Умберто ЭкоПять эссе на темы этикиУмберто ЭкоПять эссе на темы этики
 Скачать 419.65 Kb.
|
|
3. Нестерпимое Существуют раздражающие вопросы, к примеру, когда тебя спрашивают, что случилось, в ту самую минуту, когда ты только-только прикусил язык. «А ты что думаешь об этом?» – этот вопрос постоянно обращают ко мне в дни, когда все (за редкими исключениями) думают одно и то же о про- цессе Прибке. 20 И наступает какое-то разочарование, когда ты отвечаешь, что, разумеется, возмущен и ошарашен. Потому что, в сущности, все вопросы задаются в надежде услышать хоть слово, хоть какое-то объяснение, чтоб уменьшились возмущение и ошарашенность. И мне почти стыдно отвечать, зарабатывать таким дешевым способом всенародный консенсус в диапазоне от Обновленной Компартии до фашистского Национального альянса. Похоже, что рим- ский военный трибунал невероятным образом наконец объединил итальянцев. Мы все едины, все на стороне правоты. 20 Процесс 1993–1997 гг. по военным преступлениям Рудольфа Прибке. Умберто Эко Пять эссе на темы этики О, если бы процесс Прибке представлял собой не более чем единичный случай, по правде гово- ря довольно-таки гадкий (нераскаянный злодей, трусливые члены судилища), и не вовлекал бы глу- бинным образом всех нас, не свидетельствовал бы о том, что и мы совсем не невинны! Рассмотрим происшедшее в терминах действующего законодательства. Это законодательство, возможно, позволяло бы приговорить Прибке к пожизненному заключению, однако с точки зрения юриспруденции нельзя в общем сказать, что римский военный суд повел себя неожиданно. Подсу- димый сознался в жутком преступлении; следовало проанализировать, имели ли место смягчающие обстоятельства, и это обязан сделать всякий суд. Так вот, то были суровые времена, Прибке был не героем, а жалким трусом, даже если бы он осознавал огромность преступления, он страшился рас- платы за последствия отказа; он прикончил лишних пять человек, но всем известно, что, когда в го- лову ударяет кровь, человек превращается в животное; он, конечно, виноват, что говорить, но дадим ему не пожизненное заключение, а просто много лет; с точки зрения суда все аккуратно, вышел срок давности, закроем эту печальную главу. Мы ведь поступили бы так же с Раскольниковым, а он убил старуху процентщицу, и без оправданий военного времени? Это мы, мы сами сначала выдали римскому военному суду мандат выносить решение на осно- вании ныне действующего законодательства, а теперь выступаем с точки зрения моральных обяза- тельств, с позиций страсти; они резонно отвечают, что работают служителями закона, а не киллера- ми. Большинство возражений, в свою очередь, исходит из интерпретации того, что написано в ко- дексе. Прибке был обязан выполнять приказ, потому что таковы военные законы военного времени… Да, но и у наци-фашистов законы были всякие, и Прибке, если бы воспротивился несправедливому приказу, пошел бы не под военный, а под гражданский суд, потому что СС являлось добровольной организацией и составляло часть полиции… Да, но международные конвенции предусматривают право на репрессии… Да, на репрессии, но лишь при объявленной войне, а Германия вроде бы не объявляла войну Итальянскому королевству, и следовательно, немцы незаконно оккупировали Ита- лию, и нечего им жаловаться, если партизаны, переодетые дорожными рабочими, подкладывали ди- намит под их военные конвои… Нам суждено оставаться в этом заколдованном круге до тех самых пор, пока мы не заявим во весь голос, что пред лицом исключительных событий ненормально применять действующее законо- дательство, а следует принять ответственность и ввести новые законы и эти законы употребить. Мы до сих пор не сделали должных выводов из эпохального события – Нюрнбергского процес- са. В терминах узко понятой законности или международно принятых норм, процесс этот являлся произволом. Нас учили, что война представляет собой игру по правилам, что в ее финале побежден- ный король обнимается с победителем-кузеном. А вы, вместо этого, что творите? Берете побежден- ных и вешаете на виселице? Вот именно, отвечают те, кто организовал Нюрнберг. Мы думаем, что в этой войне происходили события, выходящие за рамки терпимого, и поэтому мы меняем правила. Однако нестерпимы эти события, победители, в вашей системе ценностей! У нас же ценности иные – что, вы их не уважаете? Нет, не уважаем, потому что победили мы, а среди ваших ценностей было превознесение силы, так вот мы и применяем силу: вешаем вас. Что же теперь будет по окончании войн? Будет, что тот, кто их развязывает, пусть знает: если он проиграет, будет повешен. Теперь он хорошоподумает, прежде чем развязывать. Но вы тоже творили жестокости! Да, но это с вашей точки зрения, а вы проиграли, а мы выиграли, и поэтому мы вешаем вас, а не наоборот. Вы принимаете на себя ответственность за такое? Мы принимаем на себя полную ответственность. Сам я противник смертной казни, и, если бы я поймал Гитлера, я посадил бы его в тюрьму. По- этому теперь и далее «повесить» я употребляю в символическом смысле, в смысле тяжкого и торже- ственного наказания. Но, если вывести за скобки виселицу, Нюрнбергский процесс безупречен. Сталкиваясь с нестерпимыми поступками, надо иметь смелость изменять правила, включая и законы. Может голландский трибунал разбирать действия кого-то из Сербии или из Боснии? Согласно ста- рым правилам – нет, согласно новым – может. В конце 1982 года в Париже прошла конференция по проблемам вмешательства во внутренние дела, в ней участвовали юристы, военные, добровольцы-пацифисты, философы, политики. С каким правом и по каким критериям осмотрительности можно вмешиваться в дела другой страны? Как по- нять, происходит ли в ней нечто нестерпимоедлямеждународногосообщества? За вычетом простого случая – страны, где остается у власти законное правительство, и оно про- сит помощи против чьей-либо агрессии, – все остальные случаи представляют собой материал для тончайших дистинкций. Кто может просить о вмешательстве, кроме правительства? Группа граждан? В какой степени группа граждан может представительствовать от целой страны, в какой степени Умберто Эко Пять эссе на темы этики вмешательство не прикрывает благими целями ту же агрессию и империалистические притязания (поучителен пример Сагунто 21 )? Вмешиваться ли, когда то, что происходит в этой стране, противо- речит нашим этическим принципам? Но совпадают ли наши этические принципы с их этическими принципами? Вмешиваться, если в этой стране тысячелетиями существует ритуальное людоедство, которое для нас кошмар, а для них – нормальное богослужение? Не так ли прошел по лицу земли бе- лый человек со своим тяжеловесным просвещением и растоптал древние, хотя и не похожие на нашу, цивилизации? Единственный для меня приемлемый ответ: вмешательство напоминает революцию. Не суще- ствует закона, согласно которому революция – это хорошо. Как раз наоборот, революции противоре- чат всем законам и обычаям. Различие между вмешательством и революцией, правда, в том, что ре- шения о международных вмешательствах не принимаются срочно, на фоне пиковой ситуации или неконтролируемого народного восстания, а разрабатываются в процессе переговоров между различ- ными правительствами и различными дипломатами. Обсуждая, они приходят к выводу, что при всем уважении к мнениям, обычаям, к принятой практике и к бытующим у других верованиям нечто пред- ставляется выходящим за пределы терпимого. Терпеть нестерпимое означает ущемлять собственную личность. Если нечто нестерпимо, то надо принять на себя ответственность и определить, в чем же состоит нестерпимость. А затем действовать и быть готовыми дать ответ в случае ошибки. Когда же налицо нестерпимость неслыханная, значит, порог нестерпимости уже не совпадает с тем, который предусматривался прежними законами. Меняется порог – будем менять законы. Разу- меется, при условии, что консенсус касательно закона о новом пороге нестерпимости достаточно широк, что он выходит за границы отдельной нации, что он в какой-то степени апробируется всем «сообществом». Расплывчатое условие, однако на такой же условности основана, скажем, наша об- щая вера во вращение Земли. Как бы то ни было, выбор делать надо. Фашизм и уничтожение евреев обусловили изменение порога нестерпимости. Геноцидов исто- рия человечества видела немало, и более-менее мы как-то примирялись со всеми. Мы были слабы, мы были варвары, нам было неведомо, что делается за десять километров от нашего хутора… Но вот геноцид оформился в научную теорию, теория воплотилась в практику, к обществу обратились за поддержкой этой теории, в том числе и за поддержкой философской, и теория стала пропагандиро- ваться в качестве образца к подражанию для всей планеты. Спаслось от этого удара только наше моральное чувство, в то время как были затронуты и наша наука, и наша культура, и наши представления о добре и зле. Затронуты, поражены и почти что об- нулены. Невозможно не реагировать на подобный вызов. А реагировать можно, лишь сделав все, чтобы не только непосредственно после преступлений, но и через пятьдесят лет, и в будущий век, и во веки веков то, о чем мы сейчас говорим, воспринималось как нестерпимое. И применительно к подобной нестерпимости смрадной мерзостью кажется вся эта распростра- ненная манера торговаться и подсчитывать, сколько было уничтожено – пять или шесть миллионов… как будто, будь их четыре, два или один, можно было бы полюбовно примириться. А если бы их не потравили газом, а они умерли бы от дурного содержания? А если бы они умерли просто от аллергии на татуированные номера? Однако из подобной постановки вопроса логично проистекает вывод, что на виселицу следова- ло бы отправлять всех, даже тех, от чьей руки погиб всего только один человек, даже просто за не- оказание помощи. Новое представление о нестерпимости распространяется не только на геноцид, но и на теоретизацию геноцида. А теоретизация охватывает очень многих и налагает ответственность даже на батраков человекоубийства. Несущественны разграничения действий и намерений, разгово- ры о чистосердечных заблуждениях и о человеческой ошибке. Остается только объективная ответст- венность. Но я же (говорят они) заталкивал людей в газовую камеру потому, что мне велели! Я на самом деле думал, будто они там купаются! Неважно, я очень сожалею, но вижу в вас образцовое проявление того, что нестерпимо, и тут не имеют силы все прежние законы со всеми их смягчающи- ми обстоятельствами. Вас тоже мы отправим на виселицу. Чтобы усвоить подобные правила поведения (которые распространяются и на нестерпимое бу- дущее, вынуждающее нас день за днем решать для себя, в чем же состоит нестерпимость), общество должно быть готово к решениям, и в частности к жестким, и должно быть солидарно в принятии от- ветственности. Поэтому так беспокоит процесс Прибке: ощущается, что от решительности мы пока 21 Город в Испании, в 228 году до н. э. заключивший военный союз с Римом против завоевавшего Пиренеи Ганнибала, что послужило причиной 2-й Пунической воины. Умберто Эко Пять эссе на темы этики еще очень далеки. Далеки как молодые, так и старые, и далеки не одни итальянцы. Все в равной сте- пени умыли руки: закон есть закон, так что передадим все это дело в трибунал. Показывает ли приговор в Риме, что солидарность в определении порога нестерпимости сейчас еще более далека, чем прежде? Разумеется, нет. Она была довольно-таки далека и до суда. И это гло- жет и не дает покоя. Тяжко чувствовать, среди всех прочих, и самого себя в ответе за этот приговор. Тогда нечего спрашивать, по ком это там звонит колокол. |