Воскобойников_тысячелетнее царство. Воскобойников, О. C
 Скачать 7.42 Mb.
|
|
Тысячелетнее царство особенно по сравнению со следующим столетием, радостное приятие земной жизни и открытие красоты природы как Бо- жьего творения сочетались в людях с формами аскезы, кото- рые доселе не были известны. Христианская аскеза, т.е. «ду- ховное упражнение», отказ от материальных благ и телесных удовольствий ради личного духовного самосовершенствова- ния и ради служения ближним, была заложена еще в еван- гельскую эпоху и впитала в себя наследие философских школ Античности и опыт ближневосточных религий. «Устав св. Бе- недикта» и все средневековые монашеские обычаи, на него ориентирующиеся, зиждутся на ней, но они никогда не требу- ют невозможного или чего-то эпатирующего. В начале XIII в. итальянец Франциск (т.е. Франческо) из Ассизи, сын преуспевающего купца, жизнелюб, вдруг бросает свою светскую жизнь, удаляется в отшельническое уединение неподалеку от родного города (ныне ремо делле Кáрчери), а когда появляется на людях, то для того, чтобы собствен- ным примером побудить их покаяться. Для этого он, напри- мер, бросается нагишом в колючий розовый куст (его до сих пор демонстрируют туристам и паломникам), чтобы, исколов все тело и тем самым пострадав, хоть в чем-то приблизиться к страданиям Христа. Его земляк, юрист Якопóне из Тоди (1230–1306), был женат на Ванне, графине Кольдимеццо. Прекрасная чета. В 1268 г., во время светского празднества, Ванна погибла под развалинами обвалившегося потолка, и Якопоне увидел, что под роскош- ным платьем она носила власяницу. Пережив двойной шок от потери жены и от того, что под покровом ее напускной ро- скоши скрывалась горячая вера и жгучая потребность в по- каянии, он оставил свою прежнюю жизнь, облачился в мешок, валялся в грязи, питался отбросами. Он всячески умерщвлял свою плоть и прекращал молиться только для того, чтобы сознательно навлечь на себя гнев и презрение окружающих. Ему казалось, что в мире нет средств, чтобы в достаточной мере унизиться перед лицом Всевышнего, в достаточной Человек на земле мере наказать себя. Франциск тоже учил, что только в уни- жении, пусть самом несправедливом, можно было найти на- стоящее счастье, ибо в нем было подражание Христу. В то же время Якопоне стал одним из крупнейших религиозных по- этов Средневековья, богословом и непримиримым критиком обмирщения и обогащения Церкви. Такое эпатирующее поведение явно находило отклик в серд- цах людей. Не будучи в силах в полной мере следовать образ- цу, сильные мира сего, герцоги, короли, императоры, перед смертью принимали постриг и умирали в схиме. Этому сво- еобразному ритуалу смерти следовали даже самые «нерели- гиозные» из них: император Фридрих II (1220–1250) умер ци- стерцианцем. А его младший современник, король Франции Людовик IX Святой, занимался самобичеванием и носил вла- сяницу, о чем тогда знали не многие, но узнали потомки — из житий. И он был не один, поскольку король, тем более святой король, всегда был примером для подражания. Франциск, раз- мышляя над болью от шипов венца, бросался в розовый куст, спал сидя и ходил босиком, потому что и Сыну Человеческому негде было главу преклонить. Его последователи, даже если не доводили свое тело до полного истощения, находили единение со страдающим, умирающим на кресте Богом, созерцая живо- писные распятия, распространившиеся в Центральной Италии одновременно с францисканской проповедью и поэзией: мини- атюрные фигурки, лобызающие окровавленные ноги Спасите- ля, — «портреты» этих безымянных подвижников новых форм благочестия. Появились целые деревянные скульптурные груп- пы в натуральную величину, которые позволяли превращать созерцание Страстей в настоящий «театр памяти» (илл. 47): такую фигуру Христа можно было снять с креста, сложить ей руки (они специально делались подвижными) и уложить в гроб во время богослужений Страстной седмицы. А Людовик IX, кстати, особенно любивший францисканцев, просто купил за немыслимые деньги терновый венец Христа в Константинопо- ле, тогда управлявшемся его родственниками, и — за такие же Тысячелетнее царство немыслимые деньги — построил для него специальную капел- лу, Сент-Шапель, одно из величайших достижений европей- ской архитектуры. Эту реликвию, как мы видим, памятник не только Страстей, но и религиозных исканий XIII столетия, по сей день хранят в соборе Парижской Богоматери и показывают по великим праздникам. Описанный религиозный настрой одновременно отвергал мир людей в том виде, в котором он был привычен, но прини- мал природу во всей ее красоте, поскольку она была совершен- ным творением совершенного Творца. Франциск в замечатель- ной «Похвале творениям» на итальянском языке прославлял «брата Солнце», «сестру Луну», «брата Ветра», «брата Огня» и даже «сестру Cмерть». Он по-настоящему — и вместе с тем по-новому — любил мир! Поведенческий эпатаж Франциска, Якопоне, в какой-то степени даже Людовика IX в чем-то срод- ни православному юродству, имел для них смысл потому, что Илл. 47. «Снятие с креста». Скульптурная группа из церкви Санта-Мария-Аннунциата в Роккатамбуро-ди-Поджодомо. Дерево. 2-я пол. XIII в. Норча, Городской и епархиальный музей «Ла-Кастеллина» Человек на земле был выставлен на всеобщее обозрение и быстро становился популярным, хотя «популярности» в современном понимании этого слова они не искали. Франциск, если верить авторам всех трех житий, написанных в XIII в., тщательно скрывал как дра- гоценный дар стигматы — кровоточащие раны на ногах, руках и под грудью. Они были дарованы ему на исходе дней как знак особого благословения неба, но самой своей неслыханностью такой знак не мог не вызвать подозрений тогда, как и сегод- ня, о чем свидетельствуют споры вокруг регулярно появля- ющихся новых «францисков» (принятие, впервые в истории, нынешним понтификом этого имени имеет, конечно, совсем иное, но тоже историческое значение). И все же «изобретение стигматов» (62, 51–104) утвердилось, а Франциск, принявший эту уникальную форму подражания Христу, в сознании масс и Церкви стал почти что «новым Христом». Никогда ни один Отец Церкви не мог рассчитывать на такую популярность среди верующих, несмотря на мировоззренческое и доктри- нальное значение их жизни и трудов для христианства в целом. Франциск и его последователи, особенно «обсерванты», строго следовавшие букве и духу его учения, дали пример того, как можно с радостью принимать любые сваливающиеся на голову невзгоды, болезни и несправедливости. В них-то и в способности видеть в них не бич и не наказание, в «легком иге» Франциск и видел «совершенную радость», замечательно описав ее в коротком, но одном из самых красивых литератур- ных текстов XIII в., «Об истинной и совершенной радости», к счастью, доступном в хорошем русском переводе. На этой волне радости, покаяния и одновременно эсхато- логических ожиданий, подпитанных распространением со- чинений Иоахима Флорского, в 1260 г. по всей Центральной Европе прошла волна так называемых флагеллантов: толпы людей, разраставшиеся по мере продвижения, шли по дорогам, избивая себя до изнеможения и проповедуя мир и покаяние. Официальная церковь и светские власти вынуждены были отнестись к таким массовым проявлениям глубокой веры Тысячелетнее царство и великих страхов с настороженностью, а папа Климент VI за- претил движение флагеллантов специальной буллой. Восхищаясь Франциском, не все умели, как он, находить радость в беде, не все, как Людовик Святой, св. Елизавета, маркграфиня Тюрингская или Ванна, жена Якопоне, носили власяницу. Всплески чумы и проказы несомненно способство- вали возникновению почти что культа смерти. Замечатель- ные «Стихи о смерти», поэма в пятьдесят строф, написанная около 1195 г. на старофранцузском цистерцианцем и некогда трувером Элинандом Фруамонским, свидетельствует задолго до этого «культа» о зарождении специфической «короткости» в отношениях живых с их главным врагом и победителем, короткости, кстати, мастерски проанализированной и пере- данной средствами кинематографа Берг маном в «Седьмой пе- чати». К счастью, благодаря Евгению Бунтману Элинанд досту- пен в русском переводе, которым остается только восхищаться («Средние века», вып. 63, 2002). Поэт создал целый небольшой жанр: впервые литературное «я», авторский голос, обращается непосредственно к смерти, с почтением, но как бы на равных заводит беседу. Для такой беседы ему понадобился особый размер, которому суждено было большое будущее: строфа в двенадцать восьмисложников, зарифмованных по схеме аабаабббабба. В центре жесткий моноримный узел, однако на- ходка Элинанда оказалась гибкой и емкой. Как верно отметил переводчик, она позволила выстраивать четкие и законченные риторические конструкции, делать мгновенные остановки и поворачивать развитие сюжета, накалять эмоции или, наобо- рот, смягчать их, доходить чуть ли не до интимной нежности. В результате перед нами настоящая танатологическая экзегеза. Дюби утрирует, когда говорит, что «христианство XIV века было не столько наукой жить, сколько искусством умирать», спорны и его объяснения (199, 267 –269), но симптоматично распространение именно с этого времени «пляски смерти», до- жившей в качестве сюжета литературы и изобразительного ис- кусства до наших дней: восседая на тощем коне, вооруженная Человек на земле косой, смерть в виде смеющегося скелета проносится над зем- лей, сметая на своем пути всех без разбора. Пляска смерти была глубоко «демократической» по своей направленности. Художники и скульпторы упражнялись в изображении почти садистских сцен мученичества святых, например Екатерины и Агаты. Они часто изображали труп на разных стадиях раз- ложения и тем совершенствовали познания в области анато- мии — свои собственные и своих заказчиков и зрителей. При- близительно в те же годы, в начале XIV в., на медицинских факультетах итальянских университетов стали проводиться первые диссекции (разрезание) трупов для преподавания ана- томии, до того времени традиционно изучавшейся на свиньях и по книгам античных и арабских авторов. Апокалипсис сегодня Церковь была далека от единодушия в трактовке эпидемий и стихийных бедствий. Ясно видя в них бич Божий, она за- частую проповедовала «презрение к миру», призывала людей обратить свои взоры на небеса. Еще на заре Средневековья одни, как аскет Коммодиан (III или V в.), видели в крушении мира преддверие Конца света; другие же, как Августин, были более оптимистичны в своем восприятии земной истории. Для них конец Рима означал лишь конец одного мира — старого, языческого, — и начало нового, христианского. Сам страх, если не превращался в отчаяние, для них мог быть созидатель- ным, и такое напряжение между оптимизмом и пессимизмом характерно для средневекового мировоззрения в целом. Оно питалось и текстами ветхозаветных пророков (прежде всего великих пророков — Иезекииля, Иеремии, Исайи и Дании- ла), и особенно «Откровением Иоанна Богослова»: читать его было трудно, но очень заманчиво толковать. В двадцатой главе «Апокалипсиса» речь идет о тысячелет- нем царстве: «И увидел я Ангела, сходящего с неба, который имел ключ от бездны и большую цепь в руке своей. Он взял Тысячелетнее царство дракона, змия древнего, который есть Диавол и сатана, и ско- вал его на тысячу лет, и низверг его в бездну, и заключил его, и положил над ним печать, дабы не прельщал уже народы, до- коле не окончится тысяча лет; после же сего ему должно быть освобожденным на малое время. И увидел я престолы и си- дящих на них, которым дано было судить, и души обезглав- ленных за свидетельство Иисуса и за слово Божие, которые не поклонились зверю, ни образу его, и не приняли начерта- ние на чело свое и на руку свою. Они ожили и царствовали со Христом тысячу лет». Это таинственное «тысячелетие» бу- доражило сознание людей на протяжении всей христианской истории, но в особенности в Средние века. Мечтали о нем, гадали, когда наступит, хотя Евангелие от Марка (13, 32) пред- упреждало, что узнать срок не дано никому, только Богу-Отцу. Все, чего не хватало в земной жизни, в настоящем, переноси- лось на горизонт грез, в будущее, то ли совсем близкое, то ли нестерпимо далекое. В узком смысле слова мечты о тысячелетнем царстве Хри- ста на земле получили название «милленаризма» (от лат. «ты- сяча») или «хилиазма» (от греч. «тысяча»). В более широком плане под этими понятиями скрывается целый мир эмоций, надежд и страхов средневекового человека. Сюда же следует отнести эсхатологию (от греч. эсхата — последние времена или вещи, лат. res ultimae) — целый комплекс представлений о будущем, связанных прежде всего с ожиданием Конца света. Милленаристские, эсхатологические настроения были особен- но сильны среди первых христиан, читавших «Апокалипсис» в первую очередь как яростный антиримский памфлет. Авгу- стин, писавший и действовавший в эпоху, когда Рим рушился, а христианство постепенно приходило ему на смену, в двадца- той главе своего сочинения «О Граде Божием», посвященной толкованию «Откровения», по-новому расставил многие ак- центы. Для него реальная Церковь уже есть Царство Христа на земле (XX, 9), несмотря на множестве грешников в ее пастве. В то же время земная жизнь Иисуса, Боговоплощение, стала Человек на земле началом новой, последней эры в истории мира, которая, по мнению Августина, не должна была продлиться очень долго. Конец будет предварен появлением пророка Илии, который разъяснит Писание иудеям, и они уверуют в Спасителя. Затем придет Антихрист. Идеи и образы Августина были развиты его современ- никами и потомками: Иеронимом, Бедой Достопочтенным (нач. VIII в.), Ремигием Осерским (IX в.). Разработанный в первом тысячелетии, сценарий Конца света сохранил свои ос- новные черты и в дальнейшем. Многие христиане, хоть и не все, надеялись, что евреи уверуют в Христа и что этот факт будет свидетельством близящегося пришествия Антихриста. В одной библии XIII в. анонимный грамматик оставил не- большое пособие по еврейскому алфавиту для тех, кто ради проповеди, полемики и лучшего понимания Ветхого Завета хотел познакомиться с ивритом. Не найдя латинской буквы для крат кого еврейского «е», он обозначил этот звук крестом и пояснил: «ведь и писали евреи справа налево, мы же стали писать слева направо, зная наверняка от их лучших ученых, что не позднее как через семь лет после сего года, 1234 от во- площения Слова, большая часть евреев обратится в нашу веру, если не придет Мессия, которого они напрасно ждут, пото- му что не увидели его знамений, и давно уже нет среди них пророка» (BnF ms. lat. 36. Fol. 355rB–355v). Вопрос о Мессии, важный для иудаизма, не принявшего Христа, был одним из ключевых в иудеохристианской полемике, шедшей довольно остро в те годы: он обсуждался в Париже как раз в 1240 г., и че- рез двадцать лет в Барселоне (45, 354). Иногда говорили, что Антихрист еврейского происхожде- ния, что он родится в Вавилоне в колене Дановом, будет пра- вить три с половиной года после «рассеяния» царств и гибели Римской империи и падет, сраженный самим Христом или архангелом Михаилом на Масличной горе. Тогда праведни- кам останется совсем немного времени, максимум сорок пять дней, чтобы покаянием подготовиться к Страшному суду. Тысячелетнее царство Перспектива пришествия Антихриста, главного действу- ющего лица готовящейся всемирной драмы, способствовала соответствующему толкованию любых природных катаклиз- мов, эпидемий, войн, социальных и религиозных конфликтов, особенно расколов (схизм): все это не могло не предвещать близящийся Конец. В первой половине X в., пожалуй, самого «темного» из «темных» веков, аббат Клюни Одон был уверен в его приближении, лицезрея «волну несправедливости». Около 1000 г., затем около 1033 г., через тысячу лет после рождения и распятия Христа, массового психоза, конечно, не было, во всяком случае, его было не больше, чем в 2000 г. Однако пись- менные и художественные свидетельства тысячелетней дав- ности донесли до нас отголоски страхов и надежд, царивших в обществе: тысячелетие, в течение которого, согласно обеща- нию «Апокалипсиса», Сатана был закован, заканчивалось. Противостояние церковной и светской властей, прежде всего в лице пап и императоров, верховных правителей хри- стианского Запада, иногда перераставшее в непримиримый конфликт, на протяжении веков описывалось в эсхатологиче- ских красках. Сторонники Римской курии видели в непокор- ных императорах и их придворных либо предшественников Антихриста, либо его самого со приспешники. Даже неболь- ших по объему, но богатых образами текстов Нового Завета было достаточно образованным папским памфлетистам, что- бы, ссылаясь на них, представить своих неприятелей как врагов рода человеческого. И такая пропаганда отлично действовала! Светская власть платила той же монетой. Она не выступала ни против идеи Церкви — без нее немыслимо было человеческое общество, — ни против папства как института. Но она мечта- ла о чистой Церкви времен апостолов, об «ангельском папе» (papa angelicus). В 40-х гг. XII в. замечательный немецкий хронист Оттон Фрейзингенский, близкий к императорскому двору епископ, пессимистически настроенный интеллектуал, был уверен, что разрыв между двумя великими властями был вызван «смер- Человек на земле дящей привязанностью ко греху, свойственной нашему смя- тенному времени», и только монашество во всеоружии своей моральной чистоты могло чем-то помочь. Он не сомневался, что Конец совсем близок, а участие во II крестовом походе 1146–1147 гг. и посещение Иерусалима могло только усилить эту уверенность. Незачем удивляться, что несколькими года- ми позже, при коронации его племянника, молодого Фридри- ха I Барбароссы, исполнялась поэтическая драма «Действо об Антихристе» (Ludus de Antichristo), смелое и по форме, и по со- держанию произведение анонимного монаха. В нем приводит- ся, в соответствии с торжественностью момента, своего рода социальная, религиозная и политическая программа, настав- ления молодому монарху, который вскоре прославится своей воинственностью, — и все это, как говорили древние, sub specie eternitatis, под эгидой вечности! Времена изменились. На современный взгляд «Действо об Антихристе» с трудом согласуется с королевским двором и ре- презентацией власти. Однако при всей своей художественной и идеологической оригинальности «Действо» отражало типич- ный настрой различных слоев образованного общества, в том числе высшей политической элиты. Роскошно иллюстриро- ванные «Апокалипсисы» изготавливались для германских императоров: таков созданный для Генриха II «Бамбергский Апокалипсис» из Баварской национальной библиотеки. Та- ковы великолепные крупноформатные «Апокалипсисы Беата из Льебаны», широко распространенные в Северной Испании и Южной Франции в X–XII вв. Во время Столетней войны, в конце XIV в., в замке горо- да Анжé, резиденции могущественных герцогов Анжу, по- явился невероятных размеров ковер, украшенный десятками изображений из «Апокалипсиса» (илл. 48). Даже в неполном виде, в котором он дожил до наших дней, при бледном, ща- дящем музейном освещении он производит сильнейшее впечатление. Это не просто самое большое художественное изложение «Апокалипсиса», это едва ли не самый большой |