Дмитрий Глуховский - ПОСТ. 9Эта сторона
 Скачать 7.08 Mb.
|
|
112 Дмитрий Глуховский вину от сегодняшней, бо намерен умерщвлять свою плоть и смирять ее голос. Среди восьми греховных страстей чревоугодие не просто так поименовано пер- вой. Из всех них именно чревоугодие проще прочих усмирить, и над плотью воз- выситься. И голод да не будет карой мне, но будет моим постом, а когда придет час испытания, я буду слабей плотью, но крепче духом. Люди в толпе шушукаются, смотрят на соседей. Кто-то бурчит невнятно: — Реально, полпорции обратно сгрузил. Не жрет. Какая-то бабуська, Серафима, кажется, кряхтит: — Святой человек потому что, вот почему. Егор плюет себе под ноги: да говно он на палке, а никакой не святой человек. Что он, рассказал вам всем, что на мосту видел? Хрена лысого. Только туману на- гоняет, а об опасности по-человечески предупредить — не может. Не хочет! А чего хочет? Мишель уже растворилась в толпе, а Егор все еще стоит тут, вслушивается. И чем больше он слушает этого изможденного попа, тем больше подозревает его; все, что тот говорит по кругу — про заброшенный богом мир, про наступаю- щего на людей Сатану — все сказки. То, что Егор видел на мосту, должно иметь понятное, разумное, человеческое объяснение. Мертвые люди, которых он там видел, задохнулись от речных испарений. А бежали они, может, просто от бан- дитов, вроде тех, которые разорили попову обитель. Те из них, кто был крепче, здоровей — добежал дальше. Остальных ядовитый туман свалил с ног на самых подступах: детей — первыми. Мертвых не имело смысла тащить за собой, и их бросали. У живых еще была надежда спастись, до- бравшись до другого берега, никто же не знал, какой длины этот чертов мост. А если рисковали жизнями, если теряли своих и все равно бежали дальше, зна- чит, на том берегу им грозило гарантированное истребление. Может быть, при них убивали их товарищей, их родных… Оставалось только бежать. Вот и все. И с китайцами, разумеется, тоже все должно было объясниться так же — внятно, логично, разумно. Без всяких там происков дьявола. А поп этот все врет. Он врет, а Мишель, дурочка, слушает. 6 Сонечка Белоусова держит в руках перед собой большую щепку и сосредото- ченно тычет в нее пальцем. Увидев, что Мишель на нее смотрит, не смущается, а принимается тыкать еще уверенней, и что-то шепчет себе под нос еще. Потом бросает на Мишель ответный взгляд — кокетливый. Очень отточенный кокетли- вый взгляд для Сонечкиных трех лет. ПОСТ 113 — Пьивет! Мишель вздыхает. Колеблется и делает шаг к Соне. Ей очень не хочется сближаться с девочкой, не хочется приручать ее. Но не пойти ей сейчас навстречу Мишель тоже не может почему-то. Она наклоняется к Сонечке. — Что это у тебя за штука? Та прямо рдеет от удовольствия: именно в штуке-то и было все дело. — А ты никому не сказес? Мишель картинно озирается по сторонам. — Кому никому? — Ну, напъимей Татяне Никоаевне. Сонечка очень старается говорить как взрослая. Училка отчитывает близнецов Рондиков, которые друг другу только что чуть глаза не выдавили. — Нет. Не скажу. — Это тейефон! — Телефон? — Да! Мобийный! — Ого. Ничего себе. Мишель смотрит на Сонечку сверху вниз, а та на нее — снизу вверх. Глаза горят. Мишель пока еще не понимает, почему. Соня показывает ей дощечку: на ней накалякана кошачья мордочка. — Как у тебя! — Что как у меня? — Тейфон! Такой зе! — В смысле? И вот теперь до нее доходит, в каком это смысле. Соня манит ее к себе паль- цем, просит нагнуться, хочет сообщить что-то на ухо. Мишель наклоняется. — Я, когда выъасту, буду, как ты! Ты не пъотив? — Я-то? Да я только за. Я ничего не делала, внушает себе Мишель. Это оно само. Ну не отвечать же ей — сначала вырасти, а потом поговорим. Нутро ноет, глаза щиплет. Вот курица. Так, пора валить отсюда. — Мишель! Постой секундочку! Татьяна Николаевна шагает к ней решительными шагами, на ногах болотные сапоги. — Не отведешь их в класс? Перемена кончилась, а мне до Фаины бы добе- жать, давление скачет. Дурацкая какая хитрость, хочет сказать ей Мишель. Но вместо этого бросает училке «ладно». 114 Дмитрий Глуховский 7 Когда в соседних окнах гаснут огни, Полкан плотно зашторивает окна и до- стает из шкафа еще одну банку тушенки. Ставит ее на непокрытый стол в зале: уже привычный ритуал. Раскладывает пустые тарелки, лязгает приборами, нали- вает себе и Егору водки. Тамара сидит молча, бледная, как восковая кукла. В доме установился этот странный порядок: жена объявила Полкану бессрочный бойкот, но активных бо- евых действий никто не ведет, и на этих их вторых ужинах она присутствует, хотя к тушенке никогда не притрагивается. Полкану это, кажется, не мешает: довольно и того, что Тамара соглашается высидеть этот ритуал с ним. Значит, подчинилась. Значит, проиграла. А осталь- ное — дело времени. Никуда не денется. Полкан накладывает тушенки — и Егору, и Тамаре — не ест, ее дело, а его дело — предложить; крякает, опрокинув стакан самогона. Егор тоже выпивает, хоть и не так залихватски. Мать смотрит на него стекляшками. Полкан притворя- ется, что за столом — живой человек, а не кукла, и что ужин — обычный, а не подлый тайный. Во дворе заканчивают молебен. — Ты вообще на этот счет как? — Егор шмыгает носом. — Ничего, что у тебя тут секту забомбили под носом? Тамара вспыхивает как порох из гильзы. — Не смей так про него говорить! Он людям облегчение дает! Но Егор тоже уже не может это терпеть. — Ма! А ты-то… Что ты у него все клянчишь-то? За эти сны свои? За карты, что ли?! Ну ты такая и все! Отец у тебя тоже видел че-то, бабка гадала! Ты не пере- станешь быть собой, а он тебя не простит! Забей уже, а? — Помолчи, если не понимаешь! Не выставляй себя идиотом! Полкан хмыкает, наворачивая тушеночку. — Вот у меня жизнь, в банке с пауками. Семейка, бляха. А как меня спросите, поп полезное дело делает. Поститься призывает. В первый раз за две недели у нас как раз еды хватило, никто добавки не требовал. Пока, знаешь, от Москвы до- ждешься… Хотя бы так. Егор заглатывает разом все, что оставалось в стакане. Хоть сто раз его идио- том назови, он при своем останется. У него на «идиота» с детства иммунитет вы- работался. — А ничего, что он всю эту ересь порет? Что бога нет, что Сатана грядет? Мать отодвигает от себя тарелку. Полкан усмехается, ерошит Егору волосы. — Не учи ученого, поешь говна моченого. Думаешь, я не знаю? Все знаю, до- рогой ты мой человек. Но пользы от него сейчас больше, чем вреда. Люди, по- ПОСТ 115 нимаешь, они такие: им либо жрать подавай, либо хоть сказочку какую расска- жи, чтобы не слышно было, как в пузе урчит. Сам я, как ты знаешь, так себе ска- зочник. Я человек конкретный. А нам нужен был человек, так-скать, обсрактный. И вот, гляди — бог послал. Хе-хе… Тамарочка, что ж ты, не будешь кушать? Тамара качает головой и встает со своего места: — Не хочу с вами. Не могу с вами больше. Полкан начинает смеяться, но, прежде чем он успевает разогнаться, в дверь стучат. От стука Полкан мигом затыкается, багровеет еще больше, вскакивает, хватает недоеденную тушенку, выдвигает ящики шифоньера, запихивает откупо- ренную банку куда-то к белью, тарелки задвигает под диван. Тамара встает и идет открывать. Полкан шипит: — Ты куда, дура! Погоди! Егор! Окно! Окно открой, балда! А то навоняли, небось… Егор приоткрывает ставню, в комнату вползает кислый уличный воздух. Мать уже в коридоре, уже дребезжит собачкой, скрежещет замком. Кто ее просил, ре- ально? — Здравствуйте. Быть не может! Егор выскакивает в коридор, смотрит — Мишель! — Это ко мне, ма! Тамара даже к нему не оборачивается. Говорит спокойно: — Нет, Егор. Это не к тебе. 8 У дома — сотня ушей; у всей коммуны — две сотни, не считая детских. Да и дети ведь тоже все слышат, к тому же еще и понимают все по-своему. Нужно найти укромное место, такое, чтобы никто-никто не подслушал, как Мишель бу- дет произносить это вслух. Такое, чтобы даже она сама не могла себя услышать. Тамара — вороные волосы убраны в косу, худая как скелет, черные глаза за- пали, ждет, пока Мишель начнет сама. Вроде улыбается она Мишель, но смотрит не на нее, а мимо. Никуда не смотрит, как будто чучельные глаза у нее, а не от живого человека. И улыбка чучельная. Если она и впрямь все сразу видит насквозь, зачем ей тогда нужно, чтобы Мишель давилась своими словами? Чтобы унизить ее? Чтобы заставить признать- ся, что сама приползла сюда за помощью, давая ведьме власть над собой? И Ми- шель снова ненавидит ее, хотя целый вечер настраивала себя на то, чтобы изо- бражать смирение и дружелюбие. Наконец она набирается духу. — Я хочу узнать про одного человека. Хочу узнать, где он. И как у него дела. 116 Дмитрий Глуховский Тамара перекатывает свои стеклянные шарики на Мишель. Разлепляет ссох- шиеся от молчанки губы, собирается что-то ими сказать, но только выдыхает за- стоявшийся в легких воздух — как будто в кожаных мехах ножом дырку проткнули. — У какого человека? Вот опять. Опять она. Мишель улыбается, стреляет глазами в сторону. — Вы не знаете? — Я не умею читать мысли. — А что вы тогда умеете? — О каком человеке ты хочешь спросить? — О Саше. О казаке. Тамара меняется в лице: улыбка, которой она хотела то ли подбодрить Ми- шель, то ли показать ей свое над ней превосходство, оползает, как будто на ее поддержание Тамаре требуется слишком много сил, а сил больше не осталось. Мишель чувствует, как внутри у нее схватывается что-то крошечное, отчаянное — от одного этого оползшего лица. Может, не надо было приходить? Зачем ей знать? — Подожди тут. И Мишель остается одна на лестнице у прикрытой двери, из-за которой гро- мыхает хохот Полкана, режется отчаянный Егоров басок, что-то двигают, чем-то хлопают. По лестнице тяжело поднимается Серафима, смотрит на Мишель нео- добрительно: к ведьме пришла. Наконец Тамара выходит с колодой огромных карт: Таро. Садится прямо на ступени, кладет колоду перед Мишель. — Возьми в руки и перемешай. — Я сама должна? — Ты ничего не должна. Но если хочешь знать… Мишель притрагивается к картам с опаской. Они старые, засаленные, зала- панные. Она берет их в руки — почему-то горизонтально. Перетасовывает. Кладет обратно. — Спрашивай. — С ним все в порядке? Тамара кивает ей, раскладывает карты в форме шестиконечной звезды, седь- мую карту кладет в середину. Переворачивает их одну за другой. Шепчет что-то. На левой нижней изображена обнаженная девушка под сияющей звездой. На верхней по центру всадник с черепом вместо лица, почему-то головой вниз. — Нет. Мишель начинает потряхивать: колени, пальцы, зубы дрожат. На правой нижней женщина на троне, тоже вверх тормашками. — А что… Что случилось? ПОСТ 117 — Я не могу сказать. Тамара продолжает открывать карты. — Специально, да? Что значит — не можете? — Не могу, потому что не понимаю. Мишель медлит: верить или не верить? — Но… Он жив хотя бы? На верхней левой — перевернутый вниз головой мужчина в алой мантии. На нижней посередине — ангел трубит в трубу, а под ним стоят, задрав головы кверху, голые человечки. Тамара наклоняет голову нерешительно — вперед и вбок, как будто пытаясь наставить свое заостренное ухо, навести его куда-то за тысячу километров — туда, где сейчас кричит Саша. — Да. — А я… Могу ему помочь? Ведьма набирает сил на одну усталую грустную улыбку. — Нет. — А я смогу… Я увижу его еще раз? Тамара выпускает из себя воздух: он не пахнет едой, у него нет запаха дыха- ния живого человека, у него вообще нет запаха. На верхней правой — колесница, запряженная двумя сфинксами, черным и белым. И тоже вверх дном. — Я не могу просто взять и вот так увидеть то, что ты просишь у меня узнать. Я вижу вещи случайно. Редко бывает так, что мне показывают то, о чем меня уже спрашивали или еще спросят люди. Просто разная ерунда. — И что? Скажи мне просто, увижу я его еще или нет? Тамара молчит. Мишель тогда решается: — Если за это нужно заплатить, ты скажи мне!.. Вы скажите. У меня есть… То, что сейчас всем надо. Смотрите. Она достает из-за пазухи похожую на снаряд банку. Тамару при ее виде пере- дергивает. — Не надо. Я не беру ничего за это. Убери, тяжело смотреть. Мишель суетливо прячет банку под куртку. А спрятав, упрямо повторяет: — Мы с ним еще увидимся? Ты ведь знаешь! Это ведь ты им все сказала… Про волков, которые их на части рвут… Про все. Скажи. Скажи! Тамара поднимает руку — к лицу Мишель. Она не кажется страшной, не ка- жется злой, но Мишель хочется избежать прикосновения. И, тем не менее, она позволяет ведьме дотронуться до своей щеки. Она думала, пальцы у Тамары бу- дут ледяными, но они оказываются такими горячими, будто у той жар. — Я тебе отвечу. Отвечу так, как смогу. И ты больше у меня ничего не спраши- вай. Договорились? 118 Дмитрий Глуховский — Да. Хорошо. Тамара собирается с мыслями, как будто повторяет про себя приговор перед оглашением. И отвешивает: — Не надо тебе его ждать. Она переворачивает последнюю карту — ту, что в центре. На ней изображена каменная башня, в которую бьет из грозовых облаков яркая молния. Вскрикивает и махом смешивает все карты. Потом зло, как будто те были живыми и подстра- ивали ей козни нарочно, сгребает их и исчезает в своей квартире. 9 Егор валяется у себя, тренькает на гитаре. Подбирает музыку к новым словам. Наползает тьма! Наползает тьма! Из-за речки на заставы наползает тьма! Гребаный Кузьма! Гребаный Кузьма! Избави нас, Боже правый, от всего дерьма! Свят, свят, свят, свят Сатане и шах, и мат! Мать входит без стука. Садится на постель, выдергивает из руку гитару, вы- дергивает идиотскую песенку у Егора из горла на половине слова. — Говори. — Ты че, ма?! Чего «говори»? Хотя половина баб коммуны к матери ходит за советами, сам Егор в ее способ- ности никогда по-настоящему не верил. Про него, про Егора, она вечно видит одно тревожное, и эти видения раньше не раз становились причинами для самых стран- ных и дурацких запретов: не купаться, не идти с мужиками в дежурство в третий от полнолуния день, не есть соленья, не подходить к девушкам. Егор терпел, сколько мог, а потом начал над матерью смеяться — и сила ее пророчеств от этого смеха стала ослабевать, пока Егор совсем от нее не освободился. И вот теперь… — Зачем ты это сделал? Зачем ты его отправил туда? — Кого? Куда? — Егор! Прекрати себя вести как кретин. Зачем ты позволил этим болванам уехать за реку? Если ты знал, что я была права! Егор хмыкает, собираясь придумать какую-нибудь отмазку, но вместо этого спрашивает: ПОСТ 119 — Что она тебе сказала? Это она так считает, да? Тамара хватает его за руку, ее ногти врезаются ему в запястье. — Больно! — Ты знал, что он едет на свою погибель, ты знал, что я была права, и ты ни- чего не сказал. — Да ничего я не знал! — Теперь сошлось. Я просто думала, что это еще только случится, я перепута- ла прошлое и будущее. А оказывается, ты видел все. — Бред! Ничего я не видел! — Не знаю, что именно видел, но знаю, какое у тебя было лицо. Мне снился ты, ты на этом проклятом мосту. Твои глаза. Ты все знал и не поддержал меня. А теперь эта несчастная девчонка… Теперь мы все… Господи, Егор… Ты представля- ешь, что нас всех ждет?! — Хватит бредить! Наползает тьма, бля! Давай, с этим бородатым в одну дуд- ку будем дудеть! Хватит! Егор то, Егор се! Ничего там нет такого! Хорош, мам! По- няла?! Утомила! Егор соскакивает с кровати, хватает рюкзак и вылетает в коридор, сдергивает куртку с крючка и бросается в лестничный колодец. Достало! Реально достало! Надо просто доказать им всем, что там ничего нет. Надо самому в этом убе- диться. Пора уже, больше невозможно так. Пока этот гребаный телефон еще фу- рычит, нужно забраться на мост, разлочить его и узнать, что там такое случилось. Чтобы стало раз и навсегда понятно. И чтобы мамка перестала его стращать сво- ими глупостями. Его и всех. И чтобы поп этот дебильный… И чтобы страх отпустил. Окно над головой распахивается. Мать, в одной ночной рубашке, высовы- вается по пояс, нависает над двором. — Егооооор! Вернииииись! Живо домой! Егоооор! Никогда. 10 Когда под утро стучат в дверь, Тамара вскакивает первой. — Егор, ты?! Но на пороге стоит заспанный штабной телефонист. — Мне б Сергея Петровича. Простите, что рано… Что поздно… В общем, зво- нок ему. Тамара проходит в спальню, где две их кровати раздвинуты по разным углам, хлопает сопящего Полкана по шее. Полкан ухает, подскакивает, крутит тяжелой башкой, трет волосатыми кулаками заклеенные сном глаза. Сует ноги в резино- 120 Дмитрий Глуховский вые тапки, запахивается в стиранный-перестиранный халат, и плетется в при- хожую. — С Ростова, Сергей Петрович. По вашему запросу. Ростов Великий, станция в шестидесяти километрах по железке к Москве — следующий обитаемый и обороняемый пост. Когда кто-то через него едет туда или сюда — они Полкану сообщают. Но среди ночи обычно не тревожат, уважают чужой покой. — Что у них там? — Не пойму что-то. Цыцки мнут, вас просят. Полкан накидывает свой старый ментовской бушлат на плечи как генераль- скую бурку, на ходу крутит папиросу, готовясь к любым скверным новостям. Зво- нок принимает у себя, отправив телефониста досыпать. — Пирогов. — Здравия желаю, Сергей Петрович. Рихтер на связи. — О! Дядя Коля. И тебе не спится? — Да не спится вот, Сергей Петрович. Ты нам про китайцев вот тут помнишь, рассказывал? Про пропащих. — Так точно. И что, есть новости? — Все тут твои китайцы. Семьдесят четыре человека. Включая стариков и ма- лых детей. По дороге пришли пешком. Оборванные, чумазые, а глаз таких кру- глых я и на русском человеке-то не видал. Но так вроде живы-здоровы. — А что ж они от нас-то убежали? Напал там на них кто-нибудь? Или холера какая-то? Что случилось-то, в принципе? — Бес их разберет, Сергей Петрович. Лопочут что-то свое, с русским-то так себе у них. Старейшины решили что-то такое, если я правильно их разумею. Предчувствия там, пророчества… Хер их разберет, нехристей. Тебе просто набрал сказать, что нашлась твоя пропажа. Хочешь, вернем? |