имя Миммо, командира партизанского отряда. Миммо, в прошлом капитан карабинеров, перешел на сторону Бадольо 6 и в одном из первых сражений ему оторвало ногу. Он выскакал на бал- кон муниципалитета на костылях, бледный. Рукой сделал знак толпе, чтоб замолчали. Я наряду со 5 Герой романа Итало Кальвино (1923–1985) «Барон на дереве» (1957) 6 Пьетро Бадольо (1871–1956) – один из организаторов свержения Муссолини (1943), премьер-министр Италии в пери- од ее войны с фашистской Германией (1943–1944). Умберто Эко Пять эссе на темы этики всеми ждал торжественной речи, все мое детство прошло в атмосфере крупных исторических речей Муссолини, в школе мы учили наизусть самые проникновенные пассажи. Но была тишина. Миммо говорил хрипло, почти не было слышно: «Граждане, друзья. После многих испытаний… мы здесь. Вечная слава павшим». Все. Он повернулся и ушел. Толпа вопила, партизаны потрясали оружием, палили в воздух. Мы, мальчишки, кинулись подбирать гильзы, ценные коллекционные экспонаты. В тот день я осознал, что свобода слова означает и свободу от риторики. Через несколько дней появились первые американские солдаты. Это были негры. Мой первый знакомый янки, Джозеф, был чернокож. Он открыл мне чудесный мир Дика Трейси и Лила Эбнера. Его книжки комиксов были разноцветные и замечательно пахли. Одного из офицеров (его звали не то майор Мадди, не то капитан Мадди) родители двух моих соучениц пригласили в гости к себе на виллу. В саду расположились с вязаньем наши благородные дамы, болтая на приблизительном французском. Капитан Мадди был неплохо образован и на фран- цузском тоже как-то разговаривал. Так сложилось мое первое впечатление об освободителях- американцах, после всех наших бледноликих и чернорубашечных: интеллигентный негр в желто- зеленом мундире, произносящий: «Oui, merci beaucoup Madame, moi aussi j'aime le champagne…». К сожалению, шампанского на самом деле не было, но от капитана Мадди происходила моя первая в жизни жвачка и жевал я ее много дней. На ночь я клал ее в стакан с водой. В мае нам сказали, что война окончилась. Мир показался мне великой странностью. Меня учи- ли, что перманентная война является нормальным условием жизни для молодого итальянца. В после- дующие месяцы открылось также, что Сопротивление – не наше деревенское, а общеевропейское яв- ление. Я научился новым волнующим словам, таким как reseau, maquis, armee secrete, Rote Kapelle, варшавское гетто. Я увидел первые снимки геноцида евреев – того, что называется Холокост, – и ус- воил смысл явления раньше, чем узнал термин. Я понял, от чего именно нас освободили. В Италии кое-кто сегодня задается вопросом, сыграло ли Сопротивление реальную военную роль. Моему поколению этот вопрос несуществен. Мы сразу почувствовали моральную и психологи- ческую роль Сопротивления. Вот что давало нам гордость: знать, что мы, население Европы, не до- жидались освобождения сложа руки. Думаю, что и для молодых американцев, которые платили кро- вью за нашу свободу, было тоже небезразлично знать, что за линией фронта среди населения Европы кто-то платит по тому же счету. В Италии звучат высказывания, что Сопротивление в Европе – вымысел коммунистов. Нельзя спорить, коммунисты действительно употребили Сопротивление как личную собственность, пользу- ясь тем, что они сыграли в Сопротивлении центральную роль. Но я помню партизан в шейных плат- ках самых разных расцветок. Прилипнув к радиоприемнику, я проводил ночи – ставни задраивались, комендантский час, за- темнение, ореол вокруг радио был единственным источником света – и слушал сообщения, которые «Радио Лондон» передавало партизанам. Послания туманные и в то же время поэтические («Солнце восходит снова», «Розы в цвету»). Большей частью это была «информация для Франки». Откуда-то я шепотом узнал, что Франки – командир самого крупного подполья Северной Италии и человек ле- гендарного мужества. Франки был моим героем. Этот Франки (настоящее имя – Эдгардо Соньо) был монархист, настолько антикоммунистической ориентации, что в послевоенное время примкнул к правоэкстремистской группировке и попал под суд по подозрению в подготовке реакционного анти- государственного переворота. Что это меняет? Он остается ориентиром моих детских лет. Освобож- дение – одно для людей самых разных расцветок. Сейчас у нас принято говорить, что война за освобождение Италии привела к трагическому расколу нации и что необходимо национальное примирение. Воспоминание об ужасном времени должно быть вытеснено (refoulee, verdrangt). Но вытеснение – источник неврозов. Примириться, проявить понимание, уважить тех, кто от чистого сердца вел свою войну. Про- стить – это не значит забыть. Допускаю, что Эйхман 7 был чистосердечно предан своей миссии. Но мы не говорим Эйхману: «Валяйте, продолжайте в том же духе». Мы обязаны помнить, что же это было, и торжественно заявить, что снова они этого делать не должны. Но кто такие «они»? Если до сегодняшних пор подразумевать под «они» тоталитарные правительства, распоряжав- 7 Карл-Адольф Эйхман (1906–1962) – немецко-фашистский преступник, глава подотдела по уничтожению евреев Им- перского управления безопасности. Предан суду в Иерусалиме в 1960 г. и казнен. Умберто Эко Пять эссе на темы этики шиеся Европой перед Второй мировой войной, можно спать спокойно: они не возродятся в прежнем своем виде среди новых исторических декораций. Итальянский фашизм (Муссолини) складывался из культа харизматического вождя, из корпоративности, из утопической идеи о судьбоносности Рима, из империалистической воли к завоеванию новых земель, из насадного национализма, из выстраива- ния страны в колонну по два, одевания всех в черные рубашки, из отрицания парламентской демо- кратии, из антисемитизма. Так вот, я вполне верю, что нынешний Национальный альянс, родившийся из останков Итальянского социального движения, – это партия хотя и безусловно правая, но не свя- занная с нашим прежним фашизмом. И хотя я очень обеспокоен неофашистскими движениями, возникающими повсеместно по Ев- ропе и, в частности, в России, я – по той же причине – не думаю, что именно немецкий фашизм в своей первоначальной форме может снова явиться в качестве идеологии, охватывающей народы. В то же время, хотя политические режимы свергаются, идеологии рушатся под напором крити- ки, дезавуируются, за всеми режимами и их идеологиями всегда стоят: мировоззрение и мирочувст- вование, сумма культурных привычек, туманность темных инстинктов, полуосознанные импульсы. О чем это говорит? Существует ли и в наше время призрак, бродящий по Европе, не говоря об остальных частях света? Ионеско изрек: «Важны только слова, все остальное – болтовня». Лингвистические привычки часто представляют собою первостепенные симптомы невыказуемых чувств. Поэтому позвольте задать вопрос: с какой стати не только итальянское Сопротивление, но и вся Вторая мировая война во всем мире формулируется как битва против фашизма? Фашизм вообще-то должен ассоциироваться с Италией. Но перечитайте Хемингуэя «По ком звонит колокол»: Роберт Джордан именует своих врагов фашистами, хотя они испанские фалангисты. Дадим слово Ф. Д. Рузвельту: «Победа американского народа и его союзников будет победою над фашизмом и над деспотическим тупиком, который он олицетворяет» (23 сентября 1944). Во времена маккартизма любили клеймить американцев, участвовавших в гражданской войне в Испании, «недозрелыми антифашистами» (имелось в виду, что выступить против Гитлера в сороко- вые годы было моральным долгом настоящего американца, а вот выступать против Франко чересчур рано, в тридцатые, – это подозрительный знак). Американские радикалы обзывали полицейских, не разделявших их вкусов по части курева, «фашистскими свиньями». Почему не паршивыми кагулями, не гадами фалангистами, не суками ус- ташами, не погаными квислингами, не Анте Павеличами и не нацистами? Дело в том, что «Майн Кампф» – манифест цельной политической программы. Немецкий фа- шизм (нацизм) включал в себя расовую и арийскую теории, четкое представление об entartete Kunst – коррумпированном искусстве, философию державности и культ сверхчеловека. Он имел четкую ан- тихристианскую и неоязыческую окраску. Так же точно сталинский диамат был четко материалисти- чен и атеистичен. Режимы, подчиняющие все личностные проявления государству и государственной идеологии, мы зовем тоталитарными; немецкий фашизм и сталинизм – оба тоталитарные режимы. Итальянский же фашизм, безусловно, представлял собой диктаторский режим, но он не был вполне тоталитарен, и не благодаря какой-то особой своей мягкости, а из-за недостаточности фило- софской базы. В противоположность общепринятому представлению, у итальянского фашизма не имелось собственной философии. Статья о фашизме, подписанная «Муссолини» в Итальянской эн- циклопедии Треккани, была если не создана, то вдохновлена философом Джованни Джентиле, и от- ражалось в ней позднегегелианское представление об «этическом и абсолютном государстве». Одна- ко при правлении Муссолини такое государство реализовано не было. У Муссолини не было никакой философии: у него была только риторика. Начал он с воинствующего безбожия, затем подписал кон- кордат с Церковью и сдружился с епископами, освящавшими фашистские знамена. В первые его, еще антиклерикальные времена, если верить легенде, он предлагал Господу разразить его на месте, дабы проверить истинность Господня бытия. По всей видимости, тот чем-то отвлекся и просьбу не удовле- творил. На следующем этапе во всех своих выступлениях Муссолини ссылался на имя Божие и смело именовал самого себя «рукой Провидения». Итальянский фашизм, бесспорно, был первой правой диктатурой, овладевшей целой европей- ской страной, и последующие аналогичные движения поэтому видели для себя общий архетип в мус- солиниевском режиме. Итальянский фашизм первым из всех разработал военное священнодействие, создал фольклор и установил моду на одежду, причем с гораздо большим успехом за границей, чем любые Бенеттоны, Армани и Версаче. Только следом за итальянским фашизмом – в тридцатые годы – фашистские движения появились в Англии (Мосли), Литве, Эстонии, Латвии, Польше, Венгрии, |