Дмитрий Глуховский - ПОСТ. 9Эта сторона
 Скачать 7.08 Mb.
|
|
ПОСТ 253 — Я за справедливость, — выдавливает из себя Лисицын. — Да уж я помню, — смеется Государь. — Взять тебя, что ли, справедливости вон его поучить? — Не заслуживаю такой чести! — шершавым языком ворочает Лисицын. — Ну, дай Бог, заслужишь еще! Справедливость… Нужное качество. А что еще, Михал Аркадьич? Каким Государь должен быть? — Честным! И храбрым! — звонко говорит великий князь. — Так, так. Все верно. И честным, и храбрым. Но все же главное — памятли- вость. Надо помнить, кто тебе добро делал, и никогда не забывать. Надо помнить свои ошибки и никогда не повторять. Надо помнить, кто до тебя державу и ски- петр в руках держал, сколько они для Отечества сделали. И стараться быть их достойным, понимаешь? Ты ведь не из воздуха взялся, а от меня, как и я от свое- го отца. Твой дед мятеж остановил, столицу спас, а я по обломкам страну соби- раю — для тебя, для народа. Ты будешь должен мое дело продолжить, чтобы своим детям ее еще больше передать, еще крепче… Романовы триста лет просто- яли, столько и мы должны продержаться. — Мы дольше должны! — заявляет мальчик. — Например, пятьсот сорок три! — Вот это разговор! — смеется Государь. — Ты пей чай, сотник, пей, твое бла- городие. Лисицын отпивает. — Так-то. Зря, так что, у вас в училище… Говорят. Это не кривляние, не под- ражание. Это возврат к истокам. В почве сила. Соки жизненные. Тот, кто каждое утро просыпается с амнезией, будет на месте топтаться, потому что все, что знал и умел, забывает. В настоящем поэтому только одно настоящее и есть, а вот в прошлом — будущее. — Так точно. — Это, брат, и есть наш особый путь. И пусть нас за него хоть еще сто лет в блокаде держат, пусть хоть тысячу. Эта блокада нам во благо. Мы тут, да, за стеклом, но у них там холод, а у нас тут тепло. Мы в нашей теплице лучше при- мемся и быстрей окрепнем. Они нас технологий лишают, думают, это наказа- ние. Что же — эти-то технологии их и развалят, растлят и разрушат. Мы-то хоть знаем, что тот мир, в котором мы живем, надежен — как предки наши жили, так и мы. А они там… Нравственное созревание у них за техническим прогрес- сом не поспевает. Растут, растут, а сами изнутри гниют заживо. Сгниют и лопнут, не дозрев. Государь мешает сахар, стучит серебром о фарфор — нервно, спешно. — Блокада… Еб вашу мать. Это кто тут еще кого наказывать должен! — Папа! — протестует великая княжна. — Это было прямо фу! — А ты не подслушивай! — сердится Государь. — Распустил… Вот дед бы ваш был жив, не стал бы с вами лимонничать! Как вам державу буду передавать? 254 Дмитрий Глуховский Они молчат, Лицисын ждет, что еще скажет император, думает, стоит ли сей- час заговорить самому — о Кригове, о том, что благодарен Государю за то, что тот спас их тогда от полуяровской расправы. Но вспоминает слова Сурганова и ре- шает сдержаться. Государь опускает ложку в мед, крутит ей задумчиво в янтарной густоте. — Алтай… Как думаешь, подъесаул, будет ли Алтай снова нашим? Урал хотя бы будет нашим снова? — Я… Сотник… Ваше императорское… — Будет либо нет? — Будет, конечно же! — Будет. Непременно будет, во что бы то ни стало, будет. И если казаки мне не вернут Урал с Сибирью, то никто уже не вернет. Он встает, хлопает Юру по плечу. — Скажи, Лисицын. А если надо будет за меня голову сложить, сложишь? — Так точно! Лисицын с грохотом вскакивает. — Ладно, ладно. Государь вздыхает, отходит к окну. — Ну, пойдем провожу. Детям ложиться уж пора. Но в середине анфилады, оглядевшись вокруг и удостоверившись, что никто их не слушает, Аркадий Михайлович кладет руку Лисицыну на погон. — Послушай меня. Я хочу, чтобы ты съездил туда, чтобы ты сам своими глаза- ми все увидел, вернулся оттуда невредимым и сам мне все лично рассказал. Правду рассказал, понимаешь? Что там такое. Потому что вокруг меня много лю- дей, которые мне брешут. И я именно тебя потому дернул, что ты с ними всеми никак не связан. Мне надо точно знать. Усек? Лисицын только таращится и кивает, даже слов не может найти. — И никому про эту мою отдельную просьбу ты не говори. В дверях император дает казаку руку — по-мужски, с размаху, жмет ее ко- ротко и крепко, и выставляет Лисицына на лестницу, где его ждет уже сопрово- ждающий. 7 — Что сказал? — спрашивает первым делом Сурганов. Черная машина выезжает за чугунные ворота. — Про историю говорил. Про корни. Про память. Детей поучал. Там были ве- ликий князь и великая княжна… Про блокаду. — А про поручение твое ничего? ПОСТ 255 — Никак нет. Только готов ли я отдать за него жизнь. За Государя. Сурганов отворачивается, смотрит в окно. Лисицын разрешает себе подумать о том, в какой ресторан сегодня пригласить Катю, чтобы вручить ей купленное впопыхах (не по размеру, наугад!) обручальное кольцо. — Значит, так. Обстоятельства у нас поменялись. Выдвигаться вы будете не завтра, а сегодня же, по возвращению в штаб. Вещи собраны? — Так точно, — обомлело произносит Лисицын. — Ну вот и ладно. Бойцов твоих уже собрали, пока ты чай пил. Сотня у тебя будет, а то полусотней дело может и не обойтись. Два сотника в подчинении, Жи- лин и Задорожный. — А как ими командовать? Я ведь и сам… — А ты, братец, теперь подъесаул. В штабе получишь погоны, пойди сразу нашей. — Как же ж? Иван Олегович… Спасибо! — Не мне спасибо, балда. Такое время, все наспех. Ладно. Ты только мне что- бы без головокружений, понял? Обстановка там может быть не ахти. Ты вот что. Ты там никого не слушай, на месте. — Я… Я понял… — Что ты понял? — Что обстановка трудная там, что надо внимательно… Ваше Высокоблаго- родие. Полковник кривит рот. — Ни хера ты не понял. Не слушай никого. Запомни, и все тут. И насчет Кри- гова, кстати. Ты учти просто, что тебе там всякое может встретиться, в этом Ярос- лавле. И если вдруг тебе твой товарищ Кригов найдется, и будет жив, и тебе его вдруг придется убить, так ты его убивай без размышлений. Как бешеную собаку. Это хоть понял? — За что? Лисицын чувствует, как затылок у него стискивает, как по рукам мураши бегут. — Да ни за что. Просто запомни, что я тебе сказал, на месте разберешься. За- помнишь? — Так точно. 8 — Здравствуйте! Мне Катю! Это Юра. Ее Юра. Он стоит посреди прокуренного помещения офицерского клуба, вокруг орут и хохочут, щелкают громко, как пистолетные выстрелы, бьющиеся друг о друга бильярдные шары. Телефон один на весь клуб, к нему хвост — сотники и есаулы Дмитрий Глуховский переминаются с ноги на ногу и перебрасываются шутками, пока наступит их че- ред назначить какой-нибудь московской красотке на вечер или прокричать дале- ким детям «Спокойной ночи!» сквозь шорох изношенных проводов. Она подходит. — Привет, Кать. Это Юра. — Какой Юра? Она выдерживает паузу, потом начинает хихикать. — Ну как Государь? Расскажешь за ужином? — Я не могу. Мы прямо сейчас отправляемся, Кать. Прости. Я хотел нормально. — И когда обратно? — Не знаю. Может, скоро. Типа, через пару дней. Я правда не знал… — Да ничего страшного. Я подожду. Ну ладно, удачи тогда? — Погоди, Кать. Погоди секунду. Лисицын озирается вокруг — на мнущихся вокруг скучающих солдафонов, которым лень даже притвориться, что они не греют сейчас уши. Не хочется, что- бы лишние люди сейчас слышали это… — Кать. Прости, что так… Что сейчас. В общем, да. — Что — «да»? — Ну ты тогда мне предложение сделала. Я тебе говорю — «да». Руки и сердца. — А! Отличнейше. — Ну или, то есть, ты выйдешь за меня? — О! — принимается орать кто-то рядом. — Лисицын женится! Качать Лисицына! — Качать сукиного сына! — восторженно и пьяно поддерживает кто-то другой. — Вернешься — поговорим, — смеется в трубке Катя. — Я подождала — и ты подождешь. 257 Живой 1 До Ярославского вокзала их везут черными зарешеченными «Уралами» жан- дармерии: командование выхлопотало, чтобы не тратить силы личного состава на мотания по Москве. Пять ухоженных грузовиков на огромных колесах вмеща- ют в себя целую казацкую сотню. Под Лисицыным два сотника — Задорожный и Жилин, каждый командует своей полусотней. Жилина Кригов взял к себе в кабину Задорожного, который кажется ему посмекалистей. — Что у тебя за хлопцы? — спрашивает у него Лисицын, сплевывая шелуху в кулак. — Туляки. — Воевали? — По западной границе стояли, у Великих Лук. Там бывало всякое, конечно, но воевать прям — нет, не воевали, ваше благородие. — А другая полусотня что? Семечку будешь? — Спасибо, — Задорожный подставляет ладонь. — Жилинская? Это рязан- ские, на базе бывшего десантного училища. И он сам из десантуры. Лобешником кирпич разбивает, вот это вот все. Поэтому и задержался в сотниках. — С опытом хоть? — С татарами воевал, которые по нашу сторону Волги остались. В Волгу их как раз сбрасывал. А что, ваш-бродие, придется нам пострелять, да? — Там бунт, — сообщает Лисицын. — Местный комендант передал, что теперь они там сами за себя и связь обрубил. Такой там у них командовал Пирогов, быв- ший ментовской полковник. Сколько лет тихонечко себе сидел, и вот на тебе, сюрприз. — А что там за войско у них? — Гарнизончик вшивый. Человек, что ли, двадцать. Граница спокойная. — А для чего нас тогда целую сотню отправили? Лисицын вместо объяснений сплевывает шелуху. 258 Дмитрий Глуховский За Садовым кольцом красивая Москва заканчивается и начинается Москва обычная: обитаемые подлатанные здания соседствуют с щербатыми заброшен- ными, в некоторых свет горит только в одной квартире на последнем этаже — ста- руха, наверное, какая-то не хочет бросать дом, где прожила всю жизнь, и упрямо продолжает таскать себе воду бидонами по лестнице мимо покинутых и дыря- вых чужих жилищ. Россия сильна инерцией. Дороги тут похуже, чем внутри серебряного пояса, но грузовик проедет за- просто. А вот за бронзовым поясом, за Трешкой, по которой проходит столичная граница, все уже совсем иначе. Фонари горят редко, по темным улицам ветер носит мусор, мирные жители жмутся к блокпостам. — Кригов-то ваш друг, говорят, был? — спрашивает Задорожный. — Был и есть, — твердо отвечает Лисицын. — А про него ничего не слышно, ваш-бродие? — Та ты брось меня благородием звать, Задорожный, ты ж знаешь, я сегодня только вон погоны надел. Юра. — Вадим тогда, — улыбается тот и сразу борзеет. — Вообще, конечно, риско- ванная затея была — с полусотней за Волгу… — Государева затея, — строго говорит ему Лисицын. — Разведка. — Ну ясно. Но мы-то ведь за Волгу не собираемся? А то огорошат в послед- ний момент! — Нет такой информации, — говорит Лисицын еще строже. — Ясно-понятно. Ну, я так спросил. На всякий случай. По Садовому подъезжают к проспекту Реставрации, поворачивают к площа- ди трех вокзалов. — Быстро докатили, — вздыхает Задорожный; оглядывает кабину, похлопы- вает торпеду. — Нам бы такие вездеходы, а? — На всех не напасешься. Жандармерии нужней, видать. Водитель — сам из жандармов, в синем мундире — не смотрит на них, но все внимательно слушает. — Времени мало прошло еще, — отвечает Лисицын на позапрошлый вопрос Задорожного. — У Кригова бессрочная экспедиция была. Вернется, никуда не де- нется. 2 Пока бойцы прыгают из жандармских «Уралов» и строятся в двойную шерен- гу, вытаскивают пулеметы и цинки с патронами, Лисицын оглядывает площадь. Тут затеяна великая стройка, и работы идут даже теперь, ночью, при дорогом электрическом свете. Машут стрелами автокраны, матерятся оранжевые рабо- ПОСТ 259 чие, катая в тачках вязкий цемент, брызжут искрами сварщики в забралах, пищат, сдавая назад, самосвалы с бурой стылой землей. — Что строите, братцы? — спрашивает чубатый казак, раскуривая вонючей са- мокруткой заморенного таджика. — Вам строим базу. Не знаешь, что ль? А Лисицын в курсе: на площади сооружают укрепрайон. По восстановлен- ным железным дорогам пойдут бронепоезда и теплушки с казаками: с Казанско- го вокзала — на Казань, с Ленинградского — на Питер, с Ярославского — на тот край земли. Он хлопает чубатого по плечу, тот прячет бычок в ладони и козыряет. — Кругом на месте! Шагом! Арш! — кричит Лисицын, проходя мимо. Сто человек как один поворачиваются, шеренга становится колонной. Бой- цы — что тульские, что рязанские — подобраны славные. Крепкие, сытые, хорошо вымуштрованные. Следом за ним они громыхают слаженно, в ногу, как на пара- де, и дробный, с танковым подлязгиванием, стук кованых каблуков наполняет Лисицына спокойствием и решимостью. За ним — сила, на которую можно опе- реться, и сам он — часть этой силы. Проходят через Ярославский вокзал. Свет внутри уже горит, но это маляры белят залы — будущие казармы и склады, чертят на стенах казацкие гербы. Скоро сюда заселятся истомившиеся в офицерских курилках «Пекина» есаулы и сотни- ки, перроны наполнятся бойцами, ожидающими погрузки на свой поезд. Пускай пока доучивают азы рукопашного боя и стрельбы — в Туле, в Рязани, в Ростове, в Твери. Пускай пока офицеры дослушивают духоподъемные речи политруков и докуривают сладкую столичную махорку. Скоро разосланная из Московии во все концы разведка вернется, и тогда их время настанет. И тогда возродившийся из пепла двуглавый орел расправит над страной свои крылья. А пока — завидуй- те подъесаулу Лисицыну, бездельники. Завидуйте тем, кому выпало действовать уже сейчас. Сейчас перроны еще пусты, пусты пути. На одном только стоит под един- ственным фонарем красно-зеленый локомотив, к которому прицеплены два ва- гона от электрички. Лисицын здоровается коротко с начальником поезда, человечком с запавши- ми глазами, с кожей, хрупкой, как истлевшая бумага и с раковым зобом. Бойцам скомандовано грузиться — по полсотни в каждый вагон. — А че за срочность за такая? — сипло спрашивает он. — К утру должны там быть. К рассвету. — Ну… К утру-то, дай бог, будем. Казаки рассаживаются по изрисованным пластиковым сиденьям, Лисицын идет к машинисту в рубку. Железнодорожники в черной форме семафорят от- 260 Дмитрий Глуховский правление, поезд гудит, чтобы людишки от него разошлись, раковый начпоезда сдвигает с места обмотанную синей изолентой рукоять — и платформа плавно сдвигается назад. Оставив за спиной единственный фонарь, поезд, как с обры- ва, падает в темноту — но тут машинист зажигает головные фары, и впереди вы- рисовывается путь: две блестящие проволоки рельс и ползущие навстречу стол- бы — отметки на рулетке, раскатанной от точки начала всех координат в беско- нечность. 3 В кабине локомотива их четверо — зобатый начпоезда, Лисицын со своим ординарцем, и еще жидкобороденький машинист в тренировочных штанах с от- тянутыми коленками. Лисицын лущит подсолнух. Начальник поезда смотрит на него неодобри- тельно, и Юра тогда протягивает ему горсть. — Семечку будешь? — Не буду. Не сорил бы ты тут, атаман. Лисицын мыском сапога заметает шелуху под кожух. — Я буду, — просит машинист. — Бери. Бери-бери, не жалко. — Так это че, карательная экспедиция у вас, типа? — спрашивает у Лисицына начальник поезда. Тот старается посмотреть на него строго. — Порядок будем наводить. Сам ты карательная! — Ну да. Раковый прикладывается к мятой алюминиевой фляжке, Лисицыну не пред- лагает. Едут не разговаривая — через темноту, но не через пустоту: тут и там в све- те фар виднеются какие-то хибары, лачуги, избы. По дороге с Кавказа в Москву такое же. Жмется народ к железной дороге, вокруг нее жизнь и существует главным образом. Кое-где окошки теплятся, людишки, выйдя на крыльцо, жмурятся, прикрыва- ют ладонями глаза, но смотрят на поезд — а многие и машут ему: вот едет дока- зательство того, что они не одни застряли сами по себе где-то во вселенной, а яв- ляются гражданами страны, которая была и снова будет великой. Машинист их отгоняет их от путей протяжным сигналом. Потом приходится гудеть еще раз, когда перед ними возникает в темноте ручная дрезина, груженая какими-то бидонами. — Тормози! Вон там, гляди! Тормози, снесем сейчас! — орет начпоезда под- слеповатому машинисту. ПОСТ 261 Поезд со скрежетом замедляется, едва успевает — чтобы не снести занимаю- щую пути ветхую колымагу. Та еле тащится, на рычагах мучаются двое тщедушных стариков. — Еле ж дышат, шайтаны! — вскипает Лисицын. — Погуди еще! — Да толку? — Давай тогда я хлопцев крикну, скинем их с пути вручную. Начпоезда глядит на него неодобрительно. — Куда ты их скинешь? А обратно на рельсы кто их поставит? — Сами пускай себя ставят! У меня срок — в Ярославле к рассвету быть. А им это свое дерьмо в бидонах — не к спеху. Видишь, вон, расплескать боятся! — У людей жизнь! — с осуждением говорит раковый. — Что ты тут, прискакал с Москвы и все знаешь? — Это тут при чем?! Я и не с Москвы вообще, а ростовский! — Ну и тем более! Это дорога не для вас тут, а для них, чтобы они, как ты вы- ражаешься, дерьмо тут свое катали по ней туда-сюда! Других-то дорог, считай, нету! Как людям жить? — Ты, бать, наглеешь! — Лисицын опускает руку на нагайку. — А ты поездий-ка тут с мое, — отворачивается начальник поезда. — И тогда будешь к людям по-другому! — Я по таким местам катался, куда ты б в жизни не сунулся! И сейчас едем, чтоб ты знал, не прохлаждаться! Раковый прикладывается к своей фляжке опять, угощает и машиниста. Ста- ричье на дрезине снимает шапки, машет ими извинительно, совсем в тепловоз- ном свете ослепнув. Куда-то показывает шапками вперед. Машинист разворачи- вает склеенную скотчем карту. — Там скоро стрелка будет, — говорит он. — Километра через три. Они туда съедут, видать. Вам тоже лучше будет… Чутка потише ехать. Чтобы уж точно рас- свело. Лисицын раздувается, собираясь заорать, но всматривается в этих двух ста- рых чертей на дрезине — кабина тепловоза теперь прямо над ними нависает — и, только цыкнув зубом, стравливает из груди лишний воздух. — Ладно. Начальник кивает, но отпить из своей фляги казаку не предлагает все равно. А Лисицыну это бы сейчас было не лишним. Слишком много всякого приключи- лось с ним за этот бесконечный день. Еще добрых три четверти часа они тащатся за этой рухлядью. Раковый еще хочет ослабить фары, чтобы не так слепило ездоков, но уж это- го ему Лисицын сделать не позволяет: — Шайтан его знает, что там впереди. |