тотем. Тотем_и_табу_Психология_первобытной_культуры_и_религии_by_Зигмун. Зигмунд ФрейдТотем и табу. Психологияпервобытной культуры и религии
 Скачать 2.29 Mb.
|
|
3 Нам желательно теперь узнать ценность нашего уподобления табу неврозу навязчиво- сти и сложившегося на основании этого уподобления понимания табу. Оно ценно только в том случае, если наше понимание имеет преимущества, которых в противном случае нет, если оно ведет к лучшему пониманию табу, чем то, которое доступно нам без него. Быть может, мы решимся утверждать, что мы уже в предыдущем привели доказательства выгоды такого уподобления; но нам нужно попробовать усилить его, продолжая объяснения обы- чаев и запретов табу во всех деталях. Но нам открыт также и другой путь. Мы можем исследовать, нельзя ли непосред- ственно на феномене табу доказать часть предположений, которые мы перенесли с невроза на табу, или выводов, к которым мы при этом пришли. Нам необходимо только решить, что нам следует искать. Утверждение о возникновении табу, а именно: оно происходит от очень древнего запрещения, наложенного когда-то извне, не поддается, разумеется, доказа- тельствам. Постараемся поэтому найти для табу подтверждение психологических условий, известных нам в неврозе навязчивости. Каким образом при неврозе мы узнаем об этих пси- хологических моментах? Благодаря аналитическому изучению симптомов особенно навяз- чивых действий, мероприятий отражения и навязчивых запрещений. В них мы нашли самые верные признаки их происхождения из амбивалентных душевных движений или тенденций, причем они или соответствуют одновременно как одному желанию, так и противополож- ному ему, или служат преимущественно одной из двух противоположных тенденций. Если бы нам удалось доказать амбивалентность, существование противоположных тенденций в предписаниях табу или найти среди них некоторые, подобно навязчивым действиям выра- жающие одновременно оба течения, то психологическое сходство табу и невроза навязчи- вости почти в самом главном было бы несомненным. Оба основных запрещения табу, как упомянуто, недоступны нашему анализу из-за при- надлежности их к тотемизму: другая часть положений табу – вторичного происхождения и не может быть использована в наших целях. Ведь эта часть табу стала у соответствующих народов общей формой законодательства и служит, несомненно, более молодым, социаль- ным тенденциям, чем, например, табу, наложенное вождями или священниками для обес- печения своей собственности и преимуществ. Все же у нас остается большая группа пред- писаний, которые могут послужить материалом для нашего исследования; из этой группы я беру табу, связанные а) с врагами, Ь) с вождями, с) с покойниками, и воспользуюсь для своей работы материалом из замечательного сборника Фрэзера и из его большого сочине- ния: «Золотая ветвь». а) Обращение с брагами Если мы проявили склонность приписывать диким народам безудержную и безжалост- ную жестокость по отношению к врагам, то с большим интересом узнаем, что и у них после убийства человека требуется выполнить ряд предписаний, относящихся к обычаям табу. Эти предписания легко разделить на четыре группы; они требуют, во-первых, примирения с уби- тым, во-вторых, самоограничений, в-третьих, покаянных действий, очищения убийцы и, в- четвертых, совершения известного церемониала. Насколько такие обычаи табу у этих наро- дов общи или выполняются только в отдельных случаях – нельзя уверенно решить, с одной стороны, вследствие неполноты наших сведений, а с другой стороны, это совершенно без- различно, поскольку нас интересуют эти факты сами по себе. Все же нужно думать, что здесь речь идет о широко распространенных обычаях, а не об отдельных странностях. Обычаи примирения на островах Тимора, по возвращении домой победоносного воен- ного отряда с отрубленными головами побежденных врагов, представляют особый интерес, З. Фрейд. «Тотем и табу. Психология первобытной культуры и религии» 30 потому что вождь экспедиции подвергается сверх того еще тяжким ограничениям (см. ниже). При торжественном вступлении победителей приносятся жертвы, дабы умилостивить души врагов; в противном случае пришлось бы бояться несчастий для победителей. Устраивается танец и при этом поются песни, в которых оплакивается убитый враг и испрашивается у него прощение… «Не сердись на нас за то, что у нас здесь находится твоя голова; если бы счастье не улыбнулось нам, то наши головы теперь висели бы в твоей деревне. Мы принесли тебе жертву, дабы умилостивить тебя; теперь твой дух может удовлетвориться и оставить нас в покое. Почему ты был нашим врагом? Не лучше ли нам быть друзьями? Тогда не пролилась бы твоя кровь и не отрубили бы тебе голову». Нечто подобное встречается у палу на Целебесе (совр. Сулавеси); gallas приносят жертвы духам врагов прежде, нежели возвратятся в родную деревню (по Paulitchke, этно- графия Северо-Восточной Африки). Другие народы нашли средство превращать своих прежних врагов после их смерти в друзей, стражей и защитников. Средство это состоит в нежном обращении с отрубленными головами, как этим хвалятся некоторые дикие народы на Борнео. Если даяки из Саравака (государство в Индонезии) приносят из похода домой голову, то в течение целого месяца с этой головой обращаются с самой изысканной любезностью и называют ее самыми неж- ными именами, какие только существуют в их языке. Ей всовываются в рот лучшие куски пищи, лакомства и сигары. Ее постоянно упрашивают ненавидеть своих прежних друзей и подарить свою любовь своим новым хозяевам, так как теперь она уже вошла в их среду. Было бы большой ошибкой приписывать известную долю насмешки этому, кажущемуся нам отвратительным, обращению. У многих диких племен Северной Америки наблюдателям бросился в глаза траур по убитому и скальпированному врагу. Если чокту убивает врага, то для него наступает месяч- ный траур, во время которого он подвергается тяжелым ограничениям. Такой же траур насту- пает у индейцев племени дакота. Если оседжи, замечает один писатель, оплакивали своих собственных покойников, то они оплакивали врага, как будто он был их другом. Прежде чем привести другие группы обычаев табу, касающихся обращения с врагом, мы должны выяснить наше отношение к возражению, которое напрашивается само собой. Мотивировка этих предписаний примирения, – возразят нам вместе с Фрэзером, – довольно проста и не имеет ничего общего с амбивалентностью. Эти народы находятся во власти суе- верного страха перед духом убитых, – страха, не чуждого классической древности, выве- денного британским драматургом на сцену в галлюцинациях Макбета и Ричарда III. Это суеверие вполне последовательно приводит ко всем предписаниям примирения, как и к огра- ничениям и раскаянию, о которых речь будет дальше. В пользу такого понимания говорит еще соединенный в четвертую группу церемониал, не допускающий никакого другого тол- кования, кроме старания прогнать духов убитого, преследующего убийцу. Наконец, дикари прямо сознаются в своем страхе перед духами убитых врагов и объ- ясняют этим страхом обычаи табу, о которых идет речь. З. Фрейд. «Тотем и табу. Психология первобытной культуры и религии» 31 Это объяснение действительно очень правдоподобно, и если бы оно было в такой же мере достаточно, то все наши попытки объяснять были бы излишни. Подробные сужде- ния по этому поводу мы откладываем до другого раза и ограничиваемся пока указанием на взгляд, вытекающий из наших предположений в связи с вышеизложенным касательно табу. Из всех этих предписаний мы заключаем, что в поведении по отношению к врагу проявля- ются не только враждебные, но и какие-то другие моменты. Мы видим в них выражение раскаяния, высокой оценки врага и угрызение совести за то, что лишили его жизни. Нам кажется, будто и среди этих дикарей живет заповедь: не убий, которую еще задолго до какого бы то ни было законодательства, полученного из рук божества, нельзя безнаказанно нару- шать. Вернемся к другим группам предписаний табу. Ограничения победоносного убийцы встречаются нередко и носят большей частью строгий характер. На Тиморе (ср. приведен- ные выше обычаи примирения) вождь экспедиции не может непосредственно вернуться домой. Для него строится особая хижина, в которой он проводит два месяца, занятый выпол- нением различных предписаний очищения. В течение этого времени ему нельзя видеть своей жены, нельзя есть самому, другое лицо кладет ему пищу в рот. У некоторых племен З. Фрейд. «Тотем и табу. Психология первобытной культуры и религии» 32 даяков вернувшиеся из победоносного похода принуждены в течение нескольких дней оста- ваться изолированными и воздерживаться от определенной пищи; им нельзя прикасаться к железу и к женам. На одном острове возле Новой Гвинеи мужчины, убившие или принимав- шие участие в убийстве врагов, в течение недели скрываются в своих домах. Они избегают всякого общения со своими женами и друзьями, не прикасаются руками к пище и питаются только растительной пищей, приготовленной для них в особой посуде. Как на причину этих последних ограничений, указывается на то, что им нельзя чувствовать запаха крови убитого; в противном случае они могли бы заболеть и умереть. У племени тоарипи, или мотумоти, на Новой Гвинее мужчина, убивший кого-нибудь, не смеет приближаться к своей жене и прикасаться пальцами к пище. Его кормят посторонние особой пищей. Это длится до бли- жайшего новолуния. У папуасов в германской Новой Гвинее всякий убивший в бою врага становится «нечи- стым», для чего пользуются тем же словом, что и для женщины во время менструации и во время родов. В течение долгого времени он не должен оставлять лагерь мужчин, и в то же время жители его деревни собираются вокруг него и празднуют его победу пляской и пес- нями. Он не смеет ни к кому прикасаться, не исключая жены и детей; если бы он это сделал, то они покрылись бы язвами. Он становится чистым благодаря омовению и церемониалу. У натчезов в Северной Америке молодые воины, снявшие первый скальп, должны были в течение шести месяцев подвергаться известным лишениям. Им нельзя было спать со своими женами и есть мясо, и они получали в пищу рыбу и маисовый пудинг. Если чокту убивает и скальпирует врага, то у него наступает месячный траур, в течение которого он не смеет расчесывать свои волосы. Если у него чешется голова, то он не смеет чесать рукой, а только маленькой палочкой. З. Фрейд. «Тотем и табу. Психология первобытной культуры и религии» 33 Если индеец пима убивал апача, то он принужден был подвергнуться тяжелым и иску- пительным церемониям. В течение шестнадцатидневного поста ему нельзя было прика- саться к мясу и соли, смотреть на горящий огонь и с кем бы то ни было разговаривать. Он жил в лесу один, пользуясь услугами старой женщины, приносившей ему скудную пищу. Часто купался в ближайшей реке и – в знак траура – носил на голове комок глины. На сем- надцатый день имел место при свидетелях церемониал торжественного очищения воина и его оружия. Так как индейцы пима принимали гораздо более серьезно табу убийцы, чем их враги, и не откладывали искупления и очищения, как те, до окончания похода, то их бое- вая способность сильно страдала, если хотите, от их нравственной строгости или благоче- стия. Несмотря на их необыкновенную храбрость, они оказались для американцев неподхо- дящими союзниками в их борьбе с апачами. Как ни интересны подробности и вариации церемониалов искуплений и очищений после убийства врага и пусть даже они заслуживают более глубокого исследования, я все же прекращаю их описание, потому что они нам не могут открыть новых точек зрения; пожа- луй, я еще укажу, что временная или постоянная изоляция профессионального палача, сохра- З. Фрейд. «Тотем и табу. Психология первобытной культуры и религии» 34 нившаяся и до нашего времени, относится к этому же разряду явлений. Положение палача в обществе средних веков действительно дает хорошее представление о табу дикарей. В обычном объяснении предписаний примирения, ограничения, искупления и очище- ния комбинируются друг с другом два принципа. Перенесение табу с мертвеца на все то, что приходит с ним в соприкосновение, и страх перед духом убитого. Как скомбинировать эти два момента для объяснения церемониала? Следует ли придавать обоим одинаковое значе- ние? Не является ли один из них первичным, а другой вторичным моментом и какой именно – об этом не говорится, да и не легко это выяснить. В противовес этому объяснению мы под- черкиваем единство нашего понимания, если объясняем все эти предписания амбивалент- ностью чувств по отношению к врагу. Ь) Табу властителей Отношение примитивных народов к вождям, королям и священникам определяется двумя основными принципами, которые как будто скорее дополняют, чем противоречат друг другу. Нужно их бояться и оберегать их. И то и другое совершается при помощи беско- нечного числа предписаний табу. Нам уже известно, почему нужно остерегаться властите- лей: потому что они являются носителями таинственной чародейственной и опасной силы, передающейся через прикосновение, подобно электрическому заряду, и приносящей смерть и гибель всякому, кто не защищен подобным же зарядом. Поэтому следует избегать вся- кого посредственного и непосредственного соприкосновения с опасной святыней, и в тех случаях, где этого нельзя избежать, найден был церемониал, чтобы предупредить опасные последствия. Нубийцы в Восточной Африке думают, например, что они умрут, если войдут в дом священника-короля, но что они избегнут этой опасности, если при входе обнажат левое плечо и склонят короля прикоснуться к ним рукой. Таким образом, перед нами тот заме- чательный факт, что прикосновение короля становится целебным и защитным средством против опасности, вытекающей из прикосновения к королю; но тут дело идет о целебной силе преднамеренного, совершенного по инициативе короля прикосновения, в противопо- ложность опасности, связанной с прикосновением к нему, – о противоположности между активностью и пассивностью по отношению к королю. Если речь идет о целебном действии прикосновения, то нам незачем искать примера у дикарей. Еще недалеко то время, когда короли Англии проявляли такое же воздействие на золотуху, носившую поэтому название: «The King’s Evil». Королева Елизавета в такой же степени не отказывалась от этой части своих королевских прерогатив, как и любой из ее наследников. Карл I будто бы излечил в одну поездку 1633 больных. Во время царствования его распутного сына Карла II, после победы над великой английской революцией, исцеление королем золотухи достигло высшего расцвета. Этот король за период своего царствования прикоснулся приблизительно к 100 ООО золотушных. Наплыв жаждущих исцеления в таких случаях бывал так велик, что однажды шестеро или семеро из них вместо исцеления умерли, раздавленные в толпе. Скептик из Оранской семьи Вильгельм III, став королем Англии после изгнания Стюартов, отказался от такого чародейства; единственный раз, когда он снизошел до этого, он это сделал со словами: «Дай вам Бог лучшего здоровья и больше разума». Следующее свидетельство может служить доказательством страшного действия при- косновения, при котором, хотя бы и не преднамеренно, проявляется активность, направлен- ная против короля или того, что ему принадлежит. Вождь высокого положения и большей святости на Новой Зеландии забыл однажды на пути остатки своего обеда. Тут пришел раб, молодой, крепкий, голодный парень, увидел оставленное и набросился на обед, чтобы съесть его. Едва только он кончил еду, как видевший это с ужасом сказал ему, что он совершил покушение на обед вождя. Раб был крепким и мужественным воином, но, услышав это сооб- З. Фрейд. «Тотем и табу. Психология первобытной культуры и религии» 35 щение, он упал, с ним сделались ужасные судороги, и к вечеру следующего дня он умер. Женщина маори поела каких-то плодов и затем узнала, что они взяты с места, на которое наложено табу. Она громко вскрикнула, что дух вождя, которого она таким образом оскор- била, наверное, убьет ее. Это произошло около полудня, а к двенадцати часам следующего дня она была уже мертвой. Зажигалка вождя маори погубила однажды несколько человек. Вождь потерял ее, другие ее нашли и пользовались ею, чтобы раскуривать свои трубки. Когда они узнали, кому принадлежит зажигалка, они умерли от страха. Нечему удивляться, что явилась потребность изолировать от других таких опасных лиц, как вожди и священники, воздвигнуть вокруг них стену, за которой они были бы недо- ступны для других. У нас может зародиться мысль, что эта воздвигнутая первоначально из предписаний табу стена существует еще и теперь в форме придворного церемониала. Но, может быть, большая часть этого табу властелинов не объясняется потребно- стью защиты от них. Противоположная точка зрения в обращении с привилегированными лицами, потребность защиты их самих от окружающей их опасности, явно участвовала в создании табу, а следовательно, и в развитии придворного этикета. Необходимость защиты короля от всевозможных опасностей объясняется его огром- ным значением для блага его подданных. Строго говоря, его личность направляет течение мирового бытия; народ не только должен его благодарить за дождь и солнечный свет, произ- растающие плоды земли, но и за ветер, пригоняющий корабли к берегу, и за твердую почву, по которой ступают подданные. Эти короли дикарей наделены могуществом и способностью делать счастливыми, свойственной только богам, – в чем на более поздних ступенях цивилизации льстиво уве- ряют их только самые подобострастные из придворных. Кажется явным противоречием, что лица, обладающие таким совершенством власти, сами требуют величайшей заботливости, чтобы уберечься от окружающей опасности; но это не единственное противоречие, проявляющееся в обращении с королевскими лицами у дикарей. Эти народы считают необходимым следить за своими королями, чтобы те пра- вильно пользовались своими силами; они нисколько не уверены в их добром намерении и их совестливости. К мотивировке предписаний табу для короля примешивается черта недове- рия. «Мысль, что доисторическое королевство основано на деспотизме, – говорит Фрэзер, – благодаря которому народ существует только для его властелинов, никоим образом не при- менима к монархиям, которые мы тут имели в виду. Напротив, в них властелин живет только для своих подданных; его жизнь имеет цену только до тех пор, пока он выполняет обязанно- сти, связанные с его должностью, направляя течение явлений природы на благо своих под- данных. Как только он перестает это делать или оказывается непригодным, заботливость, преданность и религиозное почитание, предметом которых он до того был в самой безгра- ничной мере, превращаются в ненависть и презрение. Он с позором изгоняется и может быть доволен, если сохранил жизнь. Может случиться, что сегодня его еще обожают, как бога, а завтра его убивают, как преступника. Но у нас нет права осуждать такое изменчивое пове- дение народа, как непостоянство или противоречие. Народ остается безусловно последова- тельным. Если, по их мнению, их король – их бог, то он должен также быть и их защитником; и если он не хочет их защищать, то пусть уступит место другому, более услужливому. Но пока он соответствует их ожиданиям, заботливость о нем не знает границ, и они заставляют его относиться к самому себе с такой же предусмотрительностью. Такой король живет, огра- ниченный системой церемоний и этикета, запутанный в сеть обычаев и запрещений, цель которых никоим образом не состоит в том, чтобы возвысить его достоинство, и еще менее в том, чтобы увеличить его благополучие; во всем этом сказывается единственно только наме- рение удержать его от таких шагов, которые могли бы нарушить гармонию природы и вместе с тем погубить его самого, его народ и всю вселенную. Эти предписания, далеко не способ- З. Фрейд. «Тотем и табу. Психология первобытной культуры и религии» 36 ствующие его благополучию, вмешиваются в каждый его поступок, уничтожают его свободу и делают его жизнь, которую они будто бы должны охранять, тягостной и мучительной». Одним из самых ярких примеров такого сковывания святого властелина церемониалом табу является образ жизни японского микадо в прошлых столетиях. В одном описании, кото- рому свыше двухсот лет, сообщается: «Микадо думает, что прикоснуться ногами к земле не соответствует его достоинству и святости; если он хочет куда-нибудь пойти, то его должен кто-нибудь нести на плечах. Но ему еще менее пристойно выставить свою святую личность на открытый воздух, и солнце не удостаивается чести сиять над его головой. Каждой части его тела приписывается такая святость, что ни его волосы на голове, ни его борода не могут быть острижены, а ногти не могут быть срезаны. Но чтобы он не был очень грязным, его моют по ночам, когда он спит; говорят, что то, что удаляют с его тела в таком состоянии сна, можно понимать только как кражу, а такого рода кража не умаляет его достоинства и святости. Еще в более древние времена он должен был каждое утро в течение нескольких часов сидеть на троне с царской короной на голове, но сидеть он должен был как статуя, не двигая руками, ногами, головой или глазами; только таким образом, по их верованиям, он может удержать мир и спокойствие в царстве. Если он, к несчастью, повернется в ту или другую сторону или в течение некоторого времени обратит свой взор только на часть цар- ства, то наступят война, голод, пожары, чума или какое-ни-будь другое большое бедствие и опустошат страну». З. Фрейд. «Тотем и табу. Психология первобытной культуры и религии» 37 Некоторые из табу, которым подвержены короли у варваров, живо напоминают меры пресечения против разбойников. На Акульем мысе в Нижней Гвинее (Западная Африка) король-священник живет один в лесу. Он не смеет прикасаться к женщине, не смеет остав- лять своего дома, ни даже вставать со своего стула, на котором обязан спать сидя. Если бы он лег, то ветер стих бы и мореплавание приостановилось. В его обязанности входит сдержи- вать бури и вообще заботиться о равномерном здоровом состоянии атмосферы. Чем могу- щественнее король, говорит Бастиан, тем больше он должен соблюдать табу. И наследник престола с детства связан ими, но они множатся по мере того, как он растет; к моменту вступ- ления на престол они его просто душат. Место не позволяет, да и в нашу задачу не входит, чтобы мы вдавались в более подробные описания табу, связанные с королевским и священ- ническим достоинством. Укажем еще, что главную роль среди них играют ограничения сво- боды движения и диета. Но какое консервативное влияние оказывает связь с этими привиле- гированными лицами на древние обычаи, можно убедиться на двух примерах церемониала табу, взятых у цивилизованных народов, т. е на гораздо более высокой степени культуры. Фламин Диалис, первосвященник Юпитера в древнем Риме, должен был соблюдать необыкновенно большое число запрещений табу. Он не должен был ездить верхом, видеть З. Фрейд. «Тотем и табу. Психология первобытной культуры и религии» 38 лошадей, вооруженных людей, носить цельное, ненадломленное кольцо, завязывать узлом свои одежды, прикасаться к пшеничной муке или к скисшему тесту, и не смел даже по имени называть козу, собаку, сырое мясо, бобы и плющ; волосы ему мог стричь только свободный человек (не раб) бронзовым ножом, а его волосы и срезанные ногти нужно было похоро- нить под деревом, приносящим счастье; он не смел прикасаться к мертвецу, стоять с непо- крытой головой под открытым небом и т. п. Жена его соблюдала, кроме того, еще особые запрещения: на определенного рода лестнице она не смела подниматься выше трех ступе- нек; в известные праздничные дни ей нельзя было причесывать волос; кожа для ее ботинок не могла быть взята от животного, умершего естественной смертью, а только от зарезанного или принесенного в жертву; когда она слышала гром, то становилась нечистой, пока не при- носила очистительных жертв. Древние короли Ирландии были подчинены целому ряду чрезвычайно странных огра- ничений, от соблюдения которых ожидали всяких благ для страны, а от нарушения кото- рых – всяких бедствий. Полный список этих табу помещен в «Книге правил», самые старые рукописные экземпляры которых датируются 1390 и 1418 годами. Запрещения чрезвычайно детализированы, касаются различных родов деятельности в определенных местах в опреде- ленные времена; в таком-то городе король не должен пребывать в определенные дни недели, такую-то реку он не должен переходить в известный час, на такой-то равнине не должен останавливаться лагерем полных девять дней и т. п. Тяжесть ограничений табу для королей-священников имела у многих диких народов исторически важные и для наших взглядов особенно интересные последствия. Священни- ческо-королевское достоинство перестало быть чем-то желанным; тот, кому оно предстояло, прибегал к всевозможным средствам, чтобы избавиться от него. Так, например, на одном острове, где имеются король огня и король воды, часто приходится силой вынуждать наслед- ников принять королевское достоинство. На Нине, коралловом острове в Тихом океане, монархия фактически пришла к концу, потому что никто не хотел согласиться взять на себя ответственную и опасную должность. В некоторых частях Западной Африки после смерти короля составляется тайный совет, чтобы назначить преемника короля. Того, на кого падает выбор, хватают, связывают и содержат под стражей в доме фетишей до тех пор, пока он не соглашается принять корону. Иной раз предполагаемый наследник престола находит сред- ства и пути, чтобы избавиться от предлагаемой ему чести; так рассказывают про одного военачальника, что он день и ночь не расставался с оружием, чтобы силой оказать сопро- тивление всякой попытке посадить его на престол. У негров в Сьерра-Леоне сопротивле- ние против принятия королевского достоинства так велико, что большинство племен было вынуждено избирать себе королей из чужеземцев. Этими обстоятельствами Фрэзер объясняет тот факт, что в историческом развитии, в конце концов, произошло разделение первоначального священническо-королевского досто- инства на духовную и светскую власть. Подавленные бременем своей святости, короли ока- зались неспособными осуществлять свою власть в реальных условиях и были вынуждены передать ее менее значительным, но дееспособным лицам, готовым отказаться от почестей королевского достоинства. Из них впоследствии образовались светские властелины, между тем как потерявший практически всякое значение духовный сан остался за прежними табу- королями. Известно, насколько эта гипотеза находит подтверждение в истории древней Япо- нии. Если мы рассмотрим картину отношений примитивных людей к их властелинам, то в нас пробуждается надежда, что не трудно будет перейти от описания этой картины к пси- хоаналитическому пониманию ее. Отношения эти по своей природе очень запутаны и не лишены противоречий. Властелинам предоставляются большие права, полностью совпада- ющие с запрещениями табу для других. Они являются привилегированными особами; они З. Фрейд. «Тотем и табу. Психология первобытной культуры и религии» 39 могут делать то и наслаждаться тем, что, благодаря табу, запрещается всем остальным. В противовес этой свободе имеются для них другие ограничения табу, которые не распростра- няются на обыкновенных лиц. Здесь, таким образом, возникает первая противоположность, почти противоречие между большей степенью свободы и большей степенью ограничений для одного и того же лица. Им приписывают необыкновенные чародейственные силы и потому боятся прикосновения к ним или к их собственности и в то же время ждут самого благодетельного действия от этих прикосновений. Это кажется вторым, особенно ярким про- тиворечием, однако нам уже известно, что оно лишь кажущееся; целебное и охраняющее действие имеет прикосновение, исходящее от самого короля с благостным намерением, а опасно только прикосновение к королю или чему-либо королевскому, вероятно, вследствие напоминания о связанных с ним агрессивных тенденциях. Другое, не так легко разреши- мое противоречие состоит в том, что властелину приписывается такая большая власть над явлениями природы и в то же самое время считается необходимым с особенной заботливо- стью охранять его от угрожающей ему опасности, как будто его собственное могущество, способное так много совершить, не в состоянии сделать и этого. Следующее затруднение в этих взаимоотношениях состоит в том, что властелину не доверяют, что он использует свое невероятное могущество должным образом на благо подданных и для своей собственной защиты; ему не доверяют и считают себя вправе следить за ним. Этикеты табу, которым подчинена жизнь короля, служат одновременно всем этим целям опеки над королем, защите его от опасностей и защите подданных от опасностей, которые им угрожают от него. Само собой напрашивается следующее объяснение сложных и противоречивых отно- шений примитивных народов к их властелинам: из суеверных и других мотивов в отноше- ниях к королям проявляются разнообразные тенденции, из которых каждая развивается до крайних пределов, не сообразуясь с другими; отсюда развиваются впоследствии противо- речия, которые, впрочем, интеллект дикарей, как и народов, стоящих на высшей ступени цивилизации, почти не замечает, если дело идет об отношениях, касающихся религии или «лояльности». Все это верно, но психоаналитическая техника, пожалуй, позволит проникнуть глубже в связь явлений и сказать нечто большее о природе этих разнообразных тенденций. Если мы подвергнем анализу описанное положение вещей, как если бы оно составляло картину симптомов невроза, то начнем прежде всего с чрезмерно боязливой заботливости, которой хотят объяснить церемониал табу. Такой избыток нежности – обычное явление в неврозе, особенно в неврозе навязчивости, который мы в первую очередь берем для сравнения. Про- исхождение этой нежности нам вполне понятно. Она возникает во всех тех случаях, где, кроме преобладающей нежности, имеется противоположное, но бессознательное течение враждебности, т. е. имеет место типичный случай амбивалентной направленности чувств. Недоверие, кажущееся абсолютно необходимым для объяснения табу короля, является иным прямым выражением той же бессознательной враждебности. Вследствие разнообра- зия окончательного исхода такого конфликта у различных народов у нас не было бы недо- статка в примерах, на которых нам было бы гораздо легче доказать враждебность. У Фрэзера мы узнаем, что дикие фиммы из Сьерра-Лионе сохранили за собой право избить выбранного ими короля в вечер накануне коронования, и с такой основательностью пользуются этим конституционным правом, что несчастный властелин нередко не долго переживает момент своего возведения на трон; поэтому представители народа сделали себе правилом избирать в короли того, против кого у них имеется злоба. Все же и в этих редких случаях враждебность не проявляется как таковая, а выливается в форму церемониала. Другой образец отношения народов к своим властелинам вызывает воспоминание о душевном процессе, широко распространенном в области невроза и явно проявляющимся в так называемом бреде преследования. Тут невероятно увеличивается значение определен- З. Фрейд. «Тотем и табу. Психология первобытной культуры и религии» 40 ного лица, его могущество чрезвычайно разрастается для того, чтобы тем легче возложить на него ответственность за всё мучительное, что случается с больным. В сущности дикари таким же образом поступают со своими королями, приписывая им власть над дождем и сол- нечным светом, над ветром и бурей и низвергая или убивая их, если природа не оправдала их надежд на хорошую охоту или богатую жатву. Прообразом того, что параноик конструи- рует в бреде преследования, являются отношения ребенка к отцу. Подобного рода всемогу- щество всегда приписывается отцу в представлении сына, и оказывается, что недоверие к отцу тесно связано с его высокой оценкой. Если параноик избирает кого-нибудь, с кем его связывают жизненные отношения, в «преследователи», то он вводит его тем самым в раз- ряд лиц, соответствующих отцу, и ставит его в условия, позволяющие возложить на него ответственность за все переживаемые несчастья. Таким образом, эта вторая аналогия между дикарем и невротиком позволяет нам догадываться о том, как много в отношениях дикаря к своему властелину исходит из детской направленности ребенка к отцу. Но самое большое основание для нашей точки зрения, проводящей параллель между запрещениями табу и невротическими симптомами, мы находим в самом церемониале табу, значение которого для положения королевского достоинства было уже описано выше. Этот церемониал явно показывает свое двусмысленное значение и свое происхождение из амби- валентных тенденций, если мы только допустим, что он с самого начала стремился к совер- шению производимого им действия. Он не только отличает королей и возвеличивает их над всеми обыкновенными смертными, но и превращает их жизнь в невыносимую муку и тяжесть, и накладывает на них цепи рабства, гораздо более тяжелые, чем на их подданных. Он кажется нам настоящей параллелью навязчивых действий невроза, в которых подавлен- ное влечение и подавляющая его сила сливаются в одновременном и общем удовлетворении. Навязчивое действие является, по-видимому, защитой против запрещенного действия; но мы сказали бы, что, в сущности, оно является повторением запрещенного. «По-видимому» здесь относится к сознательному, «в сущности» – к бессознательной инстанции душевной жизни. Таким же образом и церемониал табу королей, являющийся выражением их высшего почета и защиты, представляет, в сущности наказание за их возвышение, акт мести, кото- рый совершают над ним подданные. Опыт, приобретенный Санчо Пансой у Сервантеса в качестве губернатора на острове, заставил его, по-видимому, признать, что такое понимание придворного церемониала единственно соответствует истине. Весьма возможно, что нам удалось бы услышать и дальнейшие подтверждения, если бы могли заставить высказаться по этому поводу современных королей и властелинов. Очень интересную, но выходящую за пределы этой работы проблему составляет вопрос – почему направленность чувств к власть имущим содержит такую большую при- месь враждебности. Мы уже указали на инфантильный отцовский комплекс, прибавим еще, что исследование доисторического периода образования королевства должно дать нам самые исчерпывающие объяснения. Согласно данному Фрэзером освещению вопроса, оставляющему глубокое впечатление, но, по собственному его признанию, неубедитель- ному, первые короли были чужеземцы, предназначенные после короткого периода власти к принесению в жертву как представители божества на торжественных праздниках. И в мифах христианства отражается еще влияние этого исторического развития королевского достоин- ства. с) Табу мертвецов Нам известно, что мертвецы представляют собой могучих властителей; мы, может быть, с удивлением узнаем, что в них видят врагов. Оставаясь на почве сравнения с инфекцией, мы убеждаемся, что табу мертвецов отли- чается особой вирулентностью у большинства примитивных народов. Это, прежде всего, выражается в тех последствиях, которые влечет за собой прикосновение к мертвецу, и в обра- З. Фрейд. «Тотем и табу. Психология первобытной культуры и религии» 41 щении с оплакивающими мертвеца. У маори всякий прикасающийся к трупу или принимав- ший участие в погребении становится крайне нечистым, ему почти запрещено всякое обще- ние с другими людьми, он, так сказать, подвергается бойкоту. Он не смеет входить ни в один дом, не может приблизиться ни к какому человеку или предмету без того, чтобы не зара- зить их такими же свойствами. Больше того, он не смеет прикасаться руками к пище, и его руки из-за своей нечистоты становятся для него негодными для употребления. Ему ставят пищу на землю, и ему ничего другого не остается, как хватать ее губами и зубами, насколько это возможно, в то время как руки он держит за спиной. Иногда разрешается другому кор- мить его, но то лицо совершает это с вытянутыми руками, тщательно избегая прикоснове- ния к несчастному; однако в таком случае и этот помощник подвергается ограничениям, не намного менее тягостным, чем его собственные. В каждой деревне имеется какое-нибудь опустившееся изгнанное из общества существо, живущее скудными подаяниями, получае- мыми таким жалким образом. Только этому существу разрешается приблизиться на расстоя- ние вытянутой руки к тому, кто выполнил последний долг перед умершим; когда время изо- ляции проходит и ставший нечистым из-за прикосновения к трупу получает возможность снова войти в круг своих товарищей, то разбивается вся посуда, которой он пользовался в течение опасного времени и выбрасывается вся одежда, в которую он был одет. Обычаи табу после телесного прикосновения к мертвецам одинаковы во всей Полине- зии, Меланезии и в части Африки; постоянную часть их составляет запрещение прикасаться к пище и вытекающая из него необходимость, чтобы кормили другие. Замечательно, что в Полинезии или, может быть, только на Гаваях таким же ограничениям подвержены свя- щенники-короли при выполнении священных действий. При табу мертвецов на Тонга ясно проявляется постепенность уменьшения запрещений благодаря собственной силе табу. Кто прикоснулся к трупу вождя, тот становится нечистым в течение десяти месяцев, но если прикоснувшийся был сам вождем, то делался нечистым в течение трех, четырех или пяти месяцев, в зависимости от ранга умершего; если же дело шло о трупе обожествляемого вер- ховного вождя, то даже самые большие вожди становились табу на десять месяцев. Дикари глубоко верят в то, что всякий, нарушивший такие предписания табу, должен тяжело забо- леть и умереть; и эта вера их так непоколебима, что, по мнению одного наблюдателя, они еще никогда не осмеливались сделать попытку убедиться на деле в противном. По существу, однородны, но более интересны для наших целей ограничения табу тех лиц, соприкосновение которых с мертвыми нужно понимать в переносном смысле, а именно ограничения оплакивающих родственников, вдовцов и вдов. Если в упомянутых до сих пор предписаниях видеть только типичное выражение вирулентности и способности к распро- странению табу, то в тех предписаниях, о которых сейчас будет речь, проявляются мотивы табу и, именно, как мнимые, так и те, которые мы можем считать более глубокими и насто- ящими. У чиппева в Британской Колумбии вдовы и вдовцы во время траура должны жить отдельно; им нельзя прикасаться руками ни к собственному телу, ни к голове; посуду, кото- рой они пользуются, нельзя употреблять другим; никакой охотник не приблизится к хижине, в которой живут такие лица, оплакивающие умерших, потому что это принесло бы ему несчастье; если бы на него упала тень человека, оплакивающего близкого покойника, то он заболел бы; такие лица спят на терновниках и окружают ими свое ложе. Последние меро- приятия имеют целью не допустить к ним духа умершего. Еще более явный смысл имеют известные обычаи вдов у других североамериканских племен: после смерти мужа вдова носит некоторое время одежду, похожую на панталоны из сухой травы, чтобы быть недо- ступной попыткам духа к сближению. Таким образом, для нас становится ясно, что «сбли- жение» в переносном смысле понимается как телесный контакт, так как дух умершего не отходит от своих родных, беспрестанно «витает вокруг них» во все время траура. З. Фрейд. «Тотем и табу. Психология первобытной культуры и религии» 42 У племени, живущем на одном из Филиппинских островов, вдова не смеет в течение первых семи или восьми дней после смерти мужа оставлять хижину, разве только в ноч- ное время, когда ей нечего опасаться встреч. Кто ее видит, навлекает на себя опасность моментальной смерти, и поэтому она сама предупреждает о своем приближении, ударяя деревянной палкой по деревьям; но эти деревья засыхают. Другое наблюдение объясняет, в чем заключается опасность такой вдовы. В области Мекео Британской Новой Гвинеи вдо- вец лишается всех гражданских прав и некоторое время живет, как изгнанный из общины. Он лишается права обрабатывать сад, открыто появляться среди других, пойти в деревню и на улицу. Он бродит, как дикий зверь, в высокой траве или кустарнике и должен спря- таться в гуще леса, если видит, что кто-нибудь приближается, особенно женщины. Благодаря последнему намеку, нам не трудно объяснить опасность, которую представляет собой вдо- вец, искушением. Муж, потерявший свою жену, должен избегать желания найти ей замену. Вдове приходится бороться с тем же желанием, и, кроме того, как никому не принадлежащая, она будит желания других мужчин. Всякое такое заменяющее удовлетворение противоречит смыслу траура; оно вызвало бы вспышку гнева у духа 9 Одним из самых странных и поучительных обычаев табу, касающихся оплакивания мертвеца у примитивных народов, является запрещение произносить имя умершего. Оно чрезвычайно распространено, осуществлялось различным образом и имело значительные последствия. Кроме австралийцев и полинезийцев, сохранивших для нас в лучшем виде обычаи табу, это запрещение можно обнаружить у столь отдаленных и чуждых друг другу народов, как у самоедов в Сибири, у тода в Южной Индии, у монголов, туарегов в Сахаре, айнов в Японии и акамба в Центральной Африке, тингуанов на Филиппинах и у жителей Никобар- ских островов, Мадагаскара и Борнео; у некоторых из этих народов запрещение и вытека- ющие из него следствия имеют силу только на время траура, у других они остаются на дли- тельное время, но все же во всех случаях они слабеют по мере удаления от момента смерти. Обыкновенно запрет произносить имя умершего выполняется очень строго. Так, у некоторых южно-американских племен считается самым тяжелым оскорблением остав- шихся в живых, если в их присутствии произнести имя умершего, и полагающееся за это наказание не менее строго, чем наказание за убийство. Нелегко понять, почему произнесе- ние имени так пугает, тем не менее связанная с ним опасность вызвала ряд предупредитель- ных мер, интересных и значительных во многих отношениях. Так, масаи в Африке нашли выход в том, что меняют имя умершего непосредственно после смерти; его без боязни можно называть новым именем, между тем как все запрещения связаны с прежним именем. При этом предполагается, что духу неизвестно его новое имя, и он его никогда не узнает. Австра- лийские племена на Аделаидских островах и Бухте Энкаунтер настолько последовательны в своих мерах предосторожности, что после чьей-нибудь смерти все лица, носившие такое же имя, как покойник, или сходное с ним, меняют свои имена. Иной раз, распространяя дальше то же соображение, после чьей-нибудь смерти меняют имена всех родственников покойника, независимо от сходства их с именем покойника, например, у некоторых племен в Виктории и Северо-Западной Америке. У гуахиро в Парагвае по такому же печальному поводу вожди дают новые имена всем членам племени, которые впредь запоминаются так, как будто бы они всегда носили эти имена. Далее, если покойник носит имя, похожее на название животного и т. д., то упомянутым народам кажется необходимым дать новое название этим животным или предметам, чтобы при употреблении этого слова не возникали воспоминания о покойнике. Благодаря этому 9 Та же больная, «невозможности» которой я сравнивал выше с табу, созналась, что приходит всякий раз в отчаяние, когда встречает кого-нибудь на улице, одетого в траур. Таким людям следовало бы запретить выходить на улицу. З. Фрейд. «Тотем и табу. Психология первобытной культуры и религии» 43 получалось беспрестанное изменение сокровищницы языка, доставлявшее много затрудне- ний миссионерам, особенно в тех случаях, если запрещение произносить имена оставалось постоянным. За семь лет, проведенных миссионером Dobrizhofer у Abipon’ов в Парагвае, название ягуара менялось три раза и такая же участь постигла крокодила, терновник и зве- риную охоту. Боязнь произнести имя, принадлежавшее покойнику, переходит в стремление избегать упоминания всего, в чем этот покойник играл роль, и важным следствием этого про- цесса подавления является то, что у этих народов нет традиций, нет исторических воспоми- наний и исследование их прошлой истории встречает величайшие трудности. Но у некото- рых из этих примитивных народов выработались компенсирующие обычаи для того, чтобы, по истечении длинного периода траура, снова оживить имена покойников, давая их детям, в лице которых видят возрождение мертвых. Странное впечатление от этого табу имени уменьшается, если мы вспомним, что у дикарей имя составляет значительную часть и важное свойство личности, что они припи- сывают слову полноценное значение вещи. То же самое делают наши дети, как я это указал в другом месте, не довольствуясь никогда предположением, что словесное сходство может не иметь никакого значения; с полной последовательностью они делают вывод, что если две вещи имеют одинаково звучащие названия, то это значит, что между ними имеется глубокое сходство. И взрослый цивилизованный человек по некоторым особенностям своего пове- дения должен допустить, что он не так уж далек от того, чтобы придавать большое значе- ние собственным именам и что его имя каким-то особенным образом срослось с его лично- стью. Это вполне соответствует тому положению, что психоаналитическая практика имеет много поводов указывать на значения имен в бессознательном мышлении. Как и следовало ожидать, невротики, страдающие навязчивостью, в отношении имен ведут себя так же, как дикари. У них проявляется острая «комплексная чувствительность» к тому, чтобы произно- сить или услышать известные имена и слова (точно так же, как и другие невротики), и их отношение к собственному имени является источником многочисленных и часто тяжелых задержек. Одна такая больная табу, которую я знал, приобрела привычку не писать своего имени из боязни, что оно может попасть кому-нибудь в руки, и тот, благодаря этому, овла- деет частью ее личности. В судорожной верности, с которой она боролась против искушения своей фантазии, она дала себе зарок «не давать ничего от своей личности». Сюда относи- лось прежде всего ее имя, а в дальнейшем развитии все, что она писала собственноручно, и поэтому она, в конце концов, перестала писать. Поэтому нам не кажется странным, если дикари относятся к имени покойника, как к части его личности, и имя это становится предметом табу, касающегося покойника. Про- изнесение имени покойника может так же рассматриваться, как прикосновение к нему, и мы можем остановиться на проблеме, почему это прикосновение подвергается такому стро- гому табу. Самое приемлемое объяснение указало бы на естественный ужас, вызываемый трупом и изменениями, которым он быстро подвергается. Вместе с тем, как причину всех табу, относящихся к покойнику, следовало бы рассматривать и печаль по поводу его смерти. Однако ужас перед трупом, очевидно, не объясняет всех предписаний табу, а печалью никак нельзя объяснить того, что упоминание о покойнике воспринимается как тяжелое оскорб- ление для переживших его родственников. Печаль, наоборот, охотно останавливается на умершем, охотно занимается воспоминаниями о нем и старается сохранить их на возможно долгое время. Нечто другое должно быть причиной особенностей обычаев табу, нечто пре- следующее, очевидно, другие цели. Именно табу имен выдает нам этот еще неизвестный мотив, и если бы на это не указывали обычаи, то мы узнали бы об этом из указаний самих оплакивающих покойника дикарей. З. Фрейд. «Тотем и табу. Психология первобытной культуры и религии» 44 Они вовсе не скрывают, что боятся присутствия и возвращения духа покойника; они выполняют множество церемоний, чтобы прогнать его и держать вдали 10 . Произнесение его имени кажется им заклинанием, за которым может последовать его появление 11 . Они поэтому вполне последовательно делают все, чтобы избежать такого заклинания и пробуж- дения. Они переодеваются, чтобы дух не узнал их 12 , или искажают его имя или свое соб- ственное; они сердятся на неосторожного чужестранца, накликающего дух покойника на оставшихся в живых родственников его, если он называет покойника по имени. Невозможно не прийти к заключению, что они, по выражению Вундта, страдают страхом «перед душой, ставшей демоном» 13 Этот взгляд приводит нас к подтверждению мысли Вундта, который, как мы видели, усматривает сущность табу в страхе перед демонами. Это учение, исходящее из предположения, что дорогой член семьи с момента смерти становится демоном, со стороны которого оставшимся в живых следует ждать только враж- дебных проявлений и против злых намерений которого они должны защищаться всеми силами, кажется таким странным, что в него сначала трудно поверить. Однако почти все видные авторы сходятся в том, что приписывают примитивным народам эту точку зрения. Вестермарк, который в своем сочинении «Происхождение и развитие нравственных поня- тий», по моему мнению, слишком мало обращает внимания на табу, в разделе «Отношения к умершим» прямо говорит: «Вообще, имеющийся у меня фактический материал застав- ляет меня прийти к выводу, что в умерших чаще видят врагов, чем друзей 14 , и что Lewons и Grand Allen ошибаются, утверждая, что раньше думали, будто злоба покойников направля- ется обыкновенно против чужих, между тем как они проявляют отеческую заботливость о жизни и о благополучии своих потомков и товарищей по клану». R. Kleinpaul использовал в производящей глубокое впечатление книге остатки древней веры в загробную жизнь души у цивилизованных народов, чтобы дать картину взаимоотно- шений между живыми и мертвыми 15 . Самое яркое выражение эти взаимоотношения находят в убеждении, что мертвецы кровожадно влекут за собой живых. Мертвецы убивают; скелет, в виде которого теперь изображается смерть, показывает, что сама смерть представляет собой мертвеца. Оставшиеся в живых чувствуют себя защищенными от преследований мертвецов только в том случае, если между ними и их мертвыми преследователями имеется вода. Поэтому так охотно хоронили покойников на островах, перевозили на другой берег реки. Отсюда и произошли выражения – по сию сторону, по ту сторону. С течением времени враждебность мертвецов ограничилась только той категорией, которой приписывалось осо- бое право на озлобление: убитыми, преследующими в виде злых духов своих убийц, умер- шими в неудовлетворенной тоске по ком-нибудь, например, невестами. Но первоначально, говорит Kleinpaul, все мертвецы были вампирами, все питали злобу к живым и старались вредить им, лишить их жизни. Вообще, труп дал повод к возникновению представления о злом духе. 10 Как на пример такого признания у Фрэзера указаны слова туарега Сахары. 11 Может быть, по этому поводу нужно прибавить условие: пока существует еще кое-что из его телесных останков (Фрэзер). 12 На Никобарских островах (Фрэзер). 13 Вундт. Религия и миф. 14 Westermarck, II, p. 424. В примечании в тексте приводится большое количество подтверждающих этот вывод, часто очень характерных показаний, например: маори думали, «что самые близкие и любимые родственники изменяют свое существо после смерти и настроены враждебно даже против своих прежних любимцев». Австралийские негры думают, что всякий покойник долгое время опасен: чем ближе родство, тем больше страх. Центральные эскимосы находятся во власти представлений, что покойники только долгое время спустя находят покой, а вначале их нужно бояться, как злокозненных духов, часто окружающих деревню, чтобы распространять болезни, смерть и другие бедствия (Boas). 15 Kleinpaul. Живые и мертвые в верованиях народа, в религии и сказаниях. 1888. З. Фрейд. «Тотем и табу. Психология первобытной культуры и религии» 45 Предположение, что любимые покойники после смерти превратились в демонов, рож- дает дальнейший вопрос. Что побудило примитивные народы приписать своим дорогим покойникам такую перемену в их чувствах? Почему они их превратили в демонов? Вестер- марк думает, что на этот вопрос нетрудно ответить. «Так как смерть считается самым боль- шим несчастьем, могущим постигнуть человека, то думают, что покойники крайне недо- вольны своей судьбой. По принятому у первобытных народов мнению, смерть наступает только по причине убийства, насильственного или совершенного при помощи колдовства, и поэтому уже смотрят на душу, как на рассерженную и жаждущую мести; полагают, что она завидует живым и тоскует по обществу прежних родственников; вполне понятно поэтому, что она старается умертвить их при помощи болезни, чтобы соединиться с ними… …Дальнейшее объяснение враждебности, приписываемой душам, кроется в инстинк- тивной их боязни, – боязни, являющейся, в свою очередь, результатом страха смерти». Изучение психоневротических заболеваний приводит к более широкому объяснению, включающему в себя и данное Вестермарком. Если жена лишается мужа, дочь – матери, то нередко случается, что оставшихся в живых одолевают мучительные размышления, названные нами «навязчивыми упреками» и выражающиеся в опасении, не являются ли они сами по неосторожности или небрежно- сти причиной смерти любимого человека. Ни воспоминание о том, с какой заботливостью они ухаживали за больным, ни фактическое опровержение предполагаемой вины не может положить конца мучениям, являющимся патологическим выражением печали и со време- нем постепенно утихающим. Психоаналитическое исследование таких случаев открыло нам тайные пружины этого страдания. Нам стало известно, что эти навязчивые упреки в извест- ном смысле правильны и поэтому только не уступают ни опровержению, ни возражению. Дело не в том, что оплакивающие покойника действительно, как это утверждает навязчи- вый упрек, виновны в смерти или проявили небрежность; но где-то у них шевелилось такое им самим неизвестное желание, удовлетворенное смертью, они и причинили бы эту смерть, если бы обладали для этого достаточной силой. Как реакция на это бессознательное жела- ние и возникает упрек в смерти любимого человека. Такая скрытая в бессознательном за нежной любовью враждебность имеется во всех почти случаях сильной привязанности чув- ства к определенному лицу и представляет собой классический случай, образцовый при- мер амбивалентности человеческих чувств. В большей или меньшей степени такая амбива- лентность свойственна человеку от рождения; при нормальных условиях она не так велика, чтобы вызвать возникновение описанных навязчивых упреков. Но там, где она от природы сильна, она проявляется именно в отношении к самым любимым лицам, в тех случаях, когда ее меньше всего можно было бы ожидать. Предрасположение к неврозу навязчивости, кото- рый мы так часто приводили для сравнения в вопросе о табу, мы представляем себе, как особенно сильно выраженную первоначальную амбивалентность чувств. Нам известен момент, который может объяснить предполагаемый демонизм недавно умерших душ и необходимость защититься от их враждебности предписаниями табу. Если мы допустим, что чувствам примитивных людей амбивалентность присуща в такой же высо- кой мере, в какой мы ее на основании результатов психоанализа приписываем больным навязчивостью, то будет вполне понятно, что после тяжелой потери становится неизбеж- ной такая же реакция против скрытой в бессознательном враждебности, какая у невротиков доказывается навязчивыми упреками. Эта враждебность, мучительно чувствуемая в бессо- знательном, как удовлетворение по поводу смерти, имеет у примитивного человека дру- гую участь; он ее отвергает, относя к объекту враждебности, к покойнику. Этот процесс, часто встречающийся в больной и нормальной душевной жизни, мы называем проекцией. Оставшийся в живых отрицает, что у него когда-либо имелись враждебные душевные дви- жения против любимого покойника; но теперь такие чувства имеются в душе умершего, и З. Фрейд. «Тотем и табу. Психология первобытной культуры и религии» 46 она постарается проявить их в течение всего периода траура. Характер наказания и раска- яния, присущий этой чувственной реакции, несмотря на удавшееся отрицание ее, все-таки проявляется при помощи проекции в том, что испытывается страх, налагаются лишения и люди подвергаются ограничениям, которые отчасти маскируются, как меры защиты против враждебного демона. Таким образом, мы снова находим, что табу выросло на почве амбива- лентной направленности чувств, и табу покойников вытекает из противоположности между сознательной болью и бессознательным удовлетворением по поводу смерти. При таком про- исхождении гнева духов вполне понятно, что больше всего приходится его опасаться именно самым близким и, прежде всего, наиболее любимым родственникам. Предписания табу проявляют здесь ту же двойственность, что и невротические симп- томы. Благодаря своему характеру ограничений, они, с одной стороны, являются выраже- нием печали, а с другой – очень ярко выдают то, что хотели скрыть, – враждебность к покойнику, которая теперь мотивируется как самозащита. Некоторую часть запрещений табу мы научились понимать как страх перед искушением. Покойник беззащитен, – это должно поощрять стремление к удовлетворению на нем враждебных страстей, и против этого иску- шения должно быть выдвинуто запрещение. Но Вестермарк прав, когда он не допускает у дикарей понимания различия между насильственно и естественно умершим. Для бессознательного мышления убитым является и тот, кто умер естественной смертью; его убили злостные желания (ср. следующую ст. этого ряда: «Анимизм, магия и могущество мысли»). Кто интересуется происхождением и значе- нием сновидений о смерти любимых родственников (родителей, братьев, сестер), тот смо- жет констатировать полное сходство отношения к умершему у сновидца-ребенка и дикаря, – сходство, в основе которого лежит та же амбивалентность чувств. Выше мы возражали против взгляда Вундта, видящего сущность табу в страхе перед демонами, и, тем не менее, мы только что согласились с объяснением, которое сводит табу мертвецов к страху перед душой покойника, превратившегося в демона. Это может казаться противоречием, но нам нетрудно будет устранить его. Хотя мы и допустили демонов, но не придавали им значения чего-то конечного и неразрешимого для психологии. Мы как бы раз- гадали этих демонов, распознав их, как проекции враждебных чувств к покойникам, быв- ших у оставшихся в живых. Согласно нашему хорошо обоснованному предположению, двойственные к покойнику чувства – нежные и враждебные – стремятся оба проявиться во время потери его, как печаль и удовлетворение. Между этими двумя противоположностями должен возникнуть конфликт, и так как одно из борющихся чувств враждебность – полностью или в большей части – остается бессознательным, то исход конфликта не может состоять в вычитании обоих чувств одного из другого и сознательном предпочтении чувства, оказавшегося в избытке, это бывает, например, если прощаешь любимому человеку причиненное им огорчение. Процесс изживается благодаря особому психическому механизму, который в психоанализе обыкно- венно называют проекцией. Враждебность, о которой ничего не знаешь и также впредь не хочешь знать, переносится из внутреннего восприятия во внешний мир и при этом отнима- ется от самого себя и приписывается другим. Не мы, оставшиеся в живых, радуемся теперь тому, что избавились от покойника; нет, мы оплакиваем его, но он теперь странным образом превратился в злого демона, который испытывал бы удовлетворение от нашего несчастия и старается принести нам смерть. Оставшиеся в живых должны теперь защищаться от злого врага; они свободны от внутреннего гнета, но заменили его угрозой извне. Нельзя отрицать, что этот процесс проекции, превращающий покойника в злостного врага, находит поддержку в действительной враждебности, которая осталась о них в памяти и за которую их действительно можно упрекнуть. Мы имеем в виду их жестокость, власто- любие, несправедливость и все другое, что составляет подоплеку самых нежных отноше- З. Фрейд. «Тотем и табу. Психология первобытной культуры и религии» 47 ний между людьми. Но дело обстоит не так просто, чтобы одним этим моментом объяснить создание демонов путем проекции. Вина умерших составляет, несомненно, часть мотивов, объясняющих враждебность оставшихся в живых, но она не имела бы такого действия, если бы не повлекла за собой враждебности, и момент смерти, несомненно, был бы весьма непод- ходящим поводом к тому, чтобы вспомнить все упреки, которые обоснованно можно было бы сделать покойникам. Мы не можем отказаться от бессознательной враждебности, как от постоянно действующего и двигающего мотива. Это враждебное душевное движение к самым близким, дорогим родственникам при их жизни не проявлялось, т. е. не открывалось сознанию ни непосредственно, ни посредством какого-нибудь заменяющего его проявления. Но это стало уже больше невозможным с момента смерти одновременно любимых и нена- вистных лиц: конфликт обострился. Печаль, имеющая своим источником повышенную неж- ность, проявляет, с одной стороны, нетерпимость к скрытой враждебности, а с другой сто- роны, она не может допустить, чтобы эта враждебность привела к чувству удовлетворения. Таким образом дело доходит до вытеснения бессознательной враждебности путем проекции и образования церемониала, в котором находит себе выражение страх наказания со стороны демонов, а по истечении срока траура конфликт теряет остроту, так что табу этих умерших ослабляется или предается забвению. |