камерон краткая история. 5 Моим внукам Лукасу, Марго Лиль, Киле, Грэхему Зэйн

• Название: 5 Моим внукам Лукасу, Марго Лиль, Киле, Грэхему Зэйн
• Анкор: камерон краткая история.doc
• Дата: 24.04.2017
• Размер: 12.31 Mb.
• Имя файла: камерон краткая история.doc
• Тип: Документы; #4628
• страница: 14 из 44

Португалия

Одни из самых выдающихся достижений эры европейской экс­пансии выпали на долю Португалии, маленькой, относительно бедной страны, которая стала метрополией морской империи, ох­ватывавшей огромные территории в Азии, Африке и Америке. В начале XVI в. население Португалии едва превышало 1 млн чело­век. За пределами нескольких небольших городов экономика была преимущественно натуральной. Вдоль морского побережья наиболее важными несельскохозяйственными занятиями были ры­боловство и солеварение. Существовала небольшая, но динамич­ная внешняя торговля. Почти весь экспорт приходился на продук­ты первичного сектора: соль, рыба, вино, оливковое масло, фрук­ты, пробку и кожи. Импорт состоял из пшеницы (несмотря на свое небольшое по численности население и сельскохозяйствен­ную ориентацию, страна не обеспечивала себя зерном) и таких промышленных товаров, как ткань и металлические изделия.

Как смогла эта маленькая, отсталая страна так быстро устано­вить господство над огромной империей? На этот вопрос невоз­можно дать простой и краткий ответ. Тому способствовали многие факторы, не все из которых могут быть квантифицированы. Одним из таких факторов была крупная удача: в то время, когда Португалия совершила прорыв в Индийский океан, страны этого региона были необычайно слабы и разобщены по причинам, не за­висящим от развития событий в Европе. Другим, менее случай­ным, но тем не менее счастливым, фактором были накопленные знания и опыт португальцев в строительстве кораблей, технике навигации и в смежных науках, — наследие трудов принца Ген­риха Мореплавателя. Был и еще один фактор, менее очевидный, но не менее важный: рвение, мужество и жадность людей, кото­рые рискнули пересечь моря во славу Бога и короля и в поисках богатства.

В период ранних открытий и успехов в Азии португальцы об­ращали мало внимания на свои африканские и американские вла­дения. Торговля специями и сопутствующими товарами обещала быстрые и обильные доходы королю и купцам, в то время как ос­воение жарких и диких тропиков Бразилии и Африки стало бы дорогой, долгой и рискованной авантюрой. На протяжении XVI в. в среднем 2400 человек, большинство из которых были молоды­ми, сильными мужчинами, ежегодно направлялись на поиск удачи за морем, преимущественно на Востоке. Однако в 1530-х гг. пор­тугальская корона была встревожена деятельностью французских флибустьеров вдоль побережья Бразилии и попыталась основать поселения на материке. Король предоставил земельные пожалова­ния частным лицам, несколько схожие с пожалованиями англий­ской короны лорду Балтимору и Уильяму Пенну в XVII в., наде­ясь таким путем закрепить поселенцев без особых для себя затрат. Однако первые колонии не добились процветания. Местное ин-

175

дейское население, находящееся на низкой стадии развития и часто враждебное, не обеспечивало ни рынков сбыта для порту­гальской промышленности, ни рабочей силы для бразильской эко­номики. Лишь после того, как в 1570-х гг. в Бразилии началось внедрение сахарного тростника с островов Мадейра и Сан-Томе, для выращивания которого стал использоваться труд рабов-афри­канцев, Бразилия стала интегральной частью мировой экономики. Вскоре, однако, Португалия попала под власть Испании (1580 г.), и хотя Филипп II обещал сохранять и защищать Пор­тугальскую империю, она страдала от нападений голландцев и других европейцев как на Востоке, так и на Западе. Португаль­ские планы развития и эксплуатации африканской империи посто­янно откладывались вплоть до XX в.

Королевская монополия на торговлю специями вызвала появ­ление издевательских кличек типа «король-бакалейщик» или «Его Перечное Величество», но реальность, стоящая за этими термина­ми, была совершенно иной, чем можно предположить. Прежде всего, Португалия так и не смогла установить эффективный кон­троль за источниками поставок специй. Действительно, в первые годы ее ураганного вторжения на Индийский океан она прервала традиционные сухопутные поставки специй в Восточное Среди­земноморье, тем самым временно оттеснив венецианцев от высоко­доходной посреднической торговли ими. Однако традиционные пути торговли специями были впоследствии реанимированы и к концу XVI в. товаропоток по ним был даже еще большим, чем прежде, — фактически он даже превосходил поставки, осущест­вляемые португальским флотом. У такого развития событий были две главные причины. Во-первых, силы португальцев были слиш­ком ограниченными. Даже на пике их морского могущества в 1530-х гг. они имели лишь около 300 морских судов, причем часть из них использовалась для плаваний в Бразилию и Африку. С таким флотом было невозможно контролировать большую часть двух океанов. Во-вторых, для обеспечения своей монополии коро­на должна была полагаться или на королевских чиновников, или на подрядчиков, которые брали в аренду, или в «кормление» (farming) часть монопольных прав. В обоих случаях дело страда­ло от неэффективности и мошенничества. Королевские чиновни­ки, хотя и наделенные большими полномочиями, получали низкое жалование и часто дополняли его взятками от контрабандистов или доходами от самостоятельного занятия нелегальной торгов­лей. Разумеется, королевские подрядчики также имели мощные стимулы к нарушению условий подписанных ими контрактов, когда это было возможно.

Торговля специями была самой известной, но не единственной отраслью торговли, которую португальские короли пытались мо­нополизировать в фискальных целях. Еще до открытия пути во­круг мыса Доброй Надежды португальская корона монополизиро­вала торговлю с Африкой, наиболее ценными предметами экспор-

176

которой были золото, рабы и слоновая кость. С открытием Америки спрос на рабов вырос в огромной степени, и португаль­ские короли были первыми, кто получил от этого выгоду. Насто­ящими работорговцами были частные лица, которые действовали по королевской лицензии, отдавая за нее часть прибыли. В XVIII в. открытие месторождений золота и алмазов в Бразилии подарило короне новое Эльдорадо. Как и прежде, она пыталась монополизировать торговлю и запретила вывоз золота из Порту­галии, но безуспешно. Контрабандные поставки обычно осущест­влялись на английских военных кораблях, имевших особый ста­тус в португальских водах по условиям заключенных договоров.

Монополистические притязания короны не ограничивались эк­зотическими продуктами Индии и Африки, но распространялись и на товары, производившиеся внутри страны, такие как соль и мыло, а также на бразильский табак, торговля которым была одной из наиболее прибыльных. То, что корона не могла монопо­лизировать, она пыталась обложить налогами. Наиболее харак­терным в этом отношении был случай с основным предметом экс­порта Бразилии — сахаром. Однако буквально все товары, вовле­ченные и во внешнюю, и во внутреннюю торговлю, облагались тя­желыми налогами. В начале XVIII в. почти 40% стоимости това­ров, легально отправляемых из Лиссабона в Бразилию, приходи­лось на таможенные сборы и другие налоги.

Причиной учреждения монополий и высокого налогообложе­ния было, разумеется, стремление к максимизации фискальных доходов. Но, принимая во внимание продажность королевских агентов и неэффективность их деятельности, фискальных плате­жей было нетрудно избежать, что и практиковалось повсеместно. Более того, чем выше были налоги, тем больше было желание от них уклониться. Таким образом, для короны возникал порочный круг. В результате португальские короли, как и испанские, были вынуждены делать займы. По большей части они занимали сред­ства на короткий срок под высокие проценты, под залог будущих поставок перца и других ходовых товаров. Кредиторами были в большинстве своем иностранцы — итальянцы и фламандцы — или собственные подданные короля, «новые христиане».

«Новыми христианами» эвфемистически именовались порту­гальские подданные еврейского происхождения. Некоторые из них на самом деле перешли в христианство, но многие тайно ис­поведовали свою старую религию и придерживались националь­ных обычаев, или по крайней мере их часто подозревали в этом. Король Мануэль в 1497 г. отдал распоряжение о насильственном обращении евреев в христианство, подражая примеру испанских королей, но в течение нескольких десятилетий репрессии для обеспечения выполнения этого распоряжения не применялись. В Действительности «новые» и «старые» христиане, евреи и корен­ные португальцы, продолжали жить вместе в гармонии и даже вступали между собой в браки, причем в таких масштабах, что к

177

концу XVI в., по некоторым оценкам, около трети португальского населения в той или иной мере имело примесь еврейской крови. Однако впоследствии Португалия обзавелась своей собственной инквизицией, рвение которой в деле сохранения и распростране­ния истинной веры не уступало рвению испанской инквизиции. Граждан поощряли доносить друг на друга, имена доносчиков держались в тайне, а вся тяжесть доказательства своей невинов­ности ложилась на обвиняемых. Даже такой невинный поступок, как ношение нарядной одежды в субботу, мог рассматриваться в качестве «доказательства» принадлежности к запрещенной вере. В результате таких действий инквизиции атмосфера взаимной по­дозрительности и недоверия в течение столетий отравляла жизнь португальцев, а сама Португалия потеряла значительные матери­альные активы и многих умелых рабочих и специалистов, кото­рые переехали в страны, отличавшиеся большей религиозной тер­пимостью, особенно в голландские Нидерланды.

Центральная, Восточная и Северная Европа

Вся Центральная Европа, от северной Италии до Балтики, была номинально объединена под эгидой Священной Римской им­перии. Фактически же ее территория была разделена на сотни не­зависимых или квазинезависимых государств, светских и церков­ных, варьирующихся по размеру от простого владения имперского рыцаря до коронных земель Габсбургов, включавших в себя Ав­стрию, Богемию и Венгрию. После Реформации, в период кото­рой многие светские и даже духовные феодалы приняли новую религию, чтобы получить в свои руки контроль над собственнос­тью церкви, власть императора резко сократилась. Даже на своих собственных территориях Габсбурги, которые были наследствен­ными императорами Священной Римской империи, сталкивались с трудностями в укреплении власти над региональной аристокра­тией и городами. Борьба между местным партикуляризмом и централизаторскими усилиями наиболее сильных монархов и кня­зей составляет главное содержание ранней Новой истории Евро­пы, особенно Центральной и Восточной Европы. В этой борьбе экономический фактор иногда играл решающую роль.

В Германии сторонники экономического национализма сфор­мулировали несколько принципов, которые в совокупности почти заслуживают название системы, или по крайней мере квазисисте­мы. Авторов, писавших в этой традиции, обычно называют каме-ралистами, от латинского слова camera, которое в немецком языке того времени означало сундук с сокровищами или государствен­ную казну. Большинство из этих авторов были действующими или бывшими государственными служащими — т.е. чиновниками кня­зей, боровшихся за политическую и экономическую автономию

178

своих владений. Некоторое представление о направлении полити­ки которое они защищали, можно получить из названия одной из наиболее важных книг соответствующего направления: «Oester-reich uber Alles wann es nur will» («Австрия превыше всего, если она только захочет») Филиппа ван Хорнигка (1684 г.). Стремясь к усилению территориальных государств, камералисты защищали меры, направленные на сокращение зависимости от других госу­дарств, — меры, которые, помимо наполнения государственной казны, делали бы страну более самодостаточной в случае войны: ограничение внешней торговли, поддержка промышленности, ос­воение пустошей, обеспечение занятостью «праздного люда» (что в некоторых случаях предполагало принуждение к труду) и т.д. В XVIII в. в некоторых немецких университетах были созданы специальные кафедры по предмету Staatswissenschaft («наука о государстве») для подготовки государственных служащих. В большинстве своем немецкие государства были слишком малы и лишены необходимых ресурсов, чтобы добиться экономической самодостаточности. Однако существовало несколько примеров по­литики, проведение которой усилило власть и силу территориаль­ных правителей, хотя при этом оказалось принесенным в жертву благосостояние их подданных.

Наиболее показательным примером успешной политики цент­рализации является история подъема Пруссии при Гогенцоллер-нах. Именно этот успех заставил некоторых историков и эконо­мистов отказаться от господствующего осуждения политики эконо­мического национализма. Гогенцоллерны стали правителями кур­фюршества Бранденбург (со столицей в Берлине) в XV в. Они постепенно расширяли свои владения путем наследования; особен­но большой удачей было приобретение восточной Пруссии в 1618 г. Тридцатилетняя война принесла огромные опустошения, но начиная с вступления на престол в 1640 г. «Великого кур­фюрста» Фридриха Вильгельма, целая череда способных правите­лей сделала Бранденбург-Пруссию одной из самых больших и сильных стран Европы, и в конечном итоге предшественницей со­временной Германии. Средства, которыми они пользовались, включали в себя некоторые стандартные инструменты так назы­ваемой политики меркантилизма, например протекционистские та­рифы, предоставление монопольных прав, субсидирование про­мышленности и побуждение иностранных предпринимателей и квалифицированных рабочих (особенно французских гугенотов после отмены Нантского эдикта в 1685 г.) к поселению на слабо заселенных территориях. Однако наиболее важным для успеха было рачительное управление внутренними ресурсами страны. Путем централизации управления, обеспечения жесткой подотчет­ности корпуса профессиональных государственных служащих, ими созданного, пунктуального сбора налогов и бережливости в расходовании государственных средств Гогенцоллерны создали эффективный государственный механизм, не имевший аналогов в

179

Европе того времени. Их любимым детищем была армия, на со­держание которой порой уходило более половины государственно­го бюджета. Позже один прусский генерал заметил, что Пруссия была «не страной, имеющей армию, а армией, которой страна служит местом расквартирования и источником продовольственно­го снабжения». Однако бережливые и осторожные Гогенцоллерны редко пускали свою армию в бой, да и то только для выполнения ограниченных задач. Например, в 1740 г. Фридрих II Великий осуществил внезапное и неспровоцированное вторжение в габс­бургскую Силезию, тем самым раздув пожар войны за австрий­ское наследство. Однако, как только австрийцы уступили ему эту богатую минеральными ресурсами провинцию, он вышел из войны, бросив всех своих союзников.

Прусские короли использовали армию для достижения своих целей не только военным или политическим, но и экономическим путем. Благодаря своей грозной репутации они получали субси­дии от союзников, тем самым избегая необходимости делать займы, которые были бичом большинства других абсолютных мо­нархов. Они также эффективно использовали потенциал своих коронных владений, которые включали в себя помимо сельскохо­зяйственных угодий угольные шахты, металлургические заводы и другие промышленные заведения. Благодаря хорошему управле­нию и тщательной системе контроля коронные владения Гогенцол-лернов приносили до 50% всех государственных доходов. Однако, каким бы эффективным и сильным ни было государство, уровень развития экономики страны был весьма посредственным по стан­дартам тех дней. Подавляющее большинство экономически актив­ного населения было по-прежнему занято в низкопроизводитель­ном сельском хозяйстве, и Пруссия далеко не являлась той вели­кой индустриальной державой, которой стала Германия к концу XIX в.

Прямой противоположностью возвышению Пруссии было ис­чезновение Польского королевства. До 1772 г. Польша была тре­тьим по территории и четвертым по населению европейским госу­дарством. Но в этом году ее более сильные соседи, Россия, Прус­сия и Австрия, начали процесс раздела Польши, который к 1795 г. стер ее с политической карты Европы. Как и в случае с подъемом Пруссии, упадок и расчленение Польши были следстви­ем не чисто экономических, а скорее военных и политических факторов, таких, как слабость выборной королевской власти и принцип liberumveto, в соответствии с которым даже один член сейма мог аннулировать результаты работы его сессии. Но бед­ность и отсталость страны также внесли свою лепту. Около трех четвертей населения были крепостными крестьянами, прикреплен­ными к земле и не имевшими других прав, кроме тех, которые им давал их господин. Польское дворянство было многочисленным, составляя около 8% совокупного населения. Однако огромное большинство дворян было бедным и фактически безземельным.

180
181 Большая часть земли, главного источника богатства в стране, кон­тролировалась примерно двумя дюжинами семей. В XVI — XVII вв. Польша экспортировала большое количество зерна на Запад, преимущественно через Данциг на амстердамский рынок. Однако ввиду расширения сельскохозяйственного производства на Западе в XVIII в. спрос на польское зерно упал, и страна факти­чески вернулась к натуральному сельскому хозяйству.



181 Рис. 6.2. Курляндия и ее соседи.

181 Хотя отсутствие эффективной центральной власти делало не­возможным проведение в Польше последовательной экономичес­кой политики, некоторые территории, входившие в состав Поль­ши, такую власть имели. Примером является герцогство Курлянд-ское (рис. 6.2). При энергичном герцоге Якобе (1638-1682 гг.) в середине XVII в. Курляндия, которая занимала часть территории современной Латвии, стала подлинным эталоном меркантилист­ского государства. Герцог стремился развивать промышленность посредством протекционистских тарифов и субсидий, строить тор­говый и военный флот и даже купил остров Тобаго в Вест-Индии

181

и маленькую колонию в устье реки Гамбия в Западной Африке. К сожалению, это развитие было прервано шведско-польской войной 1655 — 1660 гг., в ходе которой Якоб был захвачен в плен, а его столица разграблена. Подобно Сизифу, он вернулся к своей зада­че после войны, но Курляндия не смогла развить динамичную экономику и исчезла с карты Европы вместе с Польшей в 1795 г. Пример Курляндии показывает ограниченную эффективность об­думанной государственной политики в начале современной эры.

Ограниченность возможностей государства влиять на экономи­ку даже в еще большей степени иллюстрируется историей России, самого большого и одного из самых мощных государств в Европе. В XVI —XVII вв. экономическое и политическое развитие России протекало преимущественно в изоляции от Запада. Практически не имея выхода к морю, она вела очень ограниченную внешнюю торговлю, хотя после 1553 г. некоторые торговые операции осу­ществлялись через северный порт Архангельск, открытый для на­вигации только 3 месяца в году. Подавляющее большинство насе­ления было занято в натуральном сельском хозяйстве, в связи с чем широкое распространение получил институт крепостничества, который в течение веков приобретал все более жестокие формы. Тем временем, несмотря на многочисленные восстания, граждан­ские войны и дворцовые заговоры, власть царя укрепилась. В 1696 г., когда Петр I Великий стал единоличным правителем, его власть внутри российского государства была безраздельной.

Петр начал сознательную модернизацию — т.е. вестерниза-цию — своей страны, включая ее экономику. Помимо осуществле­ния таких незначительных мер, как вменение в обязанность при­дворным носить европейскую одежду и брить бороды, он много путешествовал по Европе, наблюдая производственные процессы, осматривая военные укрепления и изучая методы ведения воен­ных действий. Он предоставил субсидии и привилегии западным ремесленникам и предпринимателям, чтобы привлечь их для посе­ления в России и занятий своими ремеслами и торговлей. Он по­строил Санкт-Петербург, «окно в Европу», на земле, завоеванной у Швеции в глубине Финского залива Балтийского моря. Это дало ему более удобный порт, чем Архангельск; именно в Санкт-Петербурге он построил свой флот. В основе всей политики Петра и его реформ было желание расширить свое влияние и террито­рию и сделать Россию великой военной державой. (На протяже­нии всего долгого правления Петра, за исключением нескольких лет, страна вела войны, обычно наступательные.) Для этого он ввел новую и, как он рассчитывал, более эффективную систему налогообложения и реформировал центральное управление, чья функция, по его словам, заключалась в том, чтобы собирать как можно больше денег, ибо «деньги суть артерия войны». Когда внутренняя промышленность не отвечала потребностям в военных припасах, он основывал государственные арсеналы, верфи, литей­ные заводы, рудники и текстильные мануфактуры, частично

182
183 укомплектованные западными специалистами, которые должны были обучать местных рабочих. Но в связи с тем, что местная ра­бочая сила состояла преимущественно из неграмотных крепост­ных, которые вне зависимости от своего желания были прикреп­лены к своим занятиям, эти усилия не имели большого успеха. Только в медной промышленности и черной металлургии Урала, где руд^а. ^{лес и} энергия воды находились в избытке и были деше­вы, в тепличной атмосфере протекционистских мер стало возмож­ным возникновение жизнеспособных предприятий. После смерти Петра большинство предприятий, которые он создал, исчезли, его флот пришел в упадок, и даже его налоговая система, предельно регрессивная (в том смысле, что ее основное налоговое бремя ло­жилось на крестьянство), давала доходы, недостаточные для под­держания армии и многочисленной бюрократии. Одна из его на­следниц, Екатерина II (также получившая имя «Великой») осу­ществила два нововведения в государственных финансах, которые имели пагубное влияние на экономику. Этими нововведениями были иностранные займы и огромная эмиссия бумажных денег. Тем временем крестьянство, подлинная производительная сила страны, надрывалось под бременем тяжелого труда с использова­нием традиционных сельскохозяйственных технологий, получая после выплат своим господам и государству средства, едва доста­точные для физического выживания.

В XVI —XVII вв. Швеция играла роль великой политической и военной державы, что было достаточно удивительно ввиду малочисленности населения страны. Причиной такого успеха яв­лялись отчасти минеральные ресурсы, особенно медь и железо, существенно необходимые для создания военной мощи, а отчасти эффективность правительства. Шведские монархи рано достигли такой степени абсолютной власти внутри своего королевства, с ко­торой не могли соперничать даже такие абсолютные монархии Ев­ропы, как Франция и Испания. Более того, в целом они исполь­зовали свою власть мудро, по крайней мере в экономической сфере, чего нельзя сказать об их военных авантюрах, которые в конечном итоге привели к поражению и к откату на прежние по­зиции. Они отменили внутренние пошлины, которые были поме­хой для развития в других странах, стандартизировали систему мер и весов, ввели единообразную систему налогообложения и предприняли другие меры, благоприятствовавшие росту торговли и промышленности. Не все меры были в равной степени благопри­ятны — например, распоряжение, согласно которому внешняя торговля могла осуществляться только через Стокгольм и некото­рые другие портовые города, — но в целом они обеспечили сво­боду действий и местным, и иностранным предпринимателям (осо­бенно голландским и валлонским, которые принесли с собой спе­циальные навыки и знания, а также свои капиталы) в разработке шведских природных ресурсов. В XVIII в., после упадка полити-

183
ческого влияния, Швеция стала ведущим поставщиком железа на -европейские рынки.

Италия была исключена из нашего обзора политики экономи­ческого национализма, поскольку на протяжении большей части раннего Нового времени она была жертвой соперничества великих держав. Постоянно подвергаясь вторжениям и оккупации со сто­роны Франции, Испании и Австрии, ее города-государства и не­большие княжества имели мало возможностей для проведения не­зависимой политики. Однако существовало одно исключение — Венецианская республика, которая смогла сохранить и политичес­кую независимость, и определенные элементы экономического процветания до тех пор, пока не была упразднена французами в 1797 г. В конце XV в. Венеция находилась на вершине своего торгового могущества, имея обширные владения в Эгейском и Ад­риатическом морях, а также в материковой Италии. Продвижение турок-османов, открытие морского пути в Индийский океан и по­степенное смещение центра тяжести европейской экономики из Средиземного моря в Северное — вместе взятые, эти факторы на­несли удар по позициям Венеции. Венецианцы отреагировали на изменившиеся обстоятельства релокацией своего капитала и ре­сурсов. В XVI в. они развивали имевшую важное значение шерс­тяную промышленность в дополнение к своему знаменитому про­изводству предметов роскоши, таких как изделия из стекла, бума­га и книги. Когда венецианская шерстяная промышленность в XVII в. столкнулась с жесткой конкуренцией голландцев, фран­цузов и англичан, многие венецианские семьи стали вкладывать деньги в сельское хозяйство в материковой части венецианских владений. Правительство — олигархия, состоявшая из представи­телей наиболее влиятельных семей, — попыталось воспрепятство­вать коммерческому и промышленному упадку, но без особого ус­пеха. Стоимостной объем венецианской торговли и промышленной продукции устойчиво падал. К концу XVII в. производство шерс­тяной ткани составляло менее 12% от того, каким оно было в на­чале века. Экономика Венеции стагнировала, в то время как ос­тальная Европа переживала экономический рост.
Кольбертизм во Франции

Классическим примером экономического национализма была Франция Людовика XIV. Людовику принадлежала верховная власть, но реальная ответственность за разработку экономической политики и ее осуществление лежала на его первом министре, Жане Батисте Кольбере, занимавшем эту должность более 20 лет (1661 — 1683 гг.). Влияние Кольбера было таково, что во фран­цузском языке появился термин кольбертизм, более или менее синонимичный термину «меркантилизм», употребляемому в дру-

184

гих языках. Кольбер пытался систематизировать и рационализи­ровать аппарат государственного контроля над экономикой, кото­рый он унаследовал от своих предшественников, но ему так и не удалось добиться полного успеха в достижении этой цели (что, возможно, не очень его расстроило). Главной причиной этой не­удачи была невозможность получить государственные доходы, до­статочные для финансирования войн Людовика XIV и колоссаль­ных расходов его двора. Это, в свою очередь, отчасти было обу­словлено несовершенством системы налогообложения (если ее во­обще можно было назвать системой), которую Кольбер так и не смог реформировать.

Средневековая теория королевской власти предполагала, что король должен черпать ресурсы из доходов королевского домена, хотя его подданные, действующие через представительные ассам­блеи, могли предоставить ему права на экстраординарные доходы от налогов, вводимых в чрезвычайных ситуациях, например, в случае войны. Фактически к концу Столетней войны ряд таких «экстраординарных» налогов стал постоянной частью королев­ских доходов. Более того, к концу XV в. король получил полно­мочия повышать старые налоги и вводить новые путем издания декретов без согласования с представительными ассамблеями. К концу XVI в. в результате повышения налогов, инфляции и ре­ального роста экономики королевские налоговые доходы увеличи­лись в 7 раз за столетие и в 10 раз с окончания Столетней войны в 1453 г. Но даже этот фискальный бум не был достаточным для покрытия расходов, связанных с Итальянскими войнами — длин­ной чередой войн между Валуа и Габсбургами, которые продол­жались в первой и второй трети XVI в., — а также с граждански­ми и религиозными войнами, которые последовали за ними. В ре­зультате короли должны были прибегать к другим методам попол­нения казны, таким как займы и продажа должностей.

Французские короли делали займы и в период Средневековья, особенно в годы Столетней войны, но только со времени правле­ния Франциска I (1515—1547 гг.) королевский долг стал постоян­ной чертой фискальной системы. С этого времени долг устойчиво рос, за исключением тех периодов, когда корона произвольно приостанавливала выплату процентов и списывала часть общего долга. В результате таких частичных банкротств монархам стано­вилось все труднее делать займы; но без займов они обойтись не могли и вынуждены были соглашаться на все более высокие про­центные ставки. Кроме привлечения займов, корона увеличивала свой доход путем продажи официальных должностей (юридичес­ких, фискальных, административных). Продажа должностей была известна и в других странах, но во Франции она стала обычной практикой. Некоторые авторы утверждают, что это при­носило французской короне до одной трети ее доходов. Возмож­но, это преувеличение, но можно с уверенностью сказать, что на протяжении многих лет продажа должностей давала до 10—15%

185

доходов. Эта практика позволяла решать текущие финансовые проблемы, но в долгосрочном периоде ее эффект был, безусловно, отрицательным. Она создала огромное количество новых долж­ностей, которые не были связаны с выполнением каких-либо функций, или же эти функции противоречили интересам основной массы населения, что возлагало дополнительную нагрузку на го­сударственный бюджет и, следовательно, на налогоплательщиков (в некоторых случаях двое или более человек назначались на одну и ту же должность). Эта практика привела к тому, что на официальные должности назначались люди некомпетентные или даже прямо заинтересованные в манкировании своими обязаннос­тями, что способствовало росту неэффективности и коррупции. Она позволила богатым людям незнатного происхождения полу­чить «дворянство мантии»; при этом часть их активов изымалась из производительной сферы на нужды государства, а будущие до­ходы освобождались от налогообложения.

Несмотря на увеличение количества должностей и должност­ных лиц, короне приходилось полагаться в деле сбора большей части налогов на действия частных лиц, т.е. на институт откупщи­ков. Эти люди, обычно богатые финансисты, заключали контракт с государством, по которому они платили большую сумму едино­временно в обмен на право сбора некоторых налогов, включая aides(акцизы, налагавшиеся на широкий круг товаров) и нена­вистную gabelle(первоначально акцизный сбор на соль, который затем стал фиксированным налогом, безотносительно к количест­ву купленной или потребленной соли), и особенно многочислен­ных пошлин и сборов, которые взимались с транзитных товаров как внутри страны, так и на ее границах. Кольбер хотел рефор­мировать эту систему, в частности путем уничтожения внутренних таможен, но потребность короны в доходах была слишком велика, и он не смог реализовать этот план. Во второй половине XVIII в. под влиянием идей Просвещения и учения физиократов, некото­рые из последователей Кольбера, особенно экономист Жак Тюрго, пытались на деле осуществить реформу налоговой системы и обес­печить свободу внутренней торговли, но оппозиция, включавшая чиновников, откупщиков и аристократию, воспрепятствовала этим намерениям (в частности, Тюрго под ее давлением был вынужден покинуть свой пост). В конце концов именно неспособность суще­ствовавшей фискальной системы обеспечить достаточные государ­ственные доходы привела к созыву Генеральных Штатов в 1789 г., т.е. к началу конца Старого режима.

Кроме этих попыток реформировать фискальную систему и повысить доходы казны, Кольбер (равно как и его предшествен­ники и преемники) пытался повысить эффективность и произво­дительность французской экономики, используя для этого те же способы, какими сержант пытается повлиять на своих солдат. Они издали огромное количество распоряжений и декретов отно­сительно технических характеристик производимой продукции и

186

поведения купцов. Они способствовали увеличению числа цехов, декларируя цель улучшения контроля за качеством продукции, даже когда истинной целью было повышение доходов. Они дава­ли субсидии королевским мануфактурам, manufacturesroyales, преследуя двоякую цель — снабжать монархов предметами роско-_Ши и создать новые производства. Для обеспечения «благоприят­ного» торгового баланса они создали систему торговых запретов и высоких протекционистских пошлин.

После завершения Столетней войны французские короли нача­ли предпринимать попытки централизации своей власти над стра­ной, а вместе с ней — и контроля над экономикой. Людовик XI (1461 — 1483 гг.) запретил французским купцам посещать ярмарки Женевы и в то же время предоставил привилегии ярмарке в Лионе, чем, по-видимому, способствовал росту ее роли. Он также распространил королевский контроль на городские цехи, но это было сделано в основном для увеличения доходов. Одним из ре­зультатов Итальянских войн был рост спроса аристократии на предметы роскоши, с которыми король и его окружение столкну­лись в Италии. Франциск I и его наследники нанимали итальян­ских ремесленников и учредили привилегированные королевские мануфактуры для производства шелка, гобеленов, фарфора, изде­лий из стекла и т.д. Это оказало большое влияние на культурное и художественное развитие в течение последующих столетий, но, за исключением появления шелковой промышленности, их непо­средственный экономический эффект был незначительным. Рели­гиозные гражданские войны 1562 — 1598 гг. принесли многочис­ленные разрушения и сделали невозможным проведение последо­вательной экономической политики.

Человеком, который даже в большей степени, чем Кольбер, за­служивает имени основателя французской традиции этатизма в экономической сфере, был герцог де Сюлли, первый министр Ген­риха IV (1589 — 1610 гг.). Сюлли рассматривают в основном как энергичного и влиятельного администратора, увеличившего дохо­ды и снизившего расходы, но его противоречивое наследие лучше всего выражается двумя мерами (которые обычно приписывают самому королю), предпринятыми в 1598 г., вскоре после того, как Генрих IV окончательно сосредоточил в своих руках королевскую власть. С одной стороны, Нантским эдиктом Генрих объявил ог­раниченную терпимость по отношению к протестантам (Сюлли был одним из главных советников, которые уговаривали Генриха обратиться в католицизм, чтобы укрепить свое положение на троне, однако сам Сюлли оставался протестантом). С другой сто­роны, он росчерком пера списал королевские долги и проценты по ним, что являлось фактической декларацией частичного бан­кротства. Хотя Сюлли и был сторонником абсолютизма, как фи­нансист он выступал против субсидирования королевских ману­фактур, однако Генрих IV создавал эти мануфактуры одну за Другой. Из 48 мануфактур, существовавших в год его смерти

187

(1610 г.), 40 были учреждены после 1603 г. Наиболее характер­ным из достижений Сюлли был его успех в повышении доходов от королевских монополий на производство селитры, пороха, военного снаряжения и особенно соли. Эти монополии существо­вали на бумаге многие десятилетия, но за их поддержанием сле­дили слабо. Сюлли решительно взялся за их восстановление, и в результате, например, доход от gabelleза период его пребывания в должности почти удвоился.

Ришелье и Мазарини, преемники Сюлли на посту первого ми­нистра при Людовике XIII и в начале правления Людовика XIV, не проявляли ни большого интереса, ни больших способностей в финансовых и экономических делах. Имея главной целью (после поддержания своих собственных позиций) усиление позиций Франции на международной арене, своей деятельностью они вер­нули государственные финансы в то же плачевное состояние, ко­торое существовало до Сюлли. В этих условиях главной задачей Кольбера было навести некоторое подобие порядка в государст­венных финансах, что он и сделал в характерной для себя мане­ре, списав примерно треть долгов короны. Однако историческая слава Кольбера связана с его амбициозными, но безуспешными попытками регулировать экономику и управлять ею. Кольбер не был здесь изобретателем: почти все его действия имели историчес­кие прецеденты. Что выделяет случай Кольбера, кроме сравни­тельно долгого пребывания у власти в качестве доверенного лица Людовика XIV, так это энергия, с которой он пытался осущест­вить свои идеи, и тот факт, что он много писал о них.

Одна из главных целей Кольбера заключалась в том, чтобы сде­лать Францию экономически самодостаточной. Для этого он ввел в 1664 г. всеобъемлющую систему протекционистских таможенных пошлин. Когда эта мера не принесла улучшения торгового баланса, в 1667 г. он ввел новые, фактически запретительные тарифы. Гол­ландцы, на которых приходилась большая часть французской тор­говли, ответили аналогичными дискриминационными мерами. Эта торговая война внесла свой вклад в начало настоящей войны в 1672 г., но последняя закончилась ничем, и по мирному договору Франция обязалась восстановить тарифы 1664 г.

Меры Кольбера по промышленному регулированию были в меньшей степени связаны с задачей самообеспечения, но и не со­всем ей чужды. Он издавал детальные инструкции, регулирующие каждый шаг в производстве сотен товаров. Сама по себе такая практика была не новой, но для обеспечения регулирования Коль­бер учредил корпус инспекторов и судей, деятельность которых значительно увеличивала издержки производства. Как производи­тели, так и потребители старались уклониться от этого регулиро­вания и сопротивлялись ему, но в той мере, в которой обеспечи­валось выполнение соответствующих мер, они также сдерживали технологический прогресс. Торговый ордонанс 1673 г., кодифици-

188

ровавший коммерческое право, имел гораздо более благоприятные последствия для экономики.

В качестве составной части своего великого замысла Кольбер также пытался создать заморскую империю. В первой половине XVII в. Франция уже основала форпосты в Канаде, Вест-Индии и Индии, но, будучи занята европейскими делами, не смогла ока­зать им большой поддержки. Кольбер ударился в другую край­ность, снабжая колонии до мелочей детализированными патерна­листскими распоряжениями. Он также создал монопольные акци­онерные компании для осуществления торговли с Ост- и Вест-Ин­дией (а также аналогичные компании для торговли с Балтикой и Россией, Левантом и Африкой). Однако в отличие от голландской и английской моделей, которые явились плодом частной инициа­тивы при определенной поддержке со стороны правительства, французские компании были фактически инструментами политики правительства, которое убеждало и принуждало частных лиц, включая членов королевской семьи и представителей дворянства, делать вложения в соответствующие компании. В течение несколь­ких лет все эти компании впали в коматозное состояние.

Кольбер, будучи правоверным католиком, тем не менее, под­держивал ограниченную терпимость к гугенотам, дарованную На-нтским эдиктом. После смерти Кольбера его слабый преемник одобрил намерение Людовика остановить протестантскую ересь, что нашло выражение в отмене Нантского эдикта в 1685 г. и пос­ледующем бегстве многих гугенотов в более толерантные страны. Эта мера, вместе с продолжением кольберовской политики удуша­ющего патернализма и катастрофическими войнами Людови­ка XIV, ввергли Францию в серию экономических кризисов, из которых она не могла выйти вплоть до окончания войны за Ис­панское наследство.
Удивительный взлет Нидерландов

Экономическая политика Голландии значительно отличалась от политики национальных государств, рассмотренных выше. Тому были две основные причины. Во-первых, по своей структуре правительство Голландской республики было совершенно не похо­же на правительства абсолютных монархий континентальной Ев­ропы. Во-вторых, Голландия зависела от международной торгов­ли в гораздо большей степени, чем кто-либо из ее более крупных соседей.

^Утрехтская уния 1579 г., соглашение семи северных провин­ций, которые впоследствии стали Объединенными Провинциями или Голландской республикой, по своей природе являлась в боль­шей степени оборонительным союзом против Испании, чем дого­вором о создании национального государства. Генеральные

189

Штаты, законодательный орган республики, занимались исключи­тельно вопросами внешней политики, оставив внутренние дела в руках провинций и городских советов. Более того, все решения должны были приниматься единогласно, причем каждая провин­ция имела один голос. Если согласие не было достигнуто, то де­легаты возвращались в свои провинции для консультаций и полу­чения инструкций. В провинциях, в свою очередь, доминировали главные города. Города управлялись городскими советами, состо­явшими из 20 — 40 членов, которые и являлись фактическими пра­вителями (бюргерской олигархией) Голландской республики. Первоначально члены этой олигархии выбирались из среды самых богатых городских купцов (по крайней мере, в приморских про­винциях Голландии и Зеландии; в менее урбанизированных райо­нах востока и севера провинциальная знать и преуспевающие фер­меры играли более заметную роль). К середине XVII в. сформи­ровалась тенденция к рекрутированию членов этой правящей группы, известной как «регенты», из среды землевладельцев и рантье, а не действующих купцов. Тем не менее, регенты обычно происходили из купеческих семей или состояли в родстве с ними, а потому сознавали их нужды и желания и с готовностью на них реагировали.

Голландцы утвердили свое торговое превосходство к началу XVII в., и оно продолжало укрепляться по крайней мере до сере­дины столетия. Его основой была торговля голландских портов с другими портами Северного моря, Балтики, Бискайского залива и Средиземноморья. Внутри этого ареала голландцы обеспечивали до трех четвертей совокупного объема судоперевозок. Из Балтики они вывозили зерно, лес и судовые припасы, расходившиеся по всей Западной и Южной Европе. Эти товары приобретались в обмен на вино и соль из Португалии и Бискайского залива, а также на собственно голландские промышленные товары (преиму­щественно текстиль) и сельдь. Сельдяной промысел занимал уни­кальное место в голландской экономике: от него прямо или кос­венно зависело почти 25% населения страны. Сушеная, копченая и соленая сельдь была в большом спросе в Европе, жители кото­рой испытывали постоянный недостаток свежего мяса. Еще в XV в. голландцы усовершенствовали метод заготовки рыбы прямо в море, который позволил их рыболовному флоту оставаться в плавании до нескольких недель, вместо того, чтобы возвращаться в порт каждый вечер. Вылавливая рыбу в Северном море у бере­гов Шотландии и Англии, они вскоре вытеснили с рынков ганзей­ских и скандинавских рыбаков, ведущих промысел в Балтике, и продавали улов в Германии, Франции и Англии, в Средиземномо­рье, а затем и в самом Балтийском регионе.

Наряду с экспортом сельди, голландцы специализировались на перевозке чужих грузов, но они также экспортировали некоторые другие продукты собственного производства. Голландское сель­ское хозяйство, хотя в нем и была занята значительно меньшая

190