Дмитрий Глуховский - ПОСТ. 9Эта сторона
 Скачать 7.08 Mb.
|
|
ПОСТ 137 Воронцов кривит рожу. — Ага. Канешн. Я тебя к этому отцу пущу, а мне потом тот пистона вставит. Иди прогуляйся. — Реально, Вань. Ты че, дурак? Я не скажу тому ничего, мне же первому вле- тит! Пусти, а? Я по-бырому, минут десять пошептаться. — Пойди с писюном своим пошепчись. Вот выправка, блин. Железная. Егор вздыхает, лезет в рюкзак. Достает банку. Воронцов приглядывается и сглатывает. — Это че? — Тебе, блин, че. Тушенка. Приз-сюрприз. Воронцов хочет сказать «нет», но не может отвести глаз от банки. Он такой же несчастный и истасканный, как и все остальные на Посту. Щеки втянулись, скулы торчат. — Аргумент. А как ты с ним собрался болтать, если он глухой? — Ну… Как-нибудь. Просто послушаю, что он скажет. — Скажет о чем? Егор прикидывает. Изображает сомнение. Изображает решимость. — Ну про Кольцова с Цигалем. Он же говорит вон, что Сатана и вот эта вся параша. А то я пропустил все… Воронцов все смотрит на банку — с ней и разговаривает. — А если он не захочет с тобой говорить? Если кипеж поднимет? — Да че кипеж-то! — Егор делает усталую гримасу — ну что ты, мол, Вань, как целочка? — Спрошу просто и все! Ваня жует щеку, дергает волос из короткой бороды. Потом спрашивает — уже у Егора, а не у тушенки: — А ты сам вообще за кого? За батюшку или против? Егор колеблется. За или против? Если за батюшку, то против кого это? — Я сам за себя. — Разумно. Вот и я сам за себя. Ваня делает ему знак замолчать, слушает голоса во дворе — не в подъезд ли идут? Протягивает руку за тушенкой. Потом тихонько отодвигает шпингалеты, прокручивает ключ в замке и отводит дверь в сторону, чуть приподнимая ее на петлях, чтобы не скрипела. — Это, Егор… А откуда тушенка-то? Кончилась же вроде… — Ну, как видишь, не у всех… Егор говорит уже, что попало — этот уровень уже пройден, голова занята тем, что дальше. За открытой дверью виден полутемный коридор. В проеме стоит человек. Лицом к Егору. Руки скрещены на груди. Ждет. 138 Дмитрий Глуховский 7 Воронцов прикрывает дверь за его спиной так тихо, что Егор даже не сразу осознает, что его заперли с этим человеком наедине. А когда до него это доходит, то идиотский его страх возвращается к нему. — Крестник мой пришел. Отец Даниил улыбается ему ободряюще, и Егор чувствует, как ненависть из- жогой подкатывает откуда-то из глубины его потрохов к горлу и перебивает страх. — Никакой я тебе не крестник! — Не слышу тебя, но понимаю, что ты сейчас говоришь. — Ага, не слышишь! Все ты слышишь, бля… На лице у попа все то же выражение — кротости и одновременно с этим стро- гости. — Как же ты мне не крестник, если я за тебя молился? Помолился — и вот ты, отпустили тебя сюда. Дела доделывать. — Кому ты там молился-то? Сам же говоришь, боженька отчалил! Отец Даниил всматривается в его лицо. — Вижу, ты на меня злишься за что-то. Тут темно, по губам трудно прочесть. Повтори, будь добр. Егор выбирает такое место, чтобы скудный свет от окна падал ему на лицо. Отец Даниил соглашается: да, вот так лучше. — Что там, на том берегу? Кто эти мертвые люди на мосту?! Почему ты ничего никому тут об этом не говоришь? Зачем ты этих гребаных казаков благословил?! Тот качает головой. — Неужели ты до той стороны дошел? Видел там что-то? — Да! Да, блядь, видел! Видел, как люди за здорово живешь в речке топятся! Это не говоря об этих, на мосту! — Видел и вернулся. Теперь нас тут двое с тобой таких — тех, кто бывал на том берегу и видел, что там. Только ты не понимаешь, что увидел, а я понимаю. Егору трудно: очень режет слух, как отец Даниил говорит — без нормальных человеческих интонаций. Как пенопласт по стеклу возит — все уши Егору исцара- пал. И царапает, царапает дальше: — Как с детьми, так и с людьми: детям как объяснить о жизни и смерти, о смысле всего этого, если не сказкой? Как поймут, так и объясняю. И я тебе все объясню еще, будет время. Ты для больших дел избран, поэтому и вернулся. По- этому я и молился за тебя. Все впереди, Егор, раб божий. — Да пошел ты! Я с самого начала, как увидел тебя, знал, что ты врешь! Врешь и дуришь народ! Матери моей все баки забил! Избранный, сука… Канеш! И не глухой ты ни хера, небось, а? ПОСТ 139 Егору хочется ударить этого враля по харе, но кулак отчего-то толком не сжи- мается. Отец Даниил вздыхает. — Уши мои не слышат. Я людей сердцем слушаю. На улице кричат что-то. Егор вскидывает подбородок, дергается — смотрит на окно. Отец Даниил засекает это его движение и тоже оборачивается к окну. — Зовут, наверное. Время проповеди. Иди, Егор. Еще увидимся и еще погово- рим. А мать… Пусть она выбирает сама, кому верить, и в кого. Да только она все выбрала уже, вот что. Он шагает мимо Егора и пальцем стучит по железному полотну входной две- ри. Дверь тут же распахивается — Воронцов, весь издергавшийся, стоит там на- готове. Егору рано еще уходить, он так ничего и не узнал, но Воронцов выхватывает его из изолятора и тут же запирает за ним дверь. Поворачивает ключ, навешива- ет цепочки и сразу спихивает Егора вниз по лестнице. — Ничего не было, понял? Все, вали давай! Егор, огорошенный, выбредает во двор — и опять видит отца Даниила, те- перь черным силуэтом в темном окне. Под окном толпа, добрая половина гарнизона собралась, ловит открытыми ртами словесные грозди. Отец Даниил вещает из-за перекрученных арматурных прутьев — веско, уверенно: — И то, о чем говорю, грядет. Укрепляют дух свой те, кто умерщвляет плоть свою. Голодом удержите себя от низости телесной. Воздержанием оградите себя от искушений и ум в трезвости сохраните. И скромностью от стяжательства сбе- режетесь. Но есть и другие греховные страсти, и о них буду говорить вам сегодня. Гнев. Печаль. Уныние… Егор смотрит на фигуру в зарешеченном окне — и ему кажется, что в этот са- мый момент сверху смотрят именно на него, и именно ему это говорят. — Тот, кто гневается, лишает себя подобия Создателю, ибо Бог есть любовь. Тот уподобляется Сатане! Печаль потому греховна, что предавшийся ей сомнева- ется в великом замысле Творца. Кто отдал себя печали, тот возненавидел и соз- данный Господом нашим мир. Кто позволил печали собой обладать, тот уже и прошел половину пути к унынию. А уныние есть поражение в войне, на которой все мы сражаемся ныне, в войне с Сатаной. И пусть мы тут нашим Господом оставлены, не все ли равно? Я продолжаю служить Ему. Я забытый Им на страже часовой; но горестно ли мне оттого, что мой командир покинул меня? Нет. Ибо я верен не только командиру, но и своей присяге. А присяга моя — вера. Легко служить в теплой казарме и с ежемесячным довольствием, но героизма в том нет. Тяжко тем, кого забыли в окопах под вражеским огнем, но доблесть их не срав- нима ни с чем… Ради наград ли мы сражаемся, ради званий ли? Егор упрямо сплевывает в грязь. 140 Дмитрий Глуховский 8 Пистолет Мишель кладет с самого верху — на дождевик, в который замотаны консервы. Он убран в полиэтиленовый пакет — так, чтобы сразу не бросался в глаза, и так, чтобы можно было схватиться за него и выдернуть наружу прямо в пакете, и прямо через пакет стрелять. В кого стрелять? Мишель не знает. В кого придется. Она надеется, что ни в кого. Рюкзак собран. Мишель подходит к окну. Во дворе толпа, ворота заперты. После того, как Егора притащили полумертвого с моста, а Кольцов с Цигалем погибли, свобод- ные шляния за ограду Полкан свернул. Надо как-то по-другому, значит. Внизу, во дворе, кто-то ищет ее взгляда. Мишель прищуривается. Егор. Вот как он, интересно, выбрался с Поста? Выбрался и ушел на мост незаме- ченным. Должно быть какое-то объяснение этому. Или охранников уболтал, и они прогнулись, потому что комендантский пасынок и ведьмин сын. Но тогда им до- сталось бы на орехи, когда вся история вскрылась… Или еще как-то. Мишель делает шаг к стеклу. Поднимает руку и манит Егора к себе указатель- ным пальцем. И Егорова голова качается безвольно в такт мановению ее пальца. Странно, но ее совсем не смущает, что он — Тамарин сын. Наоборот, ей льстит, что он в ее власти, как она была во власти его матери. С ним Мишель сама чувствует себя почти ведьмой. Она встречает его на лестнице в своем подъезде. Егор ждет, что она заговорит первой, что скажет, зачем его позвала; она тянет время, собирается с духом. Тог- да начинает он: — Слышала, че с Кольцовым… — Ага. Жуть полная. Главное, только с ним во дворе пересеклись… И тут такое. Вообще… Да, и с тобой еще эта тема… Когда тебя с моста притащили… Ты как там оказался-то, Егор? Он мнется. Во дворе гундосит поп. У соседей плачут дети. — Я… Ну… Пошел разведать. Думаю, этих че-то не было давно… Казаков. И… Ну я такой, надо позырить, че как. Ну и двинул… — Ну ты вообще… И… Че как? Они… Понял что-нибудь? — Я… Ну… Понял, что они уехали. Точно уехали, на ту сторону. И… Дело такое, что настоящая-то жесть, по ходу, там. Там, а не тут. Так что… Ну, это… Хрен знает, короче. Мишель раздумывает — унижаться и спрашивать еще раз, для верности, или притворяться до конца. Думает. Думает. — Как считаешь… Они вернутся? Есть шанс? Егор скребет ногтем перила. ПОСТ 141 — Я… Я-то что… Ну, может, нет. Или да. Там жесть, Мишель. Хоть этому верь, отцу Даниилу. Я, честно говоря, не очень вкуриваю, чего они там с таким раскла- дом будут присоединять. Егор открывает рот и снова закрывает его. Выглядит он ужасно, как будто с того света вернулся. Но на Мишель поглядывает украдкой с надеждой, как приставшая к сапогу прохожего бесхозная дворняга, которой посвистели от нечего делать. — А как ты попал-то туда? На мост? Мимо охраны. Прямо интересно. — Ну как-как… Есть свои тропы… Секретные… Он пытается нагнать на себя таинственности и гонору, но дает петуха; колени у него дрожат. Мишель все-таки решается. — Можешь вывести меня? Сегодня ночью. Только чтобы никто не знал. — Тебя? Куда? — вскидывается Егор. — Ты что, на мост, что ли, тоже?! Тебе не надо туда, это вот точно! И никому не надо. Мать правильно сказала, не хера туда соваться было… Теперь он звучит действительно испуганно — когда боится не за себя, а за нее. Мишель обрывает его, подняв ладонь. — Не на мост. В Москву. Егор прислоняется к стене. Делает полшага назад. Смотрит мимо. — Ты… Уехать хочешь? Прямо сегодня, что ли? К кому? — Какая разница, Егор? У меня родственники там. По его лицу можно все прочесть: надежда сменяется разочарованием, на- крывает понимание того, зачем его позвали. Зачем с ним вообще разговаривали. — Ну что, сможешь? Он не отвечает. Внизу хлопает дверь — люди потянулись по домам, пропо- ведь кончилась. — А дед твой знает? Мишель мотает головой. Поздно врать: она уже сделала его своим сообщником. — Ого, — вздыхает Егор. — Понял. — Ты мне поможешь или нет? Егор пожимает плечами. По лестнице шаркают. — Я все равно уйду, Егор, — горячо шепчет Мишель. — Я все решила. Я тут оставаться не буду. — А я буду оставаться тут, — пытается ухмыльнуться он. — Ну… Если хочешь, пойдем со мной. Егор отрывается от перил, которые пытался оскоблить до дерева. — Реально? — Ну, да, — Мишель думает, как бы не наобещать лишнего. — Только я не знаю, что ты там будешь делать, в Москве. Меня-то там ждут, а тебя… Егор снова гаснет. Тогда она пытается надавить на пацанское великодушие: 142 Дмитрий Глуховский — Ладно, я поняла. Тогда пообещай хоть, что не спалишь меня деду с баб- кой… Просто тут стремно стало. После того, что с Кольцовым… — Да уж. — Он еще такой говорит мне, главное — я тут нашел для тебя кое-что, что тебе нужно. Вечером занесу. И все. Мимо проходит Поля Свиридова, на губах блуждает улыбка, глаза скошены внутрь души. Егор пережидает Полю, дает ей подняться этажом выше, и только потом кричит шепотом: — Что он нашел? Кольцов? Не телефон?! — Не знаю я. Почему ты так думаешь? Какой телефон? Разом слетела с него бледность, щеки залила краска. — Он тебе точно не отдавал его? Телефон? Айфон… Нет? — Ничего не отдавал, говорю же. Егор разворачивается и принимается ковылять по лестнице вниз. Мишель кричит ему вслед: — Егор! Слышишь? Ты проведешь меня или нет?! Он останавливается в дверях подъезда, смотрит на нее в пролет и отвечает: — Иди в жопу. 9 Телефон все-таки был: что еще мог пообещать Мишельке Кольцов? Только как он попал к Кольке? Егор вплетается в караулку; Антончик задремал над своей книжечкой. Егор склоняется над ним: Священное писание. Он толкает Антончика в плечо. Тот рас- крывает глаза с такой скоростью, как будто и не спал. — Чего надо? — Посмотри мне по графику, кто на заставе был, когда меня с моста притащи- ли? Кому спасибо говорить? Антончик шипит недовольно, но лезет в ящик, достает тетрадь в клетку и смо- трит в нужном столбике фамилии. — Тут это… Поздновато кой-кому спасибо-то говорить. Караулка идет волной, накатывает на Егора, сбивает его с ног. — В смысле? Кольцов, что ли? — Нет. Кольцов отдыхал тот день. Цигаль и Сережа Шпала. И еще Коц. — Цигаль был? Цигаль меня нес? — Я хрен его знает, кто тебя нес. Я тебе говорю, кто ту ночь на заставе стоял. Цигаль, значит, вытащил у него телефон? Или Егор выронил его, а Цигаль по- добрал и сказал своему корешу… А дальше черт поймет, что там у них случилось. ПОСТ 143 А телефон, может, и сейчас там лежит, в гараже! Затерявшись среди прочего Колькиного электронного барахла. — Какой еще телефон? — пялится на него Антон. Но Егор вываливается уже из караулки и ковыляет дальше — к Колькиному гаражу-мастерской, в котором того убили. На дверях там навешана цепь с амбарным замком. Рядом шебуршат десяти- летние пацаны, близняшки — Вовка и Женька Рондики. — Эу, пацаны! В курсе, что тут стряслось? — Каэшн! — отвечают они хором. — Это бабай их обоих схарчил, кароч. — Какой еще бабай? — Который души хавает. Ну тот, из пустого города. Который квартиры бро- шенные стережет. Если по чужим квартирам лазаешь, он тебя подстережет и ли- чинку в тебя отложит. А потом чики-брики — и все. Вот такой вот расклад! Егор тупо глядит на мальчишек. Они стоят совершенно серьезные, сами на- пугались от своей истории больше, чем хотели его напугать. Егор хмурится-хму- рится, потом не выдерживает и фыркает. — Фигня какая-то! А ну, брысь отсюда! Пытается дать одному из одинаковых Рондиков пендаля, тот уворачивается, и обоих сдувает куда-то. Опечатано. Надо раздобыть ключ. А у кого? Только у Полкана. Егор на своих чужих ногах бредет искать Полкана. Во дворе его нет — пропо- ведь окончена, толпа разошлась — только мать сидит на скамеечке, смотрит на окно. Егору хочется подойти к ней, но очень не хочется к ней подходить. Он взбирается, как на Эверест, к Полканову кабинету — там заперто. И только дома он находит отчима — уже на рогах, румяного яростным румянцем и воняю- щим самогоном за версту. — Ты куда из лазарета сбег?! Тебя тоже, может, в изолятор закрыть?! — Да мне нормально! Мне от кольцовского гаража ключ нужен! От Кольки Кольцова мастерской! Он у тебя? Полкан хватает своей клешней его за шею, втаскивает с лестничной клетки в квартиру, шваркает дверью. — За хера еще! Ты хоть знаешь, почему там заперто-то? — Все я знаю! У кого ключ? У тебя?! Тот, не отвечая, волочит его в залу, толкает на диван. На столе полбутылки и откупоренная банка с мясом, стол забрызган подливой. Пока мать у попа бла- годать клянчит, этот тут один бухает. Семейка, бляха. Свалить бы от них куда-ни- будь уже раз и навсегда! Мишель вон валит — а Егору тут стареть и дохнуть, что ли? Нет уж. Закончится вся эта байда — и привет. Заодно посмотрим, есть там Екатеринбург или нету. — Это ты тушенку спер?! 144 Дмитрий Глуховский — Я… Ну я, да. Жрать приперло адски… Не выдержал. — Будешь по чужим вещам без спросу лазать! Он замахивается на Егора своей ручищей, и Егор весь поджимается, потому что так ему прилетало уже не раз. Но на сей раз Полкан сдерживается. — Ты за самоволку свою мне еще не ответил, балда! — Давай, отвечу! Только ты мне не поверишь опять, не поверишь без теле- фона! — Без какого телефона опять, бляха ты муха?! Егор встает, чтобы не снизу вверх Полкану все это опять талдычить, а вровень. И рассказывает с нуля: про мост, про голых беглецов, про лягушачью икру из уто- пленников, про мертвую женщину с живым телефоном, про Цигаля с Кольцо- вым. Обвиняет их в краже, требует от гаража ключ. Обо всем говорит, кроме ка- заков. Полкан щурит мутные глаза: не верит. Егор взрывается: — Да отправь людей на мост! Сам все увидишь! Оттуда прет что-то, ты не вку- риваешь, что ли?! Нам так и так надо разобраться, что это! — Поди вон в гараже этом гребаном для начала разберись, раз такой умный! Ты бы поглядел, какое там месиво было. Полкан опрокидывает в себя стакан и неверной рукой плещет себе еще. — Ну, трупы… Полежали недельку и еще полежат… Не уползут же… У нас тут с голодухи резня скоро начнется! А ты мне — на мост, на мост! — Это ты комендант этого поста или кто?! И они там не недельку лежат! Они там до казаков еще были! — Не понял?! Ты-то откуда… Егор спохватывается — но уже поздно. — Я и раньше ходил. До казаков еще ходил. — А что ж раньше не сказал тогда?! — Ну раньше… Раньше не было такого… Зассал я! Зассал сказать! Он думает, что Полкан будет над ним ржать сейчас, будет ржать или влепит ему по шеям. Но Полкан без слов залпом допивает налитое и с сосредоточенным видом принимается тыкать вилкой в банку. — Зассал он. Зассал он, видите ли. Кусок ускользает от него: рука неверная. Полкан нажимает и как-то неловко опрокидывает банку себе на рубаху. Матерится, отряхивается. Нагибается, под- нимает упавший кусок с пола и кладет себе в рот. Егора осеняет: — Ты тоже, что ль, зассал?! — На слабо меня берешь, щенок?! А давай! Давай прям сейчас вот! Полкан хватает бушлат и прет через прихожую, опрокидывая стулья и руша материны цветы. Через минуту он уже во дворе, орет обалдевшим караульным: — Открывай ворота, на хер! На мост пойдем! ПОСТ 145 10 С натужным скрипом распахиваются ворота и зажигаются прожекторы. Крик, собаки с ума сходят. Мишель выглядывает в окно: расхристанный Полкан, рядом часовые, Егор мечется тут же, кутерьма! Полкан со свитой выходит за ворота, а створы так и остаются распахну- тыми. Вот! Сейчас! Она крадет в прихожей свою куртку, закидывает на спину приготовленный рюкзак и на цыпочках выходит на лестницу. Притворяет за собой скрипучую дверь. Стоит там, считает секунды. Ворота все еще открыты настежь, ей это видно через окна на лестничных полуэтажах. В ворота выбредают оказавшиеся во дво- ре зеваки, свита бездельников и прихлебателей тянется за пьяным комендантом в поле, к насыпи. Мишель делает шаг вниз и оборачивается на дверь. Отсчитывает еще не- сколько тягучих секунд. Потом чертыхается и возвращается в дом. Решительно проходит в комнату, шикает решающему кроссворд деду: — Дедуль! Надо поговорить! Тот откладывает газету из прошлого, удивленно смотрит на нее и с кряхтени- ем отрывается от своего кресла. Тут же бабка дергается: — Ты куда это собралась? — Прогуляться! Дед хмурится, но пока не спорит. Они выходят на лестничную клетку. Мишель сразу его предупреждает: — Ты ничего не сделаешь. Я все решила. Сегодня иду. В Москву. Не хотела во- обще говорить вам. — Мишелька… Господи, на ночь глядя… Пойдем внутрь, поговорим хоть. Зав- тра утром можно будет, в крайнем случае… Ей хочется послушаться его, но она мотает головой. — Куда? К кому? Бабка с ума сойдет, на тот свет ее отправишь! — К его родителям. А бабуле ты разъяснишь. — К чьим родителям, деточка? — К Сашиным. Саши Кригова. Казака. Он рассказывал, где живут. Они не выгонят. Дед морщится, пытаясь уловить в том, что он бормочет, смысл. — Почему это… Постой. Ты… Ты же не… — он кидает взгляд на ее живот, словно там что-то можно уже увидеть. — Еп-понский городовой… Мишель скрещивает руки на груди. — Ну вот так. Извините. — Тогда тем более… Тем более — не в ночь! Не сейчас! |