Воскобойников_тысячелетнее царство. Воскобойников, О. C
 Скачать 7.42 Mb.
|
|
Тысячелетнее царство и человеку вполне естественно страшиться не только неми- нуемой смерти, но и Божьего суда. Недоедание и, главное, бедность рациона, неумение хра- нить продукты способствовали возникновению и быстрому распространению различных форм заболеваний, связанных с пищеварением, ослабляли общий иммунитет организма. При рудиментарности медицины вплоть до XII в., а для боль- шинства населения — до Нового времени болезнь не могла восприниматься иначе как Божье наказание, неподвластное разумному воздействию человека. Такое отношение, хорошо знакомое любому полевому этнографу, повлекло за собой рас- цвет знахарства. Молитвы, обращенные к земле, травам, воде, заговоры, воскурения планетам и иные магические ритуа- лы — все то, что в конце Средневековья дало повод для огол- телой охоты на ведьм, было на протяжении многих столетий обычным способом противостояния природным бедствиям, которым не брезговали ни крестьяне, ни монахи, ни короли. Только о магии при дворах мы хоть что-то можем узнать из магических текстов зрелого и позднего Средневековья, о том же, что происходило в среде «безмолвствующего большин- ства», остается в основном догадываться. Средства от невзгод и болезней. Культ святых Средневековая литература пестрит такого рода рецептами, их находишь не только в специальных трактатах, но и в поэзии, романе, хронике и даже в житиях святых. Особенно популяр- ными они были при княжеских и королевских дворах, что есте- ственно. В то же время, читая рецепты, иногда подкрепленные и дидактическими миниатюрами, диву даешься, как можно было поверить в действенность тех или иных снадобий. Каза- лось бы, одного правильно поставленного опыта было доста- точно для того, чтобы разоблачить шарлатанство авторов этих пособий. Однако они плодились в зрелое Средневековье едва ли не быстрее, чем сочинения великих греческих и арабских Человек на земле медиков, предлагавшие более рациональные методы лечения (Гиппократа, Галена, Ибн Сины, аль-Рази и других). Вплоть до нашего времени вера человека в возможность магического управления скрытыми силами природы без помощи разума или опытного научного знания способствовала живучести та- ких, казалось бы, ненадежных способов борьбы с бедствиями. Испытанным и надежным, к тому же разрешенным и под- держиваемым Церковью средством борьбы против природных бед был культ святых. В этом, пожалуй, самом «народном», «демократическом» проявлении средневековой религиозно- сти вообще проступают характернейшие черты мировоззре- ния, поскольку оно развивалось, что называется, снизу, пита- лось живыми соками из народной среды 1 . Святые, т.е. люди, по мнению Церкви, удостоившиеся небесной славы благодаря праведности своей земной жизни, становились небесными за- щитниками от земных напастей и одновременно заступника- ми перед Богом за тех, кто отправлялся в мир иной. Начиная с Григория Великого бытовало, правда, не повсеместно признан- ное мнение, что святые на небесах заполнили собой десятый, низший ангельский чин, оказавшийся пустующим после отпа- дения Люцифера. Этой точке зрения противоречило столь же авторитетное деление ангельской иерархии на девять чинов, предложенное псевдо-Дионисием Ареопагитом, о чем позже. Современные исследователи вслед за Питером Брауном стараются изучать историю святых в антропологическом и со- циологическом ключе: характерно предложенное Брауном тер- минологическое смещение — вместо saints он пишет о holy men и даже о holy deads, что можно передать только не слишком удачной русской калькой «святые люди» и, horribile dictu, «свя- тые мертвецы». Действительно, житие праведника иногда на- чинали писать уже при жизни, например св. Мартина Турского 1 Когда книга уже была сдана в печать, я познакомился с только что вышедшей замечательной обобщающей монографией Роберта Бартлетта (Bartlett R. Why Can the Dead Do Such Great Th ings? Saints and Worshippers from the Martyrs to the Reformation. Princeton, 2013). Тысячелетнее царство в четвертом веке или св. Бернарда Клервоского в двенадцатом. Это не значит, что авторы, Сульпиций Север в первом случае и Гильом из Сен-Тьерри во втором, были уверены, что их ку- миры будут причислены к лику святых: им важно было пись- менно оправдать те модели поведения, в которых они видели признаки святости. Когда за дело брался писатель такого мас- штаба, как они, сами их сочинения благодаря убедительности и красоте слога становились основой для канонизации их ге- роев, примером для подражания последующих биографов и самих святых. Но биография становилась агиографией, жизне- описание — «житием» лишь после кончины героя, даже если его и при жизни не стеснялись называть «святым». Важно, однако, что никто не считал святых мертвыми. Или, как это ни парадоксально звучит, умершие оставались живы- ми, полноправными и могущественными участниками собы- тий, что прекрасно показано в работах Брауна, Гири, Шмитта, Динцельбахера, Бартлетта и многих других. Именно поэтому глубоко неправы те, кто считает изучение святых, агиографию, лишь отраслью знаний о Средневековье. По представлениям буквально всех верующих, святые обязаны были активно вме- шиваться в земную жизнь своих почитателей. Если они этого не делали, то праведный гнев разочарованных почитателей иногда обращался на их скульптурные или живописные изо- бражения: статую святого могли сбить с пьедестала, вынести из храма, проволочь по пыльным дорогам на глазах у всех, выпо- роть. И чем больше было свидетелей у такого, казалось бы, ико- ноборческого надругательства, тем ритуал казался действен- нее. Пристыженный святой вскоре присылал на изжаренную землю дождь или, наоборот, разгонял тучи, вообще выпол- нял возложенные на него природно-общественные функции. Уже с раннего Средневековья, когда исчезли лары в ни- шах, ушел в прошлое развитый культ предков и неприлично стало даже бывшим римским сенаторам возводить свой род, скажем, к Гераклу, христианскими святыми начали обзаво- диться состоятельные галло-римские семьи, давшие Европе Человек на земле высших церковных сановников, епископов и архиепископов. Подражая им, таких же заступников, Adelsheilige, как они на- зываются в немецкой историографии, принялись искать но- вые династии: собственно, без святого династия не могла на что-то серьезное претендовать, а без династии, пусть фор- мально выборной, не могло быть и преемственности власти в королевстве, герцогстве или графстве, она могла перейти к тому, чья «удача» более надежно завизирована на небесах. На волне т.н. коммунального движения после 1000 г. подня- ли головы города: если у какого-то из них еще не было своего святого, его «обретали», зачастую не жалея для этого никаких средств. Церковь очень неохотно шла на канонизацию мирян, даже королей: обычно находили компромисс, канонизируя ближайших родственников правивших государей, хотя бы скончавшихся в монашестве или с епископской митрой. Им- ператор Константин, равноапостольный в православной тра- диции, на Западе святым не считался и не считается. Из всех императоров западной Римской империи (называвшейся Свя- щенной со времен Барбароссы) лишь Генрих II (1002–1024) и его супруга Кунигунда удостоились этой чести: не потому, что они были набожнее, скажем, Оттона III, их непосредственно- го предшественника, а потому, что их набожность была менее эксцентричная, более прагматичная и чуткая к нуждам клира и Церкви (илл. 45). При всей типологической схожести рассказов о святых, так или иначе подражавших Христу и апостолам, сами эти расска- зы, «жития», vitae, как и не менее многочисленные рассказы об «обретении» или «перенесении» мощей, — удивительно ин- формативный источник сведений об обществе того времени и его ценностях (64, 179). В раннем Средневековье такие тексты распространялись медленно и зачастую рассчитывались на очень узкий круг читателей, главным образом монахов, ино- гда, впрочем, достигавших высот власти и становившихся со- ветниками государей. Но возьмем такой пример: на Британ- ских островах во времена Беды Достопочтенного, в первой Тысячелетнее царство четверти VIII в., за период в двадцать пять лет появились лин- дисфарнское «Житие св. Кутберта» (699–705), «Житие св. Гри- гория Великого» из Уитби (после 704), стихотворное «Житие Кутберта» Беды, вермаутское «Житие св. Кеолфрида» (716), «Житие Вилфрида» Стефана (до 720), прозаическое «Житие св. Кутберта» Беды (721), его же «История аббатов» (до 725) и, наконец, монументальная «Церковная история английско- го народа». Даже не вдаваясь в подробности, отчасти прояс- няемые доступным в неплохом русском переводе последним трудом Беды, очевидно, что «жития» — а значит, и их герои — неожиданно стали форумом для дебатов в Англии. Эйнхард, просвещенный каролингский интеллектуал, на- писал, опираясь и на Светония, и на агиографию, жизнеопи- сание Карла Великого, постаравшись сделать из своего покро- вителя одновременно и римского императора, и «простого», первого среди равных франкского короля, и благочестивого защитника Римской церкви, почти святого. Но он же, Эйн- хард, написал сочинение «О перенесении мощей свв. Мар- целлина и Петра», к сожалению, лишь частично переведенное на русский язык. Это замечательный детективный рассказ о том, как нанятые им — в сугубо благочестивых целях — «до- стойные мужи» увезли из Рима «находившиеся в сугубом Илл. 45. «Генрих II и Кунигунда у ног Христа». Базельская алтарная преграда. Позолота, чеканка. Нач. XI в. Париж, Музей Клюни Человек на земле небрежении» мощи раннехристианских святых Марцеллина и Петра. Доставка их на берега Майна оказалась делом непро- стым: часть мощей какой-то «негодяй» отпилил и увез в Лан, пришлось ее оттуда вызволять с помощью рудиментарной ди- пломатии. Наконец, состоялось триумфальное прибытие ре- ликвий на место, в поместье Эйнхарда Обермюльхайм. Новый владелец выстроил в их честь храм (он, что великая редкость в его среде, сам участвовал в разработке плана) и украсил его настоящими круглыми статуями на античный манер, дело в то время тоже почти неслыханное (11). Мощи прославились це- лительными свойствами настолько, что возникший здесь го- род назвали Зелигенштадтом. Для Эйнхарда же, олигарха в от- ставке, во всей этой истории сочетались личное благочестие, преклонение перед Римом апостольского века, частичку кото- рого хотелось иметь дома, радение о своем домене, расцвет- шем и экономически благодаря появившемуся в нем новому престижному культу святых целителей, наконец, эстетство, поскольку прибытие мощей стало поводом для начала доволь- но масштабного по тем временам строительства, от которого до нас дошли лишь фрагменты в виде тех самых статуй. Перед нами типичное «благочестивое воровство», во мно- гом схожее с тем, как евангелист Марк попал из Александрии в Венецию, а Николай Чудотворец — из Мир Ликийских в Бари. Ни Венеции, ни Бари без таких покровителей никогда не уда- лось бы стать крупными портами, хотя Венеция, как показала история этой самой долговечной республики Средневековья, использовала свой шанс намного мудрее, чем нынешняя столи- ца Апулии, некогда бывшая центром византийского катепана- та, но не сумевшая стать самостоятельной морской державой. Среди святых, как и среди простых смертных, существо- вала своеобразная табель о рангах и профессиональная диф- ференциация: тот или иной святой покровительствовал опре- деленной профессии. В подобных ассоциациях большую роль играла очень важная черта символического средневекового сознания, о которой уже говорилось и которую можно назвать Тысячелетнее царство принципом аналогии. Человек, называя вещь или явление, тем самым уже описывал их, давал им определение. И наоборот, название вещи, животного, реки, города, страны определя- ло их качества, а имя святого определяло его «профессию». В этом христианская традиция с ее «страстью к этимологии» (186, 212–219) следовала не только Библии (Петр — «камень», на котором созидается Церковь), но и привычкам языческо- го сознания северных народов. Св. Маклу (Maclou) во Фран- ции отвечал за болезни, проявлявшиеся в прыщах (от франц. сlou). В германских землях подобную роль исполнял св. Галл (нем. Galle — «желчь»). Бл. Августин, помимо Отца Церкви, был еще и офтальмологом (нем. Augen — «глаза»), во Франции его коллегой была св. Клара (франц. clair — «светлый», «яс- ный»), а в Италии св. Лучия (ит. luce — «свет», в переносном значении также «зрение», илл. 46). Образ св. Себастьяна, ко- торый, согласно преданию, был расстрелян из лука, но выжил, излечился и только потом уже принял мученическую кончину, как все ранние святые, вплоть до XVII в. воспринимался как своего рода талисман против чумы или как благодарность за чудесное исцеление от смертельной болезни. Святая мученица Илл. 46. «Святая Лучия». Фреска. Крипта собора в Битонто. Нач. XIII в. Апулия Человек на земле Екатерина была казнена через колесование, поэтому она, как это ни парадоксально, покровительствовала изготовителям колес (238, 13–14). Но основной функцией святых была, ко- нечно, медицинская: по свидетельству одного английского хрониста XII в., больному чумой достаточно было провести ночь рядом с могилой святого, как «чума, словно убоявшись присутствия святого тела, бежала от человека и не смела более к нему возвращаться» (54, 130). У Средневековья помимо унаследованных от Античности были и свои, собственно «средневековые» болезни, против ко- торых человечество не знало иных лекарств, кроме слезной мо- литвы. Это прежде всего проказа и чума. Первая из них появи- лась в Европе в VII в., чтобы достигнуть апогея в XII столетии, когда в разных областях она затронула до 5% населения. Бубон- ная чума поражала лимфатические узлы, проявляясь в области паха и подмышек. Не менее опасной, почти всегда смертельной была и легочная форма, при которой вирус передавался через дыхательные пути. Впервые чума была зафиксирована в среди- земноморских портах в 541 г., получив наименование «Юсти- ниановой чумы», по имени правившего тогда византийского императора. С морского побережья она довольно быстро под- нялась по рекам до Лиона, Реймса и Трира. Появившись вне- запно, возможно из Центральной Африки или Азии, она столь же внезапно исчезла в 767 г. Однако следующая великая эпиде- мия через несколько веков заставила трепетать весь западный мир: Черная смерть 1347–1352 гг., родившись в Кафе, генуэз- ской фактории в Крыму, со скоростью от 30 до 130 км в месяц распространилась по всей Европе, обойдя лишь некоторые альпийские районы и область Калé на северо-востоке Фран- ции. По некоторым данным, она унесла до четверти населения Европы. Чума не исчезла окончательно вплоть до XIX в., ино- гда уничтожая целые города, однако чаще всего распростране- ние эпидемии удавалось ограничить небольшой областью. Ничего подобного катастрофе середины XIV в. не повторя- лось. Она, естественно, сказалась на экономическом развитии Тысячелетнее царство крупнейших стран, приостановив его на десятилетия, несмо- тря на то что выжившие, как это ни цинично звучит, могли продавать свои рабочие руки дороже и тем активнее вклю- чаться в хозяйственное возрождение разоренных земель. Что удивительно, в письменных источниках фактически не сохранилось настоящего правдоподобного описания Черной смерти. Знаменитый рассказ Джованни Боккаччо в «Декаме- роне» является, несмотря на кажущийся натурализм, художе- ственным осмыслением, а не фиксацией реальных событий. Алессандро Мандзони, описывающий в «Обрученных» (1827– 1841) страшную миланскую чуму 1630 г., не менее историче- ски точен, потому что пишет уже как историк. Университет- ская медицина достигла к XIV в. значительных успехов, врачи умели наблюдать и изучать болезни. Однако и от них дошло относительно мало свидетельств. В религиозном сознании средневековых людей природные бедствия, как обыденные, так и уникальные, несомненно, осмыслялись как символы су- деб мира, как урок с неба. Когда болезнь становилась эпиде- мией, а недоедание — голодом, следовало всерьез задуматься о близившемся Конце. Так, по крайней мере, думали ученые клирики и проповедники, передававшие свою уверенность пастве. Правда, не следует утверждать, что эту точку зрения разделяли все слои общества. Вряд ли у большинства крестьян было много времени, чтобы думать о Конце света. Найти виноватого Стихийные бедствия, болезни, войны — все это, однако, воздействовало на коллективную психологию. Ее изменения, зачастую столь же стихийные, как сами обрушивавшиеся на людей несчастья, иногда лучше, чем людям Средневековья, видны в широкоугольный объектив историка. Первой реакци- ей было, безусловно, ощущение беспомощности перед лицом неведомых адских сил, орудия Божьего возмездия. В XIV в. природные катастрофы сопровождались еще и радикальными Человек на земле переменами в общественном устройстве, разрушительной Столетней войной между Англией и Францией. Становление сословной монархии в этих странах повлекло за собой лом- ку привычных феодальных институтов и многих жизненных ориентиров широких масс. В народе часто проявлялся реф- лекс бегства с обжитых мест, желание спрятаться, вызванные постоянным страхом и даже ужасом. Если не все поголовно трепетали перед муками ада и Страшным судом, то все попро- сту боялись завтрашнего дня, разрывались устойчивые доселе общественные и семейные связи, вспышки насилия станови- лись обыденной реальностью. Для всякого бедствия человек всегда ищет козла отпу- щения, и Средневековье не составляет исключения. Челове- ческая жертва нужна была для эфемерной разрядки напря- жения, хотя она не могла истребить зла. В 1321 г. несчастья, выпавшие на долю Французского королевства, были приписа- ны прокаженным, которые согласно слухам, просочившимся из области Пуату, якобы вознамерились отравить все колодцы Аквитании. Филипп V тут же издал ордонанс арестовывать несчастных больных, и так бывших изгоями, и подвергать их допросу, результат которого все равно был заранее задан. В 1348 г., при появлении чумы, в Тулоне начали убивать евре- ев. Несмотря на вмешательство церковных и светских властей, масштабные погромы прошли в городах Лангедока и Дофине, в Каталонии и других областей Испании, в Оверни и в Пари- же, в Любеке и Кракове. Позже народный гнев обратился на тех, кого считали магами и ведьмами. Особенность средневекового сознания состоит еще и в том, что козла отпущения в таких ситуациях искали и в самих себе, причем доходили в этом самобичевании до крайностей. Еще в X в. Руотгер, автор «Жития св. Бруно Кëльнского», писал: «На вопрос о том, что принадлежит нам по праву, мы долж- ны отвечать: наказание». Он выразил, явно списав красивую фразу у кого-то из Отцов, общий для средневековой менталь- ности настрой. В XIII в., в целом достаточно благополучном, |