Дмитрий Глуховский - ПОСТ. 9Эта сторона
 Скачать 7.08 Mb.
|
|
180 Дмитрий Глуховский Чужие ноги и чужое тело валяются под байковым одеялом. Страшно быть одной. Маруся начинает, чтобы успокоить себя: «Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя твое. Да приидет царствие твое…» Но вместо этого в голову лезет Есенин, на беду затверженный пиявочный Есенин: Вечер, как сажа Льется в окно Белая пряжа Ткет полотно Пляшет гасница Прыгает тень В окна стучится Старый плетень Липнет к окошку Черная гать Девочку-крошку Байкает мать Взрыкает зыбко Сонный тропарь Спи, моя рыбка Спи, не гутарь. Маруся досказывает этот стих и сразу начинает его заново, потому что не по- лучается никак от него отделаться. 7 Телефонист отвечает не сразу, Полкан успевает подумать — «Этот с кем? Со мной или против?» — но все-таки отзывается. — Да, Сергей Петрович. — Кто это? Цыпин? Привет. Привет, Санечка. Давай Москву скорей. А сам боится: соединит его Цыпин с Москвой, или пошлет сейчас к едрене фене и отрубит? Сейчас только на Москву, только на гребаную эту Москву, кото- рая и завела его в такое положеньице, только на нее, родимую, вся надежда. ПОСТ 181 — Так точно, Сергей Петрович. Соединяю. Полкан смотрит в окно — во дворе почти никого не осталось. Кто-то попря- тался по квартирам и пережидает бунт, кто-то бежит в поле. У тепловоза какая-то возня: кажется, эти в плащах передают что-то дозорным, не стесняются света фар. Полкан прикладывается к полевому биноклю: ящики. Те самые ящики с кон- сервами. — Вот сукины дети! Идут медленные гудки. В Москве ночь, там люди любят ночью спать, а днем вкусно кушать, там церкви с малиновым звоном, бляха, там рестораны с певич- ками, там Пироговская, мать ее за ногу, больница, там казачьи, сука, патрули, там все красочкой свеженькой покрашено, подойдите уже кто-нибудь к телефо- ну, бляди вы бляди! — Москва-Восток. Рубчик у телефона. Слушаю. — Слышишь, Рубчик? Это Ярославль! Пирогов! Я звонил днем давеча! У меня тут ЧП! Насчет поезда. Пропускать или нет? Поезд с туберкулезными. Мне целый день решения не было. Теперь у меня тут люди с винта слетели! — Поспокойнее. Поточнее. Что произошло? — У тебя какое звание, Рубчик? Ты кто?! — Лейтенант. — Люди требуют пропустить этот состав к вам в Москву! Там постарше есть кто-нибудь? Майор, бляха, хотя бы?! — Сейчас нет никого. Я передам утренней смене. — Кто вместо Покровского?! Давай звони тому, кто вместо Покровского, и го- вори, что в Ярославле бунт будет, если срочно не будет решения! — Я не уполномочен… Вместо Покровского никого не назначили. То есть, на- значили, но сняли. Полкан рукой стирает со лба пот. Затылок ломит безбожно. Телефон, который он уже швырял об стену, дышит на ладан. Динамик болтается на красном и си- нем проводках. — Рубчик! Звони куда-нибудь, еб твою налево! Слышь меня?! — Успокойтесь. Я слышу. Я попробую. Он переключается. Гудок. Гудок. Гудок. Гудок. Гудок. Полкан подходит к окну. Телефон продолжает сломанно пищать на столе. От- крывает окно: слышит Тамарин голос. — Егоооор! Где ты? Егооооор!! Гудок. Гудок. Гудок. Подходят. — Слушаю. Полкан весь опять подбирается, с нуля объясняет: Ярославль, Пирогов, по- езд, туберкулезники, решение по пропуску, угроза бунта. 182 Дмитрий Глуховский — Я не очень понимаю, почему вы сюда звоните. Вам в санитарный контроль нужно звонить. А лучше бы и телеграмму. Но там вряд ли сейчас есть кто-то… Вы вообще в курсе, который час? — Я в курсе, блядь! Мне нужно сейчас решение! Мне нужно сейчас, прямо сейчас, ебаный рот, решение! — Не надо в таком тоне со мной разговаривать. Вам все объяснили! Ждите… — Я не буду ничего ждать! Вы не можете там ничего решить! Ни хера там ре- шить вы не способны! — Тогда принимайте решение сами и под свою ответственность! Полкан отрывает трубку. Дышит, считает до пяти. Возвращается. — Я-то приму. Идите на хер, вот мое решение. Чтоб вам всех там пересажали на хер следом за Покровским, гнид штабных! С-скоты! Твари! Он стискивает трубку так, что та трескается. И аккуратно укладывает ее на бежевое пластиковое ложе. 8 Мишель не сводит глаз с банок, которые ей вручили. Перед тепловозом в свете фар копошатся люди. Спешат, сгружают с остановив- шегося рядом трактора рельсы, многоножкой тащат их к гравиевой насыпи, ис- черченной пустыми шпалами, надрываются — и устанавливают на прежние места. Работают быстро, не глядя в слепящие лучи, не задавая больше вопросов. Люди в плащах стоят перед локомотивом, отрезают рабочих муравьев от ваго- нов. Всем нужно, чтобы поезд проехал как можно быстрей, чтобы все это уже кончилось. Седой отошел командовать своими. Мишель поднимает за руку и ее тянет к людям другой человек — моложе пер- вого, выше него. В руках у него планшет, при помощи которого он торговался с местными. Мишель не хочет уходить, цепляется глазами за затуманенный вагон. — Там был Саша! Куда вы его везете? Куда вы везете Сашу?! Человек пишет ей в планшете: «Иди домой». Мишель выхватывает у него сте- клянный прямоугольник и дрожащим пальцем выводит на экране: «Куда вы едете?» Он качает головой и карябает: «В Москву». Мишель моргает, стирает его буквы и заменяет их своими: «Зачем?» Тот отвечает: «Уходи! Тебе тут нельзя оставаться». И потом еще: «Надо бы- стрее. Пока ты тоже не стала одержимой». Стирает, спешит — «Это заразно!». Мишель всматривается — кажется, молодой мужчина. Она тянется пальцами к его лицу, трогает его щеку — не знает, как попросить иначе. И просит в планше- те: «Это болезнь? Их там вылечат?» ПОСТ 183 Человек отводит планшет в сторону, чтобы осветить сжавшуюся от ужаса Ми- шель планшетным экраном, и читает в синеватом экранном свете ее лицо. Потом отвечает: «Нет. Это не болезнь» Мишель набирает: «Зачем тогда вы тут едете?» «Москва нас этим заразила. Мы должны им это вернуть обратно». До Мишель медленно доходит: они везут таких, каким стал ее Саша, каким стал ее дед, в Москву, не чтобы их там лечили. Они хотят передать этом кошмар в Москву. Заразить этим проклятием ее любимую Москву! «Мы не хотим вам зла! Нам просто надо проехать!» Она отталкивает от себя планшет со страшными словами и неслышно кричит: — Нет! Нет, нет, нет, нет! Впереди, наверное, уже уложили последний отрезок рельсов, люди стоят на четвереньках, колотят беззвучно кувалдами по стальным костылям, пришивают рельсы к шпалам; седой снова проходит мимо, приказывает своим возвращаться в тепловоз — рукой сгребает их с путей. Только молодой остается рядом с Ми- шель — может быть, никак не может перестать смотреть на ее лицо. — Нет! Не смейте! Не смейте! Нельзя! Нельзя ее Москву — Москву с Патриаршими прудами, с зимними катками и летними парками, с гудящими ресторанами и танцами на всю ночь, с Сашины- ми родителями, умными и добрыми людьми, которые ждут, все-таки ждут ее с Сашиным ребенком внутри, Москву, где живет еще дядя Миша с женой, где могли и ее, Мишель, мама с отцом где-то спрятаться и спастись, Москву, от кото- рой у нее остались только черные картинки в сгоревшем телефоне, Москву, в ко- торую Мишель собиралась вчера идти и всего через неделю до которой могла добраться — губить, нельзя чтобы в нее привезли это! — Нет! Мишель отшвыривает вымазанные в солидоле банки с тушенкой — точно та- кие же, как те, которые ей дарил ее Саша. Отпихивает их от себя, как ядовитых многоножек, как будто солидол жжется. Человек вздергивает ее вверх — силой ставит на ноги. — Дедушка! Саша! Нет! Не смейте! Но он, потеряв терпение, тащит ее к заставе. 9 Егор краем глаза видит, как Полкан снова возникает во дворе. Он подскаки- вает к окну ближе и кричит, надрываясь, чтобы перекричать беспрестанно гудя- щий поезд: — Их нельзя пускать! Нельзя их пускать! 184 Дмитрий Глуховский Полкан вскидывается. — Егор? Ты, что ли?! Ты где?! — Они там все такие, как Кольцов! Они одержимые! В поезде! Их нельзя пускать! — Тихо! Егор оборачивается на монаха — и проглатывает язык. Тот стоит в трех шагах и держит его на мушке: в руке пистолет. — Отойди от окна. Егор слушается. Ладно, ладно. Полкана он предупредил — и тот услышал. Но стоит ему сойти с зарешеченной трибуны, как ее занимает поп. С Егора он ствола не сводит, а Полкану вниз говорит: — Не пропустишь поезд — застрелю его. Поезд уедет — отдам его тебе. Иди к себе! Не принуждай меня! Полкан в ответ ревет, как раненая зверюга: — Не трожь пацана! Слышишь, ты? У меня пульт в кармане! Мост заминиро- ван! Если что — жму на кнопку! И прощайся со своими туберкулезниками! Все в речку полетят! Егор дергается — монах стреляет. Вспышка, грохот, брызжет штукатурка, звон в ушах; сердце сжимается в точ- ку; мимо. Отец Даниил говорит ровно: — Не заставляй меня. Зла на тебя не имею, но еще раз — и все! — и во двор швыряет Полкану. — Он жив! Но еще раз… Еще только один раз! И все! Ясно?! Егор трясет головой — вытряхивает из нее звон. — Не надо! Понял! Егор! Живой?! — зовет во дворе Полкан. — Живой! Да! Что там мост?! Не взрывается? — Не работает! Хер знает, что они там напортачили! Надо идти разбираться! Но монах кричит не ему, а застрявшему во дворе Полкану: — Пропусти его! Тебе-то что?! Пускай катится их Москва в Преисподнюю! Пу- скай сгинет! Как вся Россия из-за этой чумы сгинула! Думали, всех вытравили? А мы их — их же бесовством! Егор пытается понять: — За что?! Но монах ему не отвечает — он глазами там, у моста, где поезд. А поезд вдруг замолкает. И потом дает два коротких гудка. Кто-то кричит внизу: — Отправляется! Отходит! Егор поднимается — можно еще прыгнуть на этого безумного. И кричит Пол- кану, отворачивая лицо от попа: — Слышь меня?! Иди! Иди, рвани их к херам! Я разгребусь тут как-нибудь! Он делает шаг к отцу Даниилу — но тот по тени Егора засекает, оборачивается рывком и скалится: ПОСТ 185 — Сиди! Чуть-чуть осталось! Зачем тебе за них умирать?! Мы только справед- ливости хотим! За то, что нам Москва принесла. За все горе, за все мучения! Ты же сам видел, что там, с той стороны! Что с людьми стало! Это все из Москвы в войну пришло! Москва на нас бесовскую молитву наслала! Чтобы мы сами друг друга пережрали! Чтобы людей извести, а землю сберечь! — Что ты врешь! У вас там города! Киров, Пермь! Ты же говорил! Отец Даниил снимает в фонарном отблеске имена городов с Егоровых губ и кривится: — Нет там никаких городов! Ничего нет! Одни одержимые шастают, и те ско- ро передохнут! Думали мы, пережили напасть, думали, можно их спасти, от- молить — а нельзя! Такое зло выпустить на людей! В мир! И ради чего? Чтоб они там дальше себе сидели в Москве своей, в Кремле своем, задницей окаянной своей на троне! Забыть?! Нет! Мы-то, дураки, думали, у вас там тоже передохли все, в вашей треклятой Москве! Мы думали, везде дьявол правит, как у нас. А вы тут вот — как у Христа за пазухой, за речкой за вашей. Богу молитесь! Кре- ститесь! И к нам еще солдат шлете, завоевывать нас. Снова оголодали, а? Ну так вот вам, кушайте! Пусть тогда нигде не будет жизни. Если чума — то пускай везде чума! Голова у Егора вспухла и лопается. Ему кажется, что он слышит материнский голос — откуда-то далеко, из-за ограды. Мать зовет его и чего-то от него требует. Егор смотрит на попа. Что он несет?! Егор моргает, видит топящихся людей. Моргает, видит тела на мосту. Слышит мух в липком темном гараже. — Какого вы там бога в своей Москве молите? Какой бог вас на это благосло- вит?! Нашего большего нету! Егор делает к нему еще один упрямый шаг: — Ну а ты-то тогда кому служишь?! Это же грех! Сам говорил! Гнев — грех! Отец Даниил отмахивается от него, а пистолет наставляет Егору прямо про- меж глаз. — Гнев? Грех! А самая страшная из греховных страстей — гордыня! И вот за нее, за нее надо вашу Москву покарать! За гордыню! Пусть горит! Он выглядывает в окно. — Куда он делся?! Куда делся твой отец?! Ушел. Все-таки послушался его — и ушел. Все сделал, как надо было сделать. 10 К заставе Тамара выбегает в одном халате, босая — как была. Поезд жжет глаза всеми четырьмя фарами, гудит обоими тепловозами, люди морщатся и ме- чутся, хотят поскорей закончить работу и прогнать состав дальше в Москву. Тама- 186 Дмитрий Глуховский ра машет руками, пытается перекричать тепловозный вой, но никто ее не слы- шит — ее отпихивают, отшвыривают, орут на нее так же беззвучно, как она орет на них. В надрывном реве двух локомотивов тонет все. Тамара уже видела все это. Видела в картах, когда раскладывала их для дев- чонки, и видела снова и снова, когда переспрашивала у карт уже сама, пыталась спросить иначе в надежде на другой ответ. Но получалось все то же. Карты приходили перевернутыми, суля катастрофу, пророча гибель. Пе- ревернутая колесница, перевернутый верховный жрец, перевернутый дьявол. И башня, поражаемая молнией — предзнаменование неизбежного, окончатель- ного краха. Она видела в них то же, что видела сейчас — приползшего из-за реки громадного ядовитого змея со сложенным капюшоном. Змея, который уткнулся в преграду на этом берегу, но переполз ее и устремился дальше, чтобы сожрать весь мир. Только перевернутого жреца-лжепророка она не так поняла. Думала, это кар- ты о ней самой говорят. Мол, остановись, хватит каркать. Несешь чушь, путаешь людей, пугаешься сама — и все зря. А это карты об отце Данииле ее предупреж- дали, это его пророчества называли ложью и его веру — фальшью. Но может ведь быть и так, что через карты с ней дьявол говорил, все это вре- мя с ней говорил Сатана, которому она открылась, потому на отца Даниила и по- клеп был? Чтобы на святого человека ее, дуру, науськать? Как разобраться? — Прости, Господи, великое прегрешение… Прости, Господи, великое прегре- шение… Тамара смотрит, как люди суетятся: докладывают последние рельсины, до- колачивают в землю последние костыли — Жора Бармалей, Сережа Шпала, Сви- ридовы оба, Кацнельсон, Ленька; тащат от поезда проклятую тушенку, которую Тамара видела в припадке — тушенку, которой дьявол людей за службу рассчи- тывает. Ведь она хочет спасти, спасти — свой дом, своего сына, глупых этих, несчаст- ных, голодных людей… Неужели она ошибается? Где же тут грех?! В чем?! Нет, она права. Тамара не знает, какое в этом поезде зло, но зло пышет от него как жар от до- мны, расползается, клубясь, в стороны, как чернила от каракатицы в густой мор- ской воде; его нельзя оставлять тут, потому что оно отравит и землю, и людей, но ни в коем случае его нельзя и пропустить дальше на запад — туда, где стоят жи- вые большие города. Тепловоз умолкает на секунду — и тогда у поезда появляется новый голос, жуткий какой-то шепот, невнятный шелест, который идет из чрева вагонов; но этот голос хотя бы не так громок, и Тамара может его перекричать: — Не делайте! Не надо! Я видела, что будет! Беда будет! Ленька! Полечка! ПОСТ 187 — Уйди, ведьма! — Не надо! Сережа! Останови их! Где ты?! Но тут локомотив гудит-глушит этот шепот снова, потом состав вздрагивает, в судороге или в пробуждении — дрожь от него пробегает вперед по рельсам, как ток по проводам — и сдвигается с места. Тамара видит, что дальше к заставе еще не все собрано, но змею не терпится, он хочет заглотить еще кусочек земли, который глупые люди кладут ему в пасть. А как его остановить? Рядом стоит трактор, но Тамара не умеет его водить, она не сможет выка- тить его на пути, да трактор и не помешает этой махине; та сметет его в мгнове- ние ока. Тащатся уже с последней стальной пластиной, устилают ей дорогу поезду. И тут Тамара видит Мишель, которую волокут люди в плащах. Та упирается, пытается бить их кулачками — и вдруг вырывается, бежит вперед, и бросается наземь прямо перед ползущим на нее тепловозом. Кидается на рельсы, обнимает шпалы, голову кладет под круглые ножи. Люди в плащах — к ней, поезд притормаживает, кажется, она вцепилась мертвой хват- кой — и готова сейчас умереть по-настоящему. Тамара бежит босыми ногами по острому гравию к трактору — и в прицепе вдруг видит канистру, из которой его заправляли. Больше ничего нельзя. Хватает канистру — в ней плещется что-то. В кармане зажигалка есть. Все, больше другого ничего не успеть. Она с этой канистрой, с зажигалкой — к людям, которые ровняют тот самый предпоследний-последний рельс. — Уйдите! Уйдите! Люди отшатываются. Не слышат ее, но понимают. Она видит — подбегает ее Сережа, измазанный чем-то, орет как рыба на остол- беневших людей. Потом — на нее. И тут — Ленька Алконавт с плеча сдергивает автомат и на обоих наводит. И Свиридов тоже целится из своего. Полкан хватает Тамару за руку. — Пускай едет! Насрать на Москву! Гикнется, и хер с ней! Мы не будем тут ради этих скотов дохнуть! — Пусти! Нет! — Тамара! Не сходи с ума! — Нет! Не смей! Ты обещал мне! Обещал поверить! Ленька замахивается на нее прикладом, и Тамара чиркает зажигалкой — по- тому что не может больше угрожать пустыми словами. Все отскакивают от нее — кроме Полкана. — Зажгу! 188 Дмитрий Глуховский Мишель наконец сдирают с путей, оглушив ударом — и отбрасывают вон. По- езд съедает еще метр и еще метр. — Тамара! — Нет! — Ведьма черножопая! Ленька вскидывает еще раз автомат и стреляет — в нее; пули жгут живот; Та- мара успевает поднести огонь к горлышку; успевает сказать «Прости, господи»; и все. Потом — свет. 11 Полкан трет голову — пахнет паленым волосом, горелым мясом; визг еще стоит в ушах, но это уже эхо. Он встает на четвереньки — видит факел. Факел не- движим, лежит на земле. На бушлате пляшут синие язычки пламени. Полкан бьет их отупело. Поводит башкой — видит свет. Поезд катится на него, катится и гудит, сгоняет его с рельсов, требует пропустить. Полкан оступается, выпрямляется, выравнивается. Вспоминает, что это за поезд… Вспоминает, что это за факел. И — на непослушных кривых ногах, веселя синие язычки, бежит вперед — впереди набирающего ход локомотива. Последние рельсы перед поездом уло- жены, и теперь ему больше нечего ждать. За Полканом никто не гонится — люди раскиданы взрывом, те, кого не посек- ло железом — сидят на земле, шарят вокруг себя, ищут, за что им на этой земле зацепиться. Полкан медленный, ноги хилые, голова пустая — и в ней, как в железной боч- ке, только одно болтается в ржавой темной воде: Тамарины слова. Что он обещал поверить. И что не может снова предать. Люди в поезде смотрят на него из своих окон-бойниц свысока и не понима- ют, куда он хочет от них убежать и почему ему не сойти с путей. Они догоняют его и подгоняют, рев не стихает, лучи лупят ему прямо в спину. А Полкан знает, куда и знает, зачем. По рельсам — чтобы задержать их хоть чуть-чуть. Он собирается с силами и делает последний рывок. Чтобы оказаться у стрелки хотя бы за несколько секунд до уже набравшего ход поезда. За несколько секунд до того, как люди в локомотиве, устав жалеть чудака, просто смахнут его с дороги. Он успевает. Успевает добежать и рвануть тяжелый железный рычаг. Пере- ключить стрелку. |