тотем. Тотем_и_табу_Психология_первобытной_культуры_и_религии_by_Зигмун. Зигмунд ФрейдТотем и табу. Психологияпервобытной культуры и религии
 Скачать 2.29 Mb.
|
|
II Табу и амбивалентность чувств 1 Табу – полинезийское слово, которое трудно перевести, потому что у нас нет больше обозначаемого им понятия. Древним римлянам оно было еще известно; их sacer было тем же, что табу полинезийцев; точно так же и ’αγιοϚ греков, Kodausch древних евреев, веро- ятно, имели то же значение, которое полинезийцы выражают посредством их табу, а многие народы в Америке, Африке (Мадагаскар), Северной и Центральной Азии – аналогичными названиями. Для нас значение табу разветвляется в двух противоположных направлениях. С одной стороны, оно означает святой, освященный, с другой стороны – жуткий, опасный, запрет- ный, нечистый. Противоположность табу по-полинезийски называется поа – обычный, общедоступный. Таким образом, с табу связано представление чего-то требующего осто- рожности, табу выражается по существу в запрещениях и ограничениях. Наше сочетание «священный трепет» часто совпадает со смыслом табу. Ограничения табу представляют собой не что иное, как религиозные или мораль- ные запрещения. Они сводятся не к заповеди бога, а запрещаются собственно сами собой. От запретов морали они отличаются отсутствием принадлежности к системе, требующей вообще воздержания и дающей основание для такого требования. Запреты табу лишены вся- кого обоснования. Они неизвестного происхождения. Непонятные для нас, они кажутся чем- то само собой разумеющимся тем, кто находится в их власти. Вундт называет табу самым древним неписаным законодательным кодексом человече- ства. Общепринято мнение, что табу древнее богов и восходит ко временам, предшествую- щим какой бы то ни было религии. Так как мы нуждаемся в беспристрастном описании табу, чтобы подвергнуть его психо- аналитическому исследованию, то я привожу цитату из статьи «Табу» из Британской энцик- лопедии, автором которой является антрополог Норкотт В. Томас. «Строго говоря, табу обнимает только: а) священный (или нечистый) признак лиц или вещей; Ь) род ограниче- ния, вытекающий из этого признака, и с) святость (или нечисть), происходящую вследствие нарушения этого запрещения. Противоположность табу в Полинезии называется «noa», что означает «обычный» или «общий»… «В ином смысле можно различать отдельные виды табу: 1. естественное, или прямое табу, являющееся результатом таинственной силы (Mana), связанное с каким-нибудь лицом или вещью; 2. переданное, или непрямое табу, также исходящее от той же силы, но или а) приобретенное или Ь) переданное священником, вождем или кем-нибудь другим; наконец, 3. табу, состав- ляющее середину между двумя другими видами, именно когда имеются в виду оба фактора, как, например, когда мужчина присваивает себе женщину. Название табу применяется также и к другим ограничениям ритуала, однако не все, что скорее можно назвать религиозным запретом, следует причислять к табу». «Цели табу разнообразны: цель прямого табу состоит в: а) охране важных лиц, как-то: вождей, священников, предметов и т. п. от возможных повреждений; Ь) в защите слабых – женщин, детей и вообще обыкновенных людей против могущественного Mana (магической силы) священников и вождей; с) в защите от опасностей, связанных с прикосновением к тру- пам или с употреблением известной пищи и т. п.; d) в охране важных жизненных актов, как- то: родов, посвящения взрослого мужчины, брака, сексуальной деятельности; е) в защите З. Фрейд. «Тотем и табу. Психология первобытной культуры и религии» 20 человеческих существ от могущества или гнева богов и демонов 5 ; f) в охране нерожденных и маленьких детей от разнообразных опасностей, угрожающих им вследствие их особой симпатической зависимости от их родителей, если, например, последние делают известные вещи или едят пищу, прием которой мог бы передать детям особенные свойства. Другое применение табу служит защите собственности какого-нибудь лица, его орудий, его поля от воров» и т. д. «Наказание за нарушение табу первоначально предоставляется внутренней действую- щей автоматически организации. Нарушение табу мстит за себя. Если присоединяется пред- ставление о богах и демонах, имеющих связь с табу, то от могущества божества ожидается автоматическое наказание. В других случаях, вероятно, вследствие дальнейшего развития понятия общество само берет на себя наказание дерзнувшего, преступление которого навле- кает опасность на его товарищей. Таким образом, первые системы наказания человечества связаны с табу». «Кто преступил табу, сам благодаря этому стал табу. Известных опасностей, происте- кающих от нарушения табу, можно избегнуть благодаря покаянию и религиозным церемо- ниям». «Источником табу считают особенную чародейственную силу, имеющуюся в людях и духах, которая от них может быть перенесена при помощи неодушевленных предметов. Лица или вещи, представляющие табу, можно сравнить с предметами, заряженными элек- тричеством, они являются вместилищем страшной силы, проявляющейся при прикосно- вении в виде опасного влияния, когда организм, вызвавший разряд, слишком слаб, чтобы противостоять ему. Результат нарушения табу зависит поэтому не только от интенсивности магической силы, присущей табу-объекту, но также и от силы Mana, сопротивляющейся этой силе у преступника. Так, например, короли и священники обладают могущественной силой, и вступление в непосредственное прикосновение с ними означало бы смерть для их поддан- ных, но министр или другое лицо, обладающие Mana в большем, чем обыкновенно, размере, могут безопасно вступать с ними в общение, и эти посредники могут, в свою очередь, разре- шать близость своим подчиненным, не навлекая на них опасности. Так же переданные табу по своему значению зависят от Mana того лица, от которого они исходят; если табу нала- гает король или священник, то оно действительнее, чем если оно налагается обыкновенным человеком». Передача табу была, вероятно, той особенностью, которая дала повод пытаться устра- нить его посредством церемониала искупления. «Табу бывают постоянные и временные. Священники и вожди относятся к первому роду, а также мертвецы и все, что им принадлежало. Временные табу связаны с известными состояниями, с менструацией и родами, со званием воина до и после похода, с деятельно- стью рыболова, охотника и т. п. Общее табу может быть также распространено на большую область, подобно церковному интердикту, и оставаться на ней годами». Если мне удалось правильно оценить впечатление моих читателей, то позволю себе утверждать, что после всего изложенного о табу они уже окончательно не знают, что пони- мать под ним и какое место уделить ему в своем мышлении. Это происходит, наверное, вследствие недостаточной информации, полученной ими от меня, и отсутствия всех рассуж- дений об отношении табу к суеверию, к вере в переселение души и к религии. Но в то же время я опасаюсь, что более подробное описание всего известного о табу привело бы к еще большей путанице, и смею уверить, что в действительности положение вещей очень неясно. Итак, дело идет о целом ряде ограничений, которым подвергаются эти первобытные народы; то одно, то другое запрещено неизвестно почему, а им и в голову не приходит задуматься 5 Это применение табу, как не первоначальное, может быть оставлено без внимания в этом изложении. З. Фрейд. «Тотем и табу. Психология первобытной культуры и религии» 21 над этим; они подчиняются этому, как чему-то само собой разумеющемуся, и убеждены, что нарушение табу само собой повлечет жесточайшее наказание. Имеются достоверные сведения о том, что нарушение подобного запрещения по неведению действительно авто- матически влекло за собой наказание. Невинный преступник, который съел запрещенное животное, впадает в глубокую депрессию, ждет своей смерти и затем в самом деле умирает. Запрещения большей частью касаются стремления к наслаждению, свободы передвижения и общения; в некоторых случаях они имеют определенный смысл, означая явно воздержание и отказ, в других случаях они по содержанию своему непонятны, касаются не имеющих ника- кого значения мелочей и являются, по-видимому, особого рода церемониалом. В основе всех этих запрещений лежит своего рода теория, утверждающая, что запрещения необходимы потому, что некоторым лицам и вещам свойственна опасная сила, передающаяся при при- косновении к заряженному ею объекту почти как зараза. Во внимание принимается также и величина этого опасного свойства. Один или одно обладает им в большем количестве, чем другое, и опасность соразмеряется с различием силы заряда. Но самое странное в этом то, что тот, кому удалось нарушить такое запрещение, сам приобретает признаки запретного, как бы приняв на себя весь опасный заряд. Эта сила свойственна всем лицам, представ- ляющим собой нечто исключительное, как-то: королям, священникам, новорожденным, и всем исключительным состояниям, а именно: физиологическим состояниям (менструации, наступлению половой зрелости, родам); всему жуткому: болезни и смерти, и всему связан- ному с ними, благодаря способности к заражению и распространению. Табу называется однако все, как лица, так и местности, предметы и временные состо- яния, являющиеся носителями и источниками этого таинственного свойства. Табу также называется запрещение, вытекающее из этого свойства, и табу – в полном смысле – называ- ется нечто такое, что одновременно и свято и стоит превыше обычного, так же как и опасное, и нечистое, и жуткое. В этом слове и обозначаемой им системе находит выражение уголок душевной жизни, понимание которого, по-видимому, нам действительно как будто недоступно. Но прежде всего нужно принять во внимание, что нельзя приблизиться к пониманию этого, не углу- бившись в характерную для столь низких культур веру в духов и демонов. Но для чего нам вообще интересоваться загадкой табу? Я полагаю: не только потому, что всякая психоло- гическая проблема заслуживает попытки разрешения, но еще и по другим причинам. Мы подозреваем, что табу дикарей Полинезии не так уж чуждо нам, как это кажется с первого взгляда, что запрещения морали и обычаев, которым мы сами подчиняемся, по существу своему могут иметь нечто родственное этому примитивному табу и что объяснение табу могло бы пролить свет на темное происхождение нашего собственного «категорического императива». С особенно напряженным ожиданием мы будем прислушиваться, если такой исследо- ватель, как В. Вундт, говорит нам о своем понимании табу, тем более что он обещает «дойти до последних корней представления табу». О понятии табу Вундт говорит, что оно «охватывает все обычаи, в которых выражается боязнь определенных, связанных с представлениями культа объектов или относящихся к ним действий». В другой раз Вундт говорит: «Если понимать под ним (под табу), соответственно общему значению слова, любое утвержденное обычаем и нравами или точно формулиро- ванными законами запрещение прикасаться к какому-нибудь предмету, пользоваться им для собственного употребления или употреблять известные запретные слова»… то вообще нет ни одного народа и ни одной ступени культуры, которые были бы свободны от вреда, нано- симого табу. З. Фрейд. «Тотем и табу. Психология первобытной культуры и религии» 22 Вундт далее указывает, почему ему кажется более целесообразным изучать природу табу в примитивных условиях австралийских дикарей, а не в более высокой культуре поли- незийских народов. У австралийцев он распределяет запрещения табу на три класса в зави- симости от того, касаются ли они животных, людей или других объектов. Табу животных, состоящее главным образом в запрещении убивать и употреблять в пищу, составляет ядро тотемизма. Табу второго рода, имеющее своим объектом человека, носит по существу другой характер. С самого начала оно ограничивается условиями, создающими для подверженного табу необычайное положение в жизни. Так, например, юноши являются табу при торжестве посвящения в зрелые мужи, женщины – во время менструации или непосредственно после родов; табу бывают также новорожденные дети, больные и, главным образом, мертвецы. На находящейся в постоянном употреблении собственности человека лежит неизменное табу для всякого другого, например, на его платье, оружии и орудиях. Личную собственность составляет в Австралии также новое имя, получаемое мальчиком при посвящении в зрелые мужи, оно – табу и должно сохраняться в тайне. Табу третьего рода, объектом которого явля- ются деревья, растения, дома и местности, – более постоянно и, по-видимому, подчиняется только тому правилу, что налагается на все, что по какой-нибудь причине вызывает опасение или жуткое чувство. Изменения, которое табу претерпевает в более богатой культуре полинезийцев и на Малайском архипелаге, сам Вундт считает нужным признать не особенно глубокими. Более значительная социальная дифференциация этих народов проявляется в том, что вожди, короли и священники осуществляют особенно действительное табу и сами подвержены самой сильной власти табу. Но настоящие источники табу лежат глубже, чем в интересах привилегированных классов: «они возникают там, где берут свое начало самые примитивные и в то же время самые длительные человеческие влечения, – из страха перед действием демонических сил». «Будучи первоначально не чем иным, как объективировавшимся страхом перед предпола- гавшейся демонической силой, скрытой в подвергнутом табу предмете, такое табу запрещает дразнить эту силу и требует мер предупреждения против мести со стороны демона, когда оно нарушается сознательно или нечаянно». Табу постепенно становится основывающейся на самой себе силой, освободившейся от демонизма. Оно налагает свою печать на нравы, обычаи и, наконец, на закон. «Но запо- ведь, не изреченная, скрывающаяся за меняющимися в таком разнообразии, в зависимости от места и времени, запрещениями табу, первоначально одна: берегись гнева демонов». Вундт учит нас, таким образом, что табу основывается на вере примитивных народов в демонические силы. Впоследствии табу отделилось от этой основы и осталось силой просто потому, что оно таковой было, вследствие своего рода психической косности; таким обра- зом, оно само становится основой требований наших нравов и наших законов. Как ни мало возражений вызывает первое из этих положений, я все же полагаю, что высказываю впечат- ления многих читателей, называя объяснения Вундта ничего не говорящими. Ведь это не значит спуститься до источников представления табу или раскрыть его последние корни. Ни страх, ни демоны не могут в психологии иметь значения последних причин, не подда- ющихся уже далее никакому разложению: было бы иначе, если бы демоны действительно существовали, но мы ведь знаем, что они сами, как и боги, являются созданием душевных сил человека; они созданы от чего-то и из чего-то. О двояком значении табу Вундт высказывает значительные, но не совсем ясные взгляды. В самых примитивных зачатках табу, по его мнению, еще нет разделения на святое и нечистое. Именно поэтому в них здесь вообще отсутствуют эти понятия в том значении, какое они приобретают только благодаря противоположности, в которую они оформились. Животное, человек, место, на котором лежит табу, обладают демонической силой, они еще З. Фрейд. «Тотем и табу. Психология первобытной культуры и религии» 23 не священны и потому еще и не нечисты в более позднем смысле. Именно для этого еще индифферентного среднего значения демонического, к которому нельзя прикасаться, выра- жение табу является самым подходящим, так как подчеркивает признак, становящийся, в конце концов, навсегда общим и для святого и для нечистого, боязнь прикосновения к нему. В этой остающейся общности важного признака кроется, однако, одновременно указание на то, что здесь имеется первоначальное сходство обеих областей, уступившее место диффе- ренциации только вследствие возникновения новых условий, благодаря которым эти обла- сти, в конце концов, развились в противоположности. Свойственная первоначальному табу вера в демоническую силу, скрытую в предмете и мстящую тому, кто прикоснется к предмету или сделает из него неразрешенное употреб- ление тем, что переносит на нарушителя чародейственную силу, все же остается полностью и исключительно объективным страхом. Страх этот еще не распался на обе формы, какие он принимает на более развитой ступени: на благоговение и на отвращение. Но каким образом создается такое разделение? По Вундту – благодаря перенесению запрещений табу из области демонов в область представлений о богах. Противоположность святого и нечистого совпадает с последовательностью двух мифологических ступеней, из которых прежняя не совсем исчезла к тому времени, когда достигнута следующая, а продол- жает существовать в форме более низкой оценки, к которой постепенно примешивается пре- зрение. В мифологии имеет место общий закон, что предыдущая ступень именно потому, что она преодолена и оттеснена более высокой, сохраняется наряду с ней в униженной форме, так что объекты ее почитания превращаются в объекты отвращения. Дальнейшее рассуждение Вундта касается отношения представлений табу к очище- нию и к жертве. З. Фрейд. «Тотем и табу. Психология первобытной культуры и религии» 24 2 Всякий, кто подходит к проблеме табу со стороны психоанализа, т. е. исследования бес- сознательной части индивидуальной душевной жизни, тот после недолгого размышления скажет себе, что эти феномены ему не чужды. Ему известны люди, создавшие себе индиви- дуальные запрещения табу и так же строго их соблюдающие, как дикари соблюдают общие у всего их племени или общества запреты. Если бы он не привык называть этих индиви- дов «страдающими навязчивостью», то считал бы подходящим для их состояния название «болезнь табу». Он, однако, благодаря психоаналитическому лечению, узнал клиническую этиологию и сущность психологического механизма этой болезни навязчивости и не может отказаться от того, чтобы не использовать всего открытого в этой области для объяснения соответствующих явлений в психологии народов. Предупредим, однако, что и при этой попытке не следует упускать из виду, что сходство табу с болезнью навязчивости может быть чисто внешним, относиться к форме обоих явле- ний и не распространяться дальше на их сущность. Природа любит пользоваться одинако- выми «формами» при самых различных биологических соотношениях, как, например, в раз- ветвлениях коралла, как и в растениях, и затем в известных кристаллах или при образовании известных химических осадков. Было бы слишком поспешным и мало обещающим обосно- вывать выводы, относящиеся к внутреннему сродству, таким внешним сходством, вытека- ющим из общности механических условий. Мы не забудем этого предупреждения, но нам незачем отказываться из-за такой возможности от нашего намерения воспользоваться срав- нением. Самое близкое и бросающееся в глаза сходство навязчивых запретов (у нервноболь- ных) с табу состоит в том, что эти запрещения также не мотивированы и происхождение их загадочно. Они возникли каким-то образом и должны соблюдаться вследствие непреодоли- мого страха. Внешняя угроза наказанием излишня, потому что имеется внутренняя уверен- ность (совесть), что нарушение приведет к невыносимому бедствию. Самое большее, о чем могут сказать больные, страдающие навязчивостью, – это о неопределенном чувстве, что из-за нарушения запрета пострадает какое-нибудь лицо из окружающих. Какого рода будет вред, остается неизвестным, да и эти незначительные сведения получаешь скорее при иску- пительных и предохранительных действиях, о которых будет речь дальше, чем при самих запрещениях. Главным и основным запрещением невроза является, как и при табу, прикосновение, отсюда и название: боязнь прикосновения– délire de toucher. Запрещение распространяется не только на непосредственное прикосновение телом, но и на всякое прикосновение хотя бы в переносном смысле слова. Все, что направляет мысль на запретное, вызывает мысленное соприкосновение, так же запрещено, как непосредственный физический контакт. Такое же расширение понятия имеется у табу. Часть запрещений сама собой понятна по своим целям, другая, напротив, кажется непонятной, нелепой, бессмысленной. Такие запрещения мы называем «церемониалом» и находим, что такое же различие имеют и обычаи табу. Навязчивым запрещениям свойственна огромная подвижность, они распространяются какими угодно путями с одного объекта на другой и делают этот новый объект, по удачному выражению одной моей больной, «невозможным». Такая «невозможность», в конце концов, охватывает весь мир. Больные навязчивостью ведут себя так, как будто бы «невозможные» люди и вещи были носителями опасной заразы, способной распространиться посредством контакта на все, находящееся по соседству. Те же признаки способности к заразе и к пере- несению мы подчеркнули вначале при описании запрещений табу. Мы знаем также, что кто З. Фрейд. «Тотем и табу. Психология первобытной культуры и религии» 25 нарушил табу прикосновением к чему-нибудь, что есть табу, сам становится табу, и никому не следует приходить с ним в соприкосновение. Приведу два примера перенесения, правильнее, сдвига запрещений. Один – из жизни маори, другой – из моего наблюдения над женщиной, страдающей навязчивостью. «Вождь маори не станет раздувать огня своим дыханием, потому что его священное дыхание передало бы его священную силу огню, огонь – горшку, стоящему в огне, горшок – пище, готовящейся в нем, пища – лицу, которое ее съест, и, таким образом, должно было бы умереть это лицо, съевшее пищу, варившуюся в горшке, стоявшем в огне, который раздувал вождь своим священным дыханием» (Фрэзер). Пациентка требует, чтобы предмет домашнего обихода, купленный мужем и принесен- ный домой, был удален: иначе он сделает «невозможным» помещение, в котором она живет, так как она слышала, что этот предмет куплен в лавке, которая находится, скажем, на Оле- ньей улице. Но теперь фамилию Олень носит ее подруга, которая живет в другом городе и которую она в молодости знала под девичьей фамилией. Эта подруга теперь для нее «невоз- можна» – табу, и купленный здесь, в Вене, предмет – тоже табу, как и сама подруга, с которой она не хочет иметь никакого соприкосновения. Навязчивые запрещения приводят к очень серьезному воздержанию и ограничениям в жизни, подобно запретам табу. Но часть этих навязчивых идей может быть преодолена, бла- годаря выполнению определенных действий, которые необходимо совершить, они имеют навязчивый характер – навязчивые действия, – и которые вне всякого сомнения по природе своей представляют собой покаяние, искупление, меры защиты и очищения. Самым распро- страненным из этих навязчивых действий является омовение водой (навязчивые умывания). Часть запретов табу может быть также заменена, или нарушение их может быть искуплено подобным «церемониалом», и омовение водой пользуется особым предпочтением. Резюмируем, в каких пунктах выражается ярче всего сходство обычаев табу с симпто- мами невроза навязчивости: 1) в немотивированности запретов, 2) в их утверждении благо- даря внутреннему принуждению, 3) в их способности к сдвигу и в опасности заразы, исхо- дящей из запрещенного, 4) в том, что они становятся причиной церемониальных действий и заповедей, вытекающих из запретов. Клиническая история и психический механизм болезни навязчивости стали нам, однако, известны благодаря психоанализу. История болезни в типичном случае страха при- косновения гласит: в самом начале, в самом раннем детстве проявляется сильное чувство наслаждения от прикосновения, цель которого гораздо более специфична, чем можно было бы ожидать. Этому наслаждению скоро противопоставляется извне запрещение совершать именно это прикосновение 6 . Запрещение было усвоено, потому что нашло опору в больших внутренних силах 7 , оно оказалось сильнее, чем влечение, стремившееся выразиться в при- косновении. Но вследствие примитивной психической конституции ребенка запрещению не удалось уничтожить влечения. Следствием запрещения было только то, что влечение – наслаждение от прикосновения – подверглось вытеснению и перешло в бессознательное. Сохранились и запрещения и влечения; влечение, потому что оно было только вытеснено, а не уничтожено, запрещение, потому что с исчезновением его влечение проникло бы в сознание и осуществилось бы. Имело место незаконченное положение, создалась психиче- ская фиксация, и из постоянного конфликта между запрещением и влечением вытекает все остальное. Основной характер психологической констелляции, зафиксированной таким образом, заключается в том, что можно было бы назвать амбивалентным отношением индивида 6 Оба, и наслаждение и запрещение, относились к собственным гениталиям. 7 В отношениях к любимым лицам, от которых исходило запрещение. З. Фрейд. «Тотем и табу. Психология первобытной культуры и религии» 26 к объекту или, вернее, к определенному действию 8 . Он постоянно желает повторять это действие, прикосновение, видит в нем высшее наслаждение, но не смеет его совершить и страшится его. Противоположность обоих течений невозможно примирить прямым путем, потому что они – только это мы и можем сказать – так локализуются в душевной жизни, что не могут прийти в непосредственное столкновение. Запрещение ясно сознается, посто- янное наслаждение от прикосновения – бессознательно, сам больной о нем ничего не знает. Не будь этого психологического момента, амбивалентность не могла бы так долго длиться и привести к таким последствиям. В клинической истории случая мы придали решающее значение вмешательству запре- щения в таком раннем детстве; в дальнейшем формировании эта роль выпадает на долю механизма вытеснения в детском возрасте. Вследствие имевшего место вытеснения, связан- ного с забыванием – амнезией, мотивировка ставшего сознательным запрещения остается неизвестной, и все попытки интеллектуально разбить запрещение терпят неудачу, так как не находят точки, на которую они должны быть направлены. Запрещение обязано своей силой, своим навязчивым характером именно его отношению к своей бессознательной противопо- ложности, к незаглушенному в скрытом состоянии наслаждению, т. е. во внутренней необ- ходимости, недоступной осознанию. Способность запрещения переноситься и развиваться дальше отражает процесс, допускаемый бессознательным наслаждением и особенно облег- ченный благодаря психологическим условиям бессознательного. Удовлетворение влечения постоянно переносится с одного объекта на другой, чтобы избегнуть изоляции, в которой находится, и старается вместо запрещенного найти суррогаты, заменяющие объекты и заме- няющие действия. Поэтому и запрещение меняет свое положение и распространяется на новые цели запрещенного душевного движения. На каждую новую попытку вытесненного либидо прорваться запрещение отвечает новыми строгостями. Задержка, происходящая от борьбы обеих противоположных сил, рождает потребность в выходе, в уменьшении господ- ствующего в душе напряжения, в котором можно видеть мотивировку навязчивых действий. В неврозе последние являются явными компромиссными действиями, с одной точки зрения, доказательствами раскаяния, проявлениями искупления и т. п., а с другой – одновременно заменяющими действиями, вознаграждающими влечение за запрещенное. Закон невротиче- ского заболевания требует, чтобы эти навязчивые действия все больше шли навстречу вле- чению и приближались к первоначально запрещенному действию. Сделаем теперь попытку отнестись к табу так, как будто бы по природе своей оно было тем же самым, что и навязчивые запрещения наших больных. При этом нам с самого начала ясно, что многие из наблюдаемых нами запретов табу представляют собой вторичные явле- ния, образовавшиеся в результате сдвига и искажения, и что мы должны быть довольны, если нам удастся пролить некоторый свет на самые первоначальные и самые значительные запрещения табу. Далее ясно, что различия в положении дикаря и невротика достаточно зна- чительны, чтобы исключить полное совпадение и не допустить перенесения с одного на другой, доходящего до точного копирования во всех пунктах. Прежде всего мы сказали бы, что нет никакого смысла расспрашивать дикарей о дей- ствительной мотивировке их запрещений и о действительном происхождении табу. Мы предполагаем, что они ничего не могут об этом рассказать, потому что эта мотивировка у них «бессознательна». Но мы сконструируем историю табу по образцу навязчивых запрещений следующим образом. Табу представляет собой очень древние запреты, когда-то извне нало- женные на поколение примитивных людей, т. е. насильственно навязанные этому поколению предыдущим. Эти запреты касались деятельности, к которой имелась большая склонность. Они сохранялись от поколения к поколению, может быть, только вследствие традиции, бла- 8 Согласно удачному выражению Блейлера. З. Фрейд. «Тотем и табу. Психология первобытной культуры и религии» 27 годаря родительскому и общественному авторитету, но возможно, что они уже «организова- лись» у будущих поколений как часть унаследованного психического богатства. Кто мог бы ответить на вопрос, существуют ли именно в этом случае, о котором у нас идет речь, такие «врожденные» идеи и привели ли они к фиксации табу сами по себе или в связи с воспита- нием? Но из того факта, что табу удержалось, следует одно, что первоначальное наслажде- ние от совершения этого запрещенного существует еще у народов, придерживающихся табу. У них имеется амбивалентная направленность по отношению к их запретам табу; в бессо- знательном им больше всего хотелось нарушить их, но они в то же время боятся этого; они потому именно боятся, что желают этого, и страх у них сильнее, чем наслаждение. Желание же у каждого представителя этого народа бессознательно, как и у невротика. Самые старые и важные запреты табу составляют оба основных закона тотемизма: не убивать животного тотема и избегать полового общения с товарищем по тотему другого пола. Оба, вероятно, представляют собой самые древние и самые сильные соблазны людей. Мы этого понять не можем и не можем поэтому исследовать правильность наших предполо- жений на этих примерах до тех пор, пока нам совершенно неизвестен смысл и происхожде- ние тотемистической системы. Но кому известны результаты психоаналитического исследо- вания отдельного человека, тому уже сам текст этих обоих табу и их совпадение напомнят то, что психоаналитики считают центральным пунктом инфантильных желаний и ядром невро- зов. Обычное разнообразие явлений табу, приведшее к сообщенным прежде попыткам классификации, таким образом сливается для нас в единство: основание табу составляет запрещенное действие, к совершению которого в бессознательном имеется сильная склон- ность. Мы знаем, не понимая того, что всякий, совершивший запрещенное, нарушивший табу, сам становится табу. Как же привести нам в связь этот факт с другими, а именно, что табу связано не только с лицами, совершившими запрещенное, но также и с лицами, находящи- мися в особых состояниях, с самими этими состояниями и с никому не принадлежащими вещами? Что это может быть за опасное свойство, остающееся неизменным при всех этих различных условиях? Только одно: способность раздразнить амбивалентность человека и будить в нем искушение преступить запрет. Человек, нарушивший табу, сам становится табу, потому что приобрел опасное свойство вводить других в искушение следовать его примеру. Он будит зависть: почему ему должно быть позволено то, что запрещено другим? Он действительно заразителен, поскольку всякий пример заражает желанием подражать; поэтому необходимо избегать и его самого. Но человеку не надо и нарушать табу для того, чтобы самому стать временно или постоянно табу, если только он находится в состоянии, способном будить запретные желания у других, вызывать в них амбивалентный конфликт. Большинство исключительных положе- ний относится к такому состоянию и обладает этой опасной силой. Король или вождь будит зависть своими преимуществами. Может быть, всякий хотел бы быть королем? Мертвец, новорожденный, женщины в своем болезненном состоянии соблазняют особой беспомощ- ностью; только что созревший в половом отношении индивид – новыми наслаждениями, которые он обещает. Поэтому все эти лица и все эти состояния составляют табу, потому что не следует поддаваться искушению. Теперь мы также понимаем, почему силы «Mana» различных лиц взаимно умень- шают одна другую, частично уничтожают. Табу короля слишком сильно для его подданного, потому что социальное различие между ними слишком велико. Но министр может стать между ними безвредным посредником. В переводе с языка табу на нормальную психоло- З. Фрейд. «Тотем и табу. Психология первобытной культуры и религии» 28 гию это значит: подданный, который боится громадного искушения, которое представляет для него соприкосновение с королем, может перенести общение с чиновником, которому ему незачем уж так завидовать и положение которого ему самому кажется достижимым. Министр же может умерить свою зависть к королю, принимая во внимание ту власть, кото- рая предоставлена ему самому. Таким образом, менее значительные различия вводящей в искушение чародейственной силы вызывают меньше опасения, чем особенно большие раз- личия. Ясно также, каким образом нарушение известных запретов табу представляет опас- ность и почему все члены общества должны наказать или искупить это нарушение, чтобы не пострадать самим. Эта опасность, действительно, имеется, если мы заменим сознательные душевные движения бессознательными желаниями. Она заключается в возможности подра- жания, которое привело бы к распаду общества. Если бы другие не наказывали за преступ- ление, то они должны были бы открыть в самих себе то же желание, что и у преступников. Нечего удивляться, что прикосновение при запрете табу играет ту же роль, что и при délire de toucher, хотя тайный смысл запрета при табу не может иметь такого специального содержания, как при неврозе. Прикосновение обозначает начало всякого обладания, всякой попытки подчинить себе человека или предмет. Заразительную силу, присущую табу, мы объяснили способностью его вводить в иску- шение, побуждать к подражанию. С этим как будто не вяжется то, что способность табу к заражению выражается прежде всего в том, что оно переносится на предметы, которые бла- годаря этому сами становятся носителями табу. Способность табу к перенесению отражает доказанную при неврозах склонность бес- сознательного влечения передвигаться ассоциативным путем на все новые объекты. Таким образом наше внимание обращается на то, что опасной чародейственной силе «Mana» соот- ветствуют две реальные способности: способность напоминать человеку о его запретных желаниях и как будто более значительная способность соблазнять его нарушать запрет в пользу этих желаний. Обе способности сливаются, однако, в одну, если мы допустим, что было бы в духе примитивной душевной жизни, если бы пробуждение воспоминания о запретном действии было связано с пробуждением тенденции к выполнению его. В таком случае воспоминание и искушение снова совпадают. Нужно также согласиться с тем, что если пример человека, нарушившего табу, соблазнил другого к такому же поступку, то непо- слушание распространилось бы, как зараза, подобно тому, как табу переносится с человека на предмет и с одного предмета на другой. Если нарушение табу может быть исправлено покаянием или искуплением, означающим в сущности отказ от какого-либо блага или сво- боды, то этим доказывается, что выполнение предписаний табу само было отказом от чего- то, что было очень желательно. Невыполнение одного отказа заменяется отказом в другой области. В отношении церемониала табу мы сделали бы отсюда вывод, что раскаяние явля- ется чем-то более первичным, чем очищение. Делаем вывод о том, какое понимание табу явилось у нас в результате уподобления его навязчивому запрету невротика: табу является очень древним запретом, наложенным извне (каким-нибудь авторитетом) и направленным против сильнейших вожделений людей. Силь- ное желание нарушить его остается в их бессознательном. Люди, выполняющие табу, имеют амбивалентную направленность к тому, что подлежит табу. Приписываемая табу чародей- ственная сила сводится к способности вводить в искушение; она похожа на заразу, потому что пример заразителен и потому что запрещенное вожделение в бессознательном перено- сится на другое. Искупление посредством воздержания за нарушение табу доказывает, что в основе соблюдения табу лежит воздержание. |