Воскобойников_тысячелетнее царство. Воскобойников, О. C
 Скачать 7.42 Mb.
|
|
Тысячелетнее царство «Новый Завет я перевел с греческого, а Ветхий — с ев- рейского», — без ложной скромности похваляется Иероним в конце своей истории литературы «О знаменитых мужах», De viris illustribus. Современники по-разному отнеслись к про- деланной им работе. Например, Августин ценил Септуагинту, часто использовал старые латинские переводы и предпочел бы, чтобы Иероним занимался переводами Отцов, прежде всего Оригена. Только через много веков латинская Библия Иеронима стала собственно «Вульгатой», то есть народной, общепризнанной, и вытеснила различные изводы старого ла- тинского перевода Библии («Vetus Latina» или «Itala»). ЗНАК, СИМВОЛ, ЗЕРКАЛО Символическое мировоззрение и его парадоксы На протяжении всего раннего Средневековья главенство- вало символическое понимание мироздания, но и в позднем Средневековье, и накануне Нового времени, существенно потеряв свои позиции из-за распространения новых знаний, оно вовсе не растворилось в эмпирии, а лишь трансформи- ровалось и обогатилось. В этом средневековая цивилизация вовсе не исключительна. Символизм присущ в большей или меньшей мере всем без исключения культурам. В основе его лежит уверенность, что любое явление помимо основного содержания обладает одним или несколькими добавочны- ми. Эта уверенность коллективна, хотя бы потому, что слово «символ» начинается с соединительной приставки, указываю- щей на работу мысли и действия многочисленных участников коммуникации. Именно конкретная коммуникативная ситу- ация и определяла и определяет степень «буквальности» или, наоборот, «фигуральности» слова, жеста, образа. Дополнительные значения слов, жестов и образов при необходимости, в особых ситуациях могут становиться ос- новными. Например, в ядерном чемоданчике, наверное, важнее его символическое значение в качестве атрибута вла- сти президентов нескольких крупных сегодня держав и глас- ного или негласного аргумента в дипломатии, чем его реаль- ная ударная сила, поскольку здравомыслящему человеку не придет в голову нажать на кнопку, да и ракета еще должна взлететь. Точно так же, символически, средневековый чело- век смотрел на «державу» в руке императора, позолоченный шар с припаянным к нему крестом, изображавший вселен- скую власть верховного государя под эгидой Христа. Все прекрасно понимали, что в реальности его власть отнюдь не абсолютна и признается совсем не повсеместно, и даже ближайшие вассалы, приближенные, магнаты сохраняли за Тысячелетнее царство собой право восстать против «самодержца», если он будет вести себя неподобающе высокому положению и окажется «тираном». Знаменитая оттоновская корона, ставшая главной (среди прочих) короной Священной Римской империи и храняща- яся в венском Хофбурге (илл. 29), украшена изображениями ветхозаветных царей, которым император призван был под- ражать; надпись на дужке, соединяющей лобную сторону с тыльной, гласит буквально «через Меня правят короли» (per me reges regnant). Это слова Христа, иллюстрирующие всем известное «несть власти ниже от Бога». Но, что характерно, на лицевой стороне мы видим под крестом лишь двенадцать драгоценных камней, словно метафору двенадцати апосто- лов. Каждый камень, аккуратно инкрустированный с помо- щью «лапок» — не ободка, который скрыл бы часть камня, — светит собственным светом (Средневековье очень серьезно, иногда даже магически относилось к светоносной силе кам- ней). Перед нами, по сути дела, абстракция, не изображение в прямом смысле слова. Но и абстракция — в таком предме- те, запечатленная на челе государя — должна же была что-то означать! Возможно, как несколько патетично, но мастер- ски трактовал ее Янцен, единение апостолов вокруг Христа должно было сподвигнуть сердца народов, подвластных От- тонам, объединиться под эгидой единой христианской дер- жавы (82, 161–162)? У Оттонов с середины X в. главной инсигнией стало «свя- щенное копье св. Маврикия», точнее наконечник копья, по сей день хранящийся в том же Хофбурге (илл. 30). По преданию, этим копьем сотник Лонгин проткнул бок Христа, на что ука- зывал вплетенный в наконечник гвоздь из Креста. Генрих I Птицелов заполучил святыню из рук короля Бургундии в 922 г. Сила ее тоже воспринималась символически и магически: ее присутствием в войске объясняли важнейшие победы герман- ских рыцарей. Однако никаких следов ее участия в схватках не обнаруживается, это на самом деле штандарт каролингского Знак, символ, зеркало Илл. 29. Корона Священной Римской империи. X–XI вв. Вена, Хофбург времени, к которому крепился флаг. Зато известно, что От- тон I молился перед копьем, стоя на коленях, во время битв при Биртене (939) и на Лехе (955), тех самых, которые укре- пили его власть и авторитет и, в конечном итоге, сделали возможным его императорскую коронацию, превратившую Саксонскую династию в наследницу Каролингов. Очевидно, что символизм подобных предметов развивался, дополнялся, изменялся в зависимости от конкретных ситуаций. Оттон III в 1000 г. подарил точную копию священного копья герцогу Польши Болеславу I Храброму и назвал его королем; с тех пор Болеслав, обладая копией реликвии, притязал на королевский титул. В XI в. при дворе Салиев были уверены, что копье при- надлежало после Лонгина небесному покровителю Оттонов, Илл. 30. «Священное копье». VIII –XI вв. Вена, Хофбург Знак, символ, зеркало мученику Маврикию, командиру Фиванского легиона, казнен- ному по приказу Максимиана, тестя Константина Великого. От него, как нетрудно догадаться, копье совершенно справед- ливо попало к нынешней правящей династии, оказавшейся, по праву обладания копьем, одновременно наследницей рим- ских императоров и самого Христа, ведь копье было одной из редких реликвий Страстей. Символ очень близок, но не аналогичен знаку, хотя Сред- невековье явно предпочитало оперировать именно вторым термином: signum. Скажем, глядя на фотографию главы го- сударства с большой телефонной трубкой в руках, в авиаци- онном шлеме или в костюме аквалангиста, мы узнаем черты лица, но именно они, а не иные признаки его властных функ- ций позволяют нам в данном случае узнать, кто перед нами. Знаки же, сколь бы необычными или незначительными они ни казались на первый взгляд, добавляют что-то к образу: ра- дение о каждом из нас (висящем на другом конце провода со своими повседневными нуждами) или способность подняться в небо на истребителе и спуститься в морские глубины. Ха- рактерно, что та же космическая риторика использовалась в тексте и миниатюрах средневекового «Романа об Александре Македонском» для репрезентации образа этого идеального монарха древности, ставшего зерцалом и для христианских государей: он постоянно прислушивается к каким-то совет- никам, в стеклянном «батискафе» спускается на дно Красно- го моря и, завоевав ойкумену, в корзине, запряженной гри- фонами, возносится в небо, чтобы обозреть «круг земной» (илл. 31–32). Когда же правящие вожди мирового пролетариа- та накладывали свои профили на профили отцов-основателей марксизма, они, вряд ли зная об этом, подражали Птолемеям и римским императорам: схожесть и вместе с тем индивиду- альность и узнаваемость профиля какого-нибудь бога, того же Александра, Октавиана или Маркса, помогали правителю ука- зать на свое историческое или религиозное alter ego, взяв на вооружение весь его символический капитал (илл. 33). Таким Илл. 31. «Вознесение Александра Македонского». Миниатюра из «Романа об Александре». Лейпциг, Университетская библиотека. Рукопись Rep. II 143. Л. 101 Илл. 32. «Подводное плавание Александра Македонского». Миниатюра из «Романа об Александре». Лейпциг, Университетская библиотека. Рукопись Rep. II 143. Л. 101 об. Знак, символ, зеркало образом, простые предметы или жесты обретают новое значе- ние в зависимости, во-первых, от воли тех, кто их использует, во-вторых, от воображения того, кто за этим использованием наблюдает. Символ амбивалентен. В Средние века крест, этот бога- тейший по содержанию и не исключительно христианский символ, может означать вещи прямо противоположные в за- висимости от того, в каком контексте он используется и кем, как, когда и зачем он трактуется (75, 73–76). Не случайно в знаменитом «сне» или видении Константина, ставшем под пером Евсевия Кесарийского ни много ни мало учредитель- ным документом христианской империи, является именно крест: здесь он (если быть точным, христограмма) одновре- менно знак, или образ Креста, животворящего древа, зна- мя, т.е. военный значок в традиционно-римском смысле, но украшенный надписью «Сим победиши», под которым ле- гионы Константина якобы пошли в бой против Максенция, соправителя-«тирана», и знамение свыше, провиденциально Илл. 33. Монета с изображением Константина Великого на фоне Александра Македонского. Париж, Французская национальная библиотека, кабинет медалей Тысячелетнее царство указавшее на небесное покровительство перед решающей для Константина битвой за власть над Римом. Согласно Евсевию, во всех своих битвах Константин видел, что стрелы минуют знаменосца, а золотой крест, labarum, появляясь в гуще сра- жения, обращает врагов в бегство. Неудивительно, что столь чудодейственным знаменем, если верить тому же биографу, решили украсить и потолок тронного зала императорского дворца в Новом Риме. На кресте умер Спаситель, но эта смерть в христианском сознании даровала человечеству вечную жизнь, спасение, следовательно, символ смерти парадоксальным образом есть и символ жизни. Это превращение выразилось в ставшем по- пулярным в зрелое Средневековье образе т.н. «процветше- го креста», понимавшегося как «древо жизни», lignum vitae, на тему которого писались целые трактаты. На мозаике в конхе апсиды римской базилики Сан-Клементе, созданной около 1121 г. (илл. 34), Спаситель оказывается распятым фак- тически в раю: его крест, украшенный двенадцатью белыми голубями, вырастает из чудесного куста, покоящегося пря- мо на четырех райских реках, из которых пьют олени, тра- диционная метафора души, ищущей единения с божеством. Это древо оплетено роскошным растительным орнаментом, райскими кущами, в которых нашлось место и всякой бо- жьей твари, и евангелистам, и святым, и ангелам. Стены Ие- русалима по нижним углам триумфальной арки ограждают паству Христову, десница Отца сама готова надеть на голову Иисуса венец, превращая крест из орудия казни в знак по- беды, а Сына возвращая в вечность. Только печальная Мария и задумчивый Иоанн, стоящие по бокам от креста на соб- ственном «поземе», но изображенные, что важно, на едином для всей композиции золотом фоне, напоминают о том, что драма Спасения, крестная смерть, вершится здесь, на земле, на Голгофе. Мы же, читая сопровождающие сложную сцену тексты (89, 30–31), призваны созерцать эту вселенскую драму одновременно на небе и на земле. До сих пор в любом русском Знак, символ, зеркало храме можно встретить изображение распятия с загадочны- ми буквами по бокам от креста: МЛРБ. Их смысл очень прост, так же прост, как смысл замечательной мозаики: «Место лоб- не рай бысть». Можно было ничего не писать, можно было даже заменить фигуру Иисуса драгоценной «абстракцией», неограненны- ми камнями — к этому часто прибегали германские конунги первого тысячелетия, когда дарили стратегически важным для них монастырям и храмам т.н. вотивные кресты. Возможно, некоторые из них даже знали, что такой же усыпанный камня- ми крест, crux gemmata, воздвиг на Голгофе Феодосий Великий: тот самый, как считалось, на котором Спаситель был распят. На самом деле неизвестно, стоял ли на Голгофе действительно столь богато украшенный крест, ранние описания не позволя- ют это утверждать (75, 79), но именно таким, на фоне Иеруса- лима, его изобразили мозаичисты в римской базилике Санта- Пуденциана около 400 г. (илл. 24). Дарение креста, как и других реликвий и сокровищ, было важнейшим рычагом политики императоров и подражав- ших им варварских королей. Само присутствие таких даров Илл. 34. «Распятие». Мозаика. Конха апсиды. Базилика Сан-Клементе. 1121 г. Рим Тысячелетнее царство на алтаре гарантировало незримое присутствие здесь и сейчас далекого василевса или вечно разъезжающего по своим вла- дениям благочестивого короля или герцога, а храм символи- чески превращался в микромодель небесного Иерусалима, в своеобразный вотивный комплекс, идеологически намного более важный, чем, скажем, дворец. Впрочем, иногда дари- тель, ктитор или донатор на языке того времени, позволял себе поместить на стене и настоящее, даже подписанное изо- бражение себя в парадном облачении (чтобы помнили), ино- гда что-то вроде «криптопортрета» (Ладнер). Оттон III около 1000 г. подарил Аахенской капелле роскошный крест, на ли- цевой стороне которого в центре по сей день красуется заме- чательная гемма августовского века, изображающая импера- тора. На задней же стороне выгравировано изображение уже умершего Спасителя. Во время религиозных процессий крест несли перед государем, и смотреть он должен был именно на оборотную сторону. Renovatio imperii Romanorum органично Илл. 35. «Крест Лотаря», вотивный крест Оттона III. Ок. 1000 г. Аахен, сокровищница собора Знак, символ, зеркало сочеталась в уме и сердце этого глубоко верующего молодого императора с imitatio Christi (илл. 35). Лангобардская короле- ва Теоделинда, приняв римскую веру около 600 г., получила в подарок от Григория Великого Евангелие в окладе, усыпан- ном драгоценными камнями, органично сочетающимися с не менее высоко ценившейся выемчатой эмалью (илл. 3): здесь кресты в прямом смысле слова заключают в себе священный текст, а восемь гемм (совсем не августовского века, потому что времена были темные) по сторонам от крестов должны были восприниматься как своеобразное «генеалогическое древо», включавшее новую обладательницу этого сокровища в «семью» римских императоров, римских пап, самого Христа. Таково «величие и смирение» средневековой власти, в де- талях описанное недавно Михаилом Бойцовым и оказавшееся очень живучим (176). Флорентийские покровители гумани- стов XV в. строили себе усыпальницы и капеллы, украшая их собственными восковыми статуями в натуральную величину и в привычных одеждах; их мотивация прекрасно проанали- зирована еще Варбургом (181, 60–61). Семейство Корнаро, во- площенное в мраморе резца Бернини, в полном составе устро- илось в двух боковых «ложах» со всем возможным удобством, чтобы сосредоточенно-благоговейно созерцать знаменитый «Экстаз святой Терезы» в их капелле небольшого, заштатно- го по тем временам храма Санта-Мария-делла-Виттория (со- гласившись на второстепенный заказ, Бернини создал одну из лучших своих скульптурных групп). Той же логикой присут- ствия — если не причащения, то причастности к божествен- ному — руководствуются и сегодняшние верующие, доста- точно состоятельные и влиятельные для того, чтобы попасть в золотой список «благоустроителей» на гранитной «доске почета» восстановленного собора, чтобы украсить храм раз- вернутым циклом фресок и мозаик или заказать в загород- ную резиденцию девятиярусную люстру с вычеканенным по кругу греческим текстом «Небесной иерархии». Они следуют почтенной, проверенной веками традиции: герцоги и короли Тысячелетнее царство дарили своим храмам многометровые люстры-иерусалимы, вы- чеканенные в виде городских стен с башнями-подсвечниками. Амбивалентности и даже парадоксальности креста, как и других символов, не боялись. Змея символизирует мировое зло, поскольку Змий (т.е. дракон) обманул в раю Адама и Еву и в наказание стал ползать на брюхе, то есть пресмыкаться (нам остается гадать, какого пола был змий, лишили ли его/ее кры- льев, лап или того и другого или просто согнали с дерева — мы помним, что Библия лаконична). Но вместе с тем змея — сим- вол мудрости, унаследованный от античной медицины, и на ней в аллегорических композициях часто восседает персони- фицированная Земля, и драконы (dracones в синодальном пе- реводе, правда, «великие рыбы») вместе с ней и со всею тварью поют славу Господню (Пс. 148, 7). Люцифер — Утренняя Звезда, Бог, но он же — дьявол. Исидор Севильский просто называет такое противоречие «двойственностью» Люцифера («Lucifer autem bipertitus est», «О природе вещей», XXVI, 11). Христос — «Вседержитель», по-гречески «пантократор», дьявол — «князь мира сего», по-гречески «космократор»: нетрудно и запутать- ся. Лев, символ силы и мужества, тоже может символизиро- вать и Христа, и лукавого: ведь оба сильны. Самсон победил льва, пастух Давид спас от него своих овец, геенну, в которую спустился Христос, изображают в виде страшной львиной пасти, христианских мучеников отдавали на растерзание этим хищникам. Наконец, когда мы видим гранитного льва, словно раздавленного колонной, на которую опирается т.н. перспек- тивный портал романской церкви или епископская кафедра, мы вряд ли ошибемся и резонно идентифицируем его с сила- ми Зла, побежденными Добром (илл. 36). Средневековый писатель или художник не считает себя обязанным отчитываться, когда и зачем он употребляет тот или иной символ. Более того, читая текст или разглядывая предмет, мы не всегда можем с точностью сказать, использован тот или иной мотив или образ в своем прямом или перенос- ном, символическом значении. Только чутье, знание многих Знак, символ, зеркало символических рядов, возможных и невозможных комбина- ций, социальных и политических обстоятельств и зачастую инстинкт помогут не «вчитать» в средневековые тексты и об- разы смыслы, которых в них нет. В этом плане недавно вышед- шая в качественном переводе книга Мишеля Пастуро, верное эхо его замечательных семинаров, — отличное подспорье. Помогает, конечно, своеобразная единонаправленность огромного ряда символов, на которой настаивает христи- анская традиция. Все ветхозаветные упоминания невинной Илл. 36. Лев. Портал собора гор. Альтамура. Апулия. 1-я пол. XIII в. Тысячелетнее царство жертвы или царственности «прообразуют» Христа — как жертву и как Царя. Благочестивые иудейские жены — прооб- разы Марии, три ангела в Мамврийской роще, как и три отро- ка, брошенные в печь Навуходоносором, прообразуют Троицу. Научившись читать Ветхий Завет сквозь призму Нового, стали так же осмыслять всё вокруг. Тренировались в нанизывании эпитетов, изыскивали невообразимые уподобления и несо- звучные созвучия. И все же от нас в постижении прошлого и его символического языка требуется та же способность, кото- рую византийские греки называли «диакрисис», «синдересис», а латиняне discretio, то есть способность суждения и различе- ния, умение сделать выбор между добром и злом. Есть печать Агнца на челе верных (Откр. 7, 3), но есть и печать Зверя на челе и правой руке отступников (Откр. 13, 16). Чудеса — эти явления божества, его знамения, а не просто земное «диво», курьез, достойный удивления или праздного любопытства, — творились как добрыми силами, так и приспешниками тьмы. И поскольку в Средние века не было ничего тривиальнее чуда, каждый должен был на свой страх и риск определять, как его толковать и, следовательно, как поступать в реальной жизни. …Или игра метафор? Обращаясь к Конгрессу США 26 декабря 1941 г., Черчилль назвал Муссолини a utensil of his master’s will. Нет ничего не- виннее, чем описать старым, латинского происхождения (в отличие от tool, имеющего и привычное английскому уху переносное значение «марионетка») словом кухонную утварь. Но «утварь воли», да еще и воли «хозяина»! Формально фю- рер не был «хозяином» «дуче», напротив, Гитлер многое про- щал своему идеологическому кумиру. Премьер-министр не стал отчитываться в выборе выражений — времени на это не было. Ему просто нужно было правильно их подобрать, чтобы добиться цели: спасти страну. Точно так же и Наполеон, уве- ряя своих солдат в Египте, что тысячелетия истории смотрят |